Текст книги "В движении вечном (СИ)"
Автор книги: Владимир Колковский
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц)
Терешкина хата была в поселке по соседству с витькиной.
– Зайдем, глянем? – предложил в тот день Витька под вечер. – Все хлопцы давно там. А потом вместе в клуб.
– Давай.
В надвигающихся вечерних сумерках народу у разукрашенных въездных ворот становилось все больше. Разбившись на небольшие кружки, взбалмошно-шумные и не очень в зависимости от возрастного ядра, окрыленные враз, многочисленные любители холявной сотки нетерпеливо взирали в суетливые сполохи занавешенных оконных стекол, где уже вовсю кипела и буйствовала свадьба. Время от времени у одного из таких кружков семенящим мелким подбегом выныривала из густых сумерек приземистая шустрая бабенка с объемной полотняной сумкой в руках.
– Давайте, хлопчики... За молодых.
– Са-авсем ты нас забыла, Максимовна! – разочарованным эхом доносилось из других кружков.
– Ага, забудешь! – лишь отмахивалась она в ответ. – Еще и после той не просохли.
И уже спешила назад в хату.
– Ну и как, родимая? – слышалось вскоре ей вслед. – Пошла, что надо?
– Ай, ище тая муть, сахарница.
– А ты уже раскатал губу! На холяву так ему еще и хлебную... Держи котлету.
Прибывших к свадебным воротам друзей заприметили сразу:
– Давайте сюда, мальцы. Тут толечко и на вашу долю.
Закрасневшийся масляно, расплывшийся в блажной усмешке Генка-Артист держал торжественно в одной руке маленький круглый графинчик с мутноватой жидкостью, а в другой глубокую алюминиевую миску с закуской.
– Ну, кто сперва?.. Давай ты, Витек, по-старшинству.
Слегка растерянный от неожиданности и сразу необычайно посерьезневший Витька принял тремя согнутыми пальцами дополна налитый стограммовик. Не моргая, так и взирал на него неотрывно, словно еще не решив окончательно.
– Э-э, браток, кота за хвост не тяни! – командовал рядом кто-то из бывалых. – Тут раз-два надо... О!.. о-о! Молодец, хлебушка дайте, на-ка, на-ка нюхни!
Как пригнутый неведомой силой, Витька лишь вертел головой машинально, никак не мог вдохнуть сунутый грубо под нос, пропахший холодной котлетой, спасительный хлебный мякиш.
– И-ишь, как она его закрутила. Ну-ка, ну-ка, теперь другу, держи.
Мерзко хлестнула, пронзая до самого донца, белесая сивушная муть. Приняв в руку влажный граненый стаканчик, Игнат содрогнулся невидимо всем телом; как перед внезапным скачком со скалистого обрыва примкнул отчаянно веки. Но сегодня это уже ничего не значило, сегодня пришла пора познать, и он чувствовал это.
Махнуть залпом, как Витька, не вышло. Первого глотка хватило, пожалуй, лишь на половину огненно жгучей удушающей порции – какие-то мгновения казалось, что вот-вот хлынет неудержимо назад отвратительное теплое пойло, но как противную горькую микстуру во время тяжелой болезни знакомым волевым усилием Игнат, все-таки, одолел судорожно, довершил решительно двумя коротенькими глотками.
– Раз-два-три! – хохотнул похвально рядом Генка-Артист. – Молоток, талантлёвый хлопец.
И уже совал торопливо под самый нос свою почти пустую, осклизлую миску.
...Она подступила откуда-то изнутри, сплошной массивной наволочью. И, обождав лишь секунды еще в апатичной уверенной вялости, придавила мгновенно и враз с разбитной феерической силой – легкая беззаботная эйфория! Как это чудесно, как упоительно, гармония внутри, гармония вокруг, гармония всюду, ликующий от земли до зорь, всепоглощающий океан гармонии в блажных шелковистых сумерках, и нет, казалось, сейчас наилучшего приюта во всей Вселенной.
Неодолимой тяжестью хмельное марево придавило куда-то на самое донце и былую рассудительность. Теперь Игнат уже не думал: хотелось орать – орал, хотелось смеяться – хохотал во все горло, хотелось задирать – лупил размашисто приятелей в плечи. А слова и звуки, словно сами по себе неудержимо сплетались в горластые, хлесткие фразы.
И все же.
Снова откуда-то изнутри проступила щемящей украдкой тревога. Нарастало все явственнее пугающее ощущение того, что эта дивная, неведомая прежде, всеохватная эйфория, достигнув своей пиковой точки, пошла постепенно на спад. Тревога эта дыбилась в гору, перерастала потихонечку в подлинный страх, наполняла собою всецело, пробуждая в итоге только одно желание, одну-единственную цель – вернуть! Вернуть обратно тот сладостный пик, вернуть, продолжить, сохранить навсегда. И это единственное желание, эта единая цель наполняли с очевидностью теперь и у всех тех, кто был рядом.
– Ну и где она? Где она, эта Максимовна? – слышно было сквозь шутки, смех и буйные пьяные выкрики.
– Ты стой здесь, а я у ворот ближе. Не воронь, зови, если что! – командовал в азарте Витька.
Ни сивушный дух, ни мерзкая теплая горечь уже не пугали. Решительными скорыми глотками Игнат прогонял до конца очередную жгучую порцию. Витьке фартило в тот вечер, он не забывал о друге, но о самом себе в первую очередь, и это было заметнее с каждым часом.
– Там дружок твой, глянь: фигурное катание! – сообщили вскоре Игнату, смеясь и показывая пальцем в сторону забора. – О, гляди-гляди, снова пошел на круг... Стоять, стоять!
Выписав мелковатой дробью на непослушных ногах сразу две заплетастые фигуры, Витька хватанул неуклюже обеими руками за дощатый заборчик и резким обвалом ринулся вниз.
– Готов клиент!
– Оп-па, с копытов! – заливался рядом явно тоже добавивший Генка-Артист. – Абзац, мальцы, пора тралевать до хаты.
Витька уже тогда тянул кг на семьдесят с гаком, но предстоящая задача его доставки домой показалась Игнату поначалу не сложной. После очередной "допинговой" порции вновь бодрящей волной наплыла, завластвовала эйфория, но теперь это была не та невесомая, сладостная эйфория, как в начале, а какая-то смешливо-дурашливая.
Теперь смешило буквально все вокруг, но если бы вокруг ничего и не было, то все равно наверняка было бы неудержимо смешно. В особенности же смешил теперь Витька, его непрекращающиеся ни на мгновенье замысловатые кульбиты, его мучительно застывший, обвислогубый взгляд. Самому Игнату без всяких сомнений казалось, что он еще довольно твердо стоит на ногах, но со стороны это выглядело явно иначе.
– Як те воши по околице скачете! – глядя на их нелепую возню, тоже не могли удержаться от смеха встречные. – И где так, небось у Терешки?
– Поспешай народ, там еще всем наливают! – хохотал в ответ Игнат.
Напрягши силы, с нутряным выкриком "дав-вай!" – поднимал он грузное вялое тело, надавал резко вперед короткий поступательный импульс. Витька, согнутый почти вдвое, переступал по инерции мелко два-три шага, потом его заносило на беспорядочные круги, заваливало круто вниз. И каждый раз Игнат не мог удержаться от смеха, неудержимый смех этот перерастал в бессмысленный хохот, отнимал последние силы, и он также летел обвалом на росистую студеную траву со всевластным беспамятным смехом.
Лишь изредка, короткими мельтешными урывками, но весьма явственно проступало в сознании то самое, знакомое с раннего детства, удивительное ощущение того, что он теперь и не он, а будто некто другой. И этот некто другой сквозь хмельное марево снова чрезвычайно внимательно взирает на происходящее вокруг.
– Я!.. я – как не "я" теперь! – восклицал Игнат тогда сквозь беспамятный смех, словно это странное ощущение одновременно и смешило, и изумляло его. – А ты, ты Витька?.. Ты себя помнишь?
...Так трех минутная скорым шагом, узкая стежка напрямик до витькиной хаты растянулась в итоге на час с гаком.
Вновь они встретились среди недели.
Прошло лишь несколько дней, но казалось много больше. А еще казалось, что произошло за этот вроде бы недолгий срок что-то особое, важное. Они долго не могли начать разговор, с беззвучными смешками внимательно вглядываясь в лица друг другу.
– Кла-а-сс! – крутнув головой, с тем же беззвучным смешком проговорил, наконец, Витька. – Не описать, не высказать. Отжил слегка?
– Слегка-а, а еще и теперь...
– Засекла мамка?
– Не-а... сначала. Я на цыпочках в хату заскочил, и сразу в кровать. И заснул скоро, и ничего вроде, а уже под утро... Голову кружит-кружит, искры мельтешат– мельтешат и... все на ковер.
– Ясно! – хохотнул сочувственно Витька. – Дальнейшее можно опустить. А я... мои и сами, считай, приползли только под утро.
И он неожиданно подмигнул со своей знакомой лукавой хитринкой:
– Так что стоим, времечко мучаем? Похмельнемся?
– Я, я пас! – даже замахал руками в ответ Игнат. – Я пас, хватит с меня и одного такого эксперимента.
– А ты уже... всерьез!
* * *
Вот так однажды вечером, удовлетворив свое давнее детское любопытство, друзья хорошенько познали, как и сам винный «кайф», так и его обратные побочные эффекты. Были постоянно на глазах в поселке и другие, куда более красноречивые «эффекты», тот же Андрюха, например, и его недолгий путь от всеобщего кумира-любимца до того, кем он стал теперь.
И еще долго впоследствии Игнат и Витька (а они частенько говорили об этом) "просто понять не могли" некоторых своих ровесников, друзей и приятелей. Еще вчера, казалось, они вместе неутомимо гоняли футбольный мяч, плескались с наслаждением в речке, охотились с лукошком в заветной грибной пуще. И вот теперь все то, что еще вчера так наполняло, увлекало, захватывало – теперь это нисходило в ничто, в безвозвратное прошлое, как что-то пустое, никчемное, детское. И вот теперь с утра до вечера совсем другой интерес, совсем другой азарт, совсем другая охота:
– Привет, орлы! И где это с раницы добренько глынули?
– Сам ты, гляди, уже красный, як брысь.
– Я ж только наперсточек!
– Х-ха, вчера с раницы ты тоже наперсточек, а под ве-ечер... як вуж! – и т.д.
Та первая в жизни друзей серьезная пьянка надолго осталась для них и последней. Лишь изредка, когда в поселке снова субботним вечером заливистой гармоншкой, гулким буханьем бубна призывно гремела на всю околицу залихватская свадьба, кто-то мог подмигнуть, усмехаясь:
– Кайфанем?.. хоть по маленькой?
И через мгновение уже усмехались оба, покручивая припамятно головой.
4
Триумф... и начало конца
Для будущего поселкового мальчишки не имело принципиального различия, к какой из двух первых групп взрослого населения – высшей, или «гегемонов-работяг» принадлежали его родители. Ты мог хорошо учиться, поступить в институт, а дальше все зависело от твоих способностей, твоего характера и приветного взгляда тех Высших сил, что определяют конкретно нашу судьбу, нашу удачу в решающие, поворотные моменты земного существования. Однако свои определенные принципы, свои ограничительные рамки имеются, по-видимому, и у сил Высших, и у юных представителей третьей группы, группы «винно-ручьевой» шансов выбиться в люди, «человеком стать» почти не было.
Сенсационным триумфом своим Витька совершил почти невозможное.
И теперь это был уже другой Витька – и в глазах взрослых, и в глазах друзей, приятелей, и в глазах собственных.
И только одно обстоятельство теперь тревожило и беспокоило Игната.
* * *
Воскресенье было для Витьки единственным на неделе свободным от занятий днем. Кроме того, дорога из города занимала не менее пяти часов. Домой Витька приезжал в субботу поздно вечером, и уже назавтра вечером отправлялся назад. А днем он был в компании таких же, как сам, счастливых победителей.
Ты мог подойти, поздороваться.
– А-а, школяру приветик! – слышал в ответ. – Уроки учим?.. Давай-давай, совсем скоро уже вам.
А потом тебя словно и нет рядом. Ты только и слышишь:
– Х-ха, в нашей группе такая компашка подобралась!
– А у нас! Ты только одни кликухи послушай: Бамбук, Злоня, Керенский, Мэлф...
– Колян, ты в четверг был на "Динамо"?
– Не вышло... никак! На Ришара в киношку с девчонкой сходили. Как там наши?
– По нулям разъехались.
– А джинсы где такие надыбал?.. клевые!
– Так у нас негритосов в общаге! Фарцуют по-черному.
– Вчера опять проспал на первую пару!
И через минутку тебе не верится, что это именно они рядом, твои вчерашние друзья, приятели и просто хорошие знакомые. Через минутку ты и вправду вдруг почувствуешь себя среди них "школяром", недорослем, пацаном среди взрослых.
И совсем не важно теперь, кто и какого был "сорта". Триумф в одно мгновенье выровнял их всех без разбора: и Пашку, вчерашнего школьного отличника, сына Аксюты-директора, и Витьку-оболтуса, сына Бутовца Петрухи, молодчаги на Пьяном. И теперь уже ты с изумлением вдруг почувствуешь себя среди них второсортным, отделенным конкретно тем самым заветным барьером. И кто они теперь, и чем они теперь живут, снова представится тебе таким заманчивым и таким бесконечно желанным.
Эмоции явно переполняли их, счастливых победителей. И они частенько всей дружной компанией забегали "туда", в тот самый знаменитый подвальчик.
Витька также.
И именно это обстоятельство теперь так тревожило и беспокоило Игната.
* * *
Триумф... и начало конца.
Что ж, проза жизни, наверное.
5
Дамоклов меч
Мысли и думы о поступлении, которые и прежде не давали покоя, нависли дамокловым мечом сразу же с первых дней выпускной осени. Неотлучно витали они днем и ночью, в школе и дома, присутствовали незримо даже во время субботних свиданий, даже во время их самых эмоциональных «молчаливых пауз». А если подчас и удавалось забыться коротко, то возникали внезапно вновь, пронзая колюче молниеносным импульсом и переходя постепенно в тревожное, тягучее: «Что, что оно там впереди? Как оно повернется тогда, недалеким уже следующим летом?»
Теперь Игнату часто вспоминались витькины абитуриентские мытарства, но ведь это было другое. В представлении Игната это было совершенно другое.
– Бутовца Петрухи династия! – говорили так про его друга совсем недавно в поселке. – Заждалась его бочка на Пьяном.
Никто не думал и не верил, что тот поступит. А вот оказаться в пролете ему Горанскому, круглому отличнику с первого класса, победителю всевозможных школьных олимпиад. от кого многие в поселке ожидали в будущем чего-то "такого"... Это означало такой конфуз, такое сокрушительное фиаско, что хоть ты потом и впрямь не показывайся на глаза людям.
Вступительные экзамены представлялись теперь Игнату не иначе как лотереей с одним-единственным шансом: в случае неудачи он предстоящей весной подпадал неизбежно под очередной армейский призыв.
Армия.
Вообще-то, он считал огромным счастьем появиться на свет представителем сильной половины человечества, но теперь иногда ловил себя на нелепейшей мысли, что даже завидует втайне своим одноклассницам. Им-то что, в армию не идти, не поступит сейчас – за год так подготовиться можно!
Два армейских года представлялись ему чем-то мучительным и даже страшным. И отнюдь не пугали строгий режим, осенняя слякоть, зимние трескучие морозы, а в беговых кроссах, гимнастике, штанге он, чемпион района, мог запросто и многим "дембелям" дать фору. Здесь было совершенно иное. Здесь было то, о чем постоянно рассказывали в поселке многие бывшие солдаты.
На два долгих года исчезали они внезапно, и, когда о них уже успевали позабыть все, кроме родных и друзей, точно также внезапно снова появлялись в поселке, возмужалые, обветренные смугло, коротко подстриженные. И еще долго потом, только выйди на центральную площадь, и ты обязательно увидишь кого-нибудь из них в армейской пилотке, в гимнастерке-хаки под ремнем, в толпе старых и новых знакомых. Подойди поближе, и ты узнаешь много о службе:
"Первых полгода в армии ты ноль, салага. Дед для тебя Бог, царь и начальник. Не умеешь–научим, не хочешь–заставим. У нас, например, в ротах молодых так учили.
На костях поставят:
– Луну видишь?
– ...?!
– Гавкай!
– Как так?
– Как собака, так как! Знаешь?
Будущие "салаги", воспитанные с непоколебимой верой в справедливость того, что окружает в эпоху развитого социализма, с холодком в душе осмысливали услышанное.
– А если...нет? – спрашивал, наконец, кто-нибудь несмело. – Н-не будешь?
– Х-ха, отметелят раз пряжками, еще и в самую масть постараешься!
– И-и... н-никому? Никому не скажешь?
– Кому-у? Папка-мамка далёко.
– А-а... офицер?
– Х-ха, офицер! И когда ты его увидишь, того офицера? Раз в неделю, положим, а дед на казарме и ночью под боком. Да что и ему, твоему офицеру? – шито-крыто во взводе, наверх не шуршит, вот тогда и показатели, и чин на погонах... На дедах, пацаны, сейчас вся дисциплина в армии держится.
Был у нас, правда, один такой умник. Подал рапорт.
– И что?
– Миномет на него свалился, и с концами. А дед свою губу отсидел и на дембель.
Выдержав небольшую паузу, с легкой усмешкой все и навсегда пережившего, наблюдал очередной рассказчик очевидный психологический эффект на притихших, растерянных лицах будущих "салаг".
– Полгода! С полгода, хотя бы, пацаны, надо фигу в кармане держать. А потом... потом уже проще. Как по накату пошло, масло съел с утра – день, глядишь, и минул! – продолжал он далее уже как бы и утешительно.
И, опять же, словно в утешение с улыбочкой мог поведать и свои собственные кое-какие воспитательные придумки в долгожданном всевластном дедовском статусе:
"К нам раз во взвод одного после отсрочек прислали. Двадцать семь уже дяде, семья на гражданке, щеки синие. А нам по фиг, нам все равно салага.
Как подъем:
– Са-п-поги подал сюда н-на...! Я кому сказал, быстренько.
– И подавал?
– Еще и портянки намотать приходилось.
Игнат ощущал какое-то сатанинское удовольствие, забавляясь с бандой верных гвардейцев над беспомощными пацанчиками в классе, но вот чтобы самому... Чтобы и самому оказаться на долгие годы в объектах несравненно более циничных, издевательских забав... Он ведь уже знал прекрасно, что минуты и даже секунды имеют удивительнейшее свойство менять свой обычный ход не только в знаменитой теории Эйнштейна, иной раз даже несколько мучительных минут могут растянуться до бесконечности.
А тут целых два года!
Он даже не сомневался, что со своим вспыльчивым, подчас неподвластным себе, норовистым характером рано или поздно взбунтуется...
И тогда:
– Папку-мамку навряд ли тогда здоровым увидишь! – однозначно утверждали на это бывшие армейцы. – И друзей, и подругу любимую.
Год до армии, два года служба.
Потом... а что потом?
Три года, таких три года. Словно полжизни они в семнадцать.
Словно синонимы были теперь для Игната слово "поступить" и слово "выжить".
* * *
Колючими тридцатиградусными морозами, обвал ь ными затяжными снегопадами перевернул настороженно очередную летописную страничку новый 1977-ой год. По терминологии игнатовой «виртуальной» реал ь ности это была еще одна значимая ступень на пути к заветной цели, еще один победоносный этап уникальной исторической эп о хи, эпохи ра з витого социализма.
Это был расцвет ее, триумф. И начало конца в то же время. Вскоре назовут ее эпохой застоя.
Многое тогда казалось застывшим навсегда неруш и м ым стальным монолитом ... И, как обветшалый соломе н ный стог стихийным ветром отлетело порывно в небыт дуновением сил всемог у щих .
ТОМ II
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
ЦЕХ N 50
ГЛАВА ПЕРВАЯ
РОБОТ
1
«Телезвезда Коля»
Любо, любо-дорого глянуть, как «выступает» по телевизору начальник смены цеха N 50 Николай Семенович Логацкий. Весь он с ног до головы, словно в идеале создан для телевизионной картинки.
Совершенно другое дело Петр Петрович Васильев. Петр Петрович по значимости точно такой же начальник в цеху, начальник смены второй, однако ему за шестьдесят, голосом он сиповат, телом неказист, ростом огромен да еще и лыс в придачу. "Череп", так вот за глаза кличут его на участке.
А вот Логацкий молод, и сорока еще нет, среднего роста, худощав и строен. Лицо у него интеллигентно с бледноватой, вдумчивой печатью интеллекта, как у ученого. Голос хорошо поставлен, четкий и звучный, говорит он всегда без бумажки, но без единой запиночки. Вот и снова в очередной раз предстает он в ослепительных ярко-розовых рамповых бликах у микрофонной стальной тросточки, установленной посреди просторного сборочного цеха, и по команде бородатого неряшливо, долговязого телеоператора начинает снова бойко, привычно, торжественно:
"Наша робототехническая линия по сборке электро н ных наручных ч а сов, запущенная в эксплуатацию в начале текущего года, не имеет аналогов в мировой практике... Только экономический эффект от ее внедрения соста в ляет сотни тысяч полновесных рублей, кроме того она позволяет высвободить в процессе производства десятки нужных р а бочих рук... В скором времени планируется ввести в де й ствие еще две аналогичные линии, а в более далекой пе р спект и ве осуществить и полную замену ручной сборки на автом а тизированную... Мы в цеху очень довольны нашим механическим помо щн иком и с нетерпением ожидаем н о вых!"
Долго, долго еще «выступает» Логацкий, лик его строг и лучезарен до неузнаваемости в ослепительных ярко-розовых рамповых бликах, лучший, парадный троечный костюм на нем, лаковые остроносые туфельки. Петру Петровичу, «Черепу», что? ? он на телевизионную картинку сто процентов не катит, он и в свитерах, и в джинсиках хоть каждый день на работу, зато сменщик его неизменно при полном параде. А вдруг опять телевидение нагрянет.
– Лично я всегда за свободный стиль, – сетует он даже частенько коллегам по работе. – И сесть-встать, и потянуться не вяжет. А вот чтоб женихом каждый день на работу в крахмале... Эдак, глядишь, скоро и сам тем же роботом станешь.
– Зато ты теперь, Коля, телезвезда! – с ехидцей легенькой замечает на это начальник цеха.
Автоматизированные системы управления, машинная сборка, "роботы" – это сегодня супермодно. А посему и телевизионщики в их прежде неприметный по городу цех пятьдесят теперь, как по графику, считай, каждую неделю наведываются. То свои городские, то республиканские, а то и союзные из Москвы самой. Очень уж востребованным оказывается в эпоху развитого социализма на телевидении их энтээровский суперпродукт: и для вестей хвалебных, торжественных, и для новостей обычных, повседневных, и для передач конкретных, тематических.
И не только на одном телевидении так живо, настойчиво интересуются их роботом. Делегации самые разные в цех на смотрины также частенько наведываются. И со всех концов их огромной державы, и из-за границы даже, по разговору слыхать. Наблюдатели всегда такие важные, в черных строгих глянцевых костюмах, в галстуках модных, сразу видно, что начальство великое. И видно сразу же, что сам робот им очень нравится.
И впрямь, удивительная закономерность проявляется сразу. Как только телевидение или начальство важное в цех – изумительно, гладко работает робот! И вертит, и крутит правильно, и ставит, и складывает в рядок как положено, и совершенно ничего не ломает. Может так потому, что тогда здесь обязательно и все те наладчики, которых прежде было не доискаться, может потому, что тогда здесь уже задолго и конструкторы-разработчики этой сложной машины, ясно только одно определенно, что это отнюдь не случайно. Нравится, очень нравится робот и телевизионщикам всевозможным, и делегациям самым разным.
И не имеет никакого значения, что спустя лишь каких-то полчасика на рядовой оперативке у начальника цеха вид у Логацкого будет отнюдь не парадный и, закрасневши по шею багровою влагой, терзая в бессилье свой галстук, он будет надрывно кричать на весь кабинет в нелепом отчаянии:
– Да заберите вы!... Да хоть к чертовой матери заберите свой робот, вот игрушку на шею навесили. Теперь хоть на участок не показывайся.
Начальник цеха будет выслушивать молча, и только потому, как он, мелко вздрагивая худощавыми пальцами, вертит-покручивает серую с золоченым пером изящную авторучку можно понять очень многое.
– Логацкий! – осадит, наконец, строго, когда тот уж совсем разойдется. – Николай Семеныч... Здесь тебе не балаган, а диспетчерская.
Даже интересно.
Разумный ведь человек Логацкий, тертый, видавший виды производственник. Знает, знает прекрасно, что их роботом знаменитым не то что сам генеральный, а даже и министр союзный в Москве стольной гордится. Да и сам он, "телезвезда Коля", считай, каждую неделю о своем механическом чуде на весь мир хвастает, факт сей регулярно разносит – что в сравнении с этим мытарства-муки какого-то начальника участка!
Знает, знает это Логацкий, а все равно иногда не выдерживает. Однажды вот и снова вскричал от души и с надрывом на всю диспетчерскую:
– Эх, как же мне все это... собачья жизнь!
От этих слов начальник цеха стал в одно мгновение очень серьезными, и, обращаясь к многочисленным присутствующим в кабинете, как-то уж очень торжественно провозгласил:
– Пусть сейчас встанет тот, у кого в цеху пятьдесят и не собачья жизнь!
Тихо, необычно тихо сразу стало в его кабинете. Цех пятьдесят головной на заводе, сборочный, человек на тысячу работников. Есть здесь и техбюро, есть и контора, можно при желании отыскать и потеплее местечки. Однако никто не "встал". Знали по опыту, что на оперативках у начальника цеха лучше лишний раз не высовываться, если не хочешь, чтобы тебе тут же чего-нибудь да под раздачу и не подвесили.
Никто не поднялся.
– Ну вот! – выговорил начальник цеха уже как бы и удовлетворенно. – А ты все жалуешься...
2
Прямая дорога
Сменный начальник Логацкий ненавидит «этот робот» уже потому, что никто из работниц не желает категорически его обслуживать. Можно даже сказать, что как черту ладан он здесь работницам, не успеешь и появиться с утра на участке, как со всех сторон за халат хватают, обрывают тотчас полы:
– Николай, Николай Семеныч!.. Когда, ну когда? Когда вы нас смените, сколько раз обещали, житья нет, пятый месяц уже.
И так вот каждый раз без конца.
Когда-когда, заладили. Да он и сам бы рад сменить, положим, но это только на первый взгляд вам покажется, что нет тут проблемы, народу на участке хватает. А вот когда поразмыслишь всерьез, основательно... Тех же Мурашко сестер, к примеру, сюда разве посадишь?
– У нас Мурашки-сестрички как мурашки пашут! – каламбурят давненько в цеху.
Ударницы обе знатные на объединении. Что пашут, то пашут, тут не убавить: считай, полплана за бригаду на себе столько лет уже тащат. Пикни только им, попробуй, про этот робот, мигом тебе и заяву на стол. Опять же, квартира у каждой, прописка, вольные люди! – в любом другом месте с руками-ногами работниц таких оторвут, и здесь на заводе, и где хочешь по городу. Днем с огнем потом таких работниц не сыщешь.
Асташонок Оксану, Степанчикову Лену, Матвееву Катю?
Тоже по второму десятку годков девчата в цеху, ветераны заслуженные, можно сказать. Вместе когда-то начинали работать на участке, на с ним с тех пор, да Коля по имени, и на собрании сменном совет и поддержка всегда в неудобных решениях. Это же надо совесть какую иметь, чтобы им, да вот так удружить.
И новых, молоденьких девчонок, что после училища сразу, ведь сюда не посадишь. Совсем еще народ не обстрелянный, а техника новая, сложная. Напортачат чего по неопытности, с беса, как потом расхлебаешься?
По трое девчат здесь в каждую смену работают, потому как напрямик им сказали: нет – и за ворота тоже дорога прямая. А девчата они приезжие, деревенские родом, живут в общежитии, а, значит, к комнатенке своей да коечке панцирной железобетонно привязаны, намертво. Уволят, куда без прописки, одна лишь прямая дорога, "вертайся" в родное село. Страшно, ох страшно до жути представить в натуре родную живую картинку! Поздняя осень, темный слякотный вечер и ни одной-единственной души за окном старенькой хаты на двадцать километров в округе. Только синеватый телевизорный свет из окон да цепняг до последней костяшки продрогших перебрёх унылый. И Ванька-алкаш, первый парень и один-единственный жених на всю деревню.
А как хорошо, как прекрасно им было! Прежде, до "этого робота".
Как им нравилось поначалу в цеху пятьдесят, в особенности старшей Тамаре. Ведь "Интегратор", научно-производственное объединение предприятие правофланговое, на весь Союз знаменитое, трижды орденоносное. Только спросят, бывало, знакомые, давненько не виделись:
– Ну и как ты, подружка? Где и как счас?
– На "Интеграторе".
И тотчас:
– У-у! – в ответ уважительное. – Молодчина, прилично устроилась.
Домой, опять же, вернешься...и куда?
Опять же, одна лишь прямая дорожка в колхоз. Вилы калеными зубцами на плечи в обратку клади и за болотце под горку дояркой на ферму вперед. Там в резиновых ботах, фуфайке сальной, среди коровьих и прочих радостей известно ведь чистота какая, запахи... А "Интегратор" предприятие на весь мир знаменитое, флагман советской электронной промышленности.
Электроника ведь первым делом чистота умопомрачительная, и более всего это по нраву Тамаре. Заходишь в цех утречком: ни пылинки-соринки вокруг, все на месте своем, как положено. По нескольку раз в смену уборка влажная, закон здесь такой, потому как сам техпроцесс этого требует. Так же в порядке закона работники вокруг поголовно в полотняных колпачках, в светлых халатиках, аккуратно выглаженных, чистотой блистающих. Снуют по проходам в цеху точь-в-точь как врачи в городской поликлинике: мечтала, мечтала Тамара когда-то о медицинском, и поступать разок пробовала, но ведь конкурсы там какие! – глянь только, за голову схватишься.
И не жалела крепко, что срезалась. Прежде, "до этого робота".
Одно слово сказать – прелесть была, а не работка! Тепло, светло кругом, чистенько и тишина вокруг, только КИП-ы, приборы контрольно-измерительные басисто-утробно урчат, словно от житья-бытья такого славного тоже в охотку балдеют. И задание сменное было совсем не в напряг ранее. Пластмассовый блочок в часовой корпус плотно вставишь, крошечные винтики специальной отверткой основательно вкрутишь, на контрольный участок в кассетах снесешь ? вот и вся она, в принципе, та работка на ручном сборочном конвейере.
И сделаешь как положено, и подружек еще обежишь, поприветствуешь каждую, за жизнь поболтаешь. И собственный радиоузел, между прочим, на головном предприятии имеется, с самого утра запускают ребята в цех музычку, самое свежее всегда, самое хитовое. Эх, хороша, хороша была жизнь да под музычку!
А кто виноват? Кто виноват, что так вышло?
Сама и сама, прежде всего. Говорила же мать, и отец говорил:
– Не заедайся, Тамара, с начальством! Знай, помни себя, свое место.
Так нет, непременно на собственной тоненькой шкурке нам хорошенько прочувствовать нужно, о чем люди пожившие с самого детства твердят. Дернул черт под руку, вякнула разик-другой на собрании сменном "не по Семенычу" – вот и сиди теперь на от гудка до гудка без просвета, парься-мытарься.
Это ведь только в начале им так говорили: он и сам будет гладко крутить, а вы единственно детали в спецкассеты аккуратно закладывайте, да на поток, как положено, ставьте. Говорили, и вся-то работка, еще и на ручной позавидуют, и зарплату сулили ого, какую... Да только наяву оно точь, как в старенькой присказке сделалось: "Кось, кось, лошадушка, косенька..." – пока в воз мужик с улыбочкой, ласково, а как запряг с головой в хомутину, так сразу: "Н-но, поехали!" – да вожжой, хворостиной в ошпару! И тащи-ка, скотинка, сей воз да по полной программе.
