Текст книги "Три повести о любви"
Автор книги: Яков Липкович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 34 страниц)
Все-таки оставалось главное – ее л ю б о в ь…
В перерыве Ипатова в одном из коридоров поймала профорг группы. Ее затылок был вровень с его последним ребром. И вот этот детеныш, эта пигалица, эта малявка с неумолимой строгостью глазела на него из-под своих коротеньких ресничек. Надеть бы на нее школьную форму с передничком и отправить обратно учиться в седьмой или восьмой класс. Но хватке и воле этого ребенка могли бы позавидовать и взрослые. Тоном человека, сознающего свою власть и не последнее место в студенческой иерархии, она принялась отчитывать Ипатова:
«Костя, нас очень тревожит твое поведение и учеба. Мы думали, что будешь для всех положительным примером, а ты не только пропускаешь занятия и опаздываешь, но и учиться стал хуже. Как раньше хорошо отзывалась о тебе немка, а теперь и она говорит, что не узнает тебя. А сегодня? По столам вдруг стал бегать!»
«По скамейкам», – поправил Ипатов.
«Ну, по скамейкам, какая разница? Как дурачок какой-то!»
«А это уж не тебе судить!» – обиделся Ипатов.
«Ты думаешь, если ты воевал, то и спросить с тебя некому? Есть кому, можешь не сомневаться! В конце концов, ты своим поведением позоришь своих павших товарищей!»
«Ну, знаешь!» – растерялся Ипатов.
«Ты должен за них учиться!..»
«Катись ты знаешь куда?» – вспыхнул Ипатов и, круто повернувшись, пошел прочь.
Она что-то пропищала ему вслед, но он даже не обернулся.
У самой аудитории его догнал Валька Дутов:
«Ты чего не откликаешься?»
«Не слышал: такой галдеж!» – ответил Ипатов.
«На, держи свои конспекты!» – Валька положил портфель на свое острое колено и достал из него пачку тетрадей.
Ипатов взял:
«Я тебе их через несколько дней верну!»
«Думаешь, она за несколько дней перепишет?» – насмешливо проговорил Валька.
«Все-то ты знаешь!» – буркнул Ипатов.
«Все, кроме немецких неправильных глаголов!»
«Садись рядом, подскажу!» – пожалел друга Ипатов.
«Заметано!» – радостно ответил Валька, предупредительно распахнув перед Платовым дверь в аудиторию.
Однако ни Ипатову, ни Вальке, как, впрочем, и остальным студентам их группы, знание немецких неправильных глаголов на этот раз не потребовалось. После томительного десятиминутного ожидания преподавательницы кто-то из ребят сбегал в деканат и вернулся оттуда с радостной новостью, что семинара не будет: заболела немка.
Сквозь шум и гам пробился тоненький голосок профоргши, оповестившей, чтобы никто не расходился: есть необходимость провести собрание группы. Ипатов вызывающе зевнул. Его лишь интересовало, одного ли «детеныша» осенило поставить вопрос о нем или же вместе с другими «углами»?
Кто-то стал возражать: не сходить ли лучше в кино?
Но не прошло и минуты, как усмиренная «детенышем» группа притихла и приготовилась слушать.
Начала «детеныш» издалека:
«В то время как вся страна, весь народ и т. д. и т. п. … некоторые студенты забывают о своих основных обязанностях…»
«Может, умолчит?» – с надеждой подумал Ипатов, которому не хотелось, чтобы его имя трепали по таким пустякам.
Нет, не умолчала. Назвала его, Вальку и еще одну девчонку, ту самую Тихонову, которая собирала взносы на «Общество Красного Креста и Красного Полумесяца», – оказывается, она эту работу должна была сделать месяц назад. Об Ипатове профорг повторила все слово в слово. Даже не преминула сказать, что он ведет себя как мальчишка, а не как бывший фронтовик.
А под конец добавила:
«Я только напомнила Косте, что его долг учиться и за себя, и за погибших товарищей, которые лишены такой возможности, так он почему-то рассердился и чуть ли не покрыл меня матом!»
Собрание возмущенно загалдело.
«Неправда! – крикнул Ипатов. – Я сказал: катись ты знаешь куда?»
«Это то же самое!» – бросил комсорг (не тот, что ездил потом с ним на Песочную к Вальке, а другой, их за пять лет сменилось немало).
«Брось, Ипатов, придуриваться! – заметил староста (тоже фронтовик и потому, как казалось Ипатову, свой в доску). – Обругал человека ни за что ни про что. Лучше бы извинился!»
«Ребята! – взмолился Ипатов, – Неужели вы не понимаете, что есть предел даже политической демагогии? Что нельзя – нельзя, понимаете? – спекулировать на таких вещах? Я понимаю, это имело бы еще смысл, если бы наша учеба могла хоть на мгновение вернуть погибшим жизнь. А так? Неужели до тебя это не доходит?» – повернулся он к «детенышу».
«Ты думаешь, что ты самый умный!» – сердито пискнула она.
«Ей-богу, ребята, не думаю. Во всяком случае, я подсчитал, пятеро, нет, шестеро из нашей группы умнее меня, а остальные такие же дураки, как я!» Сказал и под общий смех сел.
Некоторое время его еще шерстили, а потом как-то незаметно разговор перешел на предстоящие лыжные соревнования («Стопроцентный выход… никаких справок от врача… хоть на карачках, но доползти до финиша…»). Но на лицах ребят еще долго поигрывало любопытство, кого Ипатов имел в виду, говоря о самых умных.
Ипатов же сидел да посмеивался. И с нетерпением ждал перерыва. Ведь обалдеть можно, сколько еще томиться – час двадцать пять минут! – до встречи со Светланой, если, конечно, она придет, как нагадала бумага. Мыслями Ипатов то и дело переносился в большой гимнастический зал, где занимались «западники»…
Она долго выбирала, куда пойти – на художественную гимнастику или волейбол. Правда, интересовала Светлану еще и стрельба из лука. Последнее объяснялось тем, что в Робин Гудах ходила ее шкафоподобная подруга. И не просто ходила, а была даже каким-то чемпионом. Но, попробовав раз натянуть тетиву со стрелой, Светлана уже больше о стрельбе из лука не заикалась. И хотя в школе увлекалась волейболом, остановилась она все-таки на художественной гимнастике: восхитительная музыка, плавные, женственные движения, привычные с детства знакомые предметы – скакалка, мяч, лента, обруч… К тому же (Светлана скорее проговорилась, чем похвастала), она привезла из Швеции два умопомрачительных английских гимнастических костюма – красное с белым и черное с голубым. Наверное, все ахнули, когда она вышла на помост. Тоненькая и гибкая, она, надо думать, и свои упражнения делала легко и красиво… Эх, взглянуть бы одним глазком, как она там…
Короткий перерыв. В коридорах не видно было ни одного «западника»…
Он и сейчас помнит эту фотокарточку. Светлана и еще несколько девушек и юношей – все в аккуратненьких спортивных костюмах – перекидывались волейбольным мячом. Так и были сняты с поднятыми руками. «Вот этот, – Светлана ткнула пальцем в изящного хрупкого паренька с тонким горбоносеньким лицом, – сын французского атташе». Потом, с годами, в голове Ипатова кое-что переместилось. Он был уверен, что ответил, глядя на своего бывшего соперника: «Жерар Филип!» Юноша действительно как две капли воды походил на прославленного актера. Но сказать это, по трезвому размышлению, Ипатов не мог, так как Жерар Филип появился на советском экране позднее. А тогда, в середине сороковых, его у нас еще никто не знал. Гоняли одни трофейные фильмы – в основном немецкие и английские. Были, правда, и наши, отечественные, но так мало, что даже самые плохие из них запоминались на долгие годы. А в том случае Ипатова явно подвела память. Назвал, наверное, другого актера. Кто был кумиром в то время? Разве упомнишь…
Вспомнил он еще фотокарточки – все на прекрасной тисненой бумаге с красиво обрезанными краями. Родители Светланы с каким-то курносым толстощеким дяденькой в шляпе («Наш посол», – небрежно бросила Светлана на вопрос Ипатова). Сама Светлана с аккуратно подстриженным барбосом («Ты что, пуделя никогда не видел? Это же королевский пудель!» – удивилась она). Светлана у газетного киоска, сплошь завешанного красивыми журналами. Из окошечка с умилением поглядывал на девушку в белоснежном плаще беззубый продавец-старик. На некоторых глянцевых обложках красовались полуголые девицы в ярких купальниках («Подумаешь, – заметив смущение Ипатова, сказала Светлана. – На пляжах ведь тоже загорают в купальниках? Обыкновенная реклама!»). Прошло перед ним и множество всяких прекрасных видов, городских и сельских, трех скандинавских государств – со Светланой и без нее. Только, хоть убей, он не помнит, когда она их ему показывала. Нет, зря он не спросил у нее, как звали француза, предложившего ей когда-то свою руку и сердце. Возможно, он сейчас какая-нибудь шишка на ровном месте? Мон женераль! Мон амираль!..
В веселом трезвоне, ворвавшемся из коридора в пустую аудиторию, куда снова тайком, после перерыва, удалился Ипатов, отчетливо слышались подзадоривающие нотки: «А ну вперед! А ну смелее!» Ипатов поспешил на лестничную площадку. Отсюда лестница просматривалась почти до самого низу, и вряд ли кто-нибудь мог пройти незамеченным мимо него. Он увидит Светлану раньше, чем они встретятся взглядами. А сейчас вверх-вниз сновали студенты других отделений и курсов. Следовало набраться терпения: ведь только на переход из одного здания в другое у «западников» уйдет по меньшей мере несколько минут. К тому же, пока оденутся, пока разденутся. Сперва Ипатов стоял, упираясь руками в перила, затем переменил позу – облокотился на них. И вдруг в толпе, поднимавшейся по лестнице, он увидел первую ласточку – разрумяненного от быстрой ходьбы «англичанина». Вскоре за ним потянулись ребята из французской и испанской групп. Теперь с секунды на секунду могла появиться Светлана. Ипатов, который не курил уже около года, стрельнул папиросу у Коли Богоявленского, висевшего рядом на своих костылях. Прошло еще немного времени, и возвращавшийся с физкультуры народ повалил валом. Косяками и вперемежку шли «англичане», «французы», «испанцы», «норвежцы», «шведы», «итальянцы», «немцы»… Странно, что так долго не было «датчан»… Но вот наконец в самом низу показалась шкафоподобная девица. Она медленно, как аэростат, всплывала по лестнице. Через некоторое время на нижнюю ступеньку шагнул второй «датчанин», единственный представитель сильного пола в их женской группе. Сердце у Ипатова готово было выпрыгнуть из груди. Один за другим из вестибюля на лестницу выныривали «датчане», но Светланы среди них не было. И тут шкафоподобная девица заметила Ипатова. Ее взгляд был меток, как те стрелы, которые она выпускала из своего тугого лука, – угодил в самое «яблочко». Она сразу дала понять Ипатову, что знает, кого он ждет. Но в ее взгляде была и какая-то благосклонность, и поэтому он вежливо, даже с некоторой предупредительностью поздоровался с ней. Она впервые по-доброму кивнула в ответ. Он понял, что в ее глазах он был победителем, а победителей, как известно, не судят. Неожиданная доброжелательность девицы подействовала на Ипатова успокаивающе. Он тут же решил, что Светлана, как всегда, не торопится. Или заявится со звонком, или даже опоздает: профессор по античной литературе была строга, но в меру: входивших на цыпочках не трогала…
Однако толпа редела, а Светланы все не было. Под хриплое – прямо над головой – дребезжание звонка проходили остатки «западных» групп. Внизу показались седые кудерьки старой профессорши. Ее почтительно обходили стороной и обгоняли последние из опаздывающих. Она еще не дошла до первой площадки, как лестница почти опустела. Стало ясно, что Светлана так и не появилась в Университете. Обещала и не пришла. Значит, что-то стряслось. Не обязательно серьезное. Может быть, даже какой-то пустяк – пустяк, естественно, для него, а не для нее – скажем, срочная примерка или приход в гости старых друзей. Но ему что делать? Ждать до завтра? Где набраться столько терпения, чтобы провести в ожидании еще целые сутки? Потом, откровенно говоря, он хоть немного, но беспокоится о ней: мало ли что? А может быть, сходить к ней? Кстати, и предлог не надо искать: конспекты!
Ну так как же: туда или сюда?
Звонок торопил. Взгляд Ипатова метался между еще приоткрытой дверью в зал и лестницей, по которой, тяжело дыша, поднималась старая профессорша.
«Сюда!» – наконец решил он и застучал вниз по ступенькам своими огромными сапожищами…
Встречаются люди, которые не могут жить спокойно. То есть они хотели бы жить спокойно, но у них это никак не получается. Всюду, где бы они ни появлялись, их непременно поджидают опасности, подстерегают неожиданные и крутые повороты, в которые, говоря языком автомобилистов, не всегда удается вписаться. Случается, и заносит, и разбиваются, и калечатся на всю жизнь. Увы, к числу этих запрограммированных бедолаг принадлежал и Ипатов. И хотя до поры до времени он отделывался всего лишь легкими ушибами, мысль о превратностях судьбы нет-нет да и посещала его горячую голову: а может, он и впрямь в чем перед кем-нибудь виноват? И не мелкой винишкой, от которой никто не защищен, а большой и непоправимой виной своего рождения? Ведь и так бывает?
Знакомо кружила лестница. В связи с предстоящей встречей Ипатов испытывал, с одной стороны, волнение и радость, а с другой – неловкость. Как ни оправдывай свое внезапное посещение конспектами, главным оставалось то, что он нагрянет, как снег на голову. Даже при наилучших отношениях это не всегда бывает удобным. Но в любом случае – он убежден – в первый момент его встретит удивление всей семьи. Впрочем, если он с самого начала задаст деловой тон разговору («Вот обещанные конспекты! Только, пожалуйста, не тяни с их перепиской, а то на очереди еще Валька Дутов и Аня Тихонова», которую он прибавит для пущей убедительности), то все претензии к нему отпадут раньше, чем он доскажет мысль. Зато потом, когда они останутся одни, он признается ей, что весь день не находил себе места и что конспекты лишь предлог повидать ее. Но совсем будет хорошо, если родителей не окажется дома. Однако это было бы слишком большой удачей, чтобы серьезно рассчитывать на нее…
Одна лестничная площадка незаметно сменялась другой. Ипатов взбегал стремительно, перешагивая ступеньки, на ходу переводя дыхание. И только перед последним этажом он чуть замедлил шаг, чтобы собраться с духом.
Ипатов чувствовал, что у него предательски горят щеки, а на губах стынет жалкая и смущенная улыбка. Он несколько раз пытался согнать ее с лица, но она вновь возвращалась, и физиономия снова принимала, как ему казалось, ужасно глупое и растерянное выражение.
Наконец подъем был завершен, и Ипатов, плотно сжав губы, решительно шагнул к двери. И все же, прежде чем нажать кнопку, рука секунду или две неподвижно повисела в воздухе. Как и следовало ожидать, звонок оповестил о приходе незваного гостя довольно робко и вежливо. За дверью что-то громыхнуло, как будто пробежало, и вслед за этим наступила долгая, без единого звука, словно нарочитая, тишина. Там явно кто-то был. Ипатов позвонил еще, на этот раз придержав пальцем кнопку чуть дольше. Тишина оставалась непроницаемой. Тогда Ипатов решил, что у Светланы, по-видимому, все-таки дома никого нет – звуки, которые он слышал, могли быть откуда угодно, даже из соседних квартир, – и добрых полминуты с веселым облегчением и озорством не отнимал пальца от трезвонившего вовсю звонка.
И вдруг за дверью раздался несколько томный молодой мужской голос:
«Сейчас!»
Это было так неожиданно, что Ипатов на мгновение усомнился, туда ли он звонил. «Туда, куда же еще!» – проверил он.
Человек за дверью легко и мягко отпирал один запор за другим. Но вот щелкнул последний замок, и перед Платовым возникло незнакомое улыбающееся лицо. Сильно прищуренные глаза смотрели ласково и пытливо. При виде этого тонкого, красивого, со вкусом одетого молодого человека, как-то уж очень по-хозяйски выглянувшего из квартиры Светланы, Платову стало не по себе. «Кто он и что здесь делает?» – ревниво подумал он.
«Вам кого?» – осведомился тот.
«Светлана дома?» – спросил Ипатов.
«Нет, – весело ответил молодой человек. – Но она скоро придет. Если хотите, можете подождать!» И широким жестом пригласил войти.
«А родители ее дома?» – тихо полюбопытствовал Ипатов.
«Родители? – переспросил незнакомец. – Дома, дома! Проходите!»
Но встречаться с ее родителями, а особенно с отцом, у Ипатова большого желания не было.
«Знаете, я лучше подожду на улице».
«Послушай, – вдруг молодой человек перешел на «ты», – она может прийти и через полчаса, и через час. Только зря будешь мерзнуть. Ну, давай, давай!» – поторапливал он войти с дружеской интонацией.
Однако, чем настойчивее уговаривал молодой человек, тем больше упорствовал Ипатов. Ему положительно не хотелось оставаться наедине с ее родителями. Как, впрочем, и с этим молодым человеком, чье гостеприимство ему с самого начала показалось неискренним и недобрым.
«Нет, я все-таки лучше похожу у дома!» – упрямился Ипатов.
«Вот чудак! – воскликнул неизвестный. – А вдруг она задержится не на час, а больше?»
«Тогда тем более все равно где ждать», – заметил Ипатов.
«Как сказать… Дома все-таки теплее!» – мягко возразил молодой человек.
Обняв Ипатова за плечи, он попытался увести его в квартиру, но тот не поддавался ни в какую…
«А она давно ушла?» – спросил Ипатов.
«Буквально несколько минут назад. Странно, что вы с ней не встретились на лестнице».
Незнакомец шагнул к перилам и взглянул в пролет. Ипатов последовал его примеру. Крутыми витками уползала вниз спираль многоэтажной лестницы. Где-то на нижних площадках вытряхивали половики или ковер. И тут они встретились взглядами, и Ипатову снова стало как-то неспокойно на душе. Улыбающиеся глаза были чем-то нехороши: возможно, их портила неподвижность и напряженность взгляда.
«Значит, не хочешь в тепло, – погасив улыбку на губах, подытожил незнакомец. – Что ж, померзни, померзни…»
И нехотя вернулся к двери. Когда он опустил глаза, Ипатов уловил какое-то едва заметное внешнее сходство между ним и Светланой.
«Простите, – сказал Ипатов. – Вы родственник Светланы?»
«Что, похож?» – снова оживился молодой человек.
«Есть немного. Сразу чувствуется, одна порода!» – улыбнулся Ипатов.
«Двоюродный брат!» – просто признался молодой человек.
«Из Москвы?» – догадался Ипатов; он вспомнил, что там у Светланы жила тетя-генеральша.
«Угу!» – весело кивнул головой молодой человек.
Значит, это был ее сын, а следовательно, и сын генерала.
«Откровенно говоря, – заявил брат Светланы, – она предупреждала нас, что, возможно, придет очень поздно. Не очень определенно, но все же говорила. А уходя, повторила».
«Тогда вообще нет смысла ждать! – сказал Ипатов. – А вы не знаете, завтра она пойдет в Университет?»
«Завтра? – быстро отозвался брат Светланы. – Непременно!»
«Ясно, – проговорил Ипатов. – Ну я пошел!»
«А что передать ей?» – спросил гость из Москвы.
«Скажите, приходил Ипатов, приносил обещанные конспекты!»
«Конспекты? – как-то странно повторил брат Светланы. – Если хочешь, я могу передать ей?»
«И правда, чего их таскать туда-сюда?» – вслух подумал Ипатов. Он тут же достал из полевой сумки пачку тетрадей и отдал их москвичу. Тот взглянул на обложку, прочел:
«Древнерусская литература. Курс профессора такого-то…» – И непонятно в чей адрес проговорил: – Все равно: век учись, а дураком помрешь!»
«Так не забудете передать?» – уже со ступенек спросил Ипатов.
«Не беспокойся, брат Ипат, – подмигнул генеральский сынок. – Вручу прямо в белы рученьки…»
Не спеша спускаясь по лестнице, Ипатов временами поднимал голову и видел улыбающееся ему с шестого этажа лицо московского гостя. Всю дорогу, до самого дома, он находился под впечатлением этой встречи. И не мог, никак не мог освободиться от какого-то неопределенного и непонятного гнетущего чувства. Как будто что-то им, Ипатовым, было сделано не то и не так…
Конечно, потом все стало на свои места: и слова, и интонация, и жесты, и то необъяснимое поначалу желание брата Светланы затащить его в квартиру, ничего не осталось неразгаданного или непонятного. Ничего…
Наконец-то! В какой бы карман он ни лез, всюду был валидол. Не только в своих обычных стеклянных пенальчиках, но и в металлических футлярах, которых уже давно не было в продаже. Попадались среди них и маленькие трубочки нитроглицерина. Чудеса в решете: откуда все это взялось? Ведь совсем недавно он лихорадочно шарил по карманам, рассчитывая найти хотя бы крошечный обломок таблетки, тщательно осматривал каждую складку, каждый уголок и нигде ничего не обнаружил! Как он мог не заметить такие запасы? Или на нем были тогда другой пиджак, другие брюки? Чепуха какая! Он не помнит, чтобы ходил домой переодеваться. Впрочем, не все ли равно, откуда появился валидол? Главное – его сейчас столько, что никакая боль не устоит. Обрадованный тем, что судьба вдруг смилостивилась над ним, что его измученному, наболевшему сердцу подоспела неожиданная помощь, он отправляет в рот сразу несколько больших таблеток. И в подтверждение того, что это происходит с ним не во сне, а наяву, он резко и ясно ощущает под языком их охлаждающую сладость. Боль тут же вильнула в сторону, заметалась. «Ага! – не без злорадства подумал Ипатов. – Пришлось не по вкусу?» Но, торжествуя, он в то же время знал, что радоваться еще рано: ни одна боль не была так хитра и коварна, как эта. Как ящерица, она ускользала в одном месте и возвращалась в другом. Ей нельзя было давать ни минуты покоя; ее надо было преследовать до тех пор, пока она, загнанная лекарствами, не откинет копыта. И хотя те, старые, таблетки еще не истончились, он уже набивает рот новыми. И сосет, и сосет…
…– Что с ним? – доносится до него откуда-то издалека.
– Никак без сознания? Вон как тяжело дышит! («О ком они?»)
– Вызвали «скорую»? («Неужели обо мне?»)
– Вызывать-то вызывали. Только чего-то долго ее нет… («Наверно, все-таки обо мне. Это у меня прихватило сердце. И совсем недавно. Постой, где же оно разболелось? В каком-то странном, очень странном месте…»)…
Ипатов открывает глаза и видит перед собой одну-единственную метлахскую каменную плитку. Где он? Ах да, он взобрался на шестой этаж бывшего Светланиного дома. Потом ему стало плохо, он долго мучился и потерял сознание. И вот теперь лежит на ее бывшей лестнице. А валидол, а валидол, который он потреблял в таком изобилии? В пересохшем рту нет и следа той освежающей сладости, совсем недавно пробудившей в нем какую-то надежду на облегчение. Значит, померещилось…
Он пробует поднять голову, посмотреть на людей, стоящих над ним, и старая противница – боль снова разливается за грудиной…
Мама ждала очередных новостей, а в зависимости от них – и распоряжений. Но и без этого, придя с работы, она принялась наводить марафет. Вытерла всюду пыль, с мылом вымыла пол, подклеила во многих местах отставшие обои. И все время украдкой улыбалась, поглядывала на сына. Он же по-свойски два раза показал ей язык. В наказание она заставила его натирать воском пол, в общем как следует попотеть. Вернувшийся с работы отец хмыкнул, глядя на их возню. Ипатов подумал: «Или он обо всем догадывается, или рассказала мама». В отличие от мамы с ее деликатными и необидными подтруниваниями, отец мог довести его до белого каления своими частыми ухмылками в нос. И многозначительным молчанием. А кому охота быть смешным в глазах собственных родителей, особенно если их уважаешь и считаешься с ними?
Пока шла генеральная уборка, ни Ипатов, ни мама ни единым словом не обмолвились о Светлане. До прихода отца разговор еще не назрел, а после прихода говорить о ней стало опасно: мешали отцовские глаза, все замечающие и насмешливые. Так и работали молча, изредка перекидываясь репликами по делу: «Подай!» – «Принеси!» – «Подвинь!» – «Передохнем немножко!»
Они закончили уборку, когда отец досматривал, наверно, уже второй сон. Как ни старались мать и сын скрыть изъяны своего быта, навести на него маломальский глянец, убожество выпирало по-прежнему. Зато чистоты у них такой не было, возможно, с первой, после вселения, генеральной уборки.
«Ну теперь не стыдно принять даже английскую королеву», – шутливо сказала мама.
«Английскую не английскую, – в тон ей возразил Ипатов, – а принцессу из Монако можно».
«Почему из Монако?» – удивилась она.
«А почему английскую?» – спросил Ипатов.
И они оба, встретившись веселыми взглядами, дружно прыснули.
Ипатов уснул опять-таки с мыслью о завтрашней встрече. Под утро ему приснился довольно странный сон. Будто бы он прохаживался по огромному колхозному или совхозному саду, где на фруктовых деревьях вместо обычных яблок и груш росли большие спелые арбузы. Но особенно его поразило то, что в каждом из них был аккуратный и глубокий треугольный вырез, в нарастающей темноте которого легко угадывалась сочная и сладкая мякоть. Он тянулся то к одному, то к другому арбузу, но они не давались ему, ускользали из рук. Тогда он стал подпрыгивать и они медленно и плавно, как воздушные шарики, поднимались выше. Но самое страшное настало потом, когда там, на небольшой высоте, они с треском один за другим начали лопаться и осыпать его, как картечью, острыми черными косточками. Он прикрывал голову руками и долго носился по саду в поисках укрытия. И, не найдя его, наконец проснулся в холодном поту…
Вспомнив о предстоящей встрече, Ипатов тут же забыл о своем странном сне. Он быстро оделся и, наскоро перекусив (стакан кипятку с брошенными в него чаинками дешевого грузинского чая и кусок черного хлеба с тонким, можно сказать, прозрачным слоем сливочного масла), побежал в Университет. Сегодня автобусы шли один за другим, и поэтому он приехал минут за двадцать до начала занятий. И опять повторилось вчерашнее: и непрерывное поглядывание по сторонам, и напряженное ожидание, сменившееся, как только раздался звонок на лекцию, отчаянной растерянностью. И снова бухало, как в колокол, молодое и сильное сердце. Светлана так и не появилась – ни на первой, ни на второй, ни на третьей лекции. Скорее всего, решил Ипатов, ей просто неудобно оставлять своего двоюродного брата одного. Правда, тот обещал, что она будет. Но ручаться за Светлану с его стороны было несколько рискованно: надо думать, он позабыл, что родственные отношения обязывают к повышенному гостеприимству. Окажись Ипатов в подобной ситуации, он бы, наверно, тоже не пошел. Чтобы избежать вопрошающих взглядов мамы и саркастических ухмылок отца, Ипатов остаток дня, до позднего вечера, провел в Публичке. Там он осилил уйму литературы, как обязательной, так и необязательной, в том числе толстенную «Американскую трагедию», в которой великий писатель с потрясающей силой изобразил загнивающее буржуазное общество. Сынки миллионеров творили все, что им вздумается, а дети бедных родителей пожинали горькие плоды социального неравенства. Ипатов закрыл книгу с чувством сострадания к юной и доверчивой героине.
На следующее утро Ипатов был в полной уверенности, что сегодня, уж сегодня-то Светлана придет непременно. Он даже знал, что скажет ей при встрече. Это будет грубовато-шутливое: «Привет сачкам!» Оно так ему сейчас пришлось по душе, это давнее, запомнившееся еще с военного училища, а возможно, и со школьных времен, дружеское приветствие, что он, как только вскочил с постели, начал его репетировать на разные лады: «Привет сачкам!.. Привет сачкам!.. Привет сачкам!..» Но, как ни менялась при этом интонация, в ней неизменно присутствовала нежность…
Приехав на четверть часа раньше, Ипатов все это время, до самого звонка, напрасно проторчал в вестибюле: Светлана так и не пришла. Не было ее и среди опоздавших. Валька Дутов, который явился только на вторую лекцию (ночью, оказывается, прилетел из Праги его отец), также был в полном неведении.
«Вместо того чтобы ломать голову, – посоветовал он, – взял бы и сходил к ней домой!»
«Понимаешь, какая штука, – принялся объяснять Ипатов, – позавчера я был у нее, к ней приехали какие-то родственники из Москвы. Ну день, допустим, провела с ними, ну два… Сколько еще можно?»
«Смотря какие родственники», – резонно возразил Валька.
«Двоюродный братец», – ответил Ипатов.
«Опасное родство!» – многозначительно заметил Валька.
«Тебе не надоело трепаться?» – спросил Ипатов.
«Нет», – насмешливо признался Валька.
Попытался Ипатов узнать что-нибудь о Светлане и у ее шкафоподобной подруги, к которой, собравшись с духом, подошел во время большого перерыва. Но та тоже ничего не знала.
«Может быть, заболела?» – предположила она.
«Не думаю», – ответил Ипатов. И рассказал о двоюродном брате.
«Не может же она, – горячо закончил он, – три дня подряд, с утра до ночи, водить его по городу. К тому же, он производит впечатление человека бывалого. Наверняка это не первая его поездка в Ленинград!»
«Давайте сделаем так, – предложила она. – Сразу же после занятий сходим к ней домой?»
«Ну что ж, сходим», – согласился Ипатов. Он подумал, что прийти вдвоем лучше даже, это в значительной мере снимает неловкость перед ее родителями: волей-неволей они должны будут относиться к ним как к однокурсникам дочери, обеспокоенным ее отсутствием, и считаться с этим…
Но, как говорится, человек предполагает, а бог располагает. Когда Ипатов стоял в вестибюле, кишевшем студенческим людом, и ждал Женю – так звали шкафоподобную девицу, к нему подошел незнакомый парень в потертом черном полушубке. Он был почти одних лет с Ипатовым и мог в сутолоке сойти за студента.
«Ваша фамилия Ипатов?» – спросил он.
«Да», – ответил удивленный Ипатов.
«Отойдемте в сторонку», – предложил тот.
Они отошли в угол, где не было людей.
«Вы не догадываетесь, кто я?» – спросил незнакомец.
«Нет», – все больше удивляясь, признался Ипатов.
«Тогда придется прояснить», – заметил парень и показал удостоверение сотрудника уголовного розыска.
«Простите, – вежливо сказал Ипатов, – но это мало что мне говорит».
«Вот как? – в свою очередь как будто удивился парень. Затем он быстро осмотрелся и шепнул Ипатову: – Так вот, вы пойдете с нами… (неожиданно от стены отделился второй молодой человек в коротком, перешитом из шинели пальто). Но чтобы не привлекать внимания, я пойду первым, потом, сосчитав до пяти, вы, а потом он…»
«Товарищ… простите… не знаю вашего звания… вы быстро убрали удостоверение… вы что, арестовываете меня?» – растерянно спросил Ипатов.
Парень в полушубке добродушно кивнул головой.
«За что?» – весь напрягся Ипатов.
«Как будто не знаешь?» – совсем по-дружески ответил тот.
«Ах, да, – обозлился на него Ипатов, – плюнул вчера мимо урны!»
Парень покосился на него веселым глазом:
«Знаешь, а спрашиваешь!.. Пошли!» И первым шагнул к двери.
Мысль Ипатова между тем лихорадочно работала. Что же он такое сделал? За что его арестовывают? За хранение оружия? Но это уже все в прошлом. К тому же, никому об этом, кроме папы и мамы, не было известно. Может быть, за то, что он в ту ночь выдал себя за чекиста? Таксист мог поделиться о случившемся с товарищами, те еще с кем-нибудь и так далее, пока эта история не дошла до кого следует. Разумеется, за такое по головке не погладят. Но при чем здесь уголовный розыск?
