Текст книги "В движении вечном (СИ)"

Когда-то был закадычный друг у отца Игната. Частенько наведывался в гости, как водится, заходил на огонек "по сто грамм", и просто перекинуться парочкой слов под соответствующее настроение.

Разумом тогда Игнату казалось, что нет в мире человека добрее Валерия Степаныча. Внешне тогда тот виделся низеньким, крепко сбитым здоровячком с будто раз и навсегда одетой на лицо добродушной улыбкой. Улыбка эта раз за разом расплывалась вширь да маслянистых, сузившихся в щелочки глаз, переходя то и дело в коротенький частый смешок.

Вне разума Игната никогда по-детски не "тянуло" к этому человеку. Да и тот никогда не заговаривал с ним между прочим, как это непременно случается, когда заговаривают с детьми просто любящие детей взрослые. Несмотря на всегдашнюю маслянистую улыбку, чисто интуитивно, душой Игнат всегда ощущал непреодолимую дистанцию, но, тем не менее, разумом ему казалось, что в мире нет человека добрее Валерия Степаныча.

Какое семейство без ссоры?

Случалось такое и у отца с матерью. Переживая, может быть, еще больнее, Игнат тогда даже завидовал сыну этого человека, своему ровеснику. Игнату казалось, что в семействе человека с такой всегдашней добродушной улыбкой раздоры просто невозможны.

Но вот случилась одна из бесчисленных по жизни классических вариаций на тему двух гоголевских "иванов". Аналогично повздорив по мелочи, прежние друзья разошлись и разошлись навсегда. Больше Игнат никогда не видел дома среди гостей Валерия Степаныча.

Дома не видел, однако тот был школьным учителем, и, начиная с восьмого, преподавал у них в классе. Теперь Игнат снова наблюдал этого человека, наблюдал на уроках почти ежедневно, однако теперь даже и представить невозможно было прежнее. Невозможно было даже представить, что это тот самый Валерий Степаныч, тот самый, в расплывчатых маслянистых глазках, круглолицый добрячок со всегдашней улыбкой.

Впрочем, ранее мы не раз упоминали по сюжетной необходимости этого человека. Школьное прозвище у учителя Валерия Степаныча было "Дикий".

Подобно и Круглова Галина Петровна вне всевластного преподавательского статуса вполне могла показаться совершенно другим человеком, ведь подобные метаморфозы есть проза житейская. Вот, кажется, по жизни милейший, добрейшей души человек, когда вне обязательств взаимных, а попади к нему в лапки.... Узнаешь.

И Игнат знал!

Он знал, знал, каким совершенно другим человеком могла быть Людмила Петровна с другой стороны. Знали это и многие другие его приятели в группе, нынче точно также сачки и двоечники.

* * *

Где-то к началу третьего месяца учебы пришло ясное понимание, что дальше так тянуть нельзя. Грозовые тучи текущих реалий нависали все гуще, неотвратимей. Лавинный безудержный поток новой информации давно превратился в неподъемную тяжесть, и просвета малейшего не ожидалось никак. Наоборот, крепло осознание того, что к началу сессии положение лишь ухудшится, хоть это уже и не имело никакого значения, как не имеет никакого значения количество лишних блинов для штангиста на неподъемный снаряд.

Хуже некуда была текущая успеваемость, а за постоянные пропуски занятий неоднократно вызывали в деканат. Итак, угроза вылета после первой же сессии становилась все реальнее. Такая перспектива теперь представлялось даже катастрофичнее, чем непреодолеть абитуриентский барьер когда-то, и этот новый "дамоклов меч", даже успев толком нависнуть, уже терзал, резал вживую. Возвратиться на провале в родной поселок под насмешки и зубоскальство исподтишка бывших завистников представлялось теперь не иначе как подлинным адом.

Осознавая, что скользит стремительно по наклонной плоскости, Игнат вдруг спохватывался. Ситуация была предельно ясна. Или смертельная битва, жестокая борьба за выживание, или... в отстой. Необходимо было действовать и действовать незамедлительно.

Однако с чего начать?

Как раз это и было понятно. Очевидно со слабейшего звена. Начинать подвижки логично было именно с того, что сейчас даже чисто интуитивно представлялось наиболее труднопреодолимым.

Круглова.

Впрочем, и помимо всякой интуиции оценочная статистика на практических по математике выглядела наиболее удручающей. Вызовы к доске следовали раз за разом, а в результате:

– Са-а-вершенно неверно! – снова и снова топорным обухом в обрыв, и снова очередной "неуд" в журнал.

Проблемы с решением задач были и были немалые. Однако, опять же, что-то на уровне интуиции подсказывало, что не это обстоятельство в данном случае определяет. Определяющим виделось не само умение решать задачи по факту, а именно то явственное, возникшее с первых занятий, почти органическое чувство неприязни.

И начать необходимо именно с этого. Надо попытаться наладить. Подойти, объясниться, довериться.

И вот однажды после занятий Игнат впервые подошел к ней. Подошел к этой самой грозной представительнице свирепой троицы, подошел с понятной робостью, подошел, колеблясь, лишь с крупицей надежды, но... произошло поразительное! – как неузнаваемо может преобразиться человек в зависимости от того, какая из двух сторон его духовной сущности вдруг проглянет наружу.

Трудно и припомнить сейчас, с чего он начал. Как пытался, слегка заикаясь, сбивчиво, довести, разъяснить свое твердое намерение измениться. Измениться, засучив рукава, взявшись за дело настойчиво, самозабвенно, взяться немедленно прямо с сегодняшнего вечера.

Что он говорил далее? – нет, нет, и последующих слов ему сейчас не припомнить. Но вот что он прекрасно запомнил и запомнил навсегда – робость его улетучилась прямо с первых мгновений. Как в недавние школьные времена в час жесточайшей скуки прорывалось наружу "нечто ему досель совершенно не свойственное, циничное и безжалостное", преображая неузнаваемо в миг, точно также неузнаваемо преобразилась и она, эта "самая свирепая представительница". Преобразилась точно также мгновенно, неузнаваемо, но с другим знаком.

Скрипучий, придавленный крючок предстал в одно мгновение в образе обаятельной, чуткой и даже привлекательной женщины. Даже ее лицо, зажатое совсем недавно в непроницаемый свинцовый панцирь, преобразилось мгновенно, неузнаваемо. Теперь и лицо ее, казалось, излучало явственно чуткость, внимательность, лучилось улыбкой, лучилось чем-то родным и близким, знакомым еще сызмальства.

Да, да, слов тогдашних ему теперь не припомнить, он лишь помнит, что уже очень скоро она говорила ему "ты", и он прекрасно запомнил то чувство, что возникло очень скоро после начала беседы. Это чувство пришло незаметно, но твердо, всепоглощающе, пришло взамен прежних неодолимых дистанций. И это была вера, вдохновляющее, светлое чувство, что они теперь заодно.

Помнит он и ее последние слова:

– Ну, теперь беги! – сказала она напоследок легким голосом. – Не откладывай.

И он побежал... нет! – он полетел как на крыльях в свою маленькую общежитскую комнатку. Ведь напоследок он услышал в напутствие несколько слов легким голосом, сказанных как человеку родному и близкому, и это теперь были его крылья, невесомые крылья надежды, что возносили воздушно над прежним: неодолимым, гнетущим. И это прежнее нынче казалось лишь прежним.

И он открыл учебник, открыл тетради, не дожидаясь вечера. Он впервые после школы взялся за домашнее задание в точности так, как приступал некогда в школе к решению трудной задачи, задачи, казавшейся до невозможности сложной. И он просидел также заполночь, до разноцветной истомы в глазах, переворошив целый ворох пособий, конспектов, но назавтра шел на занятия бодро и скоро. Он шел на занятия, не сомневаясь нимало в дальнейшем, ведь теперь на руках у него было главное – теперь на руках было то вдохновляющее светлое чувство, что они заодно.

Но.

Но через часик всего снова гремело топорным обухом студеное "вы", обрывая внутри, повергая в растерянность, страх; снова при малейшей запиночке прежний придавленный гнутый крючок, вздернув вверх длинный тощий палец, уничижительно гваздал:

– Са-а-вершенно не верно!.. са-а-вершенно!

* * *

Он, именно Игнат Горанский оказался очередным избранником в злополучной тринадцатой группе образца 1976-года.

И поделом, пришло время по полной ответить за старое. Исток мы знаем, а вот налицо и исход. Вот в данной цепочке событий случайность как "понятая" необходимость.

Именно он Игнат Горанский был избран из немалого числа ничем не лучших оболтусов, но ведь на лбу-то у него это написано не было. Опасались многие, и, предупреждая ужасный финал, решались на аналогичный доверительный разговор.

– Какая женщина! – даже восклицал впоследствии Серега Гончар под впечатлением. – Вот ты... честно скажи, ты бы подумал?

И, не дожидаясь ответа, добавлял совсем иным тоном, качая головой и разведя руки:

– А назавтра...

ГЛАВА ПЯТАЯ

СВЕРШИЛОСЬ

1

В начале сессии

Экзаменационной сессии в институтах предшествует зачетная, и прошла она для студента Игната Горанского на удивление просто, если бы не единственное исключение. Круглова зачет ему так и не поставила.

Всего зачетных предметов было шесть. Кроме высшей математики из остальных пяти небольшие проблемы возникли только с первым. Наука электротехника по своей сложности не из заоблачных, но наука весьма громоздкая, требующая освоиться, руку набить хорошенько в алгоритмах решений. Мутной теории было начитано немало лекций, однако она и не потребовалась, поскольку на зачете было достаточно решить только две задачи.

И вот тут Борька помог! – тот самый прилежный очкарик, парнишка из комнаты. К электронике Борька еще со школы тянулся, подсекал основательно, и всего за парочку дней так настропалил в алгоритмах решений, что даже и никаких пересдач не потребовалось. Дивились, как один братишки-оболтусы, когда Игнат с победной улыбкой прямо вылетел из аудитории:

– Гляди ты, сачок-ударник... А такую муть и с первого разу!

Помимо самого факта удачи это была еще и первая трудовая запись в зачетную книжку. Также факт знаменательный, и без никаких проблем на проходе, в то время как многим дружкам побегать за этим делом пришлось основательно.Такая нежданная легкость с дебюта весьма вдохновила: "Эге, может, и вправду не так страшен сей черт!" – снова думалось на победном дыхании, но... Круглова.

Зачет она так и не поставила. Не поставила только ему. Одному на всю группу, хоть и помучив прочих, ничуть не лучших в той или иной степени. Но и Серега Гончар, и все прочие, и даже Павлуша Сальников! – фанат оперный, но "анекдот ходячий математический" получили, в конце концов, заветную роспись в зачетку.

Цель была поставлена, цель уже очевидная. Аналогичная цель неизменно присутствовала каждый год и многие годы, поэтому опыт чувствовался, знание дела. Сдавай, положим, Игнат всего три раза, как это прописано в положении, то наверняка обошлось бы куда проще с точки зрения количества затраченных нервных клеток, но в начале она позволяла попытки без зачетной ведомости. Вроде и послабление, однако, в результате гнетущая безнадега растянулась, считай, вдвое длиннее, потому как вышло вдвое больше попыток, однако и потрясений мучительных, стрессовых соответственно.

Математический анализ стоял в расписании третьим последним экзаменом. К первым двум Игнат имел допуск, и он одолел первый "Историю КПСС". Это был самый легкий экзамен, но сдал он только на троечку, однако и как было лучше, если он почти не готовился?.. Все силы и мысли отдавались зачету, единственному оставшемуся зачету, потому как в этом виделось главное.

Ввиделось то, что решало.

Первую официальную пересдачу с деканатской ведомостью на руках она назначила за день перед экзаменом. Расчет был ясен: погнать невпроворот за двумя зайцами сразу, не оставить шансов для полноценной подготовки, обеспечить сходу убийственный провал. Но Игнат одолел. Одолел «Историю КПСС» почти без подготовки, и это оказалось в итоге незаменимым подспорьем.

Вторая официальная сдача с обязательным письменным направлением на руках была назначена точно в день следующего экзамена, и в этом чувствовался тот же дьявольский расчет.

К чему готовится?

"Механика" ведь не история партии родной, в школе и книгах сто раз читанная-перечитанная. Здесь даже на троечку серьезная подготовка обязательна, поскольку вузовская троечка есть отнюдь не школьная "обязательная", когда в конце года учитель и сам чуть ли не силком нужные слова в рот вкладывает.

На чем сосредоточиться?

Однако заветная корявая закорючка в зачетке давным-давно отодвинула прочие насущные вопросы на отдаленные плоскости, и все силы были направлены сюда. Только сюда, хотя веры уже почти не было. То, навалившееся в непосильную тяжесть, гнетущее чувство безысходности давно превратилось в сплошную безнадегу, а теперь в особенности. Теперь, когда он остался один, когда другие ребята вырвались окончательно из мертвой хватки, и могли, наконец, полностью сосредоточиться на текущих экзаменах.

Веры уже почти не было, но еще предстояло две официальные сдачи. А, значит, какой-то призрачный шанс оставался, и необходимо было бороться, цепляться за любую возможность. Корявая кругловская закорючка в зачетке давно превратилась в нечто решающее, вожделенное.

2

Хронический тонзиллит

Итак, Игнат принял решение полностью сосредоточиться на решении математических задач. Ну а что предпринять в отношении экзамена по механике подсказал Мишка Кошелкин:

– На экзамен совсем не ходи! – заметил он как о деле самом обыкновенном. – Пускай себе ставит неявку в ведомость, а зазря не парься... И обязательно, чтобы чин чинарем, забеги наперед в поликлинику.

– Это еще зачем? – удивился Игнат.

– Возьмешь справочку. Причина уважительная при твоих делах первейшее дело. Выходит, будто сам себе на законных основаниях экзамен переносишь на более удобное время. А после сдашь, элементарно делается. Берешь направление из деканата и....

– Справочку взять! – даже изумился Игнат. – Так легко заявляешь, а...кто? Кто мне даст, коли я здоров, как... Ведь тут хоть чихнуть полагается.

В ответ на это рыжий пройдоха только усмехнулся снисходительно:

– Эх, салажня, учишь вас! Ладно, бери ручку, записывай, сколько раз еще пригодится... Короче, наливаешь потом, когда с ведьмой своей разберешься.

И, словно диктуя, Мишка начал неспеша, деловито:

– Значит так, идешь на прием к терапевту. Кряхтишь, ноешь... Мол, недомогание обнаружилось, слабость, головушка побаливает и так далее. Но только на этом, ясное дело, не прокатишь, необходима картинка. Теперь вспоминай, что тебе первым делом подмышку?.. Понял меня, по глазам вижу, и вот тут не зевай. Три минуты у тебя всегда есть, и полный вперед! Сожми зубы покрепче, напряги руки в локтях... Мышцой, мышцой напрягись, сколько сил! Изо всех сил напрягись, как только можешь и держись, держись до упора... Главное, помни, не сдуться до времени, строго держись. Помни, выдержишь время как надо, не сбавишь, вынимаешь железно свои тридцать семь!

Последнюю фразу приятель высказал с непробиваемой убежденностью, как о деле многократно проверенном. Но закончил уже спокойно, после маленькой паузы:

– А больше и на фиг, любой белохалатик отпишет на три дня справочку.

Несмотря на очевидную убежденность старшего приятеля, методику Игнат выслушал с большим недоверием. Страхуясь, основательно, детально поэкспериментировал в "спокойной" обстановке...

Студенческая поликлиника располагалась неподалеку от физфаковского учебного корпуса на окраине университетского городка. Врач-терапевт, строгая полнолицая женщина лет сорока выслушала внимательно, протянула термометр. Игнат, который для полной уверенности уже пребывал несколько минут в отработанной процедуре, тотчас продвинул холодное стеклышко в изрядно запотевшую подмышку.

– Ну-ка, молодой человек, рот приоткройте! – приказала врач деловито. – Горлышко давайте посмотрим, та-ак...

Она поднесла к лицу продолговатую металлическую ложечку. Игнат широко раскрыл рот.

– Гм, да-а-а! – женщина в изумлении потрогала своим твердым инструментом где-то там глубоко во рту. – А скажите, вот вы... Вы ничего не чувствуете?

– Не-ет, – удивленно ответил озадаченный ее тоном пациент. – Вроде ничего особенного.

– И не першит, и глотать не больно?

– Бывает... бывает временами, как комок. Как бы надо откашляться, а не выходит. Но сейчас, вроде...

– Все ясно! Хронический тонзиллит, и ужасный, ужасный! Как можно не обращаться?

– Да вроде...

– Вроде! Просто пообвыклось уже, особо не чувствуется, когда вне обострений.

– И... что? – не без страха спросил Игнат, изумленный новой нежданной напастью. – Что теперь?

– Да вы не пугайтесь, жить будем! – усмехнулась врачиха. – Сто лет еще. Но лечиться надо, нельзя запускать. Что посоветовать?.. Фарингосепт хорошо бы, рассасывает. Это леденцы такие, вроде конфетки. Правда, лекарство это импортное и вряд ли в аптеке...

На последних словах врач только развела руками.

Дефицит!

Дефицит, это ныне почти позабытое слово, но символ ярчайший эпохи развитого социализма. Импорт, да и любой мало-мальски приличный товар приходилось "изыскивать", проворачивая длинные списки знакомых и родственников. Лекарства стояли в особом ряду, но для Игната...

– У меня отец главврач больницы, – сообщил он коротко и не без достоинства.

Женщина улыбнулась снова, но едва заметно и понимающе, тотчас взялась за ручку:

– Тогда прописываю.

И даже не взглянув на протянутый Игнатом влажный горячий термометр, она прибавила коротко:

– И справочка ваша, до пятницы.

И вновь забрезжила надежда.

Робкая надежда, что сей крохотный лучик удачи есть первый лучик в полосе новой, светлой и долгожданной, пришедшей, наконец, на смену прежней. Прежней, измучившей беспредельно, занимавшей всецело думы и помыслы.

Но Круглова вершила свои бесовские "забавы" строго, и редко кому, будучи очередным избранником, удавалось в итоге вырваться из ее дьявольской хватки.

И вот какую еще одну удивительную закономерность отмечали физфаковские всезнайки. Тот, кому удавалось, все-таки, становился в последствии круглым или почти круглым отличником.

3

Куда теперь?

Третью, решающую пересдачу она снова назначила перед самым экзаменом. Математический анализ. Ну вот и кошмар заступил на порог. Как готовить теорию, когда не знаешь, с чего начать, и где подступиться?

Однако заниматься теорией в данной ситуации не имело смысла. По-прежнему отсутствовал зачет, а значит и допуск к экзамену.

И снова задачи, задачи. Интегралы, ряды, производные... День за днем, вечер за вечером.

Как и в прошлый раз было две задачи. Как и в прошлый раз эти задачи были сложными, с объемными громоздкими вычислениями, когда легко сбиться, напутать, совершить случайную ошибку.

И снова он решил.

Решил, как и в прошлый раз обе задачи, но... верно ли?

Легко сказать, когда задача по учебнику, и этот учебник у тебя на руках. Глянул в ответ, и практически ясно. Но в том-то и дело, что учебника нет, и свериться нет никакой возможности. Есть только два решения на листках, каждое в несколько страниц, исписанных мелким почерком исписанных, с черканными исправлениями.

И вновь она взглянула на листки лишь мельком. Извлекла, не спеша, красный "шарик" из дамской сумочки, подержала в руке, как бы подчеркивая тем самым значимость момента. Потом протяжно, медлительно, слегка придавливая поверхность бумаги, как-то даже торжественно перечеркнула решения диагональным красным крестом.

– Я... Я ведь поначалу думала, вы просто шалопай, Горанский, – произнесла она печальным тоном, как бы с немалым сожалением. – Но я ошиблась, и сейчас сомнений больше нет. Вы просто не можете!

Она снова вздохнула, переводя слегка дух, и продолжила тем же тоном:

– В силу своих способностей вы просто не можете учиться в университете. Я ставлю вам третью несдачу в зачетную ведомость (она особо выделила эти слова), и теперь вас отчислят.

Теперь вас отчислят. Итак, свершилось.

Свершилось именно то, к чему долго, мучительно двигалось эти последних полгода. Свершилось окончательно и вот с таким пояснением. "В силу своих способностей вы просто не можете!" – вот так и не иначе. И красный диагональный крест.

"Неужто... неужто поверить, принять этот бред?!" – и впервые непритворное дикое бешенство неудержимо прорвалось наружу:

– Да иди ты...! – проскрежетал, задыхаясь Игнат, изменившись конвульсивно в лице.

Но на последнем слове сдержал. Сдержал, сбавил... и не произнес.

Но она поняла. Она поняла, и взяла на заметку. Она взяла на заметку и приняла к действию, но это было уже после, потому как сначала тень панического испуга коснулась сухощавого желтоватого личика  – она подхватила под мышку раскрытую сумочку, и почти стремглав выбежала из аудитории.

Игнат остался один.

Всеохватный неудержный гнев опал очень скоро. Плавной и тяжкой волной наплыло безразличие, переходя также плавно и тяжко почти в полное опустошение:

– Ну вот и закончилось. Три незачета на полный комплект. Теперь должны отчислить. Теперь... теперь хоть ты в землю.

Адовы последствия вновь надвинулись всем своим ужасающим скопом. Надвинулись теперь уже как факт свершившийся, однако не поколебав при этом охватившего безразличия.

Но... что дальше? Куда теперь?

Аудитория, где происходила последняя сдача, была цокольная, темная и мрачная. Игнат вышел, ничего не соображая, как зомби рассеянно двинулся вверх. Кто-то из знакомых ребят, сбегая навстречу вниз, хотел заговорить, но, едва взглянув в лицо, он только замедлил ход и сразу двинулся дальше, переступая едва, глядя во след...

Игнат поднимался медлительно из темноты по широкой ступенчатой лестнице учебного корпуса, и чем выше он поднимался, тем становилось светлее, солнечней. Яркие солнечные лучики с любопытством заглядывали через сплошную стеклянную стену здания, разбрасывая вкруговую слепящие блики. Январский день был ясный, морозный.

Куда теперь? В деканат разве? А чего...и чего потеряешь?

По крайней мере, есть полная ясность к кому обратиться.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

НЕОЖИДАННАЯ РАЗВЯЗКА

1

Егор Сергеич

Официально должность Егора Сергеича Беленького носила название «помощник декана факультета». Из всей администрации это был самый близкий человек для студента, ведь по любому вопросу ты обращался первым делом именно к нему, и только затем в случае нехватки полномочий по его же подсказке к кому-то из более влиятельного начальства.

Внешностью Егор Сергеич был старичок возрастом ближе к семидесяти, кругленький лысый коротышка с лицом мелковатым и, несмотря на столь почтенный возраст, сохранившим до сих пор нечто детское. В обычной школе чисто внешне это был вернейший кандидат на "Колобка", "Лыску", или что вроде этого, но для студентов физфака он всегда был только Егор Сергеич, всегда уважительно и даже как-то любовно.

Трудно даже представить, что человек с такой вот "детской" внешностью был вовсе не какой-нибудь бывший бухгалтер, мелкий канцелярский клерк на пенсии, а полковник в отставке, причем полковник самый боевой. На большой университетской Доске ветеранов Великой Отечественной было и его заметное фото в золотых трехзвездных погонах по чину, в парадном цвета морской волны офицерском мундире, на котором и свободного места не оставалось для орденов и медалей.

Егор Сергеич давненько пребывал в своей должности, этой самой непосредственной должности для каждого студента, превратившись с некоторых пор в подлинный символ физфака. Как никто из всей факультетской администрации он был в курсе здешних подводных камней и течений; знал, конечно, и о самой свирепой представительнице пресловутой троицы, знал, конечно, и о ее ежегодных "избранниках". Через его служебные руки проходила каждая зачетная, каждая экзаменационная ведомость, потому и этот немаловажный факт ему был известен прекрасно: тот, кому удавалось вырваться из цепких "объятий" этой дамочки, становился неизменно впоследствии круглым или почти круглым отличником.

Он был строг, непримиримо строг для разгильдяя, но и справедлив безукоризненно. И всегда был готов помочь, в особенности в критическую минуту.

Если ты оступился, растерян, если ты оказался на грани, но был готов идти до конца; если ты был готов помочь себе сам, прежде всего, цепляясь не за холяву – вот тогда и он готов был помочь. И помочь, чем только мог.

... В полной прострации, будучи по ту сторону добра и зла, Игнат неслышно открыл дверь в маленький служебный кабинет, узкий и продолговатый. Сразу у входа располагалась секретарша, молоденькая рыжеволосая девчушка с пишущей машинкой на рабочем столике, она стучала по клавишам непрерывно, ритмично и звонко. Сам Егор Сергеич сидел у окна, что заменяло окрестными видами более чем половину дальней стенки комнаты. Егор Сергеич сидел за рабочим столом огромных размеров, загруженным до невозможности различной бумажной массой.

– Что у вас? – оторвавшись рассеянно от бумаг, взглянув мельком, спросил он.

– Круглова третий незачет поставила.

Игнат выговорил просто и коротко, словно сообщил лишь нечто повседневное, малозначительное. Сообщил с каким-то усталым безразличием, ни на что уже не надеясь. Три незачета есть три незачета. Выгонять по закону надо, да и то словечко, конечно, прибавилось. То! – словечко, что удержался, не высказал... Наверняка доложила.

Егор Сергеич оторвался от своих бумаг окончательно. Теперь он глядел пристально, с легким прищуром, словно взирая в самую глубь.

– Вы... вы себя очень грубо вели.

Он произнес эти слова очень спокойно, подбирая слова, но взглянув еще пристальней.

– Она меня уже...

Игнат отвечал коротко, как выдохнул из самой души. Он не завершил, не отыскав подходящего слова, но внешне выговорил с прежним безразличием, с прежней безграничной усталостью.

Старый полковник смотрел на него пристально. Он мог бы сейчас подготовить приказ, но этот битый мужик с чем-то детским в лице много пожил и многое знал. Он услышал очень мало слов, но увидел много в глазах и прочитал.

И он принял решение.

– Зачет вы можете попытаться сдать вашему лектору, – сказал он. – На экзамене. У лектора есть такое право.

* * *

Там, внизу, в этой темной мрачной как склеп аудитории окончательно рушилось. Свершилось, наконец, то, что нависало неотступно, тягуче, вживую резало долгие месяцы.

– Теперь вас должны отчислить! – нарочито печальным, немного торжественным голосом объявила Круглова.

И тотчас нахлынуло адовым, повергнув мгновенно в опустошительный шок. Постыдное возвращение в родной поселок, возвращение спустя лишь полгода после долгожданной победы, лица родителей, смешки и сплетни исподтишка... Все это нахлынуло, опустошило, зомбировало.

Долгие минуты он поднимался наверх, ступая ватными чужими ногами по ступенчатой лестнице, ступая выше и выше. Но чем выше он поднимался, тем становилось светлее и солнечнее.

И свет, и солнце подарили надежду.

2

Козырь

Дома в общежитии в маленькой комнатке никого не было. У Мишки Кошелкина сессия закончилась, и он уехал на каникулы. Борька, как и обычно допоздна готовился к своему последнему экзамену в университетской библиотеке.

Игнат в одиночестве присел на свою узкую железную панцирную койку. Снова достал листки с решениями последних двух задач.

За что? За что такой крест? Диагональный красный?

Сейчас это даже не столько интриговало, сейчас была полная уверенность, что какой-то существенной оплошности он допустить просто не мог.