Текст книги "Три повести о любви"
Автор книги: Яков Липкович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 34 страниц)
– Красотища какая…
– Можно посмотреть? – это неслышно подошел сзади Алеша.
– Посмотри.
Осторожно, чтобы не запачкать адрес, Алеша ладонями подхватил папку и, присвистнув от восхищения, опустился на соседнюю кровать. Там его уже поджидал Александр Семенович, сгоравший от нетерпения. Оба заахали, завосторгались.
– Да, кстати, – вдруг вспомнил Жиглинский, – попросила подписаться за нее и Светлана Попова.
Сердцу сразу же стало тесно в груди, обжигающим жаром запылали щеки.
– Как, и ее тоже нашли? – каким-то не своим голосом спросил Ипатов.
– Конечно, – наслаждаясь столь очевидным смущением приятеля, ответил Жиглинский. – Как мы и предполагали, она живет в белокаменной. Работает – смотри не упади, держись крепче за кровать – в большом Совмине. Одним из главных референтов. Мы с ней очень мило поговорили. Она тоже обещала быть… Поинтересовалась, с кем из наших встречаюсь. Я назвал тебя и сказал, что лежишь с инфарктом. Она долго выспрашивала, как ты себя чувствуешь, и просила передать привет. Я поставил ее в известность, что на будущей неделе тебе стукнет шестьдесят. Сказал, что готовим от всех нас адрес. Она попросила подписаться и за нее. Причем – заметь! – прежней девичьей фамилией…
Прежней девичьей фамилией…
В тот день первым заявился Валька Дутов. Было это в начале двенадцатого, когда Ипатов закончил уборку и теперь нервно прислушивался ко всем звукам в подъезде: хлопанью дверей, шагам, голосам. Когда кто-то входил, у него всякий раз замирало сердце. На звонок Ипатов рванулся к двери так, что опрокинул табуретку, больно ушиб левую голень.
«Это ты?» – увидев Вальку, уныло произнес он.
«Послушай, старик, может быть, мне лучше зайти в другой раз?» – спросил тот, не переступая порога.
Ипатов тут же опомнился:
«Ты что? Ты что?.. Заходи!»
«Только учти, старик, я ненадолго», – предупредил все еще не оправившийся от конфуза Валька.
«Ну хоть немного можешь посидеть? – слукавил Ипатов. И на всякий случай поспешил уточнить: – Пять, десять минут?»
«Пять, десять можно», – согласился тот.
«Давай раздевайся!»
Валька выбрался из своего кожаного генеральского реглана и повесил его на свободный гвоздь самодельной вешалки.
«Проходи!» – повел Ипатов гостя за собой.
Утренние усилия Ипатова не пропали даром. Сегодня в закутке все было аккуратно расставлено и прибрано. Блестел натертый воском паркетный пол. Вместо обычного покрывала на кровати возлежала старинная зеленая бархатная скатерть – подарок бабушки на новоселье. В середине кресла, где особенно выпирали пружины, покоилась вышитая думка. Пятно на стене было прикрыто трофейным немецким календарем на 1938 год…
Валька сел в кресло и, окинув любопытным взглядом комнатку, сказал:
«А знаешь, старик, у тебя тут довольно мило!»
Ведь врет и не краснеет. Все понимает, и зачем-то прикидывается…
«Я вот думаю, много ли человеку нужно, а?»
Вот как, он еще разводит философию на мелком месте!
«Не надо… не надо», – поморщился Ипатов.
«Ах вот что ты подумал, – криво улыбнулся Валька. – Ладно, замнем для ясности!»
«Так будет лучше», – заключил хозяин милого закутка.
«Я хотел зайти вчера, но никак не мог, – стал оправдываться Валька, переводя разговор на другое. – Понимаешь, старик, какая вышла история. Нянька чуть богу душу не отдала…»
«Как?»
«Вот так. Поднималась по лестнице и поскользнулась. И крепко брякнулась головой о ступеньки. Даже сознание потеряла. Был бы батя в городе, он бы быстро разобрался. А я здорово растерялся. Но потом все-таки вызвал «скорую». Установили сотрясение мозга. Ну, уложили в постель, запретили вставать целую неделю. А я при ней за сиделку. Кроме меня, ей некому ни подать, ни принести. Чтобы выбраться к тебе, я попросил подежурить старушку-соседку. Так что извини, старик, я побегу? Ты, я вижу, уже оклемался. Ну и потому я не спрашиваю, как себя чувствуешь. По тебе видно – лучше всех. Ладно, я побегу?»
«Беги», – с облегчением сказал Ипатов. Все складывалось как нельзя лучше. Гость не засиделся и не обиделся: уходил, потому что того требовали обстоятельства, потому что это нужно было ему, а не Ипатову. Просто их интересы совпали, что не так часто бывает в жизни.
Впрочем, радость оказалась несколько преждевременной. Только оба встали, как заверещал звонок. Словно судьба приберегла его к моменту, когда гость соберется уходить. Ни раньше, ни позже. И опять сердце начало набивать себе мозоли о широкие мужские ребра. Ипатов не сомневался, что звонит Светлана.
«Звонок», – подсказал Валька, очевидно заметив замешательство приятеля.
«Да, слышу», – ответил тот и направился в прихожую. Странно, что он не слышал ни хлопанья дверей внизу, ни шагов по лестнице, хотя все время, даже разговаривая с Валькой, прислушивался к звукам за стеной…
Ипатов открыл дверь и увидел бабушку. Несмотря на декабрь, она была в своем стареньком осеннем пальтишке из выношенного перелицованного драпа. Родители Ипатова не раз порывались купить ей что-нибудь на вате, потеплее, но бабушка и слушать не хотела об этом. Уверяла, что не мерзнет, что на ее век хватит и что все равно редко куда ходит, вот только в магазин напротив и в праздники к ним. Она считала, что, пока ноги еще таскают, пока сама себя обслуживает, ее долг – как можно меньше доставлять хлопот и беспокойства ближним.
Но, как Ипатов ни любил бабушку, в эту минуту он при виде ее не почувствовал ничего, кроме раздражения. Ну чего ей не сиделось дома, чего она притащилась? Он понимал, что избавиться от нее будет куда труднее, чем от Вальки. Если она когда выбиралась к ним, то домой уже не спешила. Сидела часами, дожидалась сына и невестку, как бы поздно те ни приходили. До сих пор она никому, включая Ипатова, не была в тягость. Но сейчас он лихорадочно думал о том, как бы ее спровадить.
Об этих душевных муках, раздиравших ее любимца, бабушка, конечно, не догадывалась. На ее бескровном морщинистом лице сияла счастливая, удовлетворенная улыбка: значит, бабушка пришла не просто так, чтобы повидаться со всеми, а навестить больного внука. И сейчас радовалась, видя его уже поправившимся, на ногах.
Потому-то ее первые слова и были полны беспокойства о нем:
«Костик, не стой в дверях. Тут вовсю гуляют сквозняки. Не хватало еще, чтобы ты получил осложнение. Тут ужасно, просто ужасно дует!»
«Не дует, бабушка».
«Я же чувствую…»
Спорить с ней по поводу сквозняков бессмысленное занятие. Она действительно улавливает даже самые слабые колебания воздуха. С них у нее начинаются сильнейшие мигрени.
В прихожей Валька уже натягивал на себя пахнущий дорогой кожей, томно поскрипывающий реглан.
«Бабушка, познакомься. Это мой товарищ по Университету Валя Дутов».
«Очень приятно, – сказала бабушка и подала Вальке руку. Тот ответил легким и осторожным пожатием. – Как, вы уже уходите?»
«Вот, выпроваживает!» – кивнул он на Ипатова.
«Ты чего сочиняешь? – смутился любимый внук. – Бабушка, не слушай его. Он торопится домой, потому что у него заболела нянька».
«Домработница?» – переспросила бабушка.
«Нянька, – повторил Ипатов. – Она нянчилась с ним, когда он еще пачкал пеленки…»
«Не только со мной, но и с моей мамой…»
Валька уже во второй раз с момента знакомства заговорил о матери, но где она и что с ней, он опять почему-то недосказал…
«Жаль, что вы не можете составить нам компанию», – заметила бабушка.
Она, кажется, и в самом деле огорчилась, что Валька уходит. Сколько Ипатов помнил себя, она всегда интересовалась его приятелями, приглядывалась к ним. И в результате, одних привечала, других – отваживала от дома.
Валька же был первым из друзей Ипатова по Университету, с которым ее познакомили. И он, по-видимому, ей чем-то понравился.
Похоже, что это у них взаимно. Ипатов не помнил, чтобы Валька кому-нибудь из женщин целовал руку, а бабушке поцеловал. Ушел он, провожаемый ее оторопело-благосклонным взглядом.
«В этом юноше, – торжественно объявила бабушка, – море благородства и чистоты».
Увы, воспитанная на литературе конца прошлого и начала этого века, она нередко использовала в своем лексиконе устаревшие метафоры.
Бабушка хотела по обыкновению чмокнуть Ипатова в подбородок, но он вовремя отстранился: не хватало еще заразить ее, если у него грипп или какая-нибудь другая пакость. Он вспомнил недавний разговор родителей о том, как тяжело переносят простудные заболевания старики и как опасно для них воспаление легких. И тут его озарило: а что, если сыграть на этом? Проявить заботу о бабушке и одновременно…
«Бабушка, не трогай меня, заразишься!» – отодвинулся он от нее.
«Знаешь, что, – вдруг заявила она, – я сейчас осмотрю тебя…»
Ну все, теперь в ней заговорила сестра милосердия, через руки которой в гражданскую войну прошла не одна сотня раненых и больных.
И все-таки Ипатов не сдавался:
«Бабушка, не надо, еще подцепишь инфекцию!»
«Мне лучше знать, надо или не надо, – грозно надвигалась она на растерявшегося внука. – Открой рот!»
Ипатов открыл.
«Чистое горло!.. Кашель, насморк есть?»
«Есть, есть! – обрадовался он. – И еще какие!» В подкрепление сказанного он зашмыгал носом и раскашлялся. При этом отвернулся, чтобы видела, что он действительно боится ее заразить. До чего же мирно уживались сейчас правда и ложь. И даже совесть нисколько не беспокоила. Впрочем, Ипатов давно усек, что не всякая правда – благо и не всякая ложь – зло…
Конечно, бабушке и в голову не пришло, что любимый внук втирает ей очки. Она тут же полезла в шкатулку, в которой хранились лекарства, и нашла там нужные таблетки от кашля. Ипатову ничего не оставалось, как под ее присмотром проглотить одну из них.
Когда Ипатов в очередной раз попросил бабушку держаться от него подальше, она задорно ответила: «Зараза к заразе не пристанет!» Эту ее присказку он помнил еще с детства, когда долго и тяжело болел. Так говорила, обслуживая тифозных больных, одна из санитарок, с которой бабушка подружилась в лазарете еще в двадцатом году на польском фронте. К слову, сочетание изящных литературных оборотов с просторечиями делало разговорную бабушкину речь, по выражению мамы, старомодно-форсистой, с чем Ипатов-внук, в отличие от Ипатова-сына, был, в общем-то, согласен.
Но сейчас Ипатову было не до бабушкиных разговоров. В любую минуту могла прийти Светлана. Поняв, что никакими гриппами, никакими простудными заболеваниями бабушку не запугаешь, он лихорадочно пустился в поиски новых благовидных предлогов…
И нашел-таки…
Было еще только начало первого, а в комнату (комнаты) с улицы уже поползли сумерки. За окнами кружил легкий снежок.
«Бабушка, ты легко добралась до нас?» – начал издалека Ипатов.
«Прекрасно!»
«Пока светло было, я понимаю. А вот как стемнеет, я не представляю, как ты доберешься до дому?»
«Как всегда, – невозмутимо ответила бабушка. – Может быть, Сережа или Аня проведут до автобуса».
«Я точно не помню, – стал отчаянно, хотя и осторожно, с оговорками, врать Ипатов, – но, кажется, мама с папой собирались куда-то пойти после работы. То ли на лекцию о международном положении, то ли на концерт. Они могут вернуться очень поздно».
И в самом деле, на днях у родителей был разговор о какой-то интересной лекции и каком-то необыкновенном концерте, на которые, как заикнулась мама, неплохо бы сходить. Но когда они состоятся, Ипатов начисто прослушал. Поэтому-то, чтобы его не уличили во лжи, он и обставил свое вранье искусными оговорками: «точно не помню…», «кажется…», «то ли на лекцию, то ли на концерт…».
Бабушка, как и следовало ожидать, ничего не заподозрила. Благодарно погладила ему руку:
«Костик, не беспокойся обо мне, не переживай. В крайнем случае возьму такси. Деньги у меня есть. Я вчера неожиданно разбогатела…»
«Каким образом, бабушка?»
«Одна из моих верных подружек вернула мне старый долг. Шестнадцать рублей. Я о них давно позабыла. На такси хватит…»
«Может и не хватить, бабушка».
«У меня есть еще несколько рублей в заначке, – просто произнесла бабушка это совершенно не ее слово. – На такси хватит…»
На этом можно было поставить точку. Бабушка занимала прочную, круговую, многоэшелонированную оборону. В голове больше не появилось ни одной хитроумной спасительной мысли.
Как и прежде, Ипатов вздрагивал на каждый стук, скрип, шорох в подъезде и на лестничной площадке. И в то же время, улыбаясь, слушал бабушку, которая рассказывала одну забавную историю за другой.
Сегодня, например, ее насмешил милиционер-регулировщик, остановивший трех старушек (среди них была и бабушка), когда они переходили улицу в неположенном месте. «Гражданочки, не спешите! – строго предупредил он. – Экономьте ваши старые жизни!»
Потом она вспомнила соседку, которая пять раз была замужем. Своих бывших мужей та называла не по имени, а по номерам: «мой первый», «мой второй», «мой третий» и т. д. Сейчас к ней ходит некто Петров, пожарный, которого она в порядке исключения величала «мой огнетушитель». Сказав это, бабушка смутилась. Возможно, подумала, что внук, этот чистый, невинный мальчик, ужаснется, услышав из ее уст такую скабрезность.
Но тот не ужаснулся, даже поначалу не заметил двусмысленности: видимо, прослушал. Потом, конечно, он допер до сути. Однако, чтобы не конфузить бабушку еще больше, сделал вид, что ничего не понял. Наконец она справилась с смущением и стала рассказывать новую историю.
Позавчера она вышла из молочного магазина и вдруг на противоположной стороне улицы увидела… себя. И одета была та, другая старушка, точь-в-точь как она. В таком же драповом пальто, в такой же шляпке, в таких же разбитых ботиках. Увидев своего двойника, бабушка первым делом подумала: «Куда я иду?» И добрых две минуты провожала «себя» удивленным, встревоженным взглядом. А та, другая, даже ни разу не обернулась. Как будто, уходя, уносила с собой какую-то тревожную тайну…
Ипатов слушал рассеянно, невнимательно, и не заметить этого было невозможно.
Рассказывая, бабушка то и дело спрашивала:
«Ты слушаешь?»
«Да, бабушка», – спохватываясь, подтверждал он.
Наконец бабушка догадалась:
«Ты кого-нибудь ждешь?»
«Да», – признался он, понимая, что сейчас ему выгоднее говорить правду.
«Девушку?»
«Да», – решительно выложил он свой последний козырь. Предательски горело лицо.
Бабушка посмотрела на внука умными, живыми, смеющимися глазами и неожиданно почесала себе нос деформированным суставом пальца. Потом перевела взгляд на тусклое, затянутое сумерками окно и сказала:
«А знаешь, ты прав, пока еще не совсем стемнело, надо ехать домой…»
«Бабушка, только будь осторожна. Там, возле нашего подъезда, уйма несколотого льда. И попроси кого-нибудь перевести тебя на другую сторону…»
«Не волнуйся, Костик, – проговорила она, – я буду очень, очень осторожна… буду экономить свою старенькую жизнь…»
Все-таки скрыть до конца обиду на внука бабушке не удалось. Сердце Ипатова сжалось от острой, щемящей жалости к ней…
И опять о своем приходе Светлана возвестила коротким и робким звонком. У Ипатова не было ни малейших сомнений, что звонила она. Хорошо еще, что на этот раз дорогу не преграждал стул или табуретка. В одно мгновение он перенесся к дверям. Светлана встретила его появление на пороге открытой, смущенно-вызывающей улыбкой на чистом, свежем, прекрасном лице. Он рывком притянул девушку к себе, и вся та нежность, что накопилась в нем за долгие часы ожидания, вылилась в безудержно жадных поцелуях. Он поднял ее на руки и так, прямо в шубке, шапочке и ботах, понес к себе в комнату…
Потом Ипатов готов был провалиться сквозь землю. Пока он скрипел зубами по поводу мужского несовершенства, она молча приводила себя в порядок. Вскоре он спохватился и начал объяснять ей, что такое бывает всегда, когда мужчина… Словом, в теории он был силен. Но и Светлана, оказывается, тоже не с луны свалилась. Кое-что читала, кое-что слышала. В результате то, что он говорил, падало на благодатную почву. И если бы не поджимало время (вот-вот должны были нагрянуть отец с матерью), они бы тут же все повторили…
Увы, тогда им было не до иронии, а тем более – самоиронии. Но так уж устроен человек, что проходит время, и он неожиданно обретает новое зрение. В каждом пласту жизни свой опыт, своя радость, своя горечь и свой смех…
Понимая, что лучшего места и лучшего времени для встреч им все равно не найти, Ипатов не торопился объявлять себя здоровым и целых две недели просидел дома. Что другое, а сачковать он умел. И каждый день «больного» навещала Светлана. Правда, в воскресенье она не приходила. И не потому, что не хотела или избегала знакомства с его родителями. Наоборот, интерес у нее к ним возрастал день ото дня. Просто ей казалось, что они сразу поймут, как далеко зашли отношения у обоих. И Ипатов не настаивал, хотя ни он, ни она уже не сомневались, что в скором времени поженятся. Но, в отличие от нее, он считал, что сперва надо поставить в известность ее родителей, а потом – его. Так, прикидывал он, будет осмотрительнее, вернее. В конечном счете, от того, как отнесутся к их планам старшие Поповы, зависят и дальнейшие действия. Что ни говори, а у них с ним связаны пока только одни огорчения. Конечно, он и Светлана поженятся в любом случае, даже если придется переехать жить в общежитие. Но они должны ясно видеть, что их ждет на первых порах и как с этим бороться. Его же родители, он уверен, мешать не будут, и поэтому – какой смысл впутывать их в эту историю раньше времени? Пусть до поры до времени остаются в счастливом неведении. И Светлана под конец согласилась с ним. Она постарается за два-три дня подготовить родителей. Маму она уговорит быстро. А вот с папой придется повозиться. Ему всякий раз становится плохо, когда появляются претенденты на ее руку. У него бзик. Он хочет выдать ее только за военного моряка. Так что на будущей неделе, она думает, все будет решено…
«А разве уже не решено?» – насторожился Ипатов.
«Улажено», – поправилась она.
«То-то», – сказал он, целуя ее в шею.
«Сегодня какой день?» – вдруг спросила Светлана.
«Четверг».
«Приходи в понедельник».
«Ты уверена, что к понедельнику все утрясется?»
«Тогда во вторник, хорошо?»
«О’кей!» – удовлетворенно воскликнул он…
И ведь это было, было, было… Или… или, как это с ним уже случалось не раз, дал волю воображению?.. Как мало ему иногда надо, чтобы оживить неживое… Однажды – это было в Комарово, куда он приехал навестить Герц-Шорохова, отдыхавшего в Доме творчества писателей, – он шел мимо уютных и ухоженных академических дач. Под ногами ровно стелилась широкая, без единой выбоины асфальтированная дорога. И вдруг у домика лесника Ипатов услышал позади легкие, быстрые шаги. Он вздрогнул и резко обернулся. Его догонял сухой кленовый лист. Ипатов прибавил шагу. Но лист не отставал от него. Он бежал за ним, как маленькая вышколенная собачонка, которая больше всего боится потеряться. Ипатов не помнил, что его тогда отвлекло, но когда он снова обернулся – кленового листа на дороге не было. Ипатов вернулся, осмотрел обе обочины, но лист как сквозь землю провалился…
А через несколько дней… да, через несколько дней он лежал на диване и читал книгу. Он даже запомнил что. Лесков. «На ножах». Ее ему дал почитать на два дня Герц-Шорохов. Ипатов был в комнате один. И вдруг он услышал рядом чье-то спокойное и ровное дыхание. Он машинально приподнялся, посмотрел: никого! Тогда он снова принялся читать и снова ощутил за спиной близкое дыхание. И тут он не выдержал, вскочил с дивана, осмотрелся. В комнате, понятно, никого, кроме него, не было. Только потом до него дошло, что он слышал собственное дыхание…
Мама сразу почувствовала, что с ним что-то неладно. Она зашла к нему и тихо, чтобы не услыхал отец, который в это время за перегородкой строчил какие-то свои деловые письма, потребовала:
«Ну, давай выкладывай!»
«Что выкладывать?» – смутился Ипатов.
«Тебе, дружочек, это лучше знать».
Мамины большие глаза напряженно ждали ответа. Неужели она догадывалась обо всем? Но что она может знать еще, кроме того, что однажды приходила Светлана? Их ни разу не видели, не застали вместе. Светлана уходила примерно за час-полтора до возвращения его родителей с работы. Тот легкий, едва уловимый аромат духов, который оставался после нее в квартире, уже через несколько минут забивался неистребимыми кухонными запахами: после ухода Светланы, которая почему-то упрямо отказывалась пообедать с ним, Ипатов сам себе жарил котлеты, разогревал суп…
«Что я тебе могу сказать? – с напускным недоумением произнес Ипатов. – Как говорил один дореволюционный немец, телега едет, когда-то будет!»
«И далеко она заехала?» – полюбопытствовала мама.
«Не дальше лошади», – в тон ей ответил Ипатов.
«Вот как? Забавный у нас с тобой разговор… Впрочем, ни я, ни отец на твои тайны не посягаем, но все-таки не забывай, что мы с ним тоже в некотором роде заинтересованная сторона».
«Когда у меня будет что-нибудь новенькое, непременно сообщу», – пообещал Ипатов.
«Хорошо, договорились», – вздохнула мама.
Что же встревожило родителей? Ну конечно же, в воскресенье отец, по обыкновению, навестил бабушку. А та, разумеется, сообщила ему, что к Косте наведывается какая-то девица. Папа, естественно, сказал маме, а мама, моментально сообразив, что это посещение по меньшей мере было вторым, тут же забеспокоилась.
Разговор с мамой был в понедельник вечером. А утром того же дня Ипатов впервые после долгой и непонятной болезни (даже участковая врачиха поначалу не знала, какой поставить диагноз) заявился в Университет. Светлана уже ждала его. Вместо того чтобы пойти на лекцию, они забрались в один из свободных кабинетов восточного факультета. Здесь они могли спокойно обо всем поговорить.
Первым делом Светлана сообщила:
«Мама – за!»
Ипатов взволнованно ждал продолжения.
«А папа, – она стрельнула в него смеющимися глазами, – а папа – против. – И, увидев его потускневшее лицо, поспешила успокоить: – Но это не имеет значения…»
«Так приходить завтра или не приходить?»
«Приходить…»
«А он не турнет меня?»
«Пусть только попробует!»
Значит, возможен и такой вариант: «Позвольте вам выйти вон!» Но тогда, судя по боевому настроению Светланы, быть скандалу в благородном семействе.
«А мама точно – за?» – с недоверием спросил Ипатов, вспомнив холодные, оценивающие глаза Светланиной мамы.
«Ну, не скажу, чтобы она плясала от радости, – сказала Светлана, опустив голову на его руку, лежавшую на столе, – но и не рвала на себе волосы…»
«Ты ей сказала, что мы…»
«Нет. Но сказала, что это будет, и очень скоро. Вот так».
«А она?»
«А она вспомнила свою молодость. Как папа ухаживал за ней. Он был тогда рядовым военмором, хорошо танцевал «яблочко»…»
Ипатов поцеловал Светлану в близкую переносицу.
«Я чувствую, – порывисто начал он, – мы поладим с твоей мамой. Она молодчина. Думаешь, я забыл, как она трогательно опекала меня, когда Толя саданул мне в солнечное сплетение?»
«Мама сложный человек», – осторожно уточнила Светлана.
«То есть?» – насторожился Ипатов.
«У нее тоже бывают завихрения…»
«Какие?»
«Ну, это ты сам скоро узнаешь».
Ипатов помрачнел. Его нисколько не радовала перспектива познакомиться с завихрениями будущей тещи. С него хватало и одного тестя.
«Страшно стало?» – спросила Светлана, заметив пробежавшую по его лицу тень.
«Спрашиваешь…» – признался он.
«У нее не завихрения, а завихрюшечки, – попробовала успокоить она его. – Такие маленькие, маленькие…»
Ипатов фыркнул.
«Вот такие, – сблизила она указательные пальцы. – Хрюшечки, завихрюшечки…»
«Такие и у меня есть», – вздохнул Ипатов.
«А знаешь, – чуть смущенно сказала Светлана, – я маме сказала, что ты хочешь стать журналистом-международником».
«Ну и зря!»
«Почему зря?»
«А вдруг не стану?»
«Вот как? Уже сомнение?»
«Мало ли что, возьмут да и не переведут на отделение журналистики!»
«Почему?» – удивилась Светлана.
«Ну… ну, биография может не понравиться».
«А что там может в ней не понравиться? Родился, учился… воевал», – подчеркнула она интонацией слово «воевал».
«Кто знает», – неопределенно ответил он. Но сам-то Ипатов прекрасно знал, чего боялся. Правда, был порыв поделиться со Светланой, но в последний момент придержал язык: зачем пугать раньше времени? А опасался он, чтобы каким-нибудь образом не открылось, что его дедушка, несмотря на героическое прошлое – комиссарство в гражданскую, высокие посты в последующие двадцать лет, остаток жизни провел на Колыме, среди белых медведей. Были в анкете и другие огрехи: и по линии отца, и по линии матери. И по собственной линии. Вписал же он туда страны, в которых никогда не был и вряд ли когда-нибудь будет. Словом, есть к чему придраться, были бы только усердие и желание у проверяющих…
«Ты никому не скажешь?» – вдруг спросила Светлана.
«Нет», – настороженно пообещал он.
«У меня тоже не все в порядке с анкетой».
«У тебя?» – Ипатов даже раскрыл рот от удивления.
«Дядю Павла, папиного двоюродного брата, в тридцать первом раскулачили и сослали в Сибирь».
«Ты что, указываешь это в анкете?»
«Нет, конечно. Там спрашивается только о близких родственниках. А дяди, тети не считаются».
И тут Ипатов подумал, что нет, наверно, ни одного человека, у которого не было в биографии какого-либо изъяна. Хоть что-нибудь да есть. Примеров можно привести сколько угодно. Даже в их семье, где три человека сражались за Советскую власть. Ну, с дедушкой все ясно: без драки попал в большие забияки. Зато один из бабушкиных племянников воевал в белой армии, а другой до революции был близким другом Волина-Эйхенбаума, впоследствии правой руки батьки Махно. И так почти в каждой семье.
«Ну, у меня похлеще… – начал Ипатов, решив на откровенность ответить откровенностью. – Дедушка…» – и он понизил голос.
Но рассказать о жалкой судьбе дедушки (а заодно и двух других родственников, оказавшихся на свалке истории) Ипатов так и не успел. Брякнула дверь, и на пороге показался староста курса Тимофей Задонский, бывший фронтовой смершевец, парень с острым, худым лицом, на котором по привычке дежурили не знающие покоя, все замечающие глаза.
«Ипатов и Попова, почему не на лекции?» – строгим голосом спросил он.
«Не дай бог, если он что-то услышал, – подумал Ипатов. – Но я не успел рассказать о дедушке, а разговор со Светланой о ее раскулаченном дяде он мог слышать только стоя за дверью, подслушивая, что, впрочем, сомнительно. Хотя, чтобы понять, о чем идет речь, ему достаточно услышать одно-два неосторожно оброненных слова…»
То ли от начальственного тона, которым было сделано замечание, то ли оттого, что их застали вдвоем за душевным разговором, Светлана смутилась и покраснела.
«Тебе объяснение в письменной или устной форме представить?» – насмешливо спросил Ипатов.
Но Задонский не позволил себе снизойти до мелкой пикировки.
«Повторять не буду, – жестко сказал он. – После лекции устроим проверку. Список отсутствующих представим в деканат. А там пеняйте на себя!»
И ушел, хлопнув дверью.
«Ну что, пошли на лекцию?» – спросил Ипатов.
«Пошли. А то привяжутся еще», – рассудительно ответила Светлана…
Было пятнадцать минут седьмого, когда Ипатов сошел с трамвая (номер четырнадцатый, прицепной вагон) и неторопливо зашагал к Подьяческой. Он располагал еще уймой времени. Со Светланой он договорился, что придет в семь-полвосьмого, когда наверняка будет дома их главная защита и опора – ее мама. Так что в его распоряжении оставалось как минимум минут сорок – сорок пять. Конечно, можно было выехать на полчаса позже, но тогда он рисковал встретиться со своими родителями, которые бы мигом заметили, что он явно не в себе. Да и вообще он не любил выходить впритирку, а потом лететь как угорелый. Предпочитал всегда и везде на всякий случай иметь запас времени. Но сейчас времени было больше, чем надо…
Ипатов зашел в угловой винный магазин. Там было полно народу. Одни распивали вино тут же по углам, другие брали с собой. Стоял густой, неподвижный, спертый винный воздух. Ипатов встал в очередь. Много пить он не собирался. Каких-нибудь сто граммов для храбрости. Впереди стоял мужчина с физиономией, сплошь разукрашенной синяками и царапинами.
«Ну, чего уставился?» – мрачно спросил он Ипатова.
«Я не на вас смотрю, на продавщицу», – соврал тот.
Незнакомец скользнул по лицу Ипатова недоверчивым, мутным взглядом.
«А чего смотреть? Баба как баба. – И, понизив голос, добавил: – Каждому по двадцать граммов недоливает. – И другим, совсем доверительным голосом спросил: – Знаешь, кто меня разделал?»
«Кто?»
«Враги народа», – дыхнув винным перегаром, тихо, заговорщически сообщил он.
И тут кто-то громко произнес:
«Это у него асфальтная болезнь!»
Сосед Ипатова обернулся и сник: насмешничал высоченный демобилизованный матрос с широченными плечами.
«Пока до дому дополз, сто раз мордой об асфальт шмякался. Теперь у него на каждом шагу враги народа!»
Очередь посмеялась.
Продавщица отпускала быстро, действительно открыто недоливая по десять, пятнадцать, двадцать граммов. Так что Ипатову долго ждать не пришлось. Взяв полстакана дешевого портвейна и конфетку, он отошел в сторонку. Там, стоя, выпил, заел помадкой и вышел на Садовую.
Электрические часы на углу Садовой и Майорова показывали полседьмого. Надо было где-то прокантоваться еще двадцать – двадцать пять минут. Несмотря на раннее время, улицы затопил густой зимний сумрак. Ипатов подошел к газетному стенду. «Правда», «Ленправда», «Комсомолка»… Если бы не уличный фонарь, скупо цедивший свой уже совсем жидкий, дистрофический свет, вряд ли можно было что-нибудь разглядеть на газетных страницах… Как будущего журналиста-международника Ипатова в первую очередь интересовали новости из-за рубежа. Уткнувшись носом в третью полосу, Ипатов медленно перемещался от одной заметки к другой… Положение в Триесте («Никак не могут договориться!..»). Новое выступление Уинстона Черчилля («Неймется старому бульдогу!..»). Речь советского дипломата в ООН («Интересно, очень интересно!..»). Рапорт комсомольско-молодежной бригады товарищу Сталину («О чем там?..»).
Ипатов вскинул голову, посмотрел на часы. Ого!.. Уже без пяти минут семь! Пора!.. Не дочитав рапорта, заторопился на Подьяческую…
Ровно через пять минут он стоял на знакомой лестничной площадке и нажимал на кнопку звонка.
Дверь открыла Светлана. Увидев его, она обрадовалась:
«Проходи!»
Видно, ожидая Ипатова, она все время была как на иголках.
В прихожей у журнального столика стояли и о чем-то разговаривали отец Светланы в старой поношенной пижаме и незнакомый полковник авиации с многочисленными колодками. Лихо закрученные пышные усы делали его похожим на кавалериста времен гражданской войны. При виде Ипатова они сразу прервали разговор.
Ипатов смущенно поздоровался. Отец Светланы молча протянул руку и тотчас же отвел взгляд.
