Текст книги "Человек идет в гору"

Автор книги: Ян Винецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)

спорил он теперь сам с собой и предчувствовал: обиде его,

как льдине на вешних волнах, держаться недолго.

406

– Послушай, Глеб...

Мишин рассказал слово в слово содержание

сегодняшнего разговора с Булатовым. Глеб задумчиво мял в руках

трубку.

– Ты понимаешь? – спросил Мишин. Он встал и

подошел к окну, будто Глеба удобней было разглядеть на

расстоянии.– Мне невыносимо стыдно. Стыдно потому,

что вольно или невольно заманил тебя на свою тропу! И

вот найди ты в себе смелость вместе со мной свернуть е

этой проклятой тропы и через колючий кустарник —

особенно болезненный для самолюбия! – пробиваться на

широкую дорогу...,

Глеб встал. «Идти вместе с Семеном Павловичем.^

Рядом с ним... какое это счастье!»

Мишин подошел к юноше, дружески потряс его за

плечи:

– Ну, Глеб, колючек не боишься?

~ Не боюсь! – просто ответил Глеб.

Глава седьмая

Чардынцев стал примечать, что в его отношениях с

парторгом вТорого механического цеха появилось нечто

новое, такое, чему трудно подобрать определение.

Сначала частые думы о Тоне Луговой казались ему;

естественными и понятными: отставание второго

механического беспокоило его неотступно, и Луговая, как парт»

орг, конечно, была в центре всех трудных дел по подъему:

цеха в гору.

Сейчас Антонина Сергеевна работала над

сверхпрочным чугуном. Это очень интересовало и тревожило его».

Он даже потерял сон.

Чардынцев терзался мыслью, что не мог ей ничем

помочь, а когда требовалось поддержать ее, может быть

одним добрым словом либо шуткой, он вдруг чувствовал

утрату того драгоценного свойства, которое помогало не

раз поддерживать людей. Прежде спокойный и веселый,

он стал непривычно хмуриться под ее взглядом, всегда

спрашивающим нечто большее, чем говорили уста.

А едва увидит ее усталое и смущенное после неудачных

опытов лицо, закипает в нем такая душевная метель, что,

он отводит глаза – не выдали б!

407

«Что с тобой, Алексей? Откуда в тебе это «второе

/издание» юности?» – Он боялся задавать себе подобные

вопросы и торопливо прогонял их, браня себя за эти

«лирические отступления».

Так на Волге, при больных его легких, Чардынцев

боялся уплывать на середину: на быстрине подхватит и

унесет – не выкарабкаешься!

Но как ни боролся он с новой неожиданной

неотступной «бедой», как втайне окрестил он свое смятение,

могучая волна неутихающего чувства несла его все дальше и

Дальше и не было сил выбраться из головокружительной

быстрины.

«Будет! -~ остановил себя Чардынцев.– Лирические

отступления затянулись». Он пошел в сборочный цех.

Под стальными балками перекрытий повисло новое

красное полотнище: «Помни! Завод должен в ноябре

выпустить сто двадцать пять самоходных комбайнов!»

Чардынцев удовлетворенно улыбнулся: он только

сегодня поручил Ибрагимову в доходчивой форме довести

до рабочих ноябрьскую задачу, и Фарид уже сделал.

У. коробок комбайнов стояли Мишин, Солнцев и

Рубцов. Лица у всех были хмурые, задумчивые.

– Что так невеселы? – спросил Чардынцев.

– Беда, Алешя,– ответил Мишин.– Поставщик

задерживает подачу подшипников. А без них сборка

останавливается.

– Нельзя останавливать сборку! – воскликнул Чар-

дывдев, и прозвучавшая в его голосе решительность, не

.допускающая никаких возражений, заставила невольно

улыбнуться главного инженера.

– Нельзя,– повторил Мишин.– Никак нельзя.

Думайте, ученые мужи, перелистайте все толстые тома

инженерной премудрости, но чтобы сборка шла без

перебоев.

Рубцов опустил голову, прищурил глаза. Чардынцеву

показалось, что Борис мысленно уже копается в «толстых-

томах».

– А если не поможет,– сказал Чардынцев,—

обратитесь к рабочим, посоветуйтесь.

– Хороши инженеры! – с невольной горечью бросил

–Солнцев.– Когда все идет гладко, они командуют, а как

только возникает инженерная заминка, бегут к рабочим —

.помогите!

4С8

– Ты не прав, Александр Иванович,– сказал Чар-

дынцев.– Рабочие – это народ. А учиться у народа

никому не зазорно.

Мишин повернулся к подошедшему начальнику цеха*.

– Товарищ Быстров, созовите-ка сюда сборщиков.

Быстров исчез, и через несколько минут к крайнему

комбайну группами стали собираться рабочие.

Они сдержанно здоровались с руководителями завода.

– Ну, как дела, товарищи? – спросил Мишин.—

Содержит сейчас сборку?

– Подшипники, Семен Павлович,– ответили

несколько человек разом.

– Говорят, их нет на заводе,– сказал Ибрагимов и?

в тоне его был не то вопрос, не то обида на руководителей^

не обеспечивших первую серию подшипниками.

– Да! – тяжело вздохнул Мишин.– Подшипников-

нет. Их привезут не раньше, как через десять дней.

– Десять дней! – сдержанным ропотом пронеслось

по цеху.

– Что же это? – выскочил на середину маленький,,

вихрастый Ваня Колчин.– Мы на районной конференции-

обязательства взяли, о нас в областной газете статью

напечатали, а теперь – садись в калошу? Чем думали,

начальники?

– Нас подвел подшипниковый завод,– ответил

Солнцев и обиженно сомкнул губы. Мишин внешне был строг,

но про себя улыбался: такие разные были обиды этого

вихрастого, колючего, как ерш, молодого сборщика »

обида Александра Ивановича.

– Выходит, лозунг надо снимать? – спросил

Ибрагимов. Из-под густых ресниц неодобрительно глядели era

черные глаза. Все невольно посмотрели вверх.

Призывные слова на красном полотнище звучали теперь

укором.

– Нет,– спокойно проговорил Мишин,– потому и

собрал я вас, что лозунга снимать нельзя. Мы, инженеры

и руководители, обращаемся к вам за советом – как

выйти из трудного положения с подшипниками? Ваш

практический опыт может помочь.

– Шарада! – вздохнул кто-то тревожно.–Разве

заказать столярам, чтобы выточили подшипники

деревянные.

Все невесело рассмеялись.

409

– Подумайте, товарищи,– попросил Мишин. Серые

глаза его глядели па рабочих с искренней верой в то, что

они непременно помогут решить задачу.

Задумчивые, озабоченные, рабочие расходились по

своим местам. Вася Колчин уже что-то чертил

карандашом прямо на верстаке, показывая Ибрагимову, а тот

внимательно и строго слушал.

– Александр Иванович, пока не разгрызешь орешка,—

в кабинет не поднимайся,– с шутливой серьезностью

проговорил Мишин.– Я прикажу секретарю до

особого распоряжения главного инженера в кабинет не

пускать.

Солнцев грустно улыбнулся.

– Пошли, Алексей Степанович, к Добрывечеру,—

сказал Мишин.– И вы, Борис Филиппович, пойдемте с

нами.

– Я хотел бы, Семен Павлович, остаться...—

нерешительно произнес Рубцов.

– Помочь в беде Александру Ивановичу? Ну, ну!

Оставайтесь.

Мишин и Чардынцев пошли вдоль ленточного

подвесного транспортера. Тяжелые детали комбайна шли из

кладовой непрерывным потоком.

Мишин показал глазами на транспортер:

– И месяца нет, как Рубцов главным технологом, а

уже внедрил.

– Да, со Сладковским мы безобразно долго

возились,– сказал Чардынцев.

– Долго! – горячо отозвался Мишин.– До сих пор

простить себе не могу!

По середине заводского двора на центральной витрине

висела «диспетчерская молния»: «Цех № 6 срывает выпуск

первой серии! Выпуск барабана-бича задерживается из-за

брака при изготовлении подбичников. Товарищ Сурков!

Кончайте с неорганизованностью, с грубым нарушением

графика!»

– Твоя работа? – спросил Мишин.

– Моя. Не зря же я был диспетчером у Добрывече-

ра,– улыбнулся Чардынцев.

– А знаешь, эти диспетчерские молнии мне здорово

помогают.

– Догадываюсь...

– Серьезно. Я ведь рабочий день начинаю с читки

410

именно этой молнии. Она тревожит, не дает

успокаиваться... Хорошо!

– Ради одного тебя я не стал бы огород городить.

Важно, чтобы молния тревожила всех, весь коллектив

завода.

– Зайдем к Суркову,– сказал Мишин, сворачивая

на боковую аллею.

Сурков встретил их с виноватой улыбкой.

– Только назначили, Семен Павлович, и уже попал

под огонь. Сурков срывает, Сурков такой-сякой,

немазаный!

– Правильно! —громко ответил Мишин.– А ты

думал, я тебя поставил начальником цеха для отдыха? Я

бросил тебя на трудный участок для атаки!

– Понимаю,– вздохнул Сурков.

Второй механический встретил их ровным, низким

гулом моторов, острым, горьковатым запахом эмульсии

и горячей стружки.

Чардынцев любил этот цех больше других цехов.

Может быть, оттого, что немало с ним пришлось повозиться,

и на глазах у всего завода второй механический из

отстающего стал выходить вперед и об успехах его все чаще

рассказывает всевидящий «Комбайностроитель»; может быть,

оттого, что люди этого цеха, м.олодые, горячие, стали ему

роднее с тех пор, как он помог им подняться выше и

сам научился у них многому; может быть, оттого, что

здесь работает парторгом Антонина Сергеевна, Тоня...

У конторки Добрывечера цеховая «диспетчерская

молния» строго надоминала, что осталось три часа до

конца работы, а бригады Бакшанова и Ахметова

выполнили только сорок процентов дневного задания. Рядом

висела стенная газета «Резец» с широкой, алой лентой

лозунга: «Даешь первую серию!»

У токарного станка стояли Добрывечер и Лиза. Она

показывала ему резцы, а он осторожно, словно бритвы,

ощупывал их острые грани.

Увидав директора и Чардынцева, Добрывечер пошел

к ним навстречу. Они остановились возле станка, где

стояла Лиза.

– Как у вас с дефициткой? – поздоровавшись с

обоими, спросил Мишин.

Добрую сотню различных деталей недодавал цех на

сборку и уж пожалуй не меньше тысячи «молний» обру-

411

шили грозную силу общественного укора на голову

Ивана.

«Дефицитна» звучало как оскорбление, на которое

нельзя было обижаться потому, что оно было заслуженно.

Она напоминала болезнь – изнурительную и бог весть

когда излечимую.

– Все...– ответил Добрывечер, растягивая рот в

широкой улыбке.

– Что все?

– Рассчитались подчистую. Сборке мы больше не

должны ни одной шайбы.

– Не может быть,– проговорил Мишин

озадаченно.– Мне главный диспетчер только сегодня

докладывал...

– Главный диспетчер отстал от жизни, Семен

Павлович,– еще больше осклабился Добрывечер, перебивая

директора.– Спросим у рядового диспетчера.

Он подозвал стройную девушку с белыми сережками

на маленьких, густо побагровевших ушах. Чардынцев

узнал в ней ту некогда чопорную и заносчивую девицу,

что секретарствовала у Добрывечера.

– Валентина Ипполитовна,– ласковым и донельзя

счастливым^ голосом спросил Добрывечер,—

проинформируйте, пожалуйста, Семена Павловича, как у нас обстоят

дела с той... чортовой дефицитной?

– На первую серию выдали все,– бойко ответила

Валентина и, гордо блеснув глазами, добавила:– С десяти

часов утра работаем на задел.

– Вон куда махнули! – подивился Мишин,

оглядывая Добрывечера.– Вперед вырвался?

– Вперед.

– Молодец! – коротко и душевно похвалил Мишин.

– У молодца слишком много умиления. Боюсь, как

бы он снова не заболел штурмовщиной,– в первый раз

вмешалась в разговор Лиза.

– Расскажите. Еще не поздно остудить его,—

засмеялся Мишин.

Лиза повела темной бровью.

– Для нашего цеха основной резерв повышения

производительности – скоростное резание. Так,

Ваня?—обернулась она к Добрывечеру.

– Так,– охотно и незлобно поддержал он.

– Что же получается, Семен Павлович и Алексей

412

Степаныч? У нас сейчас пять бригад скоростников —

Якова, Глеба, Наташи, Сабира и Никиты с Шурой. Я

разработала вместе с ними новую технологию и оказалось,

что большинство токарей вынуждены работать по старой,

«холодной» технологии.

– Почему? – спросил Мишин.

– Потому что для работы по новой технологии

необходимо переоборудовать станки, а нам в этом отказывают.

Говорят, что на заводе нет семикиловаттных моторов.—

Глаза Лизы глядели на директора строго, с немым

укором.– Или вот, обратите внимание на резцы,—

продолжала Лиза.– Термисты их безобразно калят. Я ходила

к ним, интересовалась. Во-первых, они плохо следят за

режимом термообработки, во-вторых, по-моему, им надо

производить закалку с многократным отпуском.

– Запиши, директор,– быстро проговорил Чардын-

цев.– А я созову по этому вопросу партийное собрание

в термическом.

Мишин переглянулся с Чардынцевым.

– Хорошо. Но причем же тут наш молодец Иван

Григорьевич? – спросил он, борясь с наплывающей усмешкой.

– Он слабо нажимает на главного инженера и

вообще... на начальство,– сказала она без улыбки.– Если

ему говорят, что на заводе нет, скажем, моторов, он

моментально успокаивается. Нет так нет. Он надеется

«вытянуть» на пяти бригадах скоростников. Разве это не

признак возврата штурмовщины?

– Ой, хитра! – шутливо пожурил ее Мишин.—

Замахивается будто на мужа, а бьет нас с тобой, Алексей

Степаныч.

– Правильно делает! – одобрил Чардынцев.– Мы

призываем рабочих расширять движение скоростников, и

когда они откликаются горячим желанием работать

по-новому, отвечаем: «нет моторов...» Разве это не безобразие?

– Вина моя,– признался Мишин,– заявку ня моторы

сделали, аккуратно напоминали – и только. А мне

следовало полететь в Москву и добиться от начальника Главка,

от министра, наконец, чтобы моторы нам отгрузили.

Он тепло поглядел на Лизу.

– Моторы в ближайшие дни будут. Обещаю вам!

–¦ Спасибо,– тихо поблагодарила Лиза.

– Вам спасибо,– уже веселее ответил Мишин.

Лизу позвали к телефону. Она извинилась и пошла

413

быстрой, ровной походкой. Все трое невольно

залюбовались ею – стройной, уверенной, с венком темных кос,

обвитых вокруг гордо посаженной головы.

– У тебя не жена, а советник первого класса,– с

восхищением проговорил Мишин.– Слушался бы ее

раньше– не хромал бы!..

В партком пришли Сабир Ахметов и Зоя Рыбалко.

Они были до того возбуждены, что забыли поздороваться

с Чардынцевым и оба разом заговорили:

– Лунин-Кокарев – бюрократ бездушный!

Отказывает! А новый дом уже закончили... государственная

комиссия приняла!

– Тише, тише,– засмеялся Чардынцев,– стол

опрокинете. Говорите поодиночке, а то я ничего не пойму.

Причем тут новый дом? – И вдруг, догадавшись в чем дело,

быстро поднялся, блеснул глазами:– Так, значит, вы...

Поздравляю! Желаю вам долгой счастливой жизни!

Он крепко пожимал им руки. На их молодых лицах

заметно рассеивались тени неприятного разговора с Луни-

ным-Кокаревым.

– Значит, он отказывается дать вам квартиру?

– Отказывается! А мы просим только одну

комнату,– уже спокойнее проговорила Зоя. Из-под белого

платка выглядывали ее золотистые, празднично завитые кудри.

– Лунин-Кокарев – руководитель с большим

браком, – рассудительно сказал Сабир и положил на стол

заявление.

Чардынцев вызвал по телефону начальника ЖКО.

– Зайди на пяток минут.

Он повесил трубку и попросил молодоженов посидеть

в соседней комнате.

Лунин-Кокарев, небритый, с угрюмым взглядом узких

i4epHbix глаз, вошел в партком и, увидев Сабира и Зою,

недовольно повел бровями и сердито раскрыл дверь в

комнату секретаря парткома.

– Неужели ничего нельзя сделать? – спросил

Чардынцев, протягивая Лунину-Кокареву заявление.

– Ничего! – шумно вздохнул Лунин-Кокарев, будто

подтверждая этим, что в его распоряжении не осталось не

только метра, но и сантиметра свободной жилплощади.

. – Посмотри хоть, кто пишет-то.

414

– Знаю! – отрезал Лунин-Кокарев, отворачиваясь от

заявления. – Молодая семья, счастливый брак, первая

любовь... Знаю! Слышал!

– Все-таки слышал? – улыбнулся Чардынцев,.

внимательно щурясь на Лунина-Кокарева. – А знаешь,

товарищ начальник, как на заводе называют твой отдел?

– Известно ка.к, ЖКО. Жилищно-коммунальный...

– Нет. Его называют: «Жди когда откажут».

– ^Конечно! – вконец обиделся Лунин-Кокарев. – Я

забираю все квартиры себе, я солю их в бочке вместе с

огурцами!

Он горестно сморщился, и Чардынцев молча удивился.

Лицо Лунина-Кокарева, помятое и обрюзгшее,

напоминало сейчас размякший соленый огурец.

– Нет, уйду я с этой работы, Алексей Степаныч! Ты

понимаешь, что ни день – свадьба. Ну, где я наберусь

квартир?

– Что ни день – свадьба, говоришь? – снова

повеселел Чардынцев.– Это же... это же красота!

– Кому красота, а кому одна маята.

– Скучно работаешь, Лунин-Кокарев. Оттого и труд*

но. Панихида у тебя, а не работа. Надо видеть за этим

заявлением большую счастливую судьбу молодого

рабочего.– Он коротко вздохнул и, понизив голос, добавил:—

Возьми заявление и сегодня же выдай им ордер. Вне

очереди! С директором и с завкомом я согласую.

Лунин-Кокарев взял заявление и с обидой в голосе

сказал:

– Выдам, Алексей Степаныч, но только теперь я всех

счастливых супругов буду направлять к тебе.

– Направляй! – громко рассмеялся Чардынцев.

Через несколько минут, выглянув в окно, он увидел,

как Сабир и Зоя, раскрасневшиеся, веселые, вели под руку

Лунина-Кокарева, который тоже казался моложе и

улыбчивее...

«Красивая штука—любовь. Прав Добрывечер —

праздник это у человека».

Как никогда прежде, Чардынцев чувствовал сейчас

свою личную неустроенность. Он никогда не был одинок.

Люди всегда окружали его. Он любил людей, но не ела-

денькой и добренькой, а суровой любовью друга. В

борьбе, в большой и трудной работе растворялась горечь его

семейной неудачи.

415

Чардынцев снял трубку телефона, задумчиво подержал

се в руке, потом, не решившись, осторожно положил

трубку на место.

– Алексей Степаныч здесь? – узнал он голос

главного инженера, необычно громко прозвучавший в

соседней комнате.

Чардынцев вышел из-за стола и распахнул дверь.

Солнцев, без шляпы, с сияющими глазами шагнул к Чар*

дынцеву.

– Алексей... сборка первой серии не остановится!

– Ну?—обрадованно воскликнул Чардынцев.«—

Выкладывай. Как вы додумались?

– Не поверишь, Алексей! Я сам бы не поверил...

– Да говори же!

– Ты помнишь, кто-то из рабочих сказал в шутку про

деревянные подшипники? Так вот... Подходит ко мне

Ибрагимов и говорит: «Вы смеяться будете... Но мы

обмозговали весь процесс сборки и все-таки решели применить...

деревянные вкладыши». Я поглядел на Рубцова, Рубцов

на меня: смело!

Мы просмотрели технологические карты и —

представь! – решили, чтобы не задерживать сборку из-за

подшипников, временно заменить их деревянными

вкладышами. Когда придут подшипники, мы безболезненно

снимем вкладыши.

– Вот видишь, прав был Семен Павлович, предложив

посоветоваться с рабочими.

– Прав! – горячо отозвался Солнцев, потом,

вспомнив, добавил: – Так ведь эту мысль ты первый подал.

– Нет, – улыбнулся Чардынцев, – советоваться с

народом учит нас партия. А ты что ж это – без шляпы,

пиджак нараспашку... простудишься!

– Ничего... Позволь, я позвоню Семену Павловичу.

Он сейчас в обкоме.

Солнцев, волнуясь и вытирая платком лоб, докладывал

директору.

Глава восьмая

День вставал серый, томительный, без алого стяга

зари, без певучего ветра.

Этот день был для Сладковского очень трудным, мо-

~жет быть, самым трудным во всей его жизни. После дли-

416

тельной подготовки, когда тщательно выткана им вокруг

двух людей цепкая паутина обмана, решил он, наконец,

оказать своим жертвам правду.

Пауку нечего опасаться, если муха окутана уже

саваном его пряжи.

Первой была Лиза, г

Упорно и изощренно добивался он ее любви. В

юности пытался он увлечь ее нарочитым невниманием.

Повзрослев, он отбросил свой обветшалый девиз «чем

меньше женщину мы любим...» и стал открыто и настойчиво

выказывать ей свои чувства.

Но Лиза оставалась равнодушной. Она жила мечтой о

встрече со Степаном. Сладковский решил отнять у нее

мечту. О, как радовался он, увидев, что это удалось ему

сделать! Синие тени от бессонных мучительных ночей и

опухшие от слез глаза Лизы наполняли его диким

восторгом.

«Перегорит в ней все, перетопится в слезах и муках и

на этой почве вырастет любовь ко мне – другу детства и

юности», – думал Сладковский.

Но не к нему любовь пробилась молодым ростком в

груди Лизы, а к Добрывечеру.

Тогда Сладковский принялся за «обработку» Добры-

вечера. Он не упускал ни одного случая, чтобы не влшь в

открытую, по-детски доверчивую, горячую душу Добры-

вечера по маленькой толике яда сомнения, ревности,

оскорбленного чувства.

А письма? Сколько писем послал он ему. Так когда-

то индейцы посылали отравленные стрелы в стан

врага. И снова исполнился его замысел. Добрывечер

порвал с Лизой, опустился. Но тут все перепутал Чар-

дынцев. Он поставил Добрывечера на ноги и помирил

его с Лизой.

Теперь у Сладковското осталось последнее средство:

сказать ей правду о Степане. Он был уверен, что к Степану

нет уже ей дороги, но и с Добрывечером теперь ей уже

не жить.

И тогда...

С такими мыслями постучался Сладковский в дверь

квартиры Добрывечера. Лиза кормила ребенка – розовое,

сладко посапывающее носиком существо. Увидев Слад-

ковского, Лиза стыдливо прикрыла белую грудь.

Он приметил на ее лице промелькнувшую гримасу до-

ф-444. – 27 417

сады. «Недовольна», – подумал он с горечью. Он часто

замечал это же выражение на лицах других людей,

встречавшихся с ним.

«И почему они кривятся, когда я так приветливо

улыбаюсь?» – удивлялся он и «добавлял сладости» в свою

улыбку.

– Поздравляю тебя, Лизочка, с первым ребенком.

Сын?

– Спасибо. Девочка.

– Как вы назвали ее?

– Лизой.

– Ого! А сына назовете Ваней?

– Конечно, – слабо улыбнулась Лиза. – Пусть Иван

и Лиза существуют вечно – из поколения в поколение.

– Поэтично! – проговорил Сладковский,

приглядываясь к младенцу, меж красноватыми веками которого

темнели карие, отцовские глаза. Он тронул холодной

рукой выбившуюся из-под одеяла нежную ножку девочки.'

Она бросила сосать материнскую грудь и залилась

громким, взахлеб, плачем.

– Ого! Своенравна... – отозвался Сладковский,

выждав, пока уляжется плач, повернул лицо к Лизе и

произнес без обычной улыбки:—Мне надо тебе сказать очень...

очень важное.

– Что еще? – спросила она, чувствуя, как немеют

губы.

Если раньше Лиза просто не любила его, не терпела

его вкрадчивых, всегда на что-то рассчитанных повадок,

то теперь она ненавидела его и боялась.

Безотчетно, одним лишь чутьем женщины, все время

ждала она от наго несчастья.

Сладковский заметил ее испуг. Он сузил глаза,

притенил их ресницами.

– Все, что я говорил тебе о гибели Степана...

неправда. Ложь влюбленного, искавшего места в твоем

сердце. Степан жив.

С минуту она сидела с застывшим лицом и

отсутствующим взглядо1М широко раскрытых глаз. Откуда-то

издалека-издалека доносился приторный голос Сладковского.

«Прости меня, Лиза...»

– Уходи, – с трудом разжимая губы, сказала она.

– Прости меня... Я хотел, чтобы мы были с тобой

вместе. Как в детстве, помнишь?

418

– Уходи...

– Прости меня, Лиза...

– Уходи, негодяй!—крикнула она, собрав все силы

и всю свою ненависть. Ребенок снова заливисто заплакал.

Сладковский скрылся за дверью.

Оцепенение Лизы проходило медленно. Нестерпимо

болела голова, кололо в сердце. Она хотела встать, но

ноги не слушались.

– Что же теперь будет? Что будет?! – спрашивала

она себя и не находила ответа. По лицу Лизы бежали

слезы. Ребенок слабыми ручонками хватал за грудь...

Второй жертвой был Павлин.

Виктор Васильевич на собственном опыте убедился,

что жалкая на первый взгляд расписочка может иметь

страшную, неодолимую силу.

– Зайдите ко мне вечером, – позвонил он

Павлину, – у меня есть для вас новость.

Вечером, раскупоривая бутылку «зубровки»,

Сладковский, не отрывая взгляда от глаз Павлина, спросил:

– Задумывались ли вы когда-нибудь, Павлин Евти-

хеевич, над нашей с вами дружбой? Спутники в бурной

холостяцкой жизни? Родственники по духу?

Павлин ухмыльнулся, ожидая, что опять начнутся

философские излияния чудаковатого инженера.

Сладковский налил зеленоватое вино в рюмки.

– Выпьем, Павлцн Евтихеевич. В вине черпаем мы

откровенность.

Они чокнулись рюмками и выпили. Затем Сладковский

налил снова, и они молча выпили по второй рюмке.

– Итак, Павлин Евтихеевич, поздравляю: вы теперь

«окольцованный голубь».

– Что такое? – насторожился Павлин.

– Окольцованный голубь – это лицо, выполняющее

без размышлений и самокопаний в душе задания другого

лица. Вам повезло: вы будете работать со мной, а это

значит, что вам гарантирована полнейшая безопасность.

– Я не понимаю вас, Виктор Васильевич, – поднялся

вдруг Павлин. Он почувствовал в его словах нечто такое,

отчего пробежал по спине холод.

– Садитесь! – прикрикнул Сладковский, и когда

Павлин, встревоженный и растерянный, сел, продолжал:—

извольте слушать, – лицо Сладковского стало необычно

26* 419

жестким. – В течение двух-трех дней вы узнаете и

представите мне основные летно-тактические данные

истребителя Бакшанова.

– В-вы... – безуспешно пытался выдавить что-то из

себя Павлин. Лицо его разом побелело.

– Да, я, – ответил Виктор Васильевич. – Я

окольцевал вас. Помните, я давал в.ам деньги, а вы мне

расписочку? Она теперь у меня. А потом, помните, вы рисовали

мне схемочку расположения реактивного двигателя на

самолете Бакшанова? И эта схемочка у меня. Впрочем,

фотокопия ее уже далеко... за океаном. Хорошие документы,

не правда ли?

«Ах, какой ты подлец, Сладковский! – хотел крикнуть

Павлин. – Как искусно поймал ты меня, дурака, в свою

сеть!» Но он лишь беззвучно шевелил губами.

– Успокойтесь, Павлин Евтихеевич. Назад к

вчерашнему у вас пути нет. Стоит вам заикнуться и рядом со

мной вас будут судить как изменника. —

Впрочем,—добавил он, небрежно подернув плечами, – вас еще'до суда

уберут «окольцованные»!..

На другой день Павлин сослался на недомогание и,

освобожденный Николаем Петровичем от работы в ОКБ,

лежал дома, недвижимый, как труп. Тягостные,

тревожные, беспощадные мысли хтерзали его.

Что делать? Где искать спасения из того омута, куда

завлек его и столкнул Сладковский?

Еще только вчера он был свободным, веселым, живым

человеком. А сегодня он труп, жалкое и подлое существо,

которому присвоен номер в каком-нибудь каталоге

заокеанской разведки.

Сладковский так и сказал «к вчерашнему у вас пути

нет». К вчерашнему? Да умел ли он ценить это

«вчерашнее», понимал *ли он всю солнечную красоту его?

Нет, не понимал! Иначе он разглядел бы ту проклятую

сеть, что раскинул Сладковский.

Полно! Такой ли уж невинной жертвой является он,

Павлин? Кто тянул его за язык разглагольствовать о

новой машине Бакшанова? Кто заставлял его рисовать

«схемочку», как выражается Сладковский, расположения

реактивного двигателя на самолете Бакшанова?

Разве, работая в особом конструкторском бюро, оц

не знал, что сведения эти являются государственной

тайной?

420

Да, знал. Но он считал Сладковского честным

человеком. Сладковский был близко знаком с Бакшановым...

Что же делать? Выполнять задания Сладковского?

Изменник, предатель, американский шпион, – каждое из

этих страшных слов, казалось, испепеляло у Павлина все

внутри, оставляя зияющую пустоту.

Давно ли погиб отец его, освобождая другие народы

от фашистского рабства, от власти денежного мешка и

полицейской дубинки?

А нынче он сам на службе у той темной силы, с

которой отец боролся четыре долгих и трудных года.

Врешь, Сладковский, не сделать тебе из меня

изменника, не сделать!

Пойти рассказать? Значит, арест, суд и черный позор

изменника. И еще до* ареста – гибель от рук

«окольцованных»... Пусть! Но на Родину никогда не'поднимет руки

Павлин Точка.

Вечером он пошел к Чардынцеву.*

Г л ав а девятая

В кабинет Бакшанова вошел широкоплечий военный

с твердым взглядом внимательных карих глаз. .

– Степан Фирсович Огнев,—отрекомендовался он и

протянул Бакшанову удостоверение работника

Министерства государственной безопасности.

– Слушаю вас, – проговорил Николай Петрович.

– Видите ли, товарищ Бакшанов... наблюдая за од-,

ним любопытным иностранным субъектом, мы установили,,

что он интересуется вашей новой машиной... посылает

кое-каких людишек... Сегодня они готовят войну против

нас, но американская разведка уже давно начала боевые

действия. Я хочу предупредить вас, чтобы вы усилили

бдительность и все чертежи держали под своим

строжайшим контролем. – *"

– Благодарю вас... Сделаю все необходимое... —

проговорил Николай Петрович, бледнея и строго сдвигая

брови.

– И еще... Нам интересно знать, встречали ли вы

когда-нибудь этого человека. У нас создается впечатле-1

ние, что он знаком с вами и... боится показаться на глаза.

Огнев вынул из кармана фотокарточку и показал ее

Бакшанову.

421

– Брэдли! – воскликнул Николай Петрович.

– Сейчас он ходит под фамилией Хортвзта, —

добавил Огнев.

– Некогда известный американский инженер...

– А теперь обыкновенный разведчик. Охотник за

чужими техническими мыслями, – иронически улыбнулся

Огнев.

Николай Петрович помнил его по фотографиям,

которые печатались в американских технических журналах

под заголовками его статей.

Твердое лицо с тонкими, плотно сжатыми губами и

какое-то хищное^ настороженное выражение темных глаз.

Николай Петрович вспомнил встречу с этим

американцем во время своей заграничной командировки лет за пять

до Отечественной войны...

Брэдли в сером, наглаженном костюме учтиво

склонил крупную лобастую голову на короткой сильной шее.

Под редкими, гладко зачесанными назад волосами

желтела лысина.

– Мистер Бакшанов? – протягивая руку, обратился

он к Николаю Петровичу с приветливым полувопросом.

Бакшанов пожал ему руку и в свою очередь

удивленно произнес:

– Вам изв-естна моя фамилия? Очень лестно.

– Я читаю русские технические журналы, мистер

Бакшанов. А вы в России далеко не последний человек, а?

Он весело подмигнул и громко расхохотался. Потом,

резко обрывая смех и оставив на лице «дипломатическую

улыбку», пригласил Бакшанова в свой «линкольн».

Когда они подъезжали к заводу, Николай Петрович

увидел большую толпу мрачных людей возле главных

ворот.

– Летчики... – усмехнулся Брэдли.

– Что они здесь делают? – спросил Николай

Петрович.

– Сегодня утром разбился летчик-испытатель Кирби...

Он испытывал машину конструктора Смита. При выводе

из пикирования оторвало крыло. Чертовски жаль машину!

– Что же, эти летчики пришли отдать последний долг

товарищу?

Брэдли снисходительно улыбнулся непонятливости

Бакшанова:

– Они пришли проситься на его место.

422

Несколько дней Брэдли водил Николая Петровича по

большим, просторным цехам завода, не давая ему

возможности останавливаться у голых самолетных скелетов,

постепенно обраставших деталями. Он всячески старался

отвлечь или хотя бы рассеять внимание русского

инженера.

– Вы, вероятно, очень богаты, мистер Бакшанов?

Получить высшее образование и развернуть конструкторскую

работу по карману только богатому человеку.

– Вы ошиблись. Мой отец – простой слесарь. И я

был слесарем, работал и учился в рабфаке. Потом

окончил институт.

Рабочие, узнав, что Брэдли ходит с. русским

инженером, собирались небольшими группами, оживленно о чем*

то переговаривались, потом, завидя мастера, рассыпались

по своим местам.

– Как вы находите наш Нью-Йорк, мистер

Бакшанов? – спросил Брэдли.

– Когда я подъезжал на пароходе, меня поразила

гигантская панорама города, огромные небоскребы. А

походил по улицам – разочаровался. Темно, душно... Дав-ят

эти коробки на человека, делают его маленьким,

пришибленным.

– Так все в жизни. Издали красиво, а

приблизишься – пустота. Жизнь – мираж, мистер Бакшанов.