Текст книги "Три повести о любви"
Автор книги: Яков Липкович
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)
Девушка первая смущенно поздоровалась с ними и как-то бочком прошла мимо.
«Смешная какая-то», – проводив ее взглядом, сказала Светлана.
Все знающий Валька тут же проинформировал:
«Был такой декабрист… – и он назвал одну из известнейших русских дворянских фамилий. – Это его правнучка!»
«Да ну? – удивился Ипатов. – Никогда не подумаешь!»
Он посмотрел вслед девушке. Она по-прежнему шла своей нечеткой, неуверенной походкой.
«Знаете, в ее лице действительно что-то есть», – произнес Ипатов.
«Хочешь забавную игру? – вдруг предложил Валька. – Бери любого встречного. Вообрази себе, что он внук Пушкина или Толстого, праправнук Ломоносова, ну, любого, кого хочешь, и его лицо покажется значительным, и даже сходство увидишь… Я много раз пробовал…»
«Мальчики, давайте попробуем!» – загорелась Светлана.
От моста им навстречу бодрыми шажками шел приземистый квадратный мужчина в распахнутом полушубке. Та сотня метров, которая еще разделяла их, не позволяла им подробно разглядеть его лицо. Даже неясно было, брюнет он или шатен.
«Называйте великого человека!» – сказал Валька.
«Кого?» – растерялся Ипатов.
«Любого!.. Быстро!»
«Гоголь!» – предложила Светлана.
«Прекрасно, – произнес Валька. – Вон идет правнук Гоголя!»
«Но ведь у Гоголя не было ни жены, ни детей?» – вдруг вспомнил Ипатов.
«Это не имеет значения. У него могли быть любовница и дети. Грехи молодости, – мгновенно отреагировал Валька. – Смотрите внимательно!»
Мужчина в распахнутом полушубке приближался. Уже издали они увидели, что у него по-гоголевски широкое, угловатое лицо. Главное сходство, естественно, должен был выявить нос. Единственный, неповторимый гоголевский нос. Но установить это можно было только вблизи, когда расстояние сократится до нескольких метров. Наконец незнакомец поравнялся с ними. Нос у него своим острым концом смотрел в землю и знакомо нависал над верхней губой. Конечно, сходство было во многом стертым, неполным, но для четвертого поколения Гоголей достаточным…
Увидев себя под прицелом трех пар усердно изучающих глаз, человек смутился и застегнул полушубок.
«Мальчики, он на самом деле очень похож», – заявила Светлана.
«И лицо какое благородное, а?» – насмешливо подхватил Валька.
«Да, Гоголи есть Гоголи, – поддержал его Ипатов. – Чувствуется порода!»
«Мальчики, следующий!» – объявила Светлана: похоже, она начала входить во вкус.
«Кто?» – спросил Ипатов.
«Вон… у фонарного столба», – ответила Светлана.
Человек стоял, прикуривал от зажигалки, и лица его не было видно.
«Опять Гоголя?» – осведомился Ипатов.
«А почему бы и нет? – Светлана метнула на Вальку плутоватый взгляд. – Опыт продолжается…»
«Это тоже правнук Гоголя», – бегло взглянув на прикуривавшего мужчину, сообщил Валька.
«А я не уверена!»
«Тем не менее…»
«Ведь не могут же все ленинградцы быть похожими на Гоголя? Хотя бы через одного или через двоих?» – заметила она шутливым тоном.
«Валька, не забывай, что мы все-таки страна курносых!» – подал голос Ипатов.
«Вот именно!» – поддакнула Светлана.
«А я не забываю, – ответил Валька. – Но вы же сами выбрали Гоголя? Могли взять Пушкина, Лермонтова, Толстого, кого угодно. Кутузова, Барклая-де-Толли. Да и Гоголь это не только нос. Вспомните портреты Николая Васильевича…»
«Вспомнили, – оборвала Светлана Вальку. – Внимание!»
Теперь неизвестный и они шагали навстречу друг другу по пешеходной дорожке моста. Это был молодой мужчина с тонкими пижонскими усиками на худощавом испитом лице. Через каждые две-три затяжки он сплевывал в Неву…
Светлана зацепила Вальку насмешливым взглядом. Что ж, она права. Судя по первому впечатлению, Гоголем здесь и не пахло. Так же, как и другими великими сынами отчизны, если, отчаявшись, перейти на них. Даже на расстоянии по одной его расхлябанной, самовлюбленной походке видно, что он за тип.
«Валька, может, оставим Гоголя в покое?» – спросил Ипатов.
«Зачем? – отозвался тот. – Он за своих потомков не отвечает!»
«Зато мы отвечаем! – И, понизив голос, Ипатов договорил: – Неужели не видишь? Явная осечка!»
«А вы поглядите внимательнее!»
И впрямь, когда с усиками подошел ближе, в его совершенно заурядной, пошловатой физиономии неожиданно проглянуло, проклюнулось сходство с великим писателем… широкий разлет бровей… полноватые губы… задумчивый мягкий взгляд… Даже пижонские усы (не такие уж и тонкие, как показалось вначале) были, на удивление, к месту.
«Пардон!» – зачем-то извинился перед ними, проходя мимо, новый «правнук» Гоголя.
«Ну что?» – поинтересовался Валька.
«Все люди – братья, – ответил Ипатов. – Беспроигрышная лотерея».
«Я бы не сказал, – возразил Валька. – Бывают и исключения. Я, например, абсолютно не похож!»
«Нет, немножко похож», – неожиданно углядела в нем сходство с автором «Мертвых душ» Светлана.
«Валька, правда, что-то есть, – подтвердил Ипатов. – Какая-то меланхолия…»
«Вот ты действительно похож!» – огрызнулся Валька.
Светлана бросила на Ипатова быстрый взгляд и, отрицательно покачав головой, заявила:
«Мальчики, не знаю, как вы, но я потомками Гоголя сыта по горло!.. Давайте кого-нибудь другого!»
«Пожалуйста», – произнес Валька с видом доброго, но изрядно утомленного просьбами клиентов волшебника.
«Я готов, – сказал Ипатов. – Только кого?»
Оба приятеля выжидательно посмотрели на Светлану, уступая ей, как представительнице прекрасного пола, право выбора.
«Глинка!» – вдруг предложила она.
Ипатов сразу понял, почему ее выбор пал на Глинку. Во-первых, она любила его романсы, а во-вторых, минимум через день проходила мимо памятника великому композитору на Театральной площади.
«Можно и Глинку», – согласился Валька…
Они еще не дошли до Поцелуева моста, а уже потревожили с добрую дюжину великих имен, включая самого Пушкина с его нетипичной для русских улиц внешностью. Эксперимент с предполагаемыми потомками проходил с неизменно высоким эффектом. Даже инвалид войны, кативший свое укороченное изуродованное тело, притороченное к тележке, вдруг посмотрел на них пронизывающим, сверлящим взглядом Льва Николаевича Толстого.
Именно с этой встречи им расхотелось играть дальше в придумывание потомков. Инвалид был примерно одного возраста с Ипатовым, возможно даже немного моложе. Обреченный до конца дней влачить безрадостное, горемычное, безногое существование, он, по-видимому, до ненависти завидовал тем своим сверстникам, которые передвигались на собственных ногах, разгуливали по улицам под руку с молодыми красивыми женщинами, любили их и, возможно, сами были любимы, пользовались всеми, без исключения, благами жизни. Особенно остро, надо думать, он ощущал свою инвалидность сейчас, когда еще свежи были впечатления от другой жизни и слишком мало прошло времени, чтобы привыкнуть к непоправимой беде. Ипатову стало нестерпимо жалко парня. Он не выдержал и обернулся. Инвалид находился все еще на том месте, где они встретились. Стоя или сидя, что в конечном счете для него было одно и то же, он смотрел им вслед набрякшими обидой и завистью глазами. Ипатов быстро отвернулся и тотчас же почти физически ощутил спиной недобрый, тяжелый взгляд. К Вальке и Светлане парень, похоже, не имел претензий. Очевидно, всех фронтовиков, кого не покалечила, не изуродовала война, он считал пролазами. И ведь не подойдешь, не скажешь, что он, Ипатов, воевал честно, не ловчил, не держался подальше от переднего края, был дважды тяжело ранен и там, в госпитале, едва не отдал богу душу. Он так же, как этот бедолага, мог остаться без ног и раскатывать сейчас, отталкиваясь руками, в тележке по городу. Но судьба пощадила его. Однако сам он никогда, ни при каких обстоятельствах не шел против своей солдатской совести. И не вина его и не заслуга, что ему так повезло. Прости, солдат!..
За мыслями об инвалиде Ипатов не заметил, как они вышли к Театральной площади. Он даже забыл посмотреть на бабушкино окно, что делал всегда, проходя мимо. Вспомнил о нем, лишь когда его уже невозможно было разглядеть…
Когда переходили широкую в этом месте улицу Декабристов (как раз напротив бокового фасада Театра оперы и балета имени Кирова) с ее многорядным автомобильно-трамвайно-автобусным движением, Ипатова и Светлану здорово озадачило поведение Вальки. С того момента, как они ступили на мостовую, он вел себя очень нервозно. Все время вертел головой, открыто следил за тем, чтобы, не дай бог, кто-нибудь из шагавших рядом, включая Ипатова и Светлану, не угодил под машину или трамвай. Его забота и беспокойство распространялись на всех семь-восемь человек, одновременно переходивших дорогу. Где-то на середине улицы он не выдержал и воскликнул, рванувшись к одному из пешеходов:
«Вот, черт, идет и не смотрит куда!»
А потом дело и вовсе дошло почти до анекдота. Впереди их, мечтательно склонив голову набок, плыла молоденькая дамочка в котиковом (или кроличьем, «под котик») манто. По сторонам она не смотрела, очевидно полностью полагаясь на бдительность соседей. Сигнал тревоги поступил в Валькину подкорку раньше, чем возникла непосредственная опасность в виде быстро приближавшегося такси. Он схватил дамочку за рукав манто.
Она обернулась и закричала:
«Что вам от меня надо? Отвяжитесь!»
«Осторожнее, можете попасть под машину!» – предупредил ее Валька.
Дамочка пожала плечами:
«Странный способ заводить знакомство!»
«Он такой!» – смеясь, заметила Светлана.
«Да, я такой! – подтвердил Валька. – Влюбчивый до ужасти!»
Поняв, что ее разыгрывают, дамочка пулей перелетела через оставшиеся метры мостовой.
«Валька, ты чего дергался? – спросил Ипатов, когда они поднялись на тротуар у театра. – Все спокойно переходили улицу, один ты…»
«Не думала, что ты такой псих», – сказала Вальке Светлана.
«Да, я псих, – согласился тот. – Когда перехожу улицу, я всегда боюсь, что кто-нибудь рядом зазевается и попадет под машину… Смешно?»
«Не очень», – смутилась Светлана.
«Валька, а о себе, о своей безопасности ты в этот момент не думаешь?» – поинтересовался Ипатов.
«Нет, – ответил Валька. – Я же смотрю по сторонам. Вижу все машины».
«Послушай, тебе надо сходить к психиатру», – сказал Ипатов.
«Я уже ходил. Он сказал, что впервые встречается с таким случаем. В медицинской литературе ничего об этом нет…»
«Я понимаю, если бы беспокоился о детях, когда они переходят, о стариках? Остальные могут и сами о себе позаботиться…»
«Да, конечно, – согласился Валька. – Надо взять себя в руки».
«В конце концов, – рассудительно заметил Ипатов, – у каждого своя голова на плечах».
«Хорошо, старик. Обещаю тебе поработать над собой».
«Только Косте обещаешь, а мне?» – спросила Светлана.
«Тебе?» – смутился Валька.
«Да, мне».
«Если в этом есть необходимость, пожалуйста!» – сказал Валька.
Светлана промолчала. И тут Ипатов почувствовал, что этот, казалось бы, такой пустячный, легковесный разговор между Светланой и Валькой полон какого-то особого, пока что неуловимого смысла. Неужели у них все еще есть общие тайны, оберегаемые от него? А почему бы им и не быть?..
Тетя Дуся жила в самом начале улицы Союза Печатников, в угловом доме, на первом этаже. Оба ее окна, затянутые чистой марлей, выходили прямо на улицу. Вон они – белые, как бельма…
«Мальчики, подождите меня здесь! Я быстро!» – сказала Светлана, когда они вышли к знакомому обшарпанному подъезду.
«А нам нельзя зайти? – спросил Ипатов. – Чтобы оценить?»
«Нельзя».
«Почему?» – удивился он.
Светлана посмотрела по сторонам и, увидев, что чужих поблизости нет, негромко сказала:
«Неужели ты не понимаешь? Чтобы не платить налоги, она шьет тайком и только очень близким знакомым. В прошлом году на нее кто-то донес, и ей пришлось уплатить триста рублей штрафа».
«Скажи ей, что мы с Валькой не побежим доносить, что мы свои…»
«Нет, она всех боится!»
«Ну что, подождем? – спросил Ипатов Вальку. – Померзнем во имя великих целей?» «Подождем. Померзнем».
«Я быстро!» – Светлана взбежала по ступенькам в подъезд и, помахав рукой, скрылась в темноте…
«Что, так и будем стоять? – спросил Ипатов приятеля. – Давай лучше походим?»
Они двинулись по улице Союза Печатников.
«Костя, только честно скажи, – вдруг спросил Валька. – Я правда был похож на ненормального?»
«Ты что? – пошел на попятный Ипатов. – Обыкновенный бзик. Нет человека, у которого не было бы какого-либо бзика. Именно бзики делают людей непохожими друг на друга…»
«И у тебя есть?»
«Сколько угодно!.. Например, когда я вижу у кого-нибудь на пальто или костюме, пусть это будет даже незнакомый человек, приставшую нитку, я стараюсь незаметно ее снять. На улице, конечно, не снимешь, а в трамвае или автобусе запросто. Или вот еще бзик. Когда выхожу из автобуса или трамвая, тихонько опускаю в чужой карман использованные билеты…»
«Каждый раз так делаешь?» – удивленно спросил Валька.
«Нет, каждый раз не получается. Но – часто».
«Н-да…»
«И это еще далеко не все бзики», – сказал Ипатов.
Так, за разговорами о бзиках, которых у обоих оказалось предостаточно, они не заметили, как пролетели целых сорок пять минут. Светлане пришлось даже их окликнуть:
«Мальчики, я уже!»
Она стояла у подъезда с пакетом в руке – довольная, улыбающаяся, с нежным румянцем на щеках.
Ипатов и Валька заторопились к ней, но разговор свой о бзиках не прервали.
«О чем спор?» – спросила Светлана, беря их под руки.
«О человеческой доброте, которая часто рядится в странные одежки», – ответил Ипатов.
«На, держи, – отдала ему свой пакет Светлана. – Я тоже люблю рядиться в странные одежки… Мальчики, если бы вы знали, какое у меня чудесное настроение!»
«Новое платье нравится?» – сообразил Ипатов.
«Угу, – подтвердила она. – Придем, я надену, покажу вам!»
«Я боюсь за свое сердце», – промолвил Валька.
«Да? А Костя не боится», – мягко задиралась Светлана.
«У меня особое сердце, – отозвался Ипатов. – Пылевлагонепроницаемое, с противоударным устройством!»
«Вот какое у него сердце!» – не унималась Светлана.
«Ну, у меня попроще, – сказал Валька. – Компонент для ливерной колбасы!»
«Фу!» – поморщилась Светлана.
Они вышли к Никольскому рынку, свернули на Садовую.
«Осторожней! Помнешь!» – предупредила Светлана Ипатова, небрежно, несмотря на уличную толчею, размахивающего пакетом.
«Пардон, синьорита!» – сказал он и поднял пакет перед собой. Так и понес его на короткой бечевке, под удивленные взгляды прохожих.
«Не надо… опусти…» – застеснялась людей Светлана.
«Только до угла донесу!» – не уступал Ипатов.
«Я уйду», – вдруг рассердилась она, убирая руку.
Ипатов струсил, опустил пакет. Потом попросил приятеля:
«Валька, держи, у тебя лучше получится!»
«Тебе оказано доверие, и неси», – ответил тот.
«Да, неси, – сменив тон, подтвердила Светлана и снова взяла Ипатова под руку. – Только без фокусов!»
«Можно и без фокусов, – поскучневшим голосом сказал Ипатов. И тут его взгляд упал на свежевыкрашенное трехэтажное здание отделения милиции. Он вспомнил, что обещал Зинаиде Прокофьевне сегодня зайти туда, предложить свои услуги для скорейшей поимки воров. – Я забыл, мне надо в тот домик!»
«Ты чего, старик, там не видал?» – удивился Валька.
Светлана, видно, была в курсе вчерашнего разговора Ипатова с Зинаидой Прокофьевной и потому с ходу поддержала эту идею.
«Мальчики, пошли все вместе? – И бросила все еще недоумевающему Вальке: – Мы потом тебе все расскажем!»
«Пошли», – без особого энтузиазма согласился Ипатов; оба, и Валька, и Светлана, могли помешать откровенному разговору бывших фронтовиков: его и лейтенанта милиции в черном полушубке.
Они перешли Садовую. Впереди два милиционера вели пьяного. Тот упирался. Однако с каждым шагом медленно, но верно сокращалось расстояние от него до милиции.
У самых дверей он обернулся и, увидев Светлану и ее спутников, крикнул:
«Прощай, Любань, родимый город, прощайте, все мои друзья… прощай, родная сторона!»
Его втолкнули в подъезд, и он в считанные секунды был доставлен к месту назначения – в крепко прокуренную комнату с деревянным барьером, за которым стояла скамейка для нарушителей общественного порядка.
Ипатов повел Светлану и Вальку знакомой лестницей на второй этаж.
Светлане все было в диковинку. Она смотрела с интересом по сторонам, постигая, как ей казалось, жизнь милиции изнутри.
«Подождите меня здесь, я сейчас!» – сказал Ипатов, останавливаясь перед дверью, из-за которой доносился чей-то монотонно-глуховатый голос. Ипатов еще не оставлял надежды поговорить со следователем наедине.
Он негромко постучал.
«Костя, а нам почему нельзя?» – удивленно спросила Светлана.
«Просто я думал… – смутился он. – Как хотите…»
«Мы хотим!» – сказала она. «Ну, пошли…»
Он постучал погромче.
«Войдите!» – услышали они.
Они вошли. Лейтенанта, который тогда допрашивал Ипатова, в комнате не было. За вторым столом сидел незнакомый старший лейтенант милиции и разговаривал по телефону. Он молча кивнул белобрысой головой на стулья, стоявшие напротив у стены.
Вся тройка села в том же порядке, как шла: Светлана – в середке, Ипатов и Валька – по краям.
Старший лейтенант продолжал кому-то втолковывать:
«Я повторяю: на мокрое дело он не пойдет… Еще раз повторяю, не пойдет… Опять – двадцать пять!.. Ну, не знаю… не знаю… Может быть, и гастролер!.. Давай, давай!.. Будь здоров! – Он положил трубку и сказал: – Слушаю вас!»
«Мы к лейтенанту, – Ипатов показал на пустующий стол, – ну, в черном полушубке… Он здесь?»
«Ушел по делу… А зачем он вам?»
«Мы пришли по поводу квартирной кражи на Большой Подьяческой…» – и он назвал дом и квартиру.
«А, адмиральский музей!» – ухмыльнулся милиционер.
«Почему музей… и почему адмиральский?» – спросил Ипатов, с одной стороны удивляясь затаенному злорадству, с каким были сказаны эти слова, а с другой – милицейской интуиции: в момент кражи отец Светланы был еще капитаном первого ранга. Ипатов почувствовал, что Светлана также отметила это и смутилась. Кроме того, ее, очевидно, задело словечко «музей».
«Это так… – ответил старший лейтенант, – мы между собой называем… Так, собственно, кто вы и с чем явились?»
«Это дочь хозяина квартиры, – кивком головы Ипатов показал на Светлану: щеки ее были все в красных пятнах. – А мы ее однокурсники по Университету. Я хотел предложить товарищу следователю свои услуги. Дело в том, что я видел одного из воров…»
«Видел? Когда?»
«Во время кражи…»
«Ипатов?» – вдруг вспомнил старший лейтенант.
«Да… Откуда вы знаете?» – удивился тот.
«Сегодня вашего следователя нет и до конца дня не будет. Приходите завтра!»
«В какое время?»
«Лучше с утра».
«Ясно, – сказал Ипатов и обратился к своим спутникам: – Пошли!.. До завтра, старшой!»
«До завтра!» – ответил старший лейтенант равнодушно.
Они вышли из милиции и отправились на Большую Подьяческую. По дороге они все рассказали Вальке, и тот прямо-таки загорелся сопровождать Ипатова по злачным местам, чтобы подстраховать, на всякий пожарный случай…
Еще издалека Ипатов заметил маячившую у знакомого подъезда фигуру в модном синем полупальто в крупную клетку и пушистой меховой шапке. И почему-то тотчас же решил, что незнакомый парень ошивается здесь неспроста, наверно поджидает Светлану.
Так оно и было.
Светлана же по своей близорукости узнала парня не сразу, только когда почти вплотную подошли к нему.
«Игорь, ты?» – сердито удивилась она.
«Я, – ответил он, осторожно улыбаясь. – Зинаида Прокофьевна и Алексей Степанович сказали, что ты вот-вот должна прийти. Я решил подождать внизу».
«Знакомьтесь!» – сказала она.
«Игорь!» – глаза у знакомого Светланы были какие-то жалкие – растерянные и огорченные – и одновременно моргали.
«Костя!»
«Валентин!»
«Ну, пойдемте ко мне!» – как-то скучно пригласила она и первой не спеша поднялась по ступенькам подъезда…
Два врача – палатный и заведующий общим отделением – вчера, один утром, другой днем, кажется даже независимо друг от друга, заявили Ипатову, что если и дальше так пойдет, то недельки через две его выпишут. Правда, выписка эта еще не окончательная. Сперва, как водится, его направят на реабилитацию в санаторий, и только оттуда домой, где тоже какое-то время придется посидеть на больничном. Ипатов быстро прикинул: на завершающем этапе лечения, совпадающем в днях со встречей, он будет волен распоряжаться собой и своим временем. И никакой врач не сможет помешать ему побывать на сборе бывших однокурсников.
Конечно, пить он там не будет. С утра подзарядится необходимыми таблетками, чтобы во всеоружии встретить нежеланные эмоции. Посидит часок-другой и незаметно, по-английски, слиняет. Честно говоря, он многое бы дал, чтобы какие-нибудь служебные обстоятельства помешали Светлане приехать. Ничего, кроме абсолютного разочарования для обоих, он не ждет от этого весьма позднего их свидания. Вот если бы только поглядеть на нее, но так, чтобы она его не видела. Себя он решительно не склонен демонстрировать. Зачем? Чтобы показать ей, во что он превратился на склоне лет? Но и ее тоже, ясное дело, не пощадило неумолимое время. Даже если ей, благодаря усилиям и ухищрениям лучших массажистов, косметологов, специалистов по лечебной гимнастике, и удалось сохранить привлекательность, сберечь кое-какие следы былой красоты, все равно возраст даст себя знать. Ипатов тоскливо подумал о том, что это будет уже не та Светлана, милая, очаровательная, юная девушка, которую он когда-то знал и любил, а какая-то другая, пожилая, возможно сильно молодящаяся женщина, чье появление лишь собьет, расслоит, дезориентирует память. Не лучше ли все оставить как было?
И вообще он ничего хорошего не ждал от этого сбора. В позапрошлом году была уже одна подобная встреча. Правда, не с университетскими, а со школьными друзьями. Отвыкшие друг от друга, отдаленные от общего прошлого сорока двумя годами трудной и суетной жизни, они встретились, в основном отдавая долг укоренившейся традиции. Они заставляли себя улыбаться, целоваться, смеяться, делать вид, что ох как им весело и интересно. Впрочем, к концу вечера и в самом деле в душе что-то тронулось. И уже почти до самого конца встречи они видели и чувствовали себя мальчишками и девчонками – страшно озорными, смешными, нелепыми.
Да, почти до самого конца. А там вдруг появился Коля Саввин, которого никто не звал, потому что в войну (вернее, последние ее два года – после плена) он служил во власовской армии и был даже награжден, по слухам, Железным крестом. Потом он, правда, отсидел большой срок, работал на какой-то вредной шахте и только десять лет назад вернулся к старухе матери в Ленинград. С ним никто не поддерживал отношений, кроме бывшей классной воспитательницы, которая считала, что Колька испил свою горькую чашу до дна. Среди встречавшихся была и Зина Аренштейн, почти всю семью которой – шестнадцать человек – родителей, братьев, сестер, племянников – гитлеровцы расстреляли в противотанковом рву под Краснодаром. При виде Кольки с ней сделалась истерика. Она кричала: «Или я, или он! Пусть он и меня убьет, сволочь!» Колька попросил налить ему стакан водки, молча выпил, не закусывая, и ушел…
В школе Колька Саввин сидел с Зиной за одной партой и всегда сдувал у нее по русскому языку и математике…
Когда Ипатов поделился своими мыслями о встречах через полжизни с Александром Семеновичем, тот бросил странную фразу:
– Не увидит меня око видевшего меня…
– Откуда это?
– Из Книги Иова.
– Моего прадеда звали Иов, – вдруг заметил Алеша. – Дед был Тимофей Иович…
– Теперь у русских днем с огнем Ивана не сыщешь, – подал голос Станислав Иванович. – Евреи вон не брезгуют. Своих еврейчат то Данилой, то Гаврилой называют. Скоро и до Иванов доберутся…
– Кстати, Станислав Иванович, все эти три имени – еврейские по происхождению, – сказал Александр Семенович. – Так что еще неизвестно, кто у кого берет.
– Ясно, – со значением произнес Станислав Иванович.
– Что ясно? – встрепенулся Александр Семенович.
– Ясно, – повторил бывший швейцар…
– Ну что тебе, батя, ясно? Ну что? – переметнулся на край постели Алеша.
– Ну что вы привязались к человеку? – иронически вступился за Станислава Ивановича Ипатов. – У человека в голове прояснилось, а вы ему слова сказать не даете… Говорите, Станислав Иванович!
Тот натянул одеяло под самый подбородок.
– Помру скоро, – как бы в пустоту сказал он.
– С чего это вы решили? – сразу переменил тон Ипатов.
– Мамаша-покойница приснилась.
– Ну и что?
– Будто пришла она из Фрунзенского универмага. В руках у нее скороходовская коробка. Говорит мне: я тебе, Стасик, новую обувку купила. А я ей отвечаю: зачем мне обувь, у меня вон сколько ее – носить не переносить? А она мне: а ты посмотри, сынок, может, приглянется. Посмотрел, а там лапти деревенские. Вон оно как. В дорогу зовет…
– Выпишут скоро! – бодрым голосом сказал Алеша.
– Отходил я свое, парень!
– Еще походишь, еще людям нервы попортишь!
– Ну тебя!..
– Такие, как ты, батя, по заказу не умирают. Ох и живучий народец! По тестю сужу.
– Вон какие ноги холодные, – сказал старик, откидывая одеяло.
Алеша потрогал сперва одну ногу, потом вторую.
– А и вправду холодные. Как из холодильника… Врача позвать?
– Ноги укрой, – попросил Станислав Иванович.
Алеша укрыл ему ноги, произнес все тем же лениво-сочувственным голосом:
– Ничего, батя, все там будем!
– Алеша, живо врача! – сказал Ипатов, который испугался нарастающей бледности лица Станислава Ивановича.
– Лечу! – на ходу надевая халат, выскочил из палаты Алеша.
– Сигнализация! – подсказал Александр Семенович.
– Позабыл, черт побери! – Ипатов нажал на кнопку палатной сигнализации.
Через две-три минуты пришел врач. Пощупал пульс, послушал сердце. Велел сделать Станиславу Ивановичу какой-то укол. Вскоре щеки у старика порозовели, и он задышал ровно, глубоко и спокойно. И уснул.
– Доктор, мы перепугались, подумали, что он… – признался Ипатов.
– Не беспокойтесь, – ответил тот. – Он еще нас с вами переживет!
– А я что говорил? – подал голос Алеша. – Он своими холодными ногами еще полсвета обойдет!
– А если дать волю – то и вокруг света! – заметил Александр Семенович.
Врач насторожился:
– Это в каком смысле?
– В каком хотите.
– Н-да, – и, покачав головой, врач дошел до двери. Остановился: – Ну что, Алеша, будем готовиться к выписке?
– Не знаю, как вы, – ответил тот. – А мне чего готовиться? Закрыл рот – и пошел!
– Вот скоро ты, Алеша, и на свободе, – позавидовал Ипатов.
– Алеша, запиши мой адрес и телефон, – сказал Александр Семенович. – Будет время, звони и приходи!
– И мой тоже запиши! – подхватил Ипатов.
Алеша взял температурный листок и на обратной стороне неуверенным детским почерком записал оба адреса и телефона.
Потом встал, потянулся обеими руками и подошел к Ипатову.
– Померьте мои тапочки!
У Ипатова тапочки были малы и все время спадали с ног. Увы, и Алешины шлепанцы вмещали лишь пол-ипатовской стопы.
– Ну, ничего. Тапочки – за мной! – пообещал Алеша.
Ипатов до глубины души был тронут этой заботой. Алеша вышел из палаты и отсутствовал с добрых полчаса. Вернулся он, уже держа в руках тапочки огромного, сорок пятого или сорок шестого, размера.
– А эти померьте!
Ипатов примерил.
– В самый раз!.. Алеша, ты где их взял?
– Махнул на свои.
– Как махнул?
– Как? Ты мне, я тебе…
– А подробнее?
– Ну, подробнее… Вижу идет один новенький, а на нем вот эти самые тапочки. Прикинул: вроде бы по ноге вам? А морда у новенького так и светится глупостью. Ну, думаю, грех не использовать эту даровую солнечную энергию. Говорю ему: друг, откуда у тебя эти тапочки? Старшая сестра дала. А ты знаешь, кто до тебя их носил? Кто, спрашивает? Да покойник один, говорю. Вон метка, знакомая. Он так и сел: правда? Ну да, с какой бы стати я стал тебя обманывать? Что же делать, а, спрашивает? А я ему: ладно, давай махнемся, меня все равно послезавтра выписывают!.. Ну и махнулись!
– Ну и гусь ты, Алеша! – сказал Ипатов.
– Не гусее других, – ответил тот. – Носите, только на ровном месте не спотыкайтесь!
– Постараюсь!
– А то один соблюдал диету, да попал под трамвай… Ну как?
– Хорошо, – ответил Ипатов, пройдясь по палате. – Спасибо, Алеша.
И тот, поощренный похвалой, тут же пообещал:
– Я вам до выписки еще халат сменю!
Незадолго до обеда в палату с шумом, едва не разбудившим Станислава Ивановича, ворвалась Машка.
– Па! Мама завтра вылетает! Телеграмма! – радостно сообщила она.
У Ипатова почему-то вдруг ослабли, стали ватными ноги, вспотели ладони.
– Дай! – он взял телеграмму, и его взгляд сразу же споткнулся о слова, к которым госпожа продюсер прибегала лишь в крайних случаях, когда, к примеру, в ее отсутствие болели дети: «…чрезвычайно обеспокоена состоянием здоровья отца… второй день не нахожу себе места…» А в заключение коротко и деловито сообщала: «Завтра вылетаю первым рейсом. Ирина». Даже опустила в спешке обычный телеграфный поцелуй.
– Это ты написала маме, что я болен? – сердито спросил Ипатов.
– Зачем? – пожала она плечами.
– Значит, Олег… Я же просил… Ну зачем он? Чувствую я себя нормально. На будущей неделе, врачи говорят, может быть, выпишут.
– Да? Правда? – обрадовалась Машка.
– Ну кто его за язык тянул? Только сорвал маму со съемок! Я понимаю, была бы необходимость. Ну а сейчас какой смысл?
– Не знаю, – снова пожала плечиками Машка и вдруг спохватилась: – Маму повидаем!
– Ну разве только маму повидать…
– Мы с Олегом соскучились по ней, – обиделась за маму Машка.
– Ну да, конечно, – пошел на попятную Ипатов…
Наконец его принял декан филологического факультета, тот самый академик, у которого он когда-то по-наглому попросил прикурить. Те несколько минут, пока шла беседа, Ипатова не покидал страх, что академик его узнает и откажет в переводе на отделение журналистики. Но, как ни дрожал у него голос, отвечать и держаться он старался с достоинством.
Коротко расспросив Ипатова о побудительных причинах перехода, академик как-то жалостливо на него посмотрел и в нижнем уголке заявления тонким синим карандашом написал резолюцию: «Перевести с первого января».
«Спасибо, большое спасибо!» – рассыпался в благодарностях Ипатов.
На это академик ответил с загадочной прямолинейностью:
«Дай бог вам всегда оставаться довольным сим выбором!»
Увы, память не сохранила, когда происходил этот разговор: утром ли, накануне знакомства с Игорем, или на следующий день, перед совместным походом в милицию. Скорее всего, на другой день, потому что за время, оставшееся до поездки на дачу к Игорю, Ипатов накатал еще три международных обзора. Он хорошо помнил, что торопился закончить их, особенно последний, в котором не оставлял камня на камне от пресловутого «плана Маршалла». Показать всем, включая Светлану, что и он не лыком шит, была первой из двух причин, почему он так гнал. Вторая, не менее важная причина состояла в том, что он не хотел являться к будущим своим коллегам-журналистам с пустыми руками. Чего другого, а честолюбия ему в то славное времечко было не занимать. Именно тогда он поделился своими грандиозными планами с мамой, а мама рассказала все папе, а папа, которому, несмотря на революционное прошлое, так и не удалось сделать карьеру, неожиданно горячо одобрил намерение сына стать журналистом-международником. Будучи человеком дела, он, ознакомившись с написанным, молча забрал все шесть обзоров (три новых и три старых) и в течение двух вечеров старательно переписал их на хорошей гознаковской бумаге своим ровным, каллиграфическим дореволюционным почерком выпускника классической гимназии…
