Текст книги "Три повести о любви"
Автор книги: Яков Липкович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 34 страниц)
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Отпустив машину, которая подвезла меня прямо к хате, я пошел к себе. Проходя мимо окон санчасти, я увидел метнувшуюся на свою половину Ганну. Черт бы ее побрал, эту девчонку! Всякий раз, когда меня не было в санчасти, она пробиралась туда и хозяйничала, как у себя дома. Не скажу, что это не беспокоило меня. Мало ли что ей взбредет в голову. Правда, ядовитые и сильнодействующие средства я хранил в небольшом трофейном сейфе, ключ от которого всегда носил с собой. Но это означало лишь, что она сама не отравится и не отравит других. Однако даже безобидные порошки, попав в нетерпеливые и отчаянные руки подростка, могли наделать столько вреда, что его не исправит и десяток врачей. А ведь каждый пузырек, стоявший на столе, каждая таблетка таили в себе восхитительную тайну. Но что делать? Двери не запирались: заходи все, кому не лень, хочешь – с улицы, хочешь – из соседней комнаты…
Поэтому-то я и намеревался прямо сейчас поговорить с Ганной, строго-настрого запретить ей заходить в санчасть в мое отсутствие. Я по-настоящему был сердит и недоволен. И наверное, разговор вышел бы соответствующий – занудно-воспитательный и обидный для девочки.
Но едва я переступил порог комнаты, как увидел свой парадный китель с серебряными медицинскими погонами. Вместо того чтобы висеть на спинке стула, он валялся на кровати. Первая мысль была: не хватало еще, чтобы Ганна шарила у меня по карманам! Теперь, отчитывая ее, я бы не стал щадить ее самолюбия. Пусть и родители знают!
К счастью, в последний момент, когда я уже было направился решительными шагами на хозяйскую половину, я вдруг заметил краешек не до конца пришитого белоснежного подворотничка. От него тянулась белая нитка, на которой чуть ли не у самого пола болталась иголка.
У меня сразу отлегло на душе. Поймал, как говорится, на месте преступления! Подшивала старому дураку свежий подворотничок. Похоже, она этим делом занимается давно. То-то я все время недоумевал: хожу день, хожу два, хожу три, целую неделю хожу, а подворотнички почему-то не пачкаются. И шею вроде бы мою не чаще, раз в день по утрам. А ларчик просто открывается…
– Ганна! – позвал я.
Она, видимо, ждала, что я призову ее к ответу, и, пунцовая от смущения, появилась на пороге. Вошла и легким движением руки прикрыла за собой дверь – чтобы родители не слышали.
– Давай подшей, – показал я на китель. – Раз начала…
– Я зараз! – с готовностью отозвалась она, схватив китель.
– Только запомни, – назидательным тоном произнес я, – чтобы это было в последний раз!
– Я ще вам чоботы чистила, – неожиданно призналась она.
– Это еще зачем? – вконец растерялся я. Действительно, в последнее время мои сапоги, несмотря на грязищу вокруг, выглядели вполне пристойно. Занятый другими мыслями, я относил это исключительно за счет своей аккуратности.
– А щоб в хату грязюку не наносылы, – она взглянула на меня исподлобья, и я хорошо увидел в ее глазах легкую усмешку. Бог ты мой, да она же кокетничает со мной. Этого еще не хватало!
– Давай договоримся, – сказал я строго. – Если мне нужна будет твоя помощь, я сам попрошу. Как сегодня утром, когда привезли раненого. А сапоги в Красной Армии каждый чистит себе сам. И подворотничок пришивает тоже. Ясно?
– Ясно, пане ликар, – снова заливаясь краской, ответила Ганна.
Она мяла в руках мой китель и не знала, что делать: то ли вернуть его, то ли докончить работу. И вдруг она спросила:
– А праты… стираты тэж сами будэтэ?
– Тоже… А это можешь подшить, – разрешил я. – В порядке исключения…
– Можно, я туточки посыдю? – похоже, она не хотела подшивать при родителях.
– Ну… посиди, – ответил я без особого восторга. Был самый момент выпроводить ее и сказать, чтобы в мое отсутствие сюда не заходила, но я не воспользовался им. От нее исходила какая-то трогательная беззащитность. Просто язык не поворачивался.
Ганна села на краешек стула и принялась за работу. Подшивала она неторопливо, аккуратно, старалась, чтобы выступающая часть подворотничка на всем протяжении тянулась ровной тонкой полоской. От большого усердия у нее на лбу выступили капельки пота.
– Я пошел снимать пробу, – сказал я. – Если кто придет, пусть подождет. Я быстро.
– Идить, пане ликар. Я зкажу…
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Батальонная кухня находилась в конце нашей улицы у костела. Я шел по подсохшей полоске земли у самой изгороди. Чтобы не поскользнуться, перехватывал руками колья.
– Товарищ лейтенант! – услышал я позади знакомый голос. Зинченко?
Я подождал его.
– Чулы, солдата того, що пропав… ну, Тихов… знайшлы, – сообщил он. – На дубу бандеры повисылы…
– Как, повесили?! – сердце у меня оборвалось.
– Як вишають? За шыю!
– Что же это такое, Зинченко?
– И на груды дощечку повисылы: «Так буде з усима москалямы!» От паскуды!
– Где он?
– Хто?
– Тихов?
– Повезлы на вскрыття. Може, ще сам повисывся?
– А потом на себя дощечку повесил: «Так будет со всеми москалями»?
– Так-то воно так. Тилькы в такому рази без вскрыття нэ можно.
– Да и с чего бы ему вешаться? Всю войну прошел, скоро домой возвращаться.
– Всяко бувае. Одному в минулому роци земляки написалы, що жинка скурвилась. Так вин сэбэ из автомата. И запыску зоставыв: «Видпешить ий, курви, що ваш законный муж Иван Курков (його Иваном Курковым звалы) не захотив бильше за неи, таку блядь, з нимцем воюваты».
– Ну, это псих какой-то. По письму видно.
– Цэ точно. За що с нимцями воюемо, и диты знають. Ничью разбуды – скажуть. У цього Курка, мабуть, мозга за мозгу зайшла. Або любыв ии, стэрву, так – аж с розуму звыхнувся?
– Ну, это совсем разные случаи…
– Случаи ризни, да кинець один, – глубокомысленно заключил Зинченко.
Походная кухня обосновалась во дворе большой крестьянской усадьбы – еще недавно здесь жил немецкий бургомистр из местных. Он исчез вместе со своей семьей перед приходом наших войск. Для присмотра за домом осталась какая-то дальняя родственница хозяина – тихая горбунья с печальными глазами приживалки. Было ей лет сорок, и она, к моему удивлению, пользовалась немалым успехом у солдат. Особенно у пожилых, которые, оправдываясь, посмеивались: «Та що с того, що горб. Вона ж не верблюд. Лисницы не треба…»
Незаметно горбунья стала своей в доску. Помогала на кухне, на свой страх и риск приобщала к однообразным казенным продуктам хозяйские припасы, все чаще баловала личный состав деревенскими разносолами. А вечерами вплетала свой теплый звонкий голосок в дружное солдатское пение…
Она первая и заметила мое появление. Я еще не дошел до кухни, а повара уже были предупреждены и приготовились меня встретить. Я был для них высшее медицинское начальство, от вкусов, добросовестности и настроения которого зависела оценка их кулинарных усилий. В мгновение ока с обоих столов, стоявших в саду под брезентовым навесом, убрали лишнюю посуду, прошлись мокрой тряпкой по столешнице и лавкам, поставили миску с ровно и толсто нарезанным хлебом, положили полнокомплектный столовый прибор, хотя я вполне мог обойтись одной своей ложкой, которую всегда носил с собой в полевой сумке, и развернули на нужной странице толстую амбарную книгу, где я и мои верные помощники санинструкторы расписывались, разрешая раздачу пищи. К тому времени, когда я усаживался за стол, передо мной уже стояла полная миска головокружительно-аппетитных, духовитых, жирных и густых щей. Отборные куски мяса волновали своей величиной и обилием. Впереди меня ожидал такой же божественный, довоенно-ресторанный гуляш из настоящей баранины. Но как я ни истекал слюной от всех этих кулинарных красот, я приказал поварам вылить миску обратно в котел и дать мне другую – как всем, из середины. Мое приказание было тут же выполнено. Однако я бы не сказал, что остался сильно внакладе. По-прежнему то там, то здесь, как айсберги, выглядывали куски мяса, островками золотился жир, ложка зацепляла одну гущу.
Словом, повара из кожи лезли, чтобы меня задобрить, быть со мной в хороших отношениях. В то же время я не раз проверял и убеждался, что недовольных харчами в батальоне сейчас не было, кормили всех досыта. Правда, в солдатских котлах и мяса попадалось меньше, и жира плавало не в таком количестве. Но при всем этом каши и супы были густые. Ложка, когда погружалась в них, не клонилась, не падала, а стояла, как часовой на посту.
Ко мне за стол подсел капитан Бахарев. В предвкушении сытного и вкусного обеда он потирал руки.
– Ну как, доктор? – спросил он меня.
– Ничего, на уровне, – ответил я, дуя на ложку с обжигающим варевом.
– Хорошо стали готовить батьки, – похвалил кашеваров замполит.
– Понимают, что лучше быть хорошим поваром, чем плохим автоматчиком, – желчно заметил я.
Бахарев улыбнулся. Кто-кто, а он знал, как не просто было наладить нормальное питание в батальоне. Двоих поваров, по моему настоянию, за мухлеж с продуктами прямо с облучка походной кухни отправили в автоматчики. До сих пор на меня точил зуб начальник продснабжения. За допущенную халатность ему вкатили десять суток домашнего ареста. В этой крутой, открытой схватке, сопровождавшейся доносом на меня с обвинением в аморальном поведении (узнали каким-то образом, что я встречаюсь с Таней), комбат и замполит решительно поддержали медицину. Вот тогда-то я и соврал, сказал, что с Таней мы только друзья, еще до войны встречались. К тому же, в батальоне я воевал уже полтора года, несколько раз был награжден, дважды ранен, и снабженцу, всего четыре месяца назад переведенному сюда из армейских складов, тягаться со мной было нелегко.
Я приступил ко второму, когда капитану Бахареву подали щи.
– Да, это не черные сухари на Ленинградском фронте, – вдыхая густой и дразнящий запах еды, произнес замполит, – не супчик, где крупинка за крупинкой гонится с дубинкой…
– Еще бы с месяцок так пожить, – вздохнул я. – Тихо-то как?
– Увы, желанная идиллия подошла к концу, – сказал капитан. – Слышали?
– Да.
– Уже есть приказ командующего, запрещающий передвигаться в одиночку. Только вооруженными группами.
Ложка в моей руке дрогнула. До последнего разговора с Зинченко я еще витал в облаках, как-то не связывал ожидаемый приезд Тани с теми опасностями, которые, возможно, подстерегали ее в пути. Но все равно острой тревоги не было. Она охватила меня только сейчас, после сообщения капитана Бахарева. Я представил себе все и ужаснулся. С Танюшки вполне станет поехать одной. А то и, не дождавшись попутки, пойти пешком или того хуже – сокращая расстояние до нашего села, потащиться лесом, как в добрые старые времена…
Но может быть, их тоже предупредили? Армейские тылы, расположенные неподалеку от штарма, никогда не страдали от недостатка информации. Особенно госпитали…
Но надо знать Таню. Вот уж для кого закон не писан!
Я в сердцах брякнул ложку о тарелку:
– Взять бы да прочесать весь лес!
– Были и такие предложения, – спокойно сказал капитан Бахарев. – Но прочесать всю эту глухомань… сотни километров… практически невозможно. Да и бандитам здесь известен каждый кустик…
– Товарищ гвардии капитан, ну чего им от нас надо?
– Кулацкие прихвостни, прикрывающиеся хлесткими националистическими лозунгами.
– Но население ведь их не поддерживает? Большинство, я имею в виду?
– Конечно, нет. Но многие запуганы, вынуждены скрывать свои симпатии к нам.
– А вот она не скрывает, – кивнул я головой на горбунью, шинковавшую на доске капусту.
Замполит склонился к моему уху и шепнул:
– По большому секрету. Она и нашим партизанам помогала, под носом у бургомистра.
– А куда они подевались?
– Кто?
– Наши партизаны?
– Призваны в армию.
– Ну и зря, – сказал я. – Надо было их всех в лесу оставить. Пусть бы там порядок наводили.
– Не думаю, что ради нескольких сотен бандеровцев следовало держать целую партизанскую армию. Справятся как-нибудь с ними и без нее.
– Каким образом?
– Но это уже не наша забота. Ими займутся специальные части государственной безопасности.
– Давно пора! – воскликнул я, думая о Тане.
– Но бандиты начали действовать сравнительно недавно. А до этого они были тише воды, ниже травы.
– Я считаю, нам надо тоже что-то делать, а не ждать, когда придет дядя!
– А мы и не ждем, – ответил замполит. – Со вчерашнего дня усилены посты, организовано патрулирование, предупрежден весь личный состав… Правда, есть одна сложность: переодеваются, мерзавцы, в нашу форму. Не всегда узнаешь…
– Вот черт!
– Что случилось?
– Сегодня утром, когда возил раненого в медсанбат, мы в лесу догнали троих. Все трое в нашей форме. У каждого ордена. Меня еще удивило, что не попросили подвезти, хотя дорога, сами знаете, какая… По идее, когда мы возвращались, должны были встретиться на обратном пути, но они как сквозь землю провалились. Наверно, в лесу скрылись…
– Возможно, и бандеровцы…
– Но нас они почему-то не тронули…
– Всякие могли быть соображения… Дорога оживленная…
– Нет, мы одни были…
– Тогда другое задание.
– Но попадись им кто-нибудь без оружия или с пистолетиком одним…
Я поймал на себе внимательный взгляд замполита. Неужели он все-таки знает, что я жду Таню?.. А! Такая у него должность, чтобы все знать!
Я положил перед собой амбарную книгу и, думая все о том же, об опасностях, подстерегающих Таню, сделал запись о снятии пробы.
– Все, – сказал я подошедшему повару, – приступайте к раздаче! – и вышел из-за стола.
Капитан Бахарев что-то сказал мне вслед, но я не расслышал и не стал переспрашивать. Я лихорадочно ломал голову над тем, как предупредить Таню, чтобы она не вздумала добираться одна. Можно, конечно, послать новую записку. Но пока я найду с кем послать, пока письмо будет в пути, они могут разминуться. А что, если снова отлучиться на часок в медсанбат и оттуда позвонить в госпиталь? (От нас звонить куда-либо без личного разрешения комбата строжайше запрещалось.) Во всяком случае, попытаться дозвониться? Сказать, что, если не найдет вооруженных попутчиков, пусть вообще не едет. Приеду я. Сразу же после смотра. Уговорю комбата и замполита отпустить меня на пару суток. В конце концов, я уже много месяцев не бывал в увольнении. А подменить меня попрошу кого-нибудь из фельдшеров медсанбата. Если, конечно, не заартачится начсанкор: нет ничего хуже медиков, подражающих строевым командирам!
– Чего вздыхаешь? – весело спросил меня еще за несколько шагов Славка Нилин, который, держась за изгородь, пробирался к кухне. Чтобы услышать мой вздох с такого расстояния, надо было обладать фантастическим слухом. – Радоваться надо!
– Чему?
– Твоя свет-Татьяна приехала! В санчасти сидит, ждет тебя – не дождется!
– Врешь! – отозвался я дрожащим голосом.
– Ну, иди, иди, проверь!
Перехватывая руками изгородь, я рванулся вперед. Даже не помню, как мы разминулись со Славкой.
– Ни пуха ни пера! – догнал меня подначивающий голос Нилина.
– К черту! – ответил я, не оборачиваясь…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Весь этот короткий путь от кухни до санчасти я летел, не чувствуя под собой ног. Чтобы удостовериться, не разыграл ли меня в очередной раз Славка, я прильнул к первому от угла окну и увидел Таню. Она стояла спиной ко мне. При виде ее тонкой, стройной фигурки в военной форме, перетянутой в узкой талии офицерским ремнем, меня обдало знакомым жаром.
Я легонько постучал в окно и, не дожидаясь, когда моя дорогая гостья обернется, бросился к крыльцу. Разом перемахнул через все ступеньки, толкнул первую дверь, вторую и сжал Таню в объятиях.
– Задушишь! – смеясь, взмолилась она.
– Как я рад, как я рад, ты не представляешь, – приговаривал я, осыпая поцелуями родное лицо.
– Хватит, хватит, – твердила она, но я никак не мог оторваться от дарованного мне чуда. Это было все мое – и щеки, и глаза, и лоб, и подбородок, и волосы, и кончик носа с едва заметной расщелинкой. Она принесла с собой с дороги и сейчас источала чистые дурманящие запахи встречного ветра, доброго украинского солнца, душистых полевых трав. Я задыхался от радости. И все же я не мог не заметить, что открытое улыбающееся лицо Тани встречало мои поцелуи с чуть замедленной, запоздалой реакцией.
Удивленный, я даже спросил:
– Что с тобой?
– Ничего, все в порядке, – заверила она.
– Ну, рассказывай! – перевел я дыхание.
– Что?
– Почему не отвечала? Что случилось? Если бы ты знала, чего я только не передумал! Неужели так трудно было написать? Хотя бы несколько строк?
– Я же написала…
– Когда? Два дня назад? А до этого, до этого почему молчала?.. Послушай, ты получала мои записки?
– Получала.
– А почему не отвечала? – допытывался я.
– Я скажу тебе, только потом… Дай лучше закурить!
– Сейчас. У меня где-то были припрятаны две «казбечины». Я их стрельнул у нашего «смерша». На случай твоего приезда.
Я полез в тумбочку и в уголке на верхней полке среди пузырьков нащупал две папиросы.
– Вот… А эту оставлю тебе на потом.
– Давно не курила папиросы, – сказала Таня, прикурив от бумажной спички, сгоревшей до конца в считанные мгновения. – Ты тоже кури!.. Не мелочитесь, товарищ Литвин!
Мне не нравилось, когда, иронизируя, она называла меня по фамилии. Я тут же начинал ломать голову, что за этим скрывается. То ли недовольство мною, то ли еще что-то? Я всегда настораживался. Насторожился и сейчас.
Допытываться же дальше, почему она не отвечала на мои записки, я не стал. Придет время – скажет сама. Если захочет, конечно…
Главным было то, что она приехала. И что все мои опасения и страхи остались позади. Правда, не надолго – до ее отъезда. Но там я уже что-нибудь придумаю. Во всяком случае, одну не отпущу.
– Точка, – сказал я. – Больше ни одного упрека за то, что не писала, ты от меня не услышишь. Бомбежка, переезды, работа за троих? Так?..
Таня взглянула на меня и улыбнулась: на ее левой щеке знакомо заиграла не то ямочка, не то складка. Ах, как хорошо она улыбалась! Чего стоили одни ее зубы – белые-белые. Так и напрашивались сравнения: как снег, как сахар, как фарфор. Но они были прелестны и без сравнений. Забавно. Два передних нижних зуба у нее слегка заходили один за другой. Они теснили друг друга и выросли криво. Но эта бросающаяся каждому в глаза неровность не портила улыбку. Наоборот, придавала ей особое очарование. И я, чудак, почти каждую встречу говорил Тане об этом. Правда, на этот раз промолчал. Но любоваться продолжал…
Таня придвинула ко мне стеклянную банку, в которую мы, сидя напротив друг друга, стряхивали пепел.
– Лучше расскажи, как добиралась… Я здорово перенервничал. На днях бандеровцы повесили одного нашего солдата. Всю войну прошел – и такой конец.
– Да, я слышала об этом. Но я, как видишь, дошла благополучно!
– Дошла пешком? – ужаснулся я. – Одна?
– Одна. А что? За всю дорогу я не встретила ни одной живой души. Если не считать двух зайчишек…
Я тут же рассказал ей о своей встрече с подозрительными солдатами, которые, судя по их странному поведению, были переодетыми бандеровцами.
– А тебе не кажется, что у страха глаза велики? – спросила она, погасив папиросу. – Я имею в виду не тебя, а вообще… – поправилась она, увидев, как изменилось у меня лицо. Я и в самом деле принял ее слова на свой счет.
– К твоему сведению, – заявил я, – вначале у меня и в мыслях не было, что это бандеровцы. Я понял, что дело тут нечисто, только после разговора с замполитом. А тогда никакого страха не испытывал…
– Я же сказала, что имею в виду не тебя, дружочек, а всех нас, – повторила она. – Нет, правда, я прошла от Уланок до Моричева пешком, и вот… – развела она руками.
– Если бы я знал! – вырвалось у меня.
Взгляд Тани потеплел.
Я взял ее руку и прижался к ней щекой. Потом опустил голову Тане на колени.
– Осторожно, юбку прожжешь, – со смешком сказала она.
Я отвел руку с дымящей папиросой в сторону, но голову не убрал.
Она легонько поиграла моей шевелюрой. Я стал целовать ее колени.
– Хватит, хватит, – говорила она, прикрывая ноги руками.
Я сразу обессилел.
– Ну что ты со мной делаешь? – пожаловался я.
– Я ведь тоже не каменная, дурачок, – ответила она.
– Кому ты это говоришь?
– Тебе. А может быть, и себе, – несколько загадочно досказала она.
– Все, берем себя в руки, – сказал я, отодвигаясь. – На улице день, будь он неладен, солнце, тьма народу. И каждую минуту могут войти… Есть хочешь?
– Хочу, – просто ответила она. – Честное слово, хочу!
– Я быстро! – я рванулся к выходу.
– Только что-нибудь одно, первое или второе!
– На первое у нас щи, на второе гуляш, – сообщил я, задержавшись у двери.
– Гуляш, – выбрала она и, смеясь, добавила: – И щи тоже…
– Да, чем бы тебя занять? – вдруг спохватился я.
– У тебя нечего почитать?
– Откуда?.. Хотя у хозяев я видел какие-то книги. Даже, кажется, на русском языке… Сейчас попрошу, – я двинулся на хозяйскую половину. – Кстати, идем, я заодно познакомлю тебя с ними.
Таня удивленно посмотрела на меня. Я терпеливо ждал.
– Забавно, – пожала она плечами, отвечая на какие-то свои мысли. – Ладно, пошли!
Я громко постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, по-свойски приоткрыл ее:
– Можно?
В комнате были хозяйка и Ганна. Ползая по полу, они что-то кроили из грязно-зеленой немецкой шинели.
Увидев меня, а за моей спиной Таню, обе сразу вскочили.
– Заходьте, пане ликар! – пригласила хозяйка.
Ганна, мгновенно зардевшись, бросилась поднимать нарезанные лоскуты.
– Познакомьтесь, – сказал я, взяв Таню под руку. – Это моя жена.
Таня снова удивленно взглянула на меня, но ничего не сказала. Впрочем, я не заметил на ее лице ни одобрения, ни осуждения. Только удивление. И то на одно мгновение. Честно говоря, я ожидал более определенной реакции. Ведь я никогда еще не называл ее своей женой. Будь на то моя воля, я бы узаконил наши отношения в первый же день. Но однажды, когда я осторожно намекнул Тане на это, она посмотрела на меня как на ненормального: фронтовая жизнь давно отучила ее, а теперь и меня строить планы на будущее.
И все же какое-то странное было это удивление, не согретое обычным теплом…
Между тем хозяйка суетилась, придвигала к нам стулья, приглашая сесть, что-то попутно прибирала, одергивала, оглаживала, поднимала.
Как всегда, мне было не до Ганны, и я не заметил, когда она исчезла. Только-только была здесь, и вдруг не стало.
Я подошел к высокому комоду, уставленному всевозможными безделушками. Была среди них и нарядная фарфоровая куколка, глядевшая на нас своими пустыми голубыми глазами. Тут же, только на самом краю, возвышалась небольшая стопка книг.
– Можно посмотреть? – спросил я.
– Та глядить, – разрешила хозяйка. – Будьте ласкови, пане ликар и пани ликарка!
Но и на «пани ликарка» Таня среагировала до обидного короткой уклончивой улыбкой.
Я брал книгу за книгой и, быстро взглянув на название, передавал Тане. Их было всего пять. Довольно потрепанный «Кобзарь». (Ну здесь Шевченко, по-видимому, читают и стар, и млад)… «Жития святых», изданные во Львове еще до его первого освобождения. (Ого, святая Магдалина! Надо бы почитать!)… Пушкин в академическом издании, том первый. (Любопытно, какими судьбами его занесло в далекое западноукраинское село?) Шеллер-Михайлов «Лес рубят – щепки летят». (А она как попала сюда?) И наконец нечто, прямо сказать, жалкое и общипанное, без начала и конца, об Иване Грозном. (Ну, эту если кто и зачитал до дыр, только не мои хозяева. Что им русские цари?)…
– Я возьму их, полистаю. Можно? – спросила Таня хозяйку.
– Та визмить на здоровячко!.. У нас була ще одна… Ганна! – позвала та.
Ганна не отзывалась. В обеих половинах хаты стояла мертвая тишина, нарушаемая лишь жужжанием залетевшего в открытое окно шмеля.
– Ганка! – уже сердито повторила хозяйка.
Но и на этот раз ответом было упрямое молчание.
– От холэра ясна! – выругалась хозяйка и этим ограничилась.
– Мне хватит. Спасибо, – сказала Таня.
– Ты пока листаешь, я слетаю на кухню. Но не очень углубляйся, – шутливо предупредил я ее, пропуская на нашу половину. – Повышать свой общеобразовательный уровень будем в другое время!
Я знал, что говорил: за чтением она могла забыть обо всем на свете.
– Другое время, дружочек, это – сейчас, – улыбнувшись, ответила Таня. Интонация была ласково-поучающая. Таня и раньше позволяла себе разговаривать со мной как старшая с младшим, и я, в общем-то, привык к этому. В конечном счете, она была умнее, образованнее и старше меня. И все окупалось нашей любовью, нашим общим знаменателем.
– Тогда шпарь! – весело заявил я и шагнул к двери. – Вернусь, проверю, сколько прочла.
– Хорошо, дружочек, – сказала она, располагаясь с книгами на кровати – самом удобном и уютном месте в комнате.
– Я сейчас! – бросил я и выскочил из хаты…
