Текст книги "Человек идет в гору"
Автор книги: Ян Винецкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 27 страниц)
мечтали стать летчиками. Они вырезали фотографии
летчиков из журналов и газет, интересные статьи и рассказы
об авиации. К окончанию школы у них получился
большой альбом о русских летчиках.
Здесь были первые знаменитые на Руси авиаторы:
Петр Николаевич Нестеров – автор мертвой петли и
первого воздушного тарана, Сергей Уточкин —
бесстрашный летчик и спортсмен, Ефимов, Васильев и другие.
186
Затем шел один из первых красных военлетов Борис
Российский.
Центральное место в альбоме занимал Валерий
Павлович Чкалов и его перелет по легендарному маршруту—
через Северный полюс.
С особой любовью Шура разукрасила портреты
смелых летчиц Валентины Гризодубовой, Марины
Расковой и Полины Осипенко.
Заканчивался альбом фотографиями трижды героев
советского союза—Александра Покрышкина и Ивана
Кожедуба.
Теперь, сидя в клубе на собрании молодёжи и
услышав слова представителя министерства, Никита
склонился к самому уху Шуры:
– Поняла? На авиационный завод! Поработаем,
изучим самолет – и летать!
– А как же.колхоз? – спросила Шура, оторопев от
внезапности, с какой Никита принял решение.
– Колхоз к ученью дорогу не закрывает, – ответил
Никита.
Но председатель колхоза отпустить обоих наотрез
отказался.
– Постыдись, голуба, – корил Шуру Потап
Дмитриевич, – куда конь с копытом, туда и рак с клешней.
Ну, чего ты увязалась за Никитой? Жена ты ему, что
ли?
– Не ожидала я от вас таких обидных слов! – не
стерпела Шура, сердито блеснув глазами.
– Ой, горяча, девка! Там, где ты зимой пройдешь,
верно, снег тает. Я же тебя наметил в семенную
лабораторию...
После вмешательства парторга колхоза, Потапу
Дмитриевичу пришлось уступить. Он смягчился и даже сам
вызвался подвезти Никиту и Шуру к станции.
– Вы же мне родных детей дороже. Живая
биография колхоза! Обещайте же не забывать колхоза,
навещать его. А ежели жениться надумаете – свадьбу
справляют «Светлые огни», запомните!
Потап Дмитриевич растроганно мочил в пиве усы,
матери Никиты и Шуры украдкой утирали слезы. Было
торжественно и грустно...
Ремесленное училище и особенно завод произвели на
Никиту и Шуру двойственное впечатление. С одной сто-
187
роны, здесь все было новым, захватывающе интересным,
с другой, – пугала необычность обстановки.
Длинные ряды токарных, строгальных и фрезерных
станков, грохот электромолотов в кузнечном цехе,
размеренные удары мощных штампов – вся эта
разнообразная, могучая и умная техника подавляла своей
сложностью и вселяла в душу сомнение – справятся ли они
с этой премудростью.
«Того и гляди палец отшибет либо всю руку
отхватит,—думал Никита, с завистью наблюдая за ловкими
и быстрыми движениями молодых штамповщиц, – не
надо было из колхоза уходить...»
Он опасливо оглядывался. На лице Шуры
угадывались те же мысли. Мастер ремесленного училища Сергей
Архипович Луговой, оглядев Никиту и Шуру, тоненько
захихикал:
– Эк, вытянулись, словно коломенская верста. Вам
бы по малярной части податься, – стремянок не надо.
Шура вскипела, хотела уже было осадить
насмешника, но Никита шепнул:
– Мне рассказали, старик с причудами, но добрый
и мастер отменный.
Мастер действительно был чудаковат. Случалось,
забыв дома очки, он, с досадой разводя руками, говорил:
– Ишь, неувязка! Микрометр вижу, а деления
пропали. Сызнова Спиридоновна моя напроказила. После
ужина приляжешь газету почитать, ну и маленько
вздремнешь, как толькой войдешь в курс
международной жизни!.. А Спиридоновна, несознательная баба,
потихоньку очки снимет да и спрячет. Откроешь глаза,
ткнешься в газету, а там все буквы плывут, будто под
дождь попали. Ну, в дремоте-то не поймешь, в чем дело,
откинешь газету и задашь храпака уже по-настоящему.
А утром в спешке Спиридоновна и сама про свою
давешнюю проказу забывает, вот она и получается
неувязка-то.
Сбегать за очками всегда охотно вызывался
полнолицый, с дряблым, будто студень, подбородком и
беспокойными глазами Павлин Точка. Токарное дело его
тяготило, и он с удовольствием слонялся час-другой по
поселку под предлогом отсутствия Спиридоновны дома.
Павлин с захлебывающимся хохотком рассказывал,
что старик смолоду и по сей день не переставал ревно-
188
вать некогда бывшую очень красивой Анну Спиридо-
новну.
Стоило ей задержаться у соседей либо в магазине,
как Сергей Архипович, придя с работы, взволнованно
ходил по комнате, то и дело приникая к окну, – не идет
ли жена. А потом начинались попреки, оправданья,
слезы, ну точь-в-точь, как сорок лет тому назад, когда они
только поженились.
Но никто не умел так тонко и умело обучать
токарному делу молодежь, как Сергей Архипович.
– Токарное дело, – говорил он, – нужно полюбить,
непременно полюбить! И на работу надобно идти, как
на праздник – с молодой и жадной к труду душой. Вот
тогда ты можешь надеяться, что со временем станешь
настоящим токарем. —Выцветшие светлые глаза Сергея
Архиповича зажигались и весь он как-то подтягивался,
становясь выше и красивее. – А ежели твоя душа к
токарному делу не лежит, – продолжал он, понижая
голос и подозрительно приглядываясь к каждому из
учеников, – ежели ты спокоен, как ломовая лошадь, что
везет кладь, – не прикасайся к резцу. Загубишь и дело,
и самого себя. Лучше подай заявление директору
училища и попросись туда, куда зовет тебя душа.
При входе в школу дети снимают шапки, я бы такое
ввел и при входе на завод. Шапку долой, милый
товарищ! Ты» входишь в храм, где человек творит великое.
Луговой говорил с таким увлечением и гордостью о
профессии токаря, что Никита и Шура с первых же
занятий решили быстрей овладеть интересным ремеслом.
– Понятно, сначала вас охватит робость, —
работа, дескать, мозговитая, сумею ли осилить? – говорил
Луговой, лукаво прищуривая глаза. – Но этого бояться
не следует. В первый-то раз и щи варить страшно.
И еще запомните: аккуратность, чистота – первая
заповедь культурного, толкового рабочего. Покажите
мне токаря на улице, и я, не зная его, без ошибки скажу,
чего он стоит, как токарь. Покажите мне станок и я
скажу, каков его хозяин.
Никита и Шура оставались в мастерской "после
занятий, – чистили станок, изучали каждую его часть.
Иногда с ними оставался и Павлин. Непоседливый и
шумный, он отвлекал их от работы, рассказывал
анекдоты, копировал Сергея Архиповича.
189
Шура хмурилась. Ей было обидно, что Павлин во
время занятий все время заискивает перед Луговым, а
за глаза часто и скверно смеется над ним.
Она как-то прямо Павлину об этом и сказала. Он
покраснел и ничего не ответил, но больше в ее
присутствии над стариком не смеялся... Вскоре Павлин
перевелся в слесарную группу.
Так за работой и учебой незаметно пробежало время.
В яркий весенний день с путевками ремесленного
училища пришли Никита и Шура на завод, во второй цех.
Оттого ли, что их станки стояли рядом и они могли,
работая, время от времени обмениваться взглядами и
улыбками, от которых хмелела душа, оттого ли, что
ощутили они могучую силу своего мастерства, но
казалось им, что взошли они на большую высоту, навстречу
счастливому ветру.
Когда Чардынцев ознакомился со всеми цехами и
пред ним предстала вся картина огромного
производства, претерпевающего перестройку на новый,
совершенно не похожий на прежний вид продукции, когда
он увидел, как сложен и труден этот процесс, а потом
послушал, как директор распекал дезертиров, он
задумался над тем,-оде же находится -самое узкое место на
заводе, где то главное звено, уцепившись за которое,
можно вытянуть всю цепь.
Недавно он был свидетелем любопытного разговора.
В кабинет к Гусеву вошла инженер Лугозая —
молодая женщина в новеньком синем халате, мягко
облегавшем ее стройную фигуру. Она глубоко дышала, и темные
брови то сходились над переносьем, то расходились.
– Федор Антонович! Так не может дальше
продолжаться!
– Что такое? Садитесь, Антонина Сергеевна, —
улыбнувшись ее стремительности, сказал Гусев.
– А вот что! – продолжала Луговая не садясь. – С
началом реорганизации производства партийная
организация второго механического цеха стала редеть, людей
переводили в другие цехи, и теперь нас осталось два
коммуниста – я да Петр Ипатьевич.
– Знаем,– вздохнул Гусев.– Посмотрим, пошарим
по заводу, кого можно к вам перебросить.
190
– Долго шарите, Федор Антонович! Цех лихорадит
весь завод, и без партийной организации нам не под»
няться. Наш начальник...– Луговая безнадежно махнула
рукой и отвернулась к окну, где тонко дребезжали стекла,,
откликаясь на басовитый гул проезжавшего автомобиля.
– Что с ним?
– Сама не пойму. Захандрил человек.
– Надо разобраться, Антонина Сергеевна. Вы к нему
ближе.
– Пробовала. Ощетинился, ка-к еж, не подойти.
– Хорошо. К вам для начала мы направляем
товарища Чардынцева. Познакомьтесь.
Чардынцев встал и крепко пожал ей руку. Луговая-
взглянула на него с доверием:
– Очень рада.
Когда Луговая вышла, Гусев сразу перешел к другим
вопросам, и Чардынцева удивило, что секретарь больше
ни разу не заговорил о втором механическом цехе.
«Производство тяготит его», – подумал Чардынцев.
Теперь, шагая рядом с Мишиным по кленовой аллее
заводского двора, Чардынцев говорил:
– Интересуюсь вторым механическим. А пока
разворачиваю работу в парткабинете.
– Не тихо ли будет? Судя по твоим парусам, тебе
нужен ветер покрепче. Помнишь недавнюю нашу беседу
с Сурковым? Он в лаборатории закис. Я назначил его
технологом литейного цеха – поближе к рабочему
коллективу. К тому же он в прошлом металлург.
– Если судить по прежней работе парткабинета —
место, действительно, тихое. Постараемся опровергнуть
это глубоко ошибочное мнение, которого не избежал даже
сам директор завода.
– Ну, ну, действуй, – добродушно улыбнулся Мишин.
Чардынцев составил план и тщательно подготовил
несколько лекций и бесед.
Первая лекция называлась «Самоходный комбайн».
Ее прочитал главный инженер завода Александр
Иванович Солнцев. Во время обеденного перерыва парткабинет
заполнили рабочие, инженеры, мастера. Несколько
суховато, но обстоятельно и главное с внутренней страстностью
рассказал Солнцев об этой подлинно новаторской
машине.
– Прежние комбайны обслуживались четырьмя людь-
191
ыи, а на самоходном работает один. Посчитайте, сколько
рабочих рук освобождается теперь!
Далее, мощный тракторный парк, не занятый отныне
на уборке, переключается на сев да на зяблевую
пахоту.
При самоходном комбайне отпадает надобность в
предварительных прокосах, так как у него режущий
аппарат впереди молотильного. А вы знаете, что прокосы
отнимают людей и время. Сначала прокашивают косилками,
скирдуют, потом вывозят на тока для молотьбы.
У самоходного комбайна в десять раз меньше потери
зерна. Очень большое преимущество состоит в том, что
самоходный комбайн – машина маневренная, ею можно
производить выборочную уборку хлеба. Своим ходом она
способна делать быстрые броски из колхоза в колхоз. За
одну ночь она может пересечь двести километров. Вот
какими скоростями будет оперировать теперь колхозное
крестьянство!
Я думаю, самоходный комбайн внесет значительное
изменение в стратегию и тактику командиров нашего
сельского хозяйства...
После лекции Чардынцев позвонил во второй
механический. Из этого цеха в парткабинете не было ни одного
человека. Странно, что их не заинтересовала самая,
казалось бы, животрепещущая тема.
– Позовите к телефону начальника цеха, – попросил
Чардынцев.
– Сейчас, – отозвался тоненький девичий голосок.
Потом кто-то забасил:
– Слушаю.
– Кто это?
– Добрый вечер, – услышал Чардынцев.
– Добрый вечер! – ответил он на довольно
странное приветствие, так как только что окончился
обеденный перерыв.—До вечера, правда, еще далеко. Кто у
телефона?
– Добрый вечер, – ответил тот же басовитый голос.
– Послушайте! – воскликнул Чардынцев, но в
трубке щелкнуло и длинно загудело.
– Чорт знает, что такое! – с сердцем сказал Чар-
.дынцев.
– Кого это вы так поминаете? – спросил Солнцев,
собирая развешанные на стенах чертежи.
192
– Представьте, звоню во второй механический, прошу
начальника цеха, а мне какой-то идиот или пьяный все
время повторяет: добрый вечер.
Солнцев расхохотался:
– Так это ж начальник цеха и был.
– Начальник цеха?
– Конечно. Его фамилия Добрывечер, Иван
Григорьевич.
– Познакомились!—засмеялся Чардынцев.
Г лав а восьмая
Иван Добрывечер увидал Лизу среди студентов
младших курсов. Она привлекала к себе внимание многих на
выпускном вечере в авиационном институте. Статная,
белолицая, с серыми, затененными черными ресницами,
глазами. Темнобордовое бархатное платье своей
строгостью как бы подчеркивало щедрую красоту девушки.
Ребята наперебой рассказывали ей, вероятно, очень
смешные истории, потому что поминутно раздавались
взрывы хохота. Она рассеянно слушала, удостаивая
рассказчиков снисходительной улыбкой.
«Знает себе цену», – подумал Иван и скорее
почувствовал, чем понял, что уйди эта девушка, – и сразу
поблекнет вся торжественность вечера, станет буднично и
серо, как в день без солнца.
Выпускники, теперь уже инженеры (дипломы выдали
несколько дней тому назад), прогуливались по коридорам
института с нарядно одетыми девушками в ожидании,
когда пригласят в зал.
Только Ваня был один. Никто бы не поверил, что этот
ладный, веселый двадцатитрехлетний парень еще не знал
прекрасного, захватывающего всю душу мучительного и
сладкого чувства, имя которому – первая любовь. С
детства он увлекался авиамоделизмом, футболом,
лыжами.
Однажды в девятом классе Ваня обнаружил на уроке
в задачнике Киселева маленькую записку. Круглые
бисеринки букв весело гонялись друг за другом, образуя
странные, непривычные сочетания:
«Вы приглашаетесь на вечер, устраиваемый
девочками нашего класса. Будут танцы, лото, флирт цветов.
4,444 – 13 193
Вечер состоится сегодня в 6 часов у Веры Поповой —
улица Сакко и Ванцетти, 5, кв. 9 (вход со двора).
Пожалуйста, никому не показывайте этой записки.
В».
У Вани от смущения запылали лицо и уши. На вечер
он, конечно, не пошел. Когда на другой день
хорошенькая Вера Попова, улучив удобную минуту, стала ему
выговаривать за это, Ваня отводил глаза, растерянно
молчал. Наконец, увидав обиженно вытянутые губы
Верочки, он решил как-то смягчить свою вину перед нею
и, запросто положив ей руку на плечо, сказал:
– Вера, приходи сегодня на футбольную площадку.
Играем со сборной третьей школы.
– Спасибо! – зло фыркнула Верочка.– Можешь не
задаваться своим футболом! – И, резко повернувшись,
зашагала прочь. Коса раскачивалась за спиной, как
маятник.
Нет, Ваня не зря сторонился девчонок: уж больно
капризный, своенравный и, главное, совершенно
непонятный народ.
Институтские дни бежали еще стремительней. После
лекций он со своим приятелем Борисом Рубцовым
допоздна занимался в «читалке» – большом, как улей
пчелами, усеянном студентами зале.
Здесь стояло ровное, едва слышное, но могучее
жужжанье, временами прерываемое приглушенными взрывами
смеха да жалобными увещеваниями старшего
библиотекаря дородной Аполинарии Сергеевны.
– Товарищи, тише! Невозможно работать! —
скрипучим старческим голосом взывала она к аудитории, и есди
попадался кто-нибудь поблизости, продолжала свою
жалобу вполголоса:– Я страшно устаю от этого шума.
Придешь домой—и в ушах все гудит, гудит, с ума сойти можно.
«Неужели и я на старости лет буду вот такой
ворчуньей?» – молча ужасалась случайная собеседница
Аполинарии Сергеевны, получая у нее учебник.
Воскресенья у Вани отнимал футбол: тренировки,
встречи с командами других институтов, со сборной
города.
На четвертом курсе задумали они с Рубцовым
сконструировать новый токарный станок с большим
диапазоном скоростей. Профессор похвалил их замысел.
– Большие скорости вращения шпинделя открывают
194
новые перспективы для стахановского движения,—
сказал он.
Теперь каждая минута их свободного времени была
занята токарным станком. Они производили сложные
расчеты, вычерчивали принципиальные схемы коробки
скоростей, шпинделя, резцедержателей.
Токарный станок «Доруб» (Добрывечер – Рубцов)
был темой их дипломного проекта.
– Пусть не смущает вас, что вам удалось правильно
разрешить далеко не все элементы конструкции, —
сказал профессор. – Не забывайте, что станки обыкновенно
создаются коллективами целых заводов и институтов.
Важно, что вы стоите на верном пути и нашли
оригинальную схему. Но вы в начале пути, друзья мои....
Рубцов и Добрывечер принимали слова профессора,
как послащенную пилюлю. Честолюбие молодости было
глубоко уязвлено неудачей. Они жаждали немедленных
результатов, а тут только «начало пути». И если целых
два года труда над конструированием станка не
увенчались успехом, то это значит, что они бездарные оболтусы,
взявшиеся не за свое дело.
Ваня так и говорил, горько усмехаясь:
– Оболтусы мы! Самые настоящие! Хлопцам по
двадцать два рокив, а ума что у сороки.
– Что такое оболтус? Объясни, Иван, – смеялся
Рубцов, который был в неуместно веселом настроении.
– Словами не объяснить. Подойди к зеркалу и
подивись.
Как раз в эти дни Борис рассказал другу о своем
решении: он женится на Ольге. Ваня знал ее. Она училась
в финансо-экономическом институте. Круглое, розовое
лицо, задорно вздернутый носик, небольшие ласковые
глаза. Она иногда приходила к ним в общежитие. Иван,
строго нахмурив брови, вспоминал вдруг о том, что ему
надо идти за учебниками либо на заседание совета
спортивного общества.
– Вовсе никуда вам, Ванечка, не нужно,– сказала
однажды Оля, взяв его за руки и глядя снизу вверх
искрящимися лукавством глазами,– вы просто меня боитесь.
Ведь правда боитесь?
Он покраснел, смущенно пробормотал:
– Что вы... честное слово, не боюсь... то-есть... мне
надо за сопроматом идти...
195
– Сопро-мат? Что это такое? – удивленно округлила
глаза Ольга.
– Сопротивление материалов. Учебник,– вежливо
пояснил Ваня, чувствуя себя пленником в руках маленькой
девушки.
–• Материал, неодушевленный предмет и
сопротивляется... Интересно! Ну а вы, Ванечка, не сопротивляйтесь и
посидите с нами! Кстати, вами интересуется одна чудесная
девушка. Скажу вам по секрету...
Она потянула его за руку, встала на цыпочки, но тут,
выручая Друга, вмешался Борис. Он подошел к Ольге и
мягко отстранил ее руки.
– Шептаться? Не позволю! У нас секретов нет.
– Хорошо! – решительно тряхнула она светлыми
кудрями, не отставая от Вани.—Пойдемте сегодня в
театр. На «Любовь Яровую». Я вас с ней познакомлю.
– С кем? С Любовью Яровой? – спросил Борис.
– Да нет же! С девушкой. Ну, пойдете?
– Не приду, – тихо ответил Иван.
– Почему?
– Это похоже на сватовство. Да и вы, Оля, не в том
возрасте, чтобы быть свахой.
– Браво, Иван! – расхохотался Борис. – Блестяще
отбил атаку!
Сколько не пыталась Ольга вызвать у него интерес
к какой-нибудь из своих подруг,– ничего не
получалось.
– Брось, Оленька,– увещевал ее Борис.– Любовь
у Ивана переживает ледниковый период. Но когда она
проснется – беда! Его чувства приобретут размеры... как
их там... ихтиозавров!
– Хотела бы я видеть девушку, которая растопит эту
ледяную глыбу.
– Увы! – нарочито громко вздыхал Борис.– Ни
нам, ни нашим детям не придется быть свидетелями. На
это потребуется целая историческая эпоха...
Теперь, на выпускном вечере, острые глазки Ольги
приметили что-то неуловимо новое в поведении Вани.
Он то бурно, раскатисто смеялся от самой
незначительной шутки Ольги или Бориса, то ^внезапно умолкал,
подавленный и странно задумчивый.
– Ледник, кажется, начинает растапливаться,—
196
шепнула она Борису,—нам остается только установить
источник тепловой энергии...
Лиза сидела впереди. Ее темные волосы широким
густым потоком ниспадали на шею. Маленькая заколка из
слоновой кости чайкой белела в их крутых волнах.
Лиза несколько раз оглянулась в его сторону.
«Неужели? – испуганно вопрошал себя Ваня. —
Неужели она меня тоже... заметила... выделила среди
других?»
Ольга часто взглядывала на него и хитренько
улыбалась. Потом в зале погасили свет, но белая чайка
дрожала в полутьме, красиво изогнув крылья, и полет ее был
похож на впервые прозвучавшую песню...
Директор института открыл торжественную часть
вечера кратким вступительным словом. Свет от ламп,
отражаясь на его гладко выбритой, будто покрытой лаком,
голове и в выпуклых стеклах очков дробился яркими, как
вспышки магния, огоньками.
Он назвал пять фамилий лучших, окончивших институт
с отличием, студентов. Среди них был и Добрывечер.
– Пускай отличники выйдут на сцену. Мы их поба-
чимо! – крикнул с первого ряда усач, похожий на Тараса
Бульбу.
Студенты узнали в нем председателя горисполкома
Карпенко. Весь зал дружно захлопал в ладоши,
приглашая отличников на сцену.
– Иди, Иван. Народ должен знать своих героев,—
ласково подтолкнул друга Борис.
– И еще кто-то должен знать вас, Ванечка,—
шепнула Ольга тоненько и смешливо.
Иван стоял у рампы рядом с четырьмя другими
отличниками. Он был на голову выше своих товарищей,
широкоплечий, чернобровый.
В седьмом ряду среди двух говорливых парней сидела
Лиза.
Ваня глядел в мягкую полутьму зала, улыбался, но
краем глаза приетально следил за Лизой, пытаясь угадать
в выражении ее лица не только частицу общего восторга,
а нечто большее^
Лиза не хлопала в ладоши. Бледная, с широко
открытыми не то удивленными, не то что-то припоминающими
глазами, она держала в руках большой белый пион.
197
Ваня глянул на цветок, потом, встретившись взглядом
с Лизой, отважно улыбнулся.
В тот же миг Лиза поднялась и ловко бросила пион на
сцену.
Ваня поймал цветок на лету и высоко поднял его над
головой. Аплодисменты и приветственные выкрики
закипели с новой силой. Отличники поклонились и оставили
сцену.
– На улицу! – скомандовал себе Иван. Ему
требовалось остыть, побыть одному, послушать бешеный перестук
сердца, приникнуть пылающими губами к нежному,
прохладному цветку, ее цветку!
«Эй, Иван, ты ж таки счастливый хлопец, если тебя
полюбила такая добрая дивчина. Веселись, казаче!
Не жалей ног для гопака!» – слышалось ему сквозь
шум улицы. «Не кажи «гоп», пока не перескочишь»,—
тихо возражал Иван, но ему и впрямь неудержимо
хотелось пуститься в пляс, «чтоб искры сыпались из-
под пят».
Уже начались танцы, когда Ваня появился в зале с
большим букетом цветов. «Подойти? – заколебался он,
оробело поглядывая по сторонам.– Слишком пышно. Не
засмеют ли?»
Он тут же взял себя в руки. «Трус! Девушка
не"побоялась бросить цветок первой».
Выждав, пока оркестр кончит играть вальс, Ваня
быстро подошел к Лизе и протянул ей цветы.
– В благодарность за пион.
Лиза смутилась, но букет приняла.
– Спасибо.
– Это что – возврат, так сказать, с процентами? —
криво усмехнувшись, громко спросил партнер Лизы.
Иван прямо посмотрел в его зеленоватые глаза и
сдержанно сказал:
– Надо обладать своеобразным характером, чтобы в
цветах видеть...
– Вы на что намекаете? – перебил лизин партнер.
– На проценты! – Лиза засмеялась, и в смехе Ивану
послышалось одобрение.
Оркестр заиграл новый вальс. Лиза ожидающе
посмотрела на Ивана.
– Простите... к сожалению... не танцую,– выдавил
он, ненавидя в этот миг оркестр.
198
По лицу Лизы пробежала разочарованная гримаска.
Она с досадою передернула плечами. Партнер подскочил
к ней, повторяя вполголоса мотив вальса, и они плавно
закружились, удаляясь от Вани. Ему виделись
попеременно то грустное лицо Лизы, то ехидная ухмылка и зеленые,
насмешливые огоньки глаз ее партнера.
Ох, как бранил себя Иван за то, что не научился
танцевать, как терзался обидою, что вот этот зеленоглазый
и гладко прилизанный парень оказался ловчее и
удачливее его!
Перед Лизой ему во всем хотелось быть первым.
– Я завтра же научусь танцевать,– сказал он Лизе,
¦когда оркестр, наконец, умолк, и о«а села на свое место,
обмахиваясь шелковым платочком.
– Едва ли это вам удастся. Танцевать взрослому
научиться так же трудно, как ребенку ходить.
– Ничего. Мы попробуем внести в это древнее занятие
рационализацию.
– О! Решительно! – засмеялась Лиза.– А к чему
такая поспешность?..
– Люблю скорость! Темп! Вот, например, футбол.
Если игра идет вяло, начинаю злиться, кисну и
обязательно прозеваю мяч, – Ваня вдруг спохватился. – Да
мы же с вами не познакомились. Правда, как вас зовут —
я уже знаю,– он протянул руку:– имя самое
многочисленное – Иван. А фамилия редкая – Добрывечер.
– Добрый вечер? – вскинула брови Лиза.– Ах, да,
ее сегодня называли. Странная и вместе с тем хорошая
фамилия. А все-таки было бы лучше, например, добрый
день или" доброе утро.
Она звонко засмеялась, заблестев белыми зубами.
– Есть и такие. Но моя самая счастливая.
– Почему?
– Потому что встреча с вами как нельзя лучше
оправдывает мою фамилию.
Партнер Лизы насмешливо фыркнул. Она негодующе
глянула на него и резко протянула (маленькую белую
руку:
– До свидания, Виктор!
– Почему так скоро? Что случилось? Я провожу,—
заторопился он.
– Нет, не надо.
– Нам с вами по пути,– смело сказал Ваня, беря ее
199
под руку, и, уже выходя из зала, добавил:– где бы вы ни
жили, хоть на Марсе,– все равно по пути.
Так началась любовь. Через месяц Иван предложил
ей поехать с ним к месту его новой работы. Это произошло
вечером, на крыльце, затененном старыми липами. Лишь
по бокам мягко белели две узеньких свечечки
пробившейся сквозь густую листву луны.
– Без тебя – знаю! – не будет у меня счастья.
– Теперь я убеждаюсь, ты действительно любишь
скорость,– отвечала Лиза, загораживаясь шуткой.
– Без тебя сумрачно, Лиза. Ты будто солнце заело»
нила.
– Это болезнь,– смеялась она.– Вы забыли,
товарищ инженер, что имеете дело со студенткой первого
курса. Мне вас догонять – ой-ой-ой! Успеешь
состариться!
– Там есть авиационный институт. Я буду тебе
помогать.
– Нет,– сказала она строго. Ее руки ласково
перебирали мягкие шелковистые кудри Ивана.– Поезжай
один. Остынь, проверь свои чувства. Может быть, твоя
любовь – только бешеный ливень, а потом снова засияет
солнце.
Иван уехал. На заводе он был назначен заместителем
начальника механического цеха. Но и новые люди, и
интересная напряженная работа не смогли развеять сосавшей
его тоски. «Пропал казак,– посмеивался над собой
Иван,– была у тебя сабля да дивчина – осталась борода
да овчина».
Целый год он пиедл ей длинные письма. Звал, звал.„
Лиза приехала в яркий, будто расшитый золотом
июльский день. Она была в легком светлом платьице и в
белой шляпе, из-под которой выбивались густые темные
волосы.
Иван взял лизин чемодан и вдруг увидал в левой'руке
ее большой букет пионов, точно такой же, какой он
подарил ей на выпускном вечере. Он зарылся лицом в цветы
и минуту стоял молча, вдыхая аромат счастья.
Встречные мужчины с пристальным любопытством
взглядывали на Лизу. Иван ревниво косился...
Свадьбу решили устроить ^объединенную» – Ивана
с Лизой и Бориса с Ольгой-
К ней готовились долго.
200
– К свадьбе с пустыми руками прийти нельзя, —
сказал Иван, озабоченно поглядывая на друга.
– То-есть? – спросил Борис.
– А то есть, что нам надо па заводе заработать имя.
Морально-производственный капитал.
– Брось выдумывать, Ванька! Какое имеет отношение
завод к нашей женитьбе?
– Ах ты, единоличник чортов! – повысил голос
Иван.– Ты понимаешь, что скажут на заводе? Не успели
с института приехать – уже свадьба, шик-блеск, а на
работе – серенькие воробьишки.
– Что же ты предлагаешь? – спросил Борис
примирительно.
– У Ленина, помнишь, сказано: «Главное .в
стратегии– выбор направления главного удара!» Понимаешь?
Выбор направления главного удара. А что сейчас для
нашего цеха главное? Программа! Стало быть, надо все
силы бросить на это направление.
– «Взял бы я бандуру – бандуристом стал»,—
насмешливо пропел Борис.– Бандурист ты, Ванька, а не
инженер-технолог. Знаешь, что людей иехватает, а
декламируешь: «Все силы бросить на главное направление».
Горе-стратег! Я тоже Ленина читал. Как же ты нанесешь
главный удар, если у тебя нет резервов?
– Есть резервы! Внутренние. Ты вот как раз и есть
слепой бандурист, потому что не видишь наших
резервов. Вот послушай.– Иван быстрым жестом забросил на
затылок кепку.
– Технологические карты устарели? Устарели! Давай
их пересмотрим и внесем в них поправки на «скорость»,
как говорят в авиации. Вот тебе р-раз! -г– воскликнул он,
загнув большой палец.
– Дальше, – торопил Борис, тоже загибай большой
палец.
– Половина рабочих цеха не выполняет норм.
Факт? Факт! Давай присмотримся к каждому из них —
в чем его беда, и поможем от нее избавиться. Вот тебе
два!
– Дальше,– продолжал Борис, загибая второй
палец.
– Дальше сам думай, вий ленивый!
Борис добродушно расхохотался.
– Правильная критика. Что же, резервы подходящие.
201
Технологические карты, действительно, открывали
большие возможности роста производительности труда.
Они были рассчитаны на первый год войны, когда некогда
было, а часто и отсутствовала возможность широко
внедрять механизацию, продумывать все элементы каждой
операции.
Тогда иной раз производственные задачи решались
простым .удлинением рабочего дня. Люди по шестнадцать
часов не выходили из цеха.
Борис и Иван выжимали из технологии «воду».
Так подошел день свадьбы.
Торжество было шумным: одних родичей понаехало
двадцать человек, да заводских друзей набралось
несколько десятков.
Вскоре после свадьбы Ивана назначили начальником
второго механического цеха, а Бориса – начальником
сборочного.
Г л а в а девятая
Никто не помнит, кто первым так (назвал ее,
сорокадевятилетнюю, с настойчиво пробивающейся
сединой в густых русых волосах подсобницу, но так
повелось, что от начальника цеха Добрывечера до самого
молодого чумазого ' токаренка Сабирки все звали ее
Аннушкой.
Она пришла на завод осенью сорок первого года —
•маленькая, быстроглазая, улыбчивая, в стареньком,
потертом на локтях плюшевом полупальто, огромиых
«мужниных», как она говорила, валенках, по-деревенски
повязанном платке. На другой день все уже знали, что она
проводила на фронт любимую дочь—Аночку, что
страшно и горестно ей было сидеть в избе одной (муж Сергей
Архипович Луговой работал мастером в двенадцатом
цехе), и она выбрала цех, «где много молодых людей,
таких, как ее Аночка.
В облике этой простой женщины, пожалуй, самым
главным, заслоняющим все остальное, как в музыке
лейтмотив, была улыбка. То ли светящейся в ней открытой
доброй душой, то ли бесхитростной, бескорыстной,
отзывчивой лаской матери, но улыбка ее не могла не вызвать
ответного теплого чувства даже у самых замкнутых и
черствых людей.
202
И надо было видеть, с какой нежной заботой
развозила она в своей тачке рыжие от ржавчины, грубые
заготовки, складывала их у каждого станка аккуратными
стопочками – и все это делала быстро, весело, с
увлечением.
– Аннушка, узнай, завезли ли на завод заготовки
тяг,– спросит кто-нибудь из токарей.
– Работай, родненький, не тревожься. Я
начальнику напомню, – отвечала она, и парень больше не думал
