Текст книги "Три повести о любви"
Автор книги: Яков Липкович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 34 страниц)
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
– Тебе хорошо, милый?
– Ты еще спрашиваешь, – ответил я, устало целуя ее в подбородок.
Я ощутил на щеке легкое прикосновение губ.
– Сейчас спать? – тихо сказала Таня.
– Я уже вижу сон, – признался я. – Нет, в самом деле. Будто я забыл запереть дверь. А во дворе ходят какие-то люди. Один из них все время в окна заглядывает…
– Спи, дружочек. Ничего не забыто. И двери заперты, и окна завешены…
– Тань, ты любишь меня?
– Спи, дурачок… Спи, утро вечера мудренее, – сказала она и чмокнула меня в плечо.
Под поцелуем мгновенно угасло недоумение: почему утро вечера мудренее? Не вообще, конечно, а применительно ко мне?
Я обнял Таню и незаметно погрузился в сон…
Проснулся я от того, что вдруг обнаружил, что могу свободно поворачиваться в постели. Тани рядом не было. Я рывком присел на пружинящей сетке с жиденьким тюфячком и увидел в полумраке Таню. Она сидела на стуле и, подперев кулачком голову, смотрела на меня напряженным изучающим взглядом. Она была почти одета, в гимнастерке, в юбке, но еще без сапог – в одних чулках. В комнату через сдвинутую в одном месте светомаскировку проникали первые слабые лучи…
– Таня, ты чего? Ты чего встала?
– Пора ехать, – вздохнула она.
– Послушай, – я опустил ноги на пол, – еще только… – я взял часы, – пять часов… У тебя до которого часа увольнительная?
– Все равно.
– Что все равно?
– Все равно: перед смертью не надышишься.
– Какой смертью? О чем ты говоришь?
– Это я так, ради красного словца… Нет, правда, – добавила она жалобным голосом, – мне надо ехать… Так будет лучше.
– Почему? – я ничего не понимал. – У тебя неприятности по службе?
– Спи, Гриша… По службе у меня все в порядке…
– Ты так и не ответила, когда должна вернуться в госпиталь?
– Хорошо. В тринадцать ноль-ноль.
– В тринадцать ноль-ноль? – оторопело повторил я. В прямоте, с которой был назван срок возвращения, мне послышался вызов, но я от растерянности пропустил его мимо ушей. – Ни черта не понимаю, у тебя столько времени, а ты поднялась в такую рань?
– Дружочек, ты прости меня, но я поеду, – она подошла ко мне и поцеловала в лоб.
– Тань, брось, – я схватил ее за руку, прижался щекой. – Иди ко мне, у нас до утра еще целых три часа…
– Нет, все, – она убрала руку. – Все.
– Что все? – я, наверно, был смешон в своих длинных семейных трусиках и застиранной майке.
– С этим все…
– С чем – с этим?.. Ты что-то недоговариваешь. Я давно заметил, что с тобой что-то произошло. Что с тобой?
– Ты непременно хочешь знать?
– Да, – сдавленным голосом произнес я.
– Ты не сердись, пожалуйста, но я больше к тебе не приеду…
– У тебя кто-то есть? – как во сне спросил я.
– Да, – ответила она.
– Кто он?
– Врач. Хирург.
– И вы…
– Нет. Еще нет. Смешно, но я не могла.
– Хотелось сперва со мной покончить?
– В общем, да…
– На редкость трогательно, тебе не кажется? – с трудом мои губы сложились в ироническую улыбку.
– Потом, мне надо было разобраться в своих чувствах…
– И разобралась?
– Не очень… Но у меня нет другого выхода…
– Ты хочешь сказать, что он всегда рядом, а до меня всегда далеко?
– Нет. И он пока не рядом, и ты еще не далеко.
– Как прикажешь тебя понимать?
– Не так просто зачеркнуть год, что мы были вместе.
– А ты зачеркни! – крикнул я, наверно разбудив всех в хате. – У многих это получается ох как легко – раз, и нет!
– Неужели ты не понимаешь, что я не могу иначе?
– Как иначе?
– Сразу быть с двумя.
– А почему бы и нет?
– Ты здорово облегчаешь мое положение…
– То есть?
– Я все меньше вижу смысла в нашем теперешнем разговоре. Кончать – так кончать, – она потянулась за сапогами.
И тут во мне словно что-то сломалось. Я бросился перед Таней на колени. Мысль о том, что через несколько минут мы, возможно, расстанемся навсегда, одновременно оглушила меня и отрезвила.
Она пыталась вырваться, но я держал ее руки мертвой хваткой. Я погружался лицом в ее родное – чужое тело и хрипел, надрывая голос:
– Танька, ну что ты со мной делаешь?.. Ты хочешь, чтобы я пустил себе пулю в лоб?.. Тань, я люблю тебя… Поверь, никто тебя так никогда не будет любить… Слышишь, давай подадим завтра рапорт на имя командующего с просьбой разрешить нам пожениться?.. Он разрешит… Мы напишем, что любим друг друга и что наши отношения никак не отразятся на служебных обязанностях… Я слышал, что он иногда разрешает… особенно если служат в разных частях… Считает, что так реже будут встречаться… Вот как мы сейчас…
И вдруг я обнаружил, что сижу на полу у Таниных ног, и она почти невесомым движением руки гладит меня по голове.
– Танюшка, почему ты молчишь?
– Хорошо, я буду говорить очень банальные вещи, – все больше сжимаясь, слышал я ее дружески-рассудительный голос, – а ты наберись терпения и не перебивай… Я еще люблю тебя, но не так как раньше, – она мягко отобрала руку, которую я украдкой осыпал поцелуями. – Это уже остатки, понимаешь, остатки чувства. Я могу целыми днями не думать о тебе, не вспоминать. Ты не думай, что в этом что-то обидное для тебя. И ты мог полюбить другую (я замычал и замотал головой) – и так же взывать к моему рассудку. Я вижу, как тебе тяжело. Но очень редкие люди не проходят через это. Поверь, когда-нибудь и ты забудешь меня… Если хочешь, мы можем остаться хорошими и добрыми друзьями?
– И будем играть в пятнашки?
– Ты думаешь, мне легко?
– Нет, почему же? Чтобы сообщить мне, что больше не любишь, ты проделала такой путь… И пешком, и на машинах. Даже с риском для жизни…
– Какого ответа ты от меня ждешь? – спросила она.
– Кто он?
– Я же сказала, врач, хирург.
– В каком он звании? Полковник? Подполковник?
– Нет, капитан медицинской службы. Это тебя больше устраивает?
– Конечно, не так обидно. Все-таки свой брат – средний офицерский состав.
– Я очень довольна, что хоть этим угодила тебе.
– Так угодила, что дальше некуда!
– Все, иди спать! – раздраженно бросила Таня и принялась искать свою полевую сумку. Наконец увидела ее. Она стояла как раз за моей спиной, прислоненная к стене.
– Таня, я его знаю?
– Возможно, – ответила она, надевая через голову сумку.
– Кто он?
– Зачем тебе?
– Что я, его съем?
– Хорошо. Марат Ибрагимович Габиев.
– Татарин?
– Нет, осетин.
– Хоть в этом ты постоянна, – горько заметил я.
– В чем? – она подозрительно посмотрела на меня.
– Одного нацмена сменила на другого.
– Гм… до сих пор мне это как-то не приходило в голову, – оживилась она.
– Может, скажешь по-дружески, чем он взял верх надо мной? Раз между вами ничего не было, то, надеюсь, этот вопрос не покажется нескромным?
– Ого, мы начинаем говорить пакости!
– Прости, у меня это получилось нечаянно.
– Хорошо. Он намного старше тебя. Намного. Ему, в общем, за тридцать.
– Вот как? Старик.
– Да, пожилой. Но я с некоторых пор, понимаешь, перестала обращать внимание на его возраст. Что еще? Внешность у него самая обычная. Ты по сравнению с ним красавец…
– Не надо, – оборвал я.
– Но когда он оперирует, – просветленно продолжала она, – он бог. За пять месяцев работы в госпитале у него не было ни одного летального случая. Позавчера он оперировал двенадцать часов. Сам Бурденко похвалил его в одной из своих статей…
– Ясно. Прекрасный хирург, будущее светило. А дальше?
– Что дальше?
– Он любит тебя?
– Не знаю. Нравлюсь, наверно.
– И тебе этого достаточно?
Она вдруг покраснела:
– Прости, но это уже не твоя забота.
– Значит, все впереди?
– Да, впереди, – резко подтвердила она и, не глядя на меня, сказала: – Будь счастлив, я пошла!..
– Подожди! – я вскочил с пола и загородил собой дверь. – Одну я тебя не пущу!
– Ах вот что тебя пугает!.. Иди ложись спать: ничего со мной не случится.
– Ты думаешь, они с тобой в пятнашки играть будут? – зарычал я. – Да за каждый из твоих орденов они тебя всем скопом…
– Чудак, – неожиданно мягко отозвалась Таня, – неужели ты думаешь, что я им живой дамся?
Она легким движением руки поправила полевую сумку. Там в одном из отделений лежали трофейный «вальтер» – подарок иптаповцев – и две лимонки.
– Послушай, – твердо заявил я, – я провожу тебя только до первой попутной машины с солдатами. Все. Если ты против, чтобы я провожал, я пойду следом…
– Хорошо. Я подожду во дворе, – примирительно сказала она.
– Где угодно! – буркнул я и стал одеваться. Через несколько минут я был готов. Взял автомат, вышел во двор.
Таня стояла у калитки и внимательно следила за какой-то букашкой, которая беспечно путешествовала по ее рукаву… Не ушла, ждала. Знала, что я все равно пойду следом.
– Ты уже? – удивилась она.
– Долго ли умеючи, – неожиданно для себя ответил я пошлейшей дежурной фразой. – Я сейчас. Только сбегаю предупрежу дежурного по части…
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Оставив позади село с его хатками, садами, огородами, мы двинулись вдоль узкоколейки. Последний состав прошел по ней, наверно, еще до войны. Во всяком случае, я не заметил каких-либо свежих следов деятельности человека. Запустение было полное: рельсы заржавели, шпалы прогнили, полотно заросло травой.
Километра через три перед нами появился такой же запущенный и забытый разъезд. Будка путевого обходчика зияла черными провалами окон с выбитыми стеклами. Наружная штукатурка местами осыпалась, и ржавые потеки поднимались по стенам до самой крыши. На уцелевшем неизвестно с каких времен огородном пугале почти не осталось тряпья. И валялось старое, просматриваемое насквозь эмалированное ведро…
Вскоре мы свернули в лес. По примеру разведчиков я перевесил автомат на правое плечо стволом вперед. Из такого положения я мог в любую минуту открыть огонь.
Таня шла позади по другую сторону дороги. Двигались молча, потому что все было сказано и никакие слова уже ничего не могли изменить. Точнее, почти молча: изредка мы все-таки переговаривались… О чем?.. То она, видя, как я утопаю в грязи, говорила: «Иди сюда, здесь суше!», то я. Но, как ни трудно было шагать, каждый старался держаться своей обочины и только, когда грязь становилась неодолимой, переходил на противоположную сторону.
По меньшей мере прошел час, как мы были в пути, а еще не появилась ни одна машина. И не только попутная, но и встречная. Над дорогой висела глухая давящая лесная тишина, которую нарушало лишь чавканье наших сапог. И где-то вдалеке, возможно в нескольких километрах, стоял ровный, едва слышный шум моторов: на смену одним фронтовым дорогам, вконец разбитым, разъезженным, затекшим жидкой грязью, приходили другие – еще гладкие, не расхлябанные, но такие же недолговечные и обреченные.
Вчера, по словам Тани, когда она проходила здесь, дорога была как дорога. То есть не совсем: и грязи хватало, и машины буксовали. Но, шагая по обочине, она даже не очень запачкала сапоги. Однако не прошло и суток, как все это превратилось в реку неподвижной, стоячей грязи, зажатой между деревьями.
Судя по всему, здесь ночью прошло целое танковое или механизированное соединение – корпус или бригада. Все, что еще не затекло грязью, хранило глубокие следы гусениц…
После того как мы вошли в лес, Таня не раз предлагала мне, чтобы я вернулся. Но я лишь отмахивался, хотя тоже понимал, что бандеровцы вряд ли устроят здесь засаду. В их распоряжении было несчетное множество удобопроходимых, просохших, нераскисших лесных и проселочных дорог. И едва ли найдется одна из них, на которую в течение дня не ступила бы нога какого-нибудь бедолаги – солдата или офицера. Так что выбор у них был большой. И необязательно, чтобы вершить свои подлые дела, лезть в грязь…
Да и лес был редкий, с частыми прогалинами и вырубками. И если моя близорукость мешала мне проникнуть взглядом дальше ста метров, то у Тани зрение было как у снайпера. Она разглядела даже маленькую пичужку, откуковавшую не то мне, не то ей великое множество лет.
Сейчас Таня тоже первой увидела стоявшую впереди грузовую автомашину.
– Вот и попутка! – воскликнула она.
Мы прибавили шагу, насколько можно было прибавить его в этой осклизлой размазне.
– Только бы из-под носа не ушла! – сказала Таня.
Я понимал: она думала не столько о себе, сколько обо мне. Ей ни при каких обстоятельствах не хотелось быть виновником моей гибели, если я, не дай бог, напорюсь на бандеровцев. Поэтому главным сейчас для нее было как можно быстрее спровадить меня.
Наконец я тоже разглядел заляпанную грязью полуторку. Она стояла, накренившись на правый борт, чуть ли не по самый кузов увязнув в густой жиже. Водителя нигде не было. То ли ушел, бросив машину, то ли сидел в кабине.
– Ну эта попутка пойдет лишь с первопутка! – произнес я в рифму и смутился: трудно было придумать более неподходящее время для рифмоплетства. Да и, признаться, я им никогда не занимался. Даже в школьные годы, когда все пишут стихи. Может быть, подспудно сказалось Славкино влияние? С кем поведешься, от того и наберешься…
– Я вижу водителя! – сообщила Таня. – Он сидит в кабине… Эй! – крикнула она звонким голосом шоферу и помахала рукой.
Дверца распахнулась, и на подножку выбрался широкоплечий солдат с автоматом в руке.
Увидев нас, он положил свой ППШ на сиденье.
– Теперь подождет, – сказала Таня. – Я думаю, ты можешь возвращаться, – добавила она, останавливаясь перед огромной рытвиной, заполненной грязью.
– Ты боишься, что мне не осилить этой лужи? – насмешливо спросил я.
– Наоборот, я уверена, что нет такой лужи, перед которой дрогнули бы твои кирзачи! – Таня охотно поддержала взятый мною иронический тон.
Но мне тут же расхотелось продолжать дружескую пикировку. На душе у меня было так пакостно, так мерзко, что, если бы не эти сволочные бандеровцы, я бы давно повернул назад. А там бы надрался как сапожник. Один или со Славкой. И пусть бы меня потом разжаловали или отправили в штрафной. Останусь жив – хорошо, а убьют – еще лучше. Вот только маму жалко. Страшно подумать, как она будет переживать…
Таня, конечно, тоже всплакнет. Незаметно для всех. И в первую очередь для своего расчудесного хирурга…
Перебравшись с немалыми ухищрениями через лужу, мы наконец правой обочиной дотащились до машины.
– Вот там проходите, под деревьями, – показал водитель.
Это был плотный коренастый парень с широким восточным лицом – не то казах, не то бурят. Но по-русски он говорил чисто, без малейшего акцента.
Совершив небольшой крюк под деревьями, мы вышли к кабине. Отломленными ветками и тряпкой, которую нам кинул водитель, тщательно соскоблили с сапог верхний, самый толстый слой грязи.
Длинный-длинный шаг (Тане пришлось даже приподнять юбку), и мы по одному забрались в кабину.
– Как у вас здесь хорошо, – сказала Таня шоферу. И, положив свою тонкую руку на мою, шепнула мне: – Сейчас можешь идти…
– Подожди, – ответил я. – Сержант, какие планы на будущее?
– Какие планы на будущее? – повторил он. – Жду, может, кто возьмет на буксир.
– А что с машиной?
– Полетел карданный вал.
– Фиють! – присвистнул я. – Так можно просидеть до второго пришествия!
– А чего мне? – пожал плечами шофер. – Тушенка есть… Хлеб есть… Концентраты есть… Махра есть… Газетка тоже, – он показал на ящичек, где среди всякого хлама лежала сложенная гармошкой газета.
– Свежая? – поинтересовался я.
– Была когда-то. Но для самокруток сгодится.
– Вижу, все есть… Не хватает только бандеровцев.
– А для них у меня тоже есть, – он взял с сиденья автомат. – Останутся довольны… С этим – четыре диска!
– Видишь, я в полной безопасности, – повернулась ко мне Таня. – Иди!
Она пробовала хитрить со мной, но ее хитрость была шита белыми нитками.
– Давно стоишь? – спросил я водителя.
– Часа три будет…
– И сколько за это время прошло попуток?
– Да ни одной, – откровенно признался он. – Я тоже удивлен, куда они все подевались?
– Вот так-то, – сказал я Тане.
Чтобы понять друг друга, нам не надо было лишних слов. Я видел, что она ждет не дождется, чтобы я ушел, а сама тут же потихоньку потопает дальше: ведь в тринадцать ноль-ноль у нее кончается увольнительная. Она же поняла, что я раскусил ее и теперь, хоть режь меня на куски, не отступлюсь…
– Нет, все-таки иди, – сказала она в четвертый или пятый раз.
– Никуда я не пойду, пока не посажу тебя на попутку, – ответил я.
– Уже посадил, иди, – все еще противилась она.
– Сержант, мы пойдем, – сказал я и спрыгнул на землю. – Пошли!
– Ну и тип же вы, товарищ Литвин, – вздохнула она и последовала за мной.
– Сержант, мы не прощаемся с тобой, – сказал я шоферу. – Может, еще догонишь нас и подвезешь!
– А вы куда?
– До Рогаток. Там армейский госпиталь.
– Так вам лучше до перекрестка, а там повернуть направо. Дадите небольшого кругаля, зато дорога, как в ЦПКО имени Горького. Уйдет столько же времени.
– А может, ее за ночь тоже так – всмятку? – недоверчиво спросил я.
– Нет, – замотал он головой. – Я тут перед самым вашим приходом все кругом облазил. Дорога что надо!
– А отсюда далеко до перекрестка? – спросила Таня.
– Да километра три будет!
– Всего только?
– Ну, может, чуток поболе…
– Счастливо оставаться! – сказала водителю Таня.
– Всего наилучшего, сержант! – попрощался я.
– А вам счастливого пути! – в свою очередь пожелал нам водитель.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
До перекрестка мы шли лесом. Не самым лесом, конечно, а его краем, который прилегал непосредственно к дороге. Здесь также все было разбито и перепахано машинами, объезжавшими главную грязь. Но кое-где попадались сухие места, и мы с Таней, прыгая с кочки на кочку, с валежника на валежник, с пня на пень, за час добрались до поворота. Водитель не обманул нас: дорога, что вела вправо, действительно осталась в стороне от ночных передвижений. Она была почти не тронута машинами: редко-редко где виднелись отпечатки колес и гусениц. Впрочем, танк только сунулся сюда и повернул обратно.
Хотя шагать по такой дороге было одно удовольствие, в целом она производила гнетущее впечатление. Сразу стало темно. Куда-то исчезли просветы, через которые с воли могли проникнуть утренние лучи. Высоко над головой плотно смыкались и тихо шумели кроны деревьев. У самой дороги буйно разросся и близко подступал к колее густой кустарник.
Таня прошла еще немного и остановилась.
– Я считаю, что ты должен вернуться, – категорическим тоном заявила она.
– Это еще почему? – спросил я, не спуская глаз с куста, за которым что-то чернело.
– Потому что машин нет и не будет. Ты что, собираешься провожать меня до госпиталя?
– А почему бы и нет? – ответил я. – Но не беспокойся: я доведу тебя только до начала села и тут же поверну обратно.
– Свалилась я на твою голову…
– Еще не долго терпеть…
– Это ты прав… Пошли!
Я спустился с дороги и обошел куст. На задних ветках висела, зацепившись, большая черная тряпка. Вглядевшись, я узнал немецкий танковый комбинезон или, вернее, то, что когда-то было им.
– Что там? – спросила Таня.
– Остатки эсэсовской формы. Хозяина или наши прикончили, или бандеровцы.
Я поднялся на дорогу.
– Мундир? – полюбопытствовала Таня.
– Комбинезон…
Мы пошли дальше. Чтобы не идти рядом, я все время вырывался вперед. Но Таня если и отставала от меня, то самое большее на пять-шесть шагов. Иногда ее легкие шаги я слышал совсем близко.
И вдруг она отчаянно вскрикнула:
– Осторожно!
– Где? Что? – я отскочил в сторону, нащупал спусковой крючок. Тревожно зашарил взглядом по кустам.
– Задавишь!
Из-под моих ног выскочил крохотный лягушонок и, ловко орудуя лапками, запрыгал к кювету.
– Фу ты черт! Я уж думал…
– Ты посмотри, как улепетывает!
– И правильно делает!
– Ты думаешь, мы ему позавидуем?
– Я – нет. У меня есть кому завидовать.
– Ах вот ты что имеешь в виду… Нет, дружочек, еще неизвестно, кто кому должен завидовать…
– Слабое утешение.
– Хочешь, я тебя поцелую? – вдруг спросила Таня.
– Хочу, – ответил я мгновенно пересохшими губами.
– Нет, нет, всего один раз, – сказала она, встретив мой засиявший взгляд. Я шагнул к ней.
– Руки, руки назад, – приказала она. – Губы тоже…
– Губы тоже назад? – не удержался я от улыбки.
В эти короткие секунды я позабыл обо всем. Опустив мешавший мне ствол автомата к бедру, я рывком обнял Таню и осыпал ее лицо радостными поцелуями… Глаза… лоб… щеки… не то ямочка, не то складка… Может быть, она еще останется со мной, передумает уходить к другому?
– Пусти!.. Пусти!.. – Таня уперлась мне кулаками в грудь и смотрела злыми глазами.
Я отпустил ее. Вот и вернулся с неба на землю.
– Ну все, пошли! – сказала она, поправив ремень на своей узкой талии.
– Это уже утешение посильнее, – насмешливо заметил я.
Она на ходу метнула на меня сердитый взгляд, но ничего не ответила.
«Нашла блажь, – искал я объяснение случившемуся. – Последний поцелуй. В благодарность за то, что, рискуя жизнью, провожаю ее. А может быть, как она сама говорила, остатки чувства?..»
На этот раз я вырвался далеко вперед и потому первым увидел идущих нам навстречу двух солдат. На груди у них висели автоматы. Оба шли неторопливой, разболтанной, ленивой походкой и о чем-то разговаривали между собой по-украински. У меня мгновенно вспотели руки, ослабли ноги…
Я быстро оглянулся: Тани еще не было…
Теперь все решали секунды. Но, не зная, что это за люди, наши ли солдаты или переодетые бандеровцы, я не имел права даже шевельнуть рукой. Заприметив враждебность с моей стороны, они тоже могли заподозрить в нас кого угодно: наши – бандеровцев, а бандеровцы – наших. И изрешетить обоих очередями.
Они заметили меня, как только я вышел из-за поворота. Но я не видел, чтобы их как-то обеспокоило или заинтересовало мое появление: как будто они находились на прогулке и на каждом шагу им встречались люди. Не требовалось большой сообразительности, чтобы понять, в чем дело. Уже очень были неравны силы: два автомата против одного, к тому же, по моей непростительной беспечности, болтавшегося где-то у бедра…
Только бы Таня подольше оставалась за поворотом! Если между мной и неизвестными завяжется перестрелка, результаты которой не трудно предвидеть, она сможет где-нибудь затаиться и дождаться, когда бандиты уйдут…
Я прошел на виду у незнакомцев всего несколько шагов, но уже знал, что должен делать…
Первое – предупредить Таню…
Второе – как можно скорее установить, кто они?
Но как?
Я не знаю, сколько еще прошло времени, может быть секунды две или три, как вдруг меня озарило.
– Эй, хлопцы! – я громко крикнул издалека, чтобы услышала Таня. – Вы не видели коня?
– Ни, не бачылы, – откликнулся краснощекий крепыш, шагавший слева.
Кажется, наши…
– Не бачыв коняку? – обратился он к приятелю – криворотому солдату c двумя медалями «За отвагу».
– Не бачыв, – ответил тот.
В его ответе мне послышалась усмешка. Сердце мое сжалось. И хотя шагавший слева крепыш по-прежнему улыбался мне открытой и широкой улыбкой, я в нее уже не верил…
Господи, только бы Таня вняла моему предупреждению, не вышла раньше, чем я узнаю, что это за люди…
В считанные секунды мне нужно было покончить с неизвестностью и, если это бандеровцы, не дать им приблизиться настолько, чтобы они могли взять нас голыми руками.
И тут мне пришла в голову отчаянная мысль: а что, если спросить их об этом в открытую?
Я крикнул:
– Хлопцы, а вы случаем не бандеровцы?
– Ни, мы жиды из Бердычева! – глумливо ответил криворотый, направив на меня автомат.
Бандиты!
Я остановился, ноги мои налились свинцом… Только бы сейчас не вышла Таня. От них уже пощады не дождешься…
– А ну, ходы до нас! – поманил меня по-прежнему улыбавшийся крепыш.
Теперь за каждым моим движением неотрывно следили оба вражеских автомата.
Нет, не успеть… Бандеровцы изрешетят меня очередями раньше, чем я вскину свой ППШ.
– Кынь автомат! – приказал мне косоротый.
Нет, не успеть… Неужели все, конец?
И тут в нескольких шагах, у самой дороги, я увидел широкую кряжистую ель. А что, если?..
Чужие жестокие лица бандеровцев не выражали ничего, кроме предвкушения волнующей и острой забавы.
До ели оставалось еще три шага…
Я слегка оступился на скользкой колее, и тотчас же, один за другим, грянули три пистолетных выстрела…
Улыбка на краснощекой физиономии крепыша сменилась удивлением. Не понимая, откуда и кто стрелял, он рухнул на землю. За те мгновения, что Тане удалось подстрелить одного бандита и на какую-то секунду отвлечь от меня внимание другого, я успел залечь за елью и вскинуть автомат. Но успел залечь и косоротый. Сперва он полоснул короткой очередью по Тане, продолжавшей бить из пистолета откуда-то из-за кустов на повороте, а потом по мне. Пули прошли совсем рядом со мной. И тут я срезал его…
Нет, он был не убит, а тяжело ранен. Во всяком случае, я видел, как он, не выпуская из рук автомата, пополз к обочине, но не дополз.
Я осторожно приподнялся. Краснощекий лежал там, где его настигли пули Тани. Криворотый тоже был неподвижен. За ним через дорогу тянулась лента крови.
В этот момент до меня долетел тихий стон Тани. Неужели он все-таки ее ранил, сволочь?!
– Танюшка, я сейчас! – крикнул я, поднимаясь.
Я подобрал автоматы обоих бандитов, вытащил у криворотого из кармана пистолет. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь из них, если остался в живых, выстрелил нам в спину.
Затем бросился к Тане. Она сидела за кустами на земле, держась перепачканными кровью и грязью руками за живот, и черное пятно на юбке разрасталось с каждой секундой.
Я упал на колени.
– Танюш… ну, что ты?.. ну, что ты?.. ну, что ты?
Меня всего трясло, и я видел, как быстро белело и заострялось ее прекрасное лицо. Еще больше становились и без того огромные темные глаза. Она смотрела на меня близким, беспомощным и виноватым взглядом.
– Как там? – тихо спросила она, показывая глазами на дорогу.
– Полный порядок. Одного ты ухлопала, одного я, – я никак не мог унять дрожь в руках, роясь в полевой сумке. – Я не знал, что ты так метко стреляешь…
Наконец я нашел индивидуальный пакет и содрал с него вощанку.
– Дай я, – потянулась Таня.
– Ты что? – не понял я.
– Тогда сверху…
– На юбку?
– Нет, – с трудом проговорила она. – Расстегни юбку сверху… Пояс… И приспусти ее чуть-чуть…
– Ну да, я так и хотел, – сказал я, расстегивая на боку юбку. – Таня, ты здорово сообразила, что лучше до поры до времени не открывать своего присутствия. Честное слово, ты вела себя как бывалый разведчик…
Таня слабо упиралась руками в землю, чтобы мне легче было делать перевязку. Я спустил ей юбку до бедер. Сбившаяся впереди комом рубашка – обыкновенная солдатская нижняя рубашка с тесемками на груди – до талии почти вся была пропитана кровью, которая уже подсыхала.
– Тампон наложи, – тихим голосом подсказала Таня.
Приподняв окровавленный комок рубашки, я увидел два входных пулевых отверстия… На этот раз все, конец. Теперь спасти Таню могло только чудо, которого неоткуда было ждать. Вот бы когда пригодился мой счастливый соперник, так и не узнавший о своем счастье, хирург – «золотые руки». Но нас разделял как минимум десяток километров. Хотя бы появилась какая-нибудь машина, не обязательно попутная, пусть встречная. Можно не сомневаться, что я заставил бы ее водителя повернуть обратно. Да что машина! Я рад был бы и простой крестьянской подводе. Правда, добираться на ней дольше, зато не так трясло бы…
Не поднимая глаз, в которых предательски плескались отчаяние и растерянность, я плотно затягивал бинт, стараясь, чтобы – не дай бог! – не съехала повязка.
Я делал перевязку, хотя понимал, что с таким же успехом мог бы и вовсе ничего не делать. Таня еще жила, дышала, смотрела на меня тоскливым, измученным взглядом, придерживала пальцами, помогая мне, повязку, но смерть уже начала свое страшное дело…
Таня словно прочла мои мысли:
– Видишь, Гриша, как все просто решилось…
– О чем ты? – я сделал вид, что не понял ее.
– Хоть мы с тобой еще те медики, – проговорила она, – но все-таки понимаем, что это хана…
– Для кого-то, может, хана, а для нас – ни хрена! – Я даже не заметил, что опять заговорил в рифму. – Отсюда до госпиталя всего несколько километров. Если не найду машину или – на худой конец – подводу, я тебя на руках донесу!
– Я на днях взвешивалась. Пятьдесят два килограмма. Без сапог и полевой сумки.
– Что ж, приплюсуем еще три килограмма!
Я говорил бодрым, уверенным голосом, а глаза мои – будь они неладны! – выдавали меня с потрохами: я смотрел на Таню взглядом затравленного зверька.
– Но сперва, – продолжал я, – попробую найти машину!.. Слышишь?
Я врал самым безбожным образом. Никогда в лесу еще не было тихо, как сейчас.
– Я побегу ловить, хорошо?
– Хорошо, дружочек…
Я поднял с земли автомат и тут заметил, что Таня украдкой водила правой рукой по траве. В нескольких сантиметрах от этого места поблескивал «вальтер».
Я перехватил пистолет и сунул его в карман.
– Ну и зря! – криво усмехнулась Таня.
– А вот я не убежден! – воскликнул я. – Будешь стреляться потом… после того, как не поладишь со своим расчудесным хирургом… как теперь со мной…
– Он ничего не должен знать…
– То есть как ничего?
– Кроме этого, конечно, – чуть заметным кивком головы уточнила Таня. – Остальное уже не имеет значения…
Вот так ты и вернулась ко мне, моя родная, моя единственная…
