Текст книги "В движении вечном (СИ)"
Автор книги: Владимир Колковский
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)
– Помнишь его финты? – тихо спросил Витька.
– А ля Андрюха! Таких и у Гарринчи не было.
– Он мне раз яблоко дал... сладкое! Белый налив, как сейчас помню.
– Его ж тогда всей толпой! Что ни финал, на руках по дорожкам носили. А бутсы, глянь, с тех пор, нейначе.
– Железная обувка! Каши давно просят, а костыль еще всунешь, коль невшто.
Откуда-то сбоку дохнуло влажной прохладой, раздался сырой постук первых, рассыпчатых, дождевых капель. Еще с утра было ясно, солнечно, а как заполдень налетела сплошная серая наволочь, затянула по-осеннему небо. И вот, наконец, пошел дождь.
– Неужто... и я? – вдруг опять еле слышно спросил Витька. – И с концами?
И на его лице впервые вот так конкретно и явственно вдруг предстала перед Игнатом вся зыбкая неуверенность земного существования. Еще вчера, казалось, ты был кумир, любимец, классный герой, еще вчера, казалось, весь мир твой и для тебя. А остался лишь тут, спустился на четыре каменные ступеньки под землю, "туды"...
Школьный обжитый, освоенный мир уходил навсегда. Этот мир уходил неибежно на парочку с детством, и на открывшейся следом житейской страничке неумолимо предстала черта. Черта перелома предстала безжалостно, жестко, черта перелома грозила сломать.
Не раз это и прежде происходило на глазах у Игната в их тиши провинциальной и привычно мирной. Но было тогда, как снаружи, вершилось обыденно, буднично, вершилось, как где-то вдали. И было привычно как утро, как день и как ночь, как сводки привычные по утрам с далёких фронтов планетной повседневности: сегодня там столько человек, а завтра...
Но Витька.
Он ведь не был "где-то там и далёко". Он был его лучшим другом, лучшим другом с первых едва памятных лет. Он будто всегда был рядом.
Когда, как они подружились?
То же спросить, когда ты впервые выбежал на улицу, выудил своего первого окунька, забил свой самый первый гол. Сколько у них вместе было этого, самого первого, первого земного.
А сколько, казалось, еще будет. И земного, и даже космического.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
КАК ПОСТУПИТЬ, КАК ПОСТУПИТЬ...
1
«Можно сражаться, можно...»
Время решений предстало внезапно на перегибе судьбы, и времени было в обрез. Игнат не раз тогда думал, что бы и сам делал на месте друга.
– А что если тебе попробовать в физкультурный? – предложил однажды вариант, который показался ему наиболее оптимальным.
– Попробовать?! – в ответ Витька заговорил в полный голос, полыхнувши мгновенно багрово. – Попробовать можно, здесь, как раз, нет ни малейшей проблемы. Пожал-ста, хоть завтра в Москву завози документы. На Ленинские горы в Москву хоть завтра законное право имеешь махнуть.
– Не фиг на горы замахиваться, коль раздолбай. Ты варианты попроще смотри.
– Вот-вот, я об этом! О вариантах, как раз. Знаешь, что мне днями на выпускной математике сказали?
– Догадываюсь.
– Так вот: "Тебе, хлопче, только одна и есть дорожка, в фабзай колхозный, на тракторист-машинисты широкого профиля!". Так по мне лучше...
– А там, как раз, математика и не надо. Там специализация главное. Бег, плавание... Плюс история и сочинение. Ты подумай.
Спортом Витька с малых лет занимался, и не только хоккеем. Имел взрослый разряд по легкой атлетике, на турнике вертел запросто «солнце», да и плавать он, как и всякий природный неманец умел великолепно. И читать он любил, был парень начитанный, как раз по истории учителя не единожды ставили ему хорошие отметки.
Специальность в то время также можно было подобрать не особо дефицитную. На многие специальности был небольшой конкурс, а на некоторые и недобор – вымучил как-то свои трояки, и полный вперед за дипломом.
А диплом есть диплом:
– Был бы диплом, а к нему все приложится! – рассуждали так многие, выглядывая, где бы попроще проскочить.
Игнат тоже говорил:
– Тебе что сейчас?.. Вырваться, вырваться главное! А то год, считай, до армии, так за год тут, конечно... Пить не будешь, так от скуки ласты склеишь.
Вот только сочинение. Не очень-то получалось у Витьки гладко расписать свои мысли на листке бумаги, а ведь были еще и ошибки. С диктантами у него всегда были большие проблемы.
И все-таки, все-таки.
А если вот так представить. Одно сочинение.
– Можно сражаться, можно! – убеждал Игнат. – Целый месяц у тебя на кону, тридцать дней. И ночей на добавку прихватишь, коли мало покажется.
2
Джинсовые зубы
Вначале июля поселковая молодежь «кавалерского» возраста разделилась на две совершенно разные группы: абитуриенты и все остальные. Первые засели яростно за учебники и на некоторое время, словно исчезли из поселка, зато понаехали отпускники и студенты на каникулы. А тут еще приехал Антон, и начались его легендарные танцевальные вечера, которые на два коротеньких летних месяца вернули те недавние времена, когда кипела-бурлила жизнь в их рабочем поселке.
Как азартный игрок во время игры, так и Антон, казалось, забывал обо всем на свете, как только брал в руки свою серебристую шестиструнку-гитару. И как выдерживал он, на вид "мальчуган остроплечий" такие марафонские концерты – в августе почти ежедневные и до рассвета?
– Шеф, пять капель! – словно в помощь предлагали ему порой коллеги-музыканты. – А?.. для допинга.
– Не-а, мальцы, я за честный спорт! – только улыбался он в ответ.
И через мгновение снова кричал, наморщив лоб, но уже серьезно:
– Пашка, ми-септ! Ми-септ, подсекаешь?.. Тогда поехали заново.
И вот что еще удивляло некоторых:
– Интересный он товарищ, приятель ваш! – говорила однажды Юля. – С вечера до утра теперь танцы, с вечера до утра он теперь там. А ты видел когда-нибудь, чтобы он сам танцевал? Хоть раз, а?.. хоть разик?
Она говорила и спрашивала так, будто этот совершенно незначительный для Игната вопрос не раз и с живым интересом обсуждался среди девичьей половины поселка.
– Был бы сам ни то, ни сё, а то ведь симпатичный парень, многие скажут! – прибавила она.
Прежде Игнат как-то не обращал внимания. Но теперь, напрягши память, он и действительно уверился, что ни разу не видел Антона танцующим.
– Он же с ансамблем все время. С ансамблем своим всегда, когда ему? – попытался он объяснить, но не совсем уверенно.
– А другие музыканты? – лишь отмахнулась на это с усмешкой тоненькой ручкой Юля. – Эти ведь еще как поспевают!
– Ну вот, ты и скажешь! Так что, если музыкант, так обязательно за всеми поспеть нужно? Так выходит по-твоему? А может дама сердца у человека где-нибудь в городе или...
– Но ведь не до такой же степени. И чтобы даже на танец не пригласить!
И Юлька недоумевала по-прежнему, словно негодуя даже.
"Ну да, сначала пригласи, потом заговори, а потом... И так далее, и само собой разумеется, – только усмехнулся внутренне на ее слова Игнат. – И сам не заметишь, как ягодкой скатится".
Однако вслух он ничего не сказал.
– Тут загадка какая-то, – дивилась не раз его подружка и впоследствии. – Спросил бы как-нибудь.
Спросил бы!
Как спросить, сходу такие вопросы не задают. Лишь несколько раз говорил Игнат с Антоном, и разговоры эти очень скоро сходили в одно, превращаясь в монолог непрерывный на одну и ту же тему: "Соло, бас, бюстер, битлы, роллинги..."
Юля назвала Антона "приятель ваш", да только вряд ли это было так. Между ним и посельчанами всегда была та неодолимая дистанция, вследствие которой здесь никто так и не смог назвать его ни своим другом, ни даже приятелем.
В одном из двух сквериков, что на центральной площади была небольшая дощатая беседка. Вечерами в те дни, когда в ДК не было танцев, там собирались парни в тесный приятельский кружок. Приходил и Антон, и словно сам центр разговорного ряда вскоре перемещался именно в тот уголок, куда присаживался сходу "маэстро".
В беседке часто и допоздна травили анекдоты. У Антона они были весьма своеобразными, с некоей особой интеллигентской спецификой. Поведал о них немало, однако запомнился почему-то Игнату единственный, вот этот:
"Прибегает грузин к стоматологу.
– Да-арагой, зубы нада! Срочна!
– И что, командир, ставить будем? Железо, пластмассу, золото?
– Паслушай, да-арагой, какой жэлеза, какой золата? Что я – бе-эдный?.. Став джинсовые!"
Во все времена и на всех наших просторах были и есть некоторые особые предметы, непременные атрибуты поначалу элитной, а затем вдогонку за ней и обычной массовой публики. В эпоху развитого социализма в роли такой вот конкретной атрибутики простого человеческого счастья выступал известный триумвират «квартира-машина-дача», а также фирменные «штатовские» джинсы.
Нынче это обычная рабочая повседневка, а вот в те времена... В эпоху развитого социализма "штатовские" джинсы являлись предметом необычайно важным для советского народа, представляя собой подлинно вымпел достоинства личности. Этот практичный продукт могучая держава почему-то не производила и не импортировала, потому приходилось изыскивать. "Доставали" по старинной методе посредством череды знакомых, выходя конечным звеном на подпольных коммерсантов, так называемых "фарцовщиков". Частенько копили годами, скряжили, во всем себе отказывая, платили рубли недоступные многим, но приобретая тем самым желанный наружный браслет, путевку под фирменным знаковым "лэйблом" в возвышенный избранный круг, где не было места в советских матерчатых "простеньких нашенских штониках".
* * *
«Мерседес», коттедж, мобильник...Самолет, дворец, вилла на Канарах.
Атрибутика счастья сегодня иная, а вот формула... Будем иными, будет и формула, вот только поверить в это, пожалуй, еще труднее, чем в эпоху развитого социализма.
3
Смех и слезы
Витька также вечерком иногда забегал в беседку, чтобы хоть чуть-чуть «отдохнуть от науки».
– Маэстро ваш! – заметил он однажды. – Как нет его, вроде, одна компания. А едва появился в беседке, присел в уголок, так сразу он и все остальные.
Витька отнюдь не случайно именно так выразился: маэстро ваш. Не для него, не для Витьки теперь были танцы. Вера – душа любого дела; поверив, пускай на паутинке надежды вначале, он и в ДК теперь появлялся лишь изредка.
Есть такой оригинальный жанр театрального искусства, спектакль-монолог. Там один актер и целый зал зрителей; теперь же порой Игнат наблюдал нечто совершенно противоположное. Будто масса великих актеров вокруг непридумно творила свой новый вечерний аншлажный спектакль, а из уголка неотрывно, тоскливо взирал на него лишь единственный зритель.
– Балдеем? – даже воскликнул однажды в сердцах Витька. – И я вот тоже балдею!
В ответ Игнат не смог удержаться, чтобы не припомнить другу его недавнюю присказку:
– Ну, так и в школу ходил побалдеть.
– Смейся, смейся! – закивал головой в ответ тотчас Витька выразительно с особым прищуром, хоть Игнат и не думал смеяться.
Он лишь улыбнулся невольно и чуть заметно. Рядом, его рука на плечике, приютилась, поглядывая, такая миловидная в синеватом полумраке зала, смуглая Юлька.
– Погодите, голуби! – глядя с тоской на обоих, выговорил Витька уже как бы мстительно. – Подождите, и самим-то годок остался. Посмотрю я тогда.
– Х-ха, точь-точь, как классуха наша! – теперь и впрямь от души рассмеялся Игнат. – Тоже погодите годок, да подождите...
– Вот и слушай.
– Что ж сам-то не слушал?
С какой-то несвойственной ему грустновато-усталой улыбкой Витька только кивал головой в ответ.
– Зато, наверно, давно на память все выучил? – вдруг стрельнула ему в лицо карими глазками Юлька.
В ответ Витька мотнул головой как-то и вовсе отчаянно:
– На память, х-ха, ну ты и скажешь! На па-а-мять... Триндец получается, братцы, мучишь-мучишь науку эту, а толку...
Витька вздохнул тяжко, а далее говорил с передышкой, словно выгружая едва неуклюжие рваные фразы:
– Эх, экзамены, аудитория, билет на засыпку в подарочек.... Коль не наелся, видать, так не налижешься досыта, такая вот видится сказка вдали.... Эх, как поступить, как поступить... Одна лишь надежда моя, на удачу.
Витька снова выдохнул тяжко; тоскливо, потерянно глянул вокруг. А вокруг!
Вновь синеватые сумерки танцевального зала, казалось, уже не могли вместить-втиснуть еще больше народа. У задней стены располагалась эстрада и музыканты, слева плотными кружками расположились парни; девчата в рядок напротив. В уголках и возле окон приютились парочки.
– Танец взаимного приглашения! – снова кричит улыбчиво на весь зал Антон, и снова так трепетно возносит душу его любимая:
За рекой калина красная,
Налитая соком,
Обожгла ты руки белые
Золотой осокой...
Сладостной грустью манит переливчатый звон серебристых аккордов. Кружат пары. Мельтешат вперемешку искрометные пестрые блики, переливистая пышная феерия! –так близко она, рядышком... И так далеко бесконечно.
В золотой осоке прячутся
И дожди, и солнце,
Ой, кому-то нынче плачется,
А кому смеется .
– Лето, лето... Ну и лето, ребята, мне нынче выдалось, – шептал едва слышно Витька, неотрывно взирая в зал. – Сколько жить, столько помнить буду.
– Это лето кому позабыть? Спроси у любого.
– Эх, мне бы вот так... не забыть!
Начав по-прежнему тихо и вдумчиво, Витька затем резко добавил силы в голосе, закончил ударно на последних словах. Затем перевел взгляд медленно, и уже как-то более внимательно глянул на парочку.
– А ты? – подмигнул вдруг совершенно неожиданно со своей знакомой лукавой хитринкой. – Как там, поэты? Поэты придумали?
– Поэты, поэты, – словно согласился с ним тотчас поспешно Игнат.
4
«Двухтысячный год»
«Одна лишь надежда моя, на удачу!» – говорил Витька друзьям при встречах и впоследствии, однако у него была вовсе не та сугубо фаталистическая натура, чтобы полагаться в делах на одни лишь капризы удачи. Недели за две до вступительных он повез документы в приемную и возвратился назад отнюдь не с пустыми руками. Привез с собой целый комплект крохотных, размером в ладошку толстеньких книжечек; они очень удобно раскладывались в гармошку, на каждом листике был отдельный вопрос с самым главным по пунктам.
– И где ты надыбал такое? – глянувши мельком, поинтересовался Игнат.
– А-а, мужик вертелся у корпуса. Лысоватый, в очках, из себя как профессор. По трояку всего, а класс!.. Класс шпоры, скажи?
Что ж, и в эпоху развитого социализма не обойтись было без коммерсантов. С оглядкой, высовывая краешек из-под полы напоказ, выползали они из укромных углов, лишь бы только запахло "наваром".
Витька пронумеровал странички, усовершенствовал свой парадный костюм: пришил маленький тряпичный карманчик внутри на удобном месте. Каждый день раз за разом просматривал мелко исписанные странички, как цирковой фокусник тренировался отыскивать нужный вопрос наощупь. Все это явно придавало ему уверенности, возвращало хоть ненадолго, такое обычное ранее, шутовато-беззаботное настроение.
– Хочешь байку новую? – спросил он однажды. – Вчера на речке подслушал.
Вечерами он теперь спешил на стадион и речку, тренировался в беге и плавании.
– Давай, молоти! – усмехнулся Игнат.
– Значит так. Двухтысячный год, школа.
Учитель спрашивает на уроке истории: "Кто такой Брежнев Леонид Ильич?"
Ученик в ответ: "Мелкий политический деятель эпохи Аллы Пугачевой!"
И на этом месте завершающим аккородом Витька рассмеялся таким же коротким, как и его анекдот, отрывистым смехом.
Игнат хохотнул также, но больше из уважения к другу. А если по правде сказать, то этот анекдот показался ему и не очень смешным. Когда миллионы каждый день со всех страниц и экранов, словно наперегонки поспешали выразить "мудрому вождю и верному ленинцу свою признательность лично", а эпоха Аллы Борисовны еще по-настоящему не наступила – даже не верилось тогда, что когда-нибудь и всерьез сможет реализоваться нечто подобное.
– А вот еще! – усмехнувшись снова, продолжал Витька далее. – Знаешь, как новую водку расшифровали?
– Которую?
– "Колос".
– Не-а... как это?
– Тогда слушай.
И после коротенькой паузы Витька продекламировал протяжно и звонко:
– "Косыгин-Останови-Леньку-Обнаглел-Сволочь!"
Здесь необходимо пояснить, что в эпоху развитого социализма цены были постоянными на все за исключением вина и водки. И то цену повышали не так тривиально, как теперь, то есть, просто поставили новую цифру и все. Нет, сперва обязательно меняли этикетку. Именно такое событие, затронувшее живо народные массы и породившее фольклорно эту весьма грубую расшифровку произошло тогда совсем недавно: в магазинах появилось сразу две новые этикетки, "Нива "и "Колос".
Посмеявшись вдоволь, Витька вдруг вновь предстал очень серьезным.
– Эх, как поступить, как поступить! – завздыхал раз за разом мучительно. – Неделька осталась и... час пик! Кто я, и что я останусь, и как повернется, куда?
* * *
Уехал он, не попрощавшись.
Все абитуриенты отъезжали на вступительные одинаково незаметно. Вот только домой они возвращались совершенно по-разному.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
В НАЧАЛЕ АВГУСТА
Вступительные экзамены тогда проходили во всех учебных заведениях одновременно и в два потока. Первый с начала августа и по десятое число, второй соответственно с десятого и по двадцатое. Можно было, правда, попытать счастья в одном из престижных московских институтов, а в случае неудачи еще успеть перекинуть документы, но поступить, например, в МГУ... Вряд ли кто-нибудь из посельчан пытался когда-либо сделать это. Так что, по сути, решала одна-единственная попытка.
Экзамены, экзамены...
Множество их пришлось пережить Игнату впоследствии, и не раз наблюдал он ярчайшее проявление тех изумительных необъяснимостей, хорошо известных каждому, кто сдал хотя бы одну сессию. Когда, например, ты с грехом пополам подготовился, молишь назавтра хотя бы того троячка изловчить, а повалила вдруг валом удача, холявная пруха... И наоборот.
Первые победители появились в поселке спустя несколько первых августовских дней: медалистам достаточно было сдать на "отлично" единственно профильный экзамен. Словно вынырнули они откуда-то разом, и теперь их видели повсюду и вместе. Одновременно поползли слухи и про первых неудачников:
– Лесничего хлопец. Слыхать, цвайман с порога?
– Слыхать.
– Слыхать-то слыхать, да не видать что-то.
– Х-ха, теперь ты его нескоро увидишь!
* * *
Отгремела тревожно короткими грозовыми ливнями первая неделя августа.
И вновь запарило жарко, но не по-июльски с родниковой ясной синью бездонного неба, с ослепительной гаммой огнистого солнца, а как-то душно и вяло. Добела полинявшее, с поволокою блеклое небо теперь подслеповато плавило размытое солнце в нерасторопное сонное пятнышко, что едва доплывало до низкой окраины леса.
– Ну и засоха сёлета, людцы! – поговаривали самые старые жители поселка. – И коли оно было?
Приветливым розовым вечерком присаживались они на затишной завалинке в задушевный степенный кружок.
– И коли оно так? Ты хоть припомнишь, Иване?
– А як Костик за Неман у сваты шугал? Напрямки, в одних ботах да лугом!
– Чей-то Костик?
– Агрономчин.
– А-а, так то Михеевич! Что сын начальником важным у Киеве. Так-то, видать, ище до германца было?
– До германца... до кайзера. А сам ты с которого будешь?
– Я?.. я-то с пятого.
– О-о, так ты еще мальчо совсим проть мяне. Где ж тебе помнить, от-то было и лето!
* * *
После парного лёскота громогласых обильных дождей в знаменитой принеманской пуще необычайно высыпали грибы. Носили лукошками, корзинами, ведрами, на целый день шумными компаниями выбирались дружно в лес на решетчатых тряских повозках. В сырой гулкой утренней тиши непрестанно звенело в луговом непроглядном тумане – и так до самой окраинной плотной фаланги вековых коренастых дубов:
– Эй, водила, не спи! Погоняй трошки пугой.
– Ну и неча спешить, еще и те грибы не доспели.
– Ага, не доспели. У тым лесе уже, як на майском базаре.
– Не боись! Такой порой хоть на ночь едь, и всякому с гаком...
И вправду, ядреной грибной благодати в то лето отсыпало вдоволь, атласные смуглые шляпки едва помещались в лукошке. На сыроежки-свинушки и нечто подобное даже не смотрели. Из лукошка горделиво выглядывал великопышный мосластый боровик, продолговатый краснощекий белоног-подосиновик, и подберезовик красил – подберезовики в то лето были, как на подбор крепкие, здоровые, боровикастые.
* * *
В начале августа они встречались уже каждый вечер. И каждый раз, когда пришла пора прощаться, бесконечно долго стояли у калитки на улочке, тесно прижавшись в бархатистом покрове нежной, ласковой, августовской ночи.
– Игнат, ну пора... пора уже, – снова чуть слышно шептала она, и снова лишь теснее прижимаясь к нему.
И он отзывался чуть слышно, как на флюидной волне:
– Пойдем... скоро. Скоро... пойдем.
Где-то близко-близко были ее горячие губы, и чуткий отзыв бархатистой ладошки, и ландыш хмельной шелковистых волос... И теплота, и созвучье как единого тела.
Застенчивый августовский ветер шелестел лениво крупным листом молодых придорожных каштанов. Любопытные небесные глазки уже сонно мерцали белесой усталой дымкой, все ясней проступали безлюдные дали.
– Игнат... Игнатик, сейчас мама. Мама опять покличет.
– Скоро... пойдем. Пойдем... скоро.
– Светает уже. Тетки заре пойдут к коровам.
– Пойдут... пойдем, – шептал в ответ он как эхо. – Тетки...
И вдруг, словно пробуждался мгновенно:
– Тетки?.. Пора! Я пошёл.
Он отрывался решительным волевым движением, ступал несколько раз порывисто. Но не мог не оглянуться, она в тот же миг! – и в тот же миг была снова в его объятиях.
На восходе начинал розоветь далекий небосклон, все чаще бесцеремонно и рьяно заливались, пробудившиеся сполохом, хриповатые певуны. Во дворах по соседству были слышны первые домашние стуки.
Поселок просыпался.
Неприметно, стремительно, сладостно пролетали незабвенные минутки бирюзового лета. И одно лишь изредка импульсным отблеском, словно сквозь сон: "Витька... час пик!"
ГЛАВА ПЯТАЯ
ПРОЩАЙ, БИРЮЗОВОЕ ЛЕТО!
1
Земля-вода-пространство-небо
Ясное росистое утро.
Алая полоска зари на лесистом небосклоне, молочный дымчатый туман во влажных ложбинах, над спящей рекой, над камышовыми старицами. Мягкие стылые вздохи недалекой уже осени.
Игнат с двумя ореховыми удочками и легким алюминиевым бидончиком выходит неспешно на пожухлый, иссушенный обильным солнцем луг знакомой, утоптанной стежкой.
– Привет, гулёна!
Там его уже поджидает нетерпеливо Витька. Живо здоровается за руку, перекидывая ловко в другую свои такие же нехитрые рыболовные снасти. Сверкает, искрится в его глазах знакомая лукавая хитринка:
– Давно она отпустила? Или не поспел еще в хату, схватил только уды?
– Нетушки, я сегодня пораньше отпросился! – отвечает сонно Игнат. – Ради такого веселого дельца. С полуночки расстались, когда и не надто развиднело.
Отвечает, зевая, скоро теньким добродушным смешком. И, словно сбросив тем самым последние прилипчивые обрывки сна, спрашивает уже бодро, энергично:
– Так что, студент, будет сегодня удача? Не всю ее в тамошних битвах покинул?
В ответ Витька улыбается широко, белозубо. Так он улыбается уже с неделю после своего триумфального возвращения и рассказывает, рассказывает... И всем вместе, и каждому из посельчан в отдельности: нет теперь ни единого человечка во всей округе, кто не знал бы почти наизусть о его удивительных приключениях на вступительных и не слышал еще о "гениальной" его идее.
– Куда двинем? – уточняет Игнат. – В Железный?
Все с той же широкой улыбкой Витька кивает головой. Это их любимое место.
Парни впервые за лето выбрались «на щупака».
Был самый сезон, и не потому вовсе, что в другое время щука, зубастая прожорливая хищница не очень-то интересовалась живцами. В этом деле как известно, пескарь голова, да только попробуй-ка с начала выловить этого самого пескаря, например, весной в мае, когда даже и верховодку не особо приманишь. Да и что за живец верховодка? – не живуча, губка тоненькая, поплавок со свинцовым грузилом едва тащит; всунется дура с испугу в густую водяную поросль или та же щука в азарте едва ухватит за хвост, только потянешь удилище, как уже пусто на полегчавшем уныло крючке.
Весной мальчишки вот что делали. Брали длинное метра в три широкое марлевое полотно, оно хорошо пропускало воду, раздуваясь в охватный пузырь против течения. Двое держали по сторонам, а третий загонял, только так и удавалось добыть немного подходящей рыбешки в студеной воде на мелководье.
Зато в конце августа лепота! – только успевай забрасывать упругого мясистого червячка-"цыгана", с пологого песчаного берега. Лишь полчасика минуло, а у парней в серебристых бидончиках уже кишмя кишели губастые живучие верткие пескарики.
По старому бревенчатому мосту перешли на противоположный берег реки. Справа за мостом Неман с полкилометра как линейкой ровняли, но затем река чуть не под прямым углом заворачивала резко влево, и дальше снова была равнина. Парни двигались наискосок, словно по гипотенузе гигантского травяного треугольника, в азарте спешно ступая тяжкими, набрякшими обильной утренней росой кедами по узенькой луговой тропке. Миновали протяжную, заросшую низкой осокой, подковообразную старицу; их, очень схожих, по всему лугу изогнутыми камышовыми озерцами синело множество. Некоторые, наиболее крупные, даже имели свое название: Затока, Старый Неман, Камыши, Синевица...
В начале показался, замаячил неровной кустистой кромкой дальний пологий берег реки. Там густым невысоким лозняком изумрудно курчавился песчаный пляж. С ближней же стороны, иссушенный небывало жарким летом, жухлотравый берег обрывался внезапно вертикальным в три роста пепельно-серым дерновым отвесом, и лишь возле самой воды белела тоненькая полоска заливного суглинка. А дальше ? черная глубь, полшага и с головой.
Из земли здесь во многих местах проступала ноздреватая ржавая россыпь железистого рудняка, от того и название это пошло: Железный Берег.
Парни застыли в нескольких метрах от береговой кромки, начали осторожно разматывать удочки.
– Гляди-гляди, какая барракуда плёхнула! – толканул тихонько приятеля в бок Витька.
По идеально гладкой водяной поверхности разошлись валкие круговые расплывы.
– Видал, как хвостом долбанула?
– Наша будет!
– Тс-с...накаркаешь.
Осторожно закинули удочки. Стараясь не высовывать голову за тонкий краешек дернового карнизика, медленно повели шаткие поплавки вдоль иссохшего, загрубелого берега.
Друзья давно не признавали никаких прочих разновидностей рыбалки, только на живца. Да и что такое, скажем, ловля на горох, хлебный мякиш или отварную картошку?–нырнул молниеносно поплавок-бусинка в речную глубь, не хлопай ушами, подсекай скорей, тащи добычу на берег. Вот вам и вся процедура, а результат? ? мелочишка, обычное дело, плотвичка, подлещик размером с ребячью ладошку, что разве сгодятся лишь кошке на стол.
А на хищную рыбу и удилище специальное, могучее, тяжкое. Леска, поплавок какие! Долбанет стрелой вниз такой бочковатый поплавок хищница-рыбина – вздрогнешь тотчас же, напрягшись отчаянно, как борец-олимпиец перед решающей схваткой.
– Потянула !– вскрикивает рядом вполголоса Витька.
Белый пенопластовый поплавок его вдруг исчез моментально в мутноватой водной глуби.
– Зацеп, может?
– Сча-ас, поглядим.
Витька плавно пробует подтянуть невидимый в толще воды поплавок ближе к поверхности...и! ? едва не выпускает удилище, столь стремительно, струнчато, звонко заскользила тугая леска на самую середину реки.
– Зацеп, скажешь...
– Набок, набок заворачивай! – шепчет Игнат. ? Сорвет живца.
Раз-другой Витька неторопливо, жестко подтягивает на себя круто согнувшееся, крепкое ореховое удилище. Наконец, вздрагивая мелко узловатым кончиком, оно перекошенной гибкой дугой застывает неподвижно в покрасневшей руке. Теперь уже прекрасно видно, как переливистой тенью мелко дрожит в темноватой глуби расплывчатый зайчик затонувшего поплавка.
Что так упруго ворочается в таинственной водяной толще?
Щука, судак, жерег? Или... может, и он сам! ? полновластный хозяин здешних вод, неповоротливая колода-сом. Двухпудовых головастых сомов тогда не раз вылавливали в Немане.
А может и смеху случиться, ведь и такое бывало частенько. Мелочь колючая, окунек-недокормышек: не единожды полосатый задира, которого и на обычного червячка выудить запросто, тянул толстенный поплавок вместе с грузилом свинцовым прямо как барракуда настоящая.
И когда, когда, наконец, хищница-рыбина заглотнет наживку? Через минуту?.. две?.. пять? А так задорит не удержаться, подсечь разом, выбросить одним махом на берег! – и тоже дать "маху", вырвать опустевший уныло крючок из промелькнувшей горласто, зубасто ощеренной пасти.
Только у Витьки щука почти никогда не срывалась. Может, ему просто фартило, но сам он объяснял это исключительно тем, что изобрел свой собственный "фирменный" способ подсечки. И в доказательство частенько демонстрировал огромный стальной крючок, который почему-то неизменно оказывался в самой середине щучьей губы, а не сбоку, как это случается чаще.
Неподвижно, терпеливо застыл Витька. Напрягшись, вздрагивая мелко, дразнит тоненький кончик его удилища. Расплывчатым белесым зайчиком мельтешит мелкой дрожью в глубине поплавок.
Наконец, струнчатая тонкая леска снова решительно, но на сей раз куда более плавно заскользила на середину реки.
– Потащила! – чуть слышно бросает Витька. – Пора.
Несколько быстрых неуловимых движений, затем он наклоняет резко удилище вниз и в сторону. Неотрывно взирая, начинает неторопливо, настойчиво подтягивать к себе непослушную рыбину. Пестрая темно-зеленая хищница пружинисто рвется, лупит изо всех сил хвостом, выгибается жесткой подковой, сверкая желтоватым низом. Но Витька спокоен, расчетлив в движениях, он уверен непоколебимо в своем "фирменном" способе.
Он никогда не бросается стремглав на добычу, не спешит поскорей снять ее с крючка. Удилище в руке, щука на крючке – так демонстративно, торжественно шествует он к своему, победно блистающему на солнце, серебристому бидончику.
– Ладная штучка!
– Кэгэ на полтора потянет, – на глазок с легкой завистью в голосе взвешивает Игнат. – Кажись, начало положено.
Незаметно прошло время.
Бледное томное солнышко исправно закончило ровно половинку своей привычной ежедневной работы и, словно заслужив тем самым коротенький полуденный отдых, заступило за продолговатое облачко, чтобы вскоре вновь еще более старательно продолжить свое извечное круговое путешествие. Припаривало. Пышущая приторным жаром, лиловая поволока на восточной окраине неба обещала скорый грозовой ливень.
За утро Витька успел вытащить на берег еще две "ладненьких". Два полосатых щучьих хвоста бодро торчали и из алюминиевого бидончика рядом.
– Глянь-ка, скоро дождь лупанет! – поглядывая на свинцовый краешек неба, говорил довольный удачной рыбалкой Игнат. – Ну и парилка, скупнемся?
– Я за!
Секунды, и они уже в одних плавках. Витька отбежал резво метров на двадцать от берега, с разбега прямым "солдатиком" звонко плеснул с отвесного выступа.
