Текст книги "Новый мир. Книга 4: Правда (СИ)"

Автор книги: Владимир Забудский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 34 страниц)

По другую сторону от моего «аквариума» находились места для стороны обвинения. Там сидела Анна Миллер и ее молодая помощница, сосредоточенно просматривая какие-то материалы. Подняв на меня взгляд, Миллер холодно ответила:

– Учитывая, что это было девятое аналогичное ходатайство, трибунал его даже не рассматривал.

– Я не удивлен! Публичность похоронила бы это судилище. Состряпать наспех обвинение против козла отпущения и протащить его через трибунал – такие черные делишки делаются только за закрытыми дверьми. А иначе вы работать и не умеете. Не так ли, Миллер? Или за тебя сегодня будет говорить твой хитросделанный босс?!

Миллер порывалась ответить что-то. Но Лоусон, физически находящийся в Канберре, чье холеное лицо отображалось на дисплее у нее за спиной, высокомерно прошелестел своим неприятным мягким голосочком:

– Анна, не опускайся до того, чтобы вступать в бессмысленные склоки с обвиняемым. Скоро он будет там, где ему и место.

Усмехнувшись, я посмотрел на Лоусона и едко заговорил:

– Между прочим, Лоусон, я долго думал, и вспомнил наконец, где я о тебе слышал. Ты ведь тот самый «хирург», сделавший себе карьеру в СБС выбиванием показаний под пытками! Это ведь ты написал методичку СБС по «особым техникам допроса», а?

Заместитель главного «инквизитора» посмотрел на меня. В его глазах был виден оттенок раздражения из-за того, что он вынужден выслушивать оскорбления со стороны какой-то букашки, и не может прихлопнуть ее одним движением, как ему бы хотелось. Но, вместе с тем, в его глазах читалось и удовольствие от осознания своего несомненного превосходства и созерцания жалкого положения того, кто вздумал поднять на него голос. Увидев это выражение лица, я удостоверился – мое предположение попало в точку.

Не сводя с него глаз, я посулил напоследок:

– Ты должен знать, как никто, Лоусон: все мы под «Куполом» ходим. Большой Брат все видит. Ничто не забывается, все остается в твоем файле. А судьба – прихотливая штука. Сегодня ты «на коне», весело зажимаешь кому-то пальцы дверью. А уже завтра – кто знает, не окажутся ли твои пальцы там же. Вон Окифора тоже полагал, что он неприкосновенен. И где этот ублюдок сейчас? Что-то ты, кстати, не особо спешишь его ловить. А, Лоусон? Чувствуешь, небось, родственную душу?

Ни он, ни Миллер ничего не ответили. В этот момент в передней части зала загорелись пять расположенных в ряд дисплеев, на которых отразились лица и верхняя часть туловище пяти судей расширенной коллегии трибунала – троих мужчин и двух женщин в строгих черных мантиях, всем за сорок или пятьдесят. При их появлении Миллер со своей помощницей, сразу же встали. Мне не понадобилось этого делать – в моем «аквариуме» стула не было, а требовать его, размахивая справками о своей инвалидности, я посчитал ниже своего достоинства.

– Заседание трибунала объявляется открытым, – начал бубнить председатель трибунала. – Рассматривается уголовное дело № 3267806551 по обвинению, именем Содружества, Димитриса Войцеховского, 10-го мая 2061-года рождения, резидента Содружества, в совершении преступлений, предусмотренных статьями…

Как и все предыдущие заседания, это началось с формальностей – подтверждения личности и полномочий явившихся лиц, решения мелких процессуальных вопросов и ходатайств. Однако на этот раз рассмотрение малозначимых вопросов не затянулось – председатель трибунала прошелся по ним галопом. Это был верный признак того, что трибунал был намерен вынести сегодня приговор.

– … обвинения выдвинуты по трем эпизодам, связанным с деятельностью обвиняемого как экс-сотрудника частной военной компании «Грей Айленд Ко» и участника паравоенного формирования «Железный Легион», – напомнил председатель. – Эпизод № 1 – умышленное разглашение информации, составляющей государственную тайну, а также публичные призывы к совершению аналогичных действий со стороны других лиц в рамках кампании «Правда о войне», произошедшие 25-го сентября 2095-го, в Сиднее, на общем собрании членов Независимого союза отставников – контрактников и 30-го сентября 2095-го года, в Сент-Этьене, в эфире телеканала OWN; эпизод № 2 – соучастие в убийстве коммунистического активиста Джереми Н’до, его жены Матильды Н’до и трех их несовершеннолетних детей – 5-летней Заиры Н’до, 10-летнего Мустафы Н’до и 16-летней Сары Н’до, в Центральной Африке, 3-го марта 2090-го года; эпизод № 3 – массовые убийства и другие преступления против нонкомбатантов в Центральной Европе – в селении Липник 30-го марта 2090-го года, в селении Кирна 12-го апреля 2090-го года, в селении Склониште 29-го апреля 2090-го года и селении Пожарево 11-го мая 2090-го.

Я выслушал знакомый мне текст обвинения молча.

– Стороне обвинения предлагается в последний раз объявить о поддержке обвинения или об отказе от него.

Миллер перевела взгляд на босса. Лоусон прокашлялся, перед тем как важно объявить:

– Уважаемый трибунал, сторона обвинения полностью поддерживает обвинение по всем эпизодам.

– Позиция обвинения ясна, – кивнул председатель трибунала. – Обвиняемому предоставляется заключительное слово. Я призываю обвиняемого не злоупотреблять этим правом. Мы провели в общей сложности двадцать шесть часов прений на предыдущих заседаниях. Обстоятельства дела досконально известны всем присутствующим. Это закрытое заседание, и праздных наблюдателей здесь нет. Так что в длительных разглагольствованиях на публику – нет нужды.

Я усмехнулся, прежде чем заговорить:

– Я считаю это немыслимым, ваша честь – ограничивать обвиняемого в последнем слове, да еще и в столь сложном деле по столь тяжкой статье. Не надо быть юристом, чтобы понять – это противоречит базовым основам уголовного процесса. Точно так же, как и непредоставление мне права на выбор нормального защитника. Точно так же, как и ведение этого разбирательства за закрытыми дверьми. Точно так же, как… Да что там, не буду продолжать этот список. Весь этот процесс – одна сплошная профанация. Но не беспокойтесь. Я не тешу себя иллюзиями, что мои слова на что-то влияют. Поэтому я буду краток.

– Обвиняемый, признаете ли вы свою вину по первому эпизоду? – спросил глава трибунала, оставив без внимания мой демарш.

Посмотрев по очереди на каждого из судей, я уверенно произнес:

– Конечно же, не признаю. Я считаю это обвинение совершенно абсурдным. Это очевидно даже стороне обвинения, которая была готова отказаться от него, если бы я пошел на сделку, которую они мне навязывали. Я убежден, что публичное разглашение информации было оправданным шагом, необходимым для того, чтобы у общества появилась хоть какая-то надежда на объективное расследование ужасных преступлений против человечности, совершенных на моих глазах высокопоставленными лицами из ЧВК, миротворческих сил и иных органов власти Содружества. После того как в марте 2094-го года полковник СБС Герман Штагер пригрозил мне заключением в психбольницу в случае попытки пролить свет на известные мне преступления; после того как в июне 2095-го года мой бывший сослуживец Питер Коллинз, первым решивший открыть миру правду, был убит, и это убийство было замято полицией, было бы идиотизмом с моей стороны рассчитывать, что мои показания приведут к какому-либо результату, если не будут озвучены максимально публично. Я не боюсь нести ответственность за свои поступки. Но наказать меня за разглашение военной тайны в рамках этого процесса означало бы фактически одобрить сокрытие преступлений, о которых я сообщил общественности. Этот прецедент стал бы сигналом для всех военных преступников, что правосудие Содружества на их стороне, что они надежно защищены от разоблачения. И последствия такого шага вышли бы далеко за рамки этого дела, внесли бы вклад в разочарование и утрату доверия к судебной власти. Нет, уважаемый трибунал! Я всецело убежден, что грифы о секретности не должны быть щитом для преступников, на руках которых – кровь невинных людей. Я не сожалею о своем поступке и не раскаиваюсь в нем. Более того – это один из немногих поступков, озвученных в рамках этого процесса, которыми я горжусь.

Судьи оставались непроницаемыми.

– Ваше слово по второму эпизоду.

– Я был направлен в Центральную Африку, место базирования – Сауримо, зимой 2090-го года, точная дата мне неизвестна, в составе отряда «Железного Легиона». Отряд был направлен туда по приказу командующего Легионом, генерала Чхона. Члены отряда действовали под видом сотрудников компании «Глобал Секьюрити», обеспечивающих безопасность добывающих предприятий компании «Редстоун». Как объяснил нам генерал Чхон, наша миссия продиктована интересами Содружества и состоит в уничтожении лидеров «Фракции африканских рабочих», которая вела террор против объектов и граждан Содружества в Африке, пользуясь поддержкой Евразийского Союза. Во время проведении операций, а также большую часть остального времени, члены отряда находились под воздействием препарата «Валькирия» – сильнодействующего боевого стимулятора, категорически не одобренного к применению на людях согласно всем экспертным заключениям, который мы тем не менее вынуждены были принимать по принуждению моих похитителей. Я настаиваю именно на этой формулировке, ваша честь, так как отказываюсь называть «нанимателями» людей, принудивших меня в тяжких обстоятельствах, обманом, угрозами и шантажом, подписать тот ничтожный контракт по законам несуществующего государства…

– Обвиняемый, вы отклоняетесь от темы. Вы обвиняетесь в соучастии в убийстве Джереми Н’До и членов его семьи 3-го марта 2090-го года! – напомнил мне председатель трибунала.

Тут настал мой час опустить глаза. Голос сам собой сделался тише.

– Я действительно приложил свою руку к убийству этих несчастных людей. Я ворвался в дом к этой семье с оружием в руках. Помог проникнуть туда их убийце – сержанту с позывным Локи. Бездействовал, когда на моих глазах эти безоружные люди были зверски убиты им. Я до конца своей жизни буду глубоко и искренне сожалеть о том, что присутствовал там и ничего не сделал, чтобы помешать этому безумию. Не думаю, что лица тех несчастных детей хоть когда-нибудь перестанут являться мне в кошмарах.

В этом месте я сглотнул слюну, и мой голос дрогнул.

– А теперь что касается моей вины. Как я уже неоднократно объяснял, в тот момент я не осознавал и не контролировал своих действий. Я был накачан «Валькирией» до такой степени, что я даже не помнил тех событий до момента, пока не подвергся полному сканированию сознания в студии у Барри Гоффмана. Разные их интерпретации лишь приходили ко мне в ночных кошмарах, и я не знал, что произошло на той горе на самом деле. Я определенно не был вменяем, когда был там. Любая объективная экспертиза это подтвердит. Часть той моей дозы была закачана в меня с санкции руководства, часть – по приказу Локи. Я не считаю, что это имеет значение для целей выдвинутого против меня обвинения, какая именно часть от общей дозы препарата была «официальной», какая «полуофициальной». Я считаю, что вина в произошедшем целиком и полностью лежит на людях, которые путем грубого принуждения сделали из меня и других легионеров бездушные машины для убийства, а затем утратили над ними контроль. Прежде всего – на генерале Чхоне, само существование которого сторона обвинения лживо отрицает.

Трибунал оставался бесстрастен.

– Слово обвиняемого по третьему эпизоду.

– Я не признаю своей вины и по этому эпизоду, – молвил я ровным голосом. – Я был членом тайной группы «Призрак», сформированной из бойцов «Железного Легиона» во главе с упомянутым уже сержантом Легиона с кодовым номером 95, позывной Локи. Кроме группы «Призрак», существовали и другие, точное количество и состав мне не известны. Членов групп отбирали из числа славян и азиатов, со знанием русского или китайского языков. Из соображений секретности все участники операции были уволены задним числом из ЧВК. Однако это увольнение было лишь формальностью. Я получил приказ об участии в этой операции лично от командующего «Железным Легионом» генерала Чхона. Содержание этого приказа было предельно ясно и однозначно. Он приказал нам тайно десантироваться на нежилой территории на Балканах и, действуя под видом тайного карательного отряда Народно-освободительной армии Евразийского Союза, организовать рейды на нейтральные поселения. Согласно приказу, рейды должны сопровождаться убийствами, поджогами, бесчеловечным насилием по отношению к безоружным людям – чтобы создать видимость бесчинств евразийцев и настроить против них мирное население. Чхон дал понять, что приказ исходит от Содружества и оправдан целями получения стратегического преимущества перед Союзом на Балканах. И я до сих пор полагаю, что это было так – ведь то, что выполняла группа «Призрак», было выгодно именно Содружеству, а кровавые результаты ее действий были широко освещены в СМИ как якобы зверства евразийцев. На протяжении всей операции мы продолжали отчитываться перед центром. А после ее окончания я, единственный выживший член группы, был эвакуирован на транспортном корабле класса «Ворон» миротворческих сил и доставлен на военно-полевую базу «Железного Легиона»…

– Обвиняемый, вы снова отклоняетесь от темы. Во время процесса вы так и не предоставили никаких доказательств того, что власти Содружества причастны к вашей деятельности.

– Я предоставил полно доказательств! Я назвал конкретные фамилии! Генерал Чхон должен сегодня стоять в этом чертовом аквариуме и отвечать за содеянное!..

– Обвиняемый, в последний раз спрашиваю – у вас есть что еще сказать по сути?

Я тяжело вздохнул.

– Во время событий в Европе я был ограничен в свободе воли из-за воздействия «Валькирии», от которой я к тому времени был сильно химически зависим и тщетно пытался от этой зависимости избавиться. Многие события тех дней отпечатались в моей памяти смазано, расплывчато. Где-то в глубине души я осознавал недопустимость и преступность происходящего. Именно это осознание в конце концов заставило меня воспротивиться тому, что меня заставили делать, и пресечь очередные бессмысленные убийства, которые собирался совершить Локи. Мне до конца жизни будет жаль, что я смог сделать это так поздно. Но я продолжаю настаивать на том, что истинным виновником смертей всех этих людей является Чхон, и те, чьи приказы он исполнял. Кто именно это был – мы не знаем, ведь следствие намеренно завели в глухой угол. Люди, сидящие за столом обвинения, покрывают истинных преступников…!

Председатель трибунала изрек:

– Довольно! Последнее слово обвиняемого принимается трибуналом во внимание. Его содержание соответствуют озвученной им ранее версии. Так как в своем заключительном слове не упомянуто новых фактов, нет необходимости возврата к стадии судебных прений или изучения доказательств. Теперь трибунал удаляется для совещания перед вынесением приговора.

Все пять экранов погасли. Я выдохнул, закусив губу, чтобы подавить дрожь. Сам не заметил, как во время речи успел выйти из состояния хладнокровия. Попробовал встретиться взглядом с Миллер. Но она избегала смотреть на меня. Я заметил, как во время моего последнего слова Миллер несколько раз вытирала руки влажной салфеткой. И мне показалось, что на этот раз дело не только в мизофобии. Неужели совесть заела?!

– Что с расследованием, Миллер?! – выкрикнул я. – Так и не нашли Чхона, а?! Так никого и не арестовали?!

Она сделала вид, что не услышала.

– Впрочем, с чего я вообще называю этот цирк «расследованием»?! – презрительно скривился и фыркнул я. – Весь этот процесс – одна сплошная ложь! И это будет очевидно каждому, кто узнает о его результатах! Вы не обманете общество! Ясно?!

Мои крики остались без реакции. Уже через минуту лица судей вновь появились на экране. Это был верный знак, что приговор был вынесен задолго до начала заседания, а возможно и до процесса вообще. Все присутствующие вновь встали. Я и так стоял. Председательствующий обвел всех долгим взглядом, прежде чем начать свою речь:

– Властью, данной законом, именем Содружества наций, трибунал единогласно признает обвиняемого виновным по всем трем эпизодам.

Мои легкие сами собой выпустили из себя воздух. Сколько бы я не убеждал себя в том, что процесс – просто театральная постановка, слово «виновен» все равно посеяло в моей душе еще большую пустоту, нежели ранее.

Остаток приговора донесся до меня словно из тумана.

– Трибунал приговаривает его к пожизненному лишению свободы, без права на условно-досрочное освобождение.

Я не ждал ничего другого. Может быть, какие-то призрачные надежды и были в самом начале после моего задержания, но они исчезли после разговора двухмесячной давности, во время которого стало ясно, что никто в СБС не заинтересован в реальном объективном расследовании, что его используют лишь как инструмент в политической борьбе.

Но все-таки после оглашения приговора мое нутро сделалось холодным. «Пожизненно» из уст судьи звучало словно свист топора на плахе, опускающегося к шее. И, как бы я к этому не готовился, это слово не смогло оставить меня равнодушным.

– Полный текст приговора подлежит вручению осужденному в письменном виде. Приговор может быть обжалован в Особую Апелляционную Палату на протяжении 30 дней с даты вручения полного текста приговора.

Слова о праве на апелляцию оставили меня равнодушными. Я успел вдоволь насмотреться на работу трибунала, и не имел сомнений, что такие же точно трибуналы апелляционной и высшей инстанций мало чем отличаются от него.

– Согласно закону, обвинительный приговор особого военно-гражданского трибунала, которым не предусмотрена высшая мера наказания, подлежит немедленному приведению в исполнение независимо от обжалования, – продолжил бесстрастно глаголеть судья. – Осужденный будет немедленно доправлен в место отбывания наказания – колонию максимально строгого режима № 1.

При слове «колония № 1» я едва удержался от того, чтобы вздрогнуть. По лицу Лоусона, который смотрел прямо на меня, промелькнула мрачная усмешка. Миллер, напротив, встрепенулась, и скосила на своего босса несколько ошарашенный взгляд. Но в этот момент мне было все равно, что происходит сейчас у нее в голове. Это было уже не важно.

В памяти всплыли картины из горящего Пожарево: объятые пламенем люди, выбегающие из подожженных зданий; изуверская ухмылка Локи, когда он кладет руки на плечи маленькой девочки; холодные глаза капрала Эллоя, когда он колотил плачущую женщину по имени Гергана головой о стену.

Заслуживал ли я провести остаток своих дней в чистилище на Земле, самой худшей тюрьме из когда-либо построенных, из-за того, что я был причастен к этому кошмару? Может быть, и заслуживал. Но уж точно в меньшей степени, чем Чхон, и те, кто отдавал ему приказ. А расплачиваться за все предстоит лишь мне одному.

«Как вообще можно было быть таким наивным идеалистом, таким ребенком, таким идиотом?» – подумал я с горечью и злостью на себя. – «Тебе тридцать четыре года. Ты прошел огонь, воду и медные трубы. Работал пять лет в полиции. Как же ты с самого начала не понял, что тебя просто сделают козлом отпущения?!»

Перед моими глазами Миллер и ее помощница собирали вещи, готовясь покинуть «зону 71». Уже завтра они будут заниматься каким-нибудь другим делом, а обо мне забудут – я стану всего лишь еще одной циферкой в их отчетности. При мысли об этом я не мог удержаться от злости.

«Ни один из мерзавцев, которые действительно виновны, дела которых ты вскрыл, как гнойник, перед лицом всего мира, не наказан! Они сидят сейчас где-то в тепленьком местечке и ржут над тобой! Так называемое «правосудие», которому ты доверился, просто поиздевалось над тобой и над всеми, кто на него надеялся!» – продолжал беспощадно хлестать меня по щекам внутренний голос. – «Ты – обыкновенный болван, которого отправили умирать в чертово чистилище! А когда ты сдохнешь, а это произойдет скоро, дела против Чхона и остальных – просто спустят на тормозах! Обрадовался, когда узнал, что ублюдка Окифору отстранили с должности?! Повелся на этот дешевый развод для лохов? Да уж, «большая победа»! Танцы, пляски, фанфары! Обыкновенное лицемерие! Он, как и другие, дождется, когда буря утихнет, и доживет остаток своих дней в спокойствии и достатке, и никогда не ответит за то, что сделали!»

Мне нечего было ответить этому внутреннему голосу. Моя глупая вера в то, что люди, перед которыми я выступил в телеэфире, не позволят моему процессу превратиться в пустую формальность, оказалась наивной фантазией. Я понятия не имел, что происходило в мире эти 3 месяца. Люди, возможно, уже и не помнят, кто я такой. Быть может, все протесты уже подавлены на корню, или рассосались сами. Быть может, Патридж уже победил всех своих противников, или напротив, заключил с Консорциумом «мировую», одно из условий которой – объединить усилия, чтобы похоронить правду о войне, к которой все они одинаково причастны.

Мне стоило послушать Мей. Стоило сбежать к евразийцам и пытаться повлиять на ситуацию в Содружестве извне. Может, стоило послушаться сенатора Фламини, и спрятаться в какой-то дыре на пустошах, где меня никто не найдет. А может, мне стоило послушать Клаудию, Лейлу и Джерома, примкнуть к Сопротивлению и сражаться против несправедливости с оружием в руках. Но теперь уже поздно. Я сделал свою ставку. И, похоже, проиграл.

– Рассмотрение дела объявляется законченным, – провозгласил судья.

§ 46

Я ожидал, что меня отправят в колонию на № 1 немедленно. Но из зала для заседаний меня доставили обратно в «родную» камеру.

– Будь готов через час! – предупредил меня человек из G-3, заперев решетку, и добавил голосом, в котором не доставало разве что совсем чуть-чуть до человечности: – В душ будет подана вода. Поплескайся напоследок!

За неимением вещей, которые мне стоило собирать, я просто присел на пол около койки, и, оперев затылок о прохладную стену, устало прикрыл веки. Так я просидел минут пять, не меньше, пока не услышал обращенный ко мне голос:

– Войцеховский.

Открыв глаза и недоверчиво повернувшись к решетке, я увидел Миллер. Спецпрокурор стояла, опершись о стену, около камеры. У ее стальных глаз, скрывающихся под очками, было странное выражение, смысл которого было сложно прочесть. За эти три месяца она стала первой, не считая тюремщиков из отряда G-3, кто явился к моей камере. Так что в другой ситуации это событие взбудоражило меня. Но сейчас, выслушав свой приговор, я был слишком психологически измождён, чтобы задумываться о цели и смысле ее визита.

– Пришла торжествовать победу? – спросил я безжизненным голосом, в котором, из-за усталости, не осталось места даже для сарказма или ярости – одно безразличие. – Изволь делать это где-то в другом месте. У меня остался один час, перед тем как меня увезут в лагерь смерти, куда ты и твои дружки меня запроторили. И я уж лучше потрачу его на то, чтобы принять душ.

Она ничего не ответила, лишь продолжила задумчиво стоять.

– Я не могу заставить тебя уйти, но если понадобится – приму душ и при тебе. Сможешь хоть раз в жизни увидеть голого мужика. Не беспокойся – я об этом уже никому не расскажу, разве что сокамерникам, – всё же нашёл я в себе силы для насмешки.

Она вздохнула и почему-то оглянулась, прежде чем наконец вполголоса заговорить:

– Я пришла сюда не для того, чтобы говорить с тобой как осужденным. Скорее – как со свидетелем обвинения. Да и то, наверное, не совсем верно, – она запнулась, затем кивнула на камеру в углу камеры, и добавила: – Съемка не ведется. То, что я сейчас говорю, никто не услышит.

– Ах, «со свидетелем»? – фыркнул я насмешливо. – А в «Чистилище» не хочешь слетать меня допросить, вместе со своим начальничком?

Спецпрокурор глубоко вздохнула.

– Тебе может быть сложно в это поверить, но я – тебе не враг.

– Ты права. В это мне будет очень сложно поверить. Я уже один раз купился на твой киношный образ беспристрастного инквизитора. Подумал: «сука, конечно, но вроде хоть во что-то верит». Предпочел сдаться тебе, нежели бежать и скрываться. Но мои показания были использованы против меня, и меня одного. Вы перекрутили и извратили все, что я пытался донести. Умышленно позволили скрыться настоящим преступникам. Вы…

– Ты прав, – тихо произнесла она.

Я перевел на нее недоверчивый взгляд.

– Что ты сказала? – переспросил я.

– Так и было, – повторила она со вздохом.

Я некоторое время пристально смотрел на нее, пока не уверился, что она, скорее всего, не разыгрывает комедию. Во всяком случае, я понятия не имел, для чего это могло бы быть ей нужно. Когда я наконец поверил в ее искренность, по моему лицу пробежала горестная усмешка.

– Ах, вот оно как, оказывается? Тебе, значит, стыдно? Что же ты, вся такая честная и несгибаемая, сидела там и исправно поддакивала, пока там происходила эта вакханалия?

Она не ответила. Я покачал головой и продолжил:

– Помню, как ты попрекала меня тем, что я позволил заткнуть себе рот и отстранить себя от дела Джерарда в 86-ом. А сама что? Как припекло, то вспомнила, небось, что у тебя есть дочь, да? Что тебе есть что терять? Ну конечно, все ясно. А теперь в тебе, наверное, взыграло твое христианское благочестие, и ты пришла, чтобы просить у меня прощения, дабы успокоить душу, перед тем как я сдохну в тюряге? Это очень удобно. И дело сделано, и совесть чиста…

– Ситуация непроста, – прошептала она с нотками расстройства и негодования. – Ты очень многого не понимаешь. Но кое в чём оказался интуитивно прав. Боюсь, Лоусон, не заинтересован в объективном следствии. Может быть, даже директор СБС и Главный специальный прокурор. Во всяком случае, у меня нет насчёт их полной уверенности.

Слышать такое из уст Миллер, убежденной защитницы непогрешимости системы, которая способна была легко оправдать любой ее изъян благими целями, казалось крайне странным.

– С самого начала мне связали руки и фактически устранили от принятия решений. Я вынуждена была подыгрывать Лоусону и придерживаться его линии, чтобы меня вообще не отстранили от дела, – продолжила она. – Но, в то же время, я вела свое собственное независимое расследование. Я все время пыталась исподтишка незаметно повлиять на ситуацию. Все эти месяцы я настойчиво просила личной аудиенции Протектора. Он – единственный, кто сумел бы решить эту проблему, у кого хватило бы на это сил и влияния. Но я не смогла к нему пробиться.

Внимательно посмотрев на нее и уверившись, что она, похоже, не шутит (или, во всяком случае, очень хорошо придуривается), я не удержался от печальной усмешки.

– Миллер, – произнес я со вздохом. – Если ты сейчас говоришь всерьез, а не разводишь меня ради неизвестно какой еще вашей дьявольской задумки, то знай – звучит это ужасно глупо. Ты казалась мне взрослым человеком, и даже неглупым. Сама в свое время выпячивала свой невероятно высокий IQ и свою докторскую степень. А сейчас говоришь как крестьянка, которая верит в «доброго царя».

– Протектор не имеет отношения к происходящему, – твердо произнесла она с фанатичным огнем в глазах. – Дело даже не в том, что мы все о нем знаем, не в его заслугах перед человечеством. Я видела его глаза, Димитрис. Лично, когда он вручал мне медаль Почета. В этих глазах горел свет истины. Можешь насмехаться, если я скажу, что он избран, что он святой. Но я верю в это. Верю в него.

На лице прокурора была написана непоколебимая решительность.

– Протектор приказал провести объективное расследование. И я его проведу. Мне все равно, как много высокопоставленных чиновников не заинтересованы в этом и по каким причинам. Я вычищу эти Авгиевы конюшни, какими бы необъятными они ни казались. Никто и никогда мне не «заткнет рот» – разве что решит переступить через мой труп.

Я посмотрел на нее задумчиво.

– Ты сама должна понимать, Миллер, что я не разделяю твоей веры – ни в Бога, ни в мессианство Патриджа, который вручил тебе красивую медальку за то, что ты послушно отправила в тюрьму сотни инакомыслящих. Мы вообще мало в чем похожи в наших взглядах на жизнь.

– Я этого и не отрицаю. И я не мировоззренческую дискуссию с тобой сейчас веду. Я всегда была и остаюсь защитницей государственных устоев. Всегда ставила и буду ставить во главу угла интересы безопасности человечества. Но это не значит, что я не сознаю опасности коррупции, которая может разъесть государство изнутри быстрее, чем его уничтожат внешние враги. Что бы ни было на уме у Лоусона, не похоже, что он в первую очередь печется об общественном благе. И я намерена понять, что за этим стоит.

– Что ж, если ты искренне веришь в то, что говоришь – а я, каким бы глупым ребячеством это не казалось, почему-то допускаю, что это может быть так – то в этом отношении наши интересы совпадают.

– Наверное, это определение достаточно верно.

– Что ж, тогда в этом я желаю тебе удачи. Жаль, что я вряд ли уже узнаю, чем эта история окончилась.

Миллер еще раз оглянулась в сторону, в которой должен был находиться тюремщик из G-3, и, склонившись еще ближе к решетке, так что я, при желании, уже мог бы ухватить ее за шею и придушить, прошептала:

– Я сообщу Фламини о приговоре. Анонимно, конечно – иначе она заподозрит какой-то подвох. Подскажу пару лазеек, с помощью которых можно подать от твоего имени апелляцию. Не уверена, хватит ли у этой фифы опыта и мозгов, чтобы сделать все как следует. Но если она привлечет к этому своего ментора Жерара, и если старик еще окончательно не впал в маразм – он подготовит апелляцию как надо.

Я хотел съязвить на тему того, что имею массу доверия к непредвзятости и объективности апелляционного суда. Но упоминание Лауры задело в моей душе какие-то струны, о которых я, ужесточившись за 3 месяца изоляции, успел уже позабыть.

– Как она? – не удержался я от мучавшего меня все это время вопроса.

– Фламини? – скривила губы Миллер, но ответила. – Она на свободе. Где-то за пределами Содружества. Активно вовлечена в шумную, но совершенно бесполезную кампанию по твоему освобождению.

– Кампанию по моему освобождению? – недоверчиво переспросил я.

Миллер вздохнула и, еще раз оглянувшись, прошептала:

– Цель твоей изоляции была в том, чтобы создать у тебя ощущение одиночества, подорвать твой дух. И я вижу, что эта тактика, как всегда, принесла свои плоды – несмотря на внешнюю браваду, у тебя в душе царит уныние. Но на самом деле у тебя намного больше сочувствующих, чем ты думаешь, хотя большинство из них не более чем эксплуатируют твое имя в своих корыстных целях. Так вот, этот шум немало досаждает Лоусону. Когда в оппозиции узнают, что тебя отправили в «Чистилище», то не преминут использовать это, чтобы еще больше подогреть страсти вокруг тебя. А если так – может быть, на Лоусона надавит высшее руководство, и он согласится на то, чтобы хотя бы на время апелляции перевести тебя в другое место заключения.