Текст книги "В движении вечном (СИ)"
Автор книги: Владимир Колковский
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)
– Вьюнок! Где там Вьюнок у нас?
– Я! – стремглав вскакивает с места дрожащий голубенький "листик".
Зато среди подчиненных на ежедневных планерках-диспетчерских начальник цеха пятьдесят восседает за своим столом, как сам бог античный на троне. Не жди здесь пощады без нужной бумажки! Хоть и невысок ростом повелитель, на стуле дешевом фабричном сидящий, и колпачок низкий, матерчатый, как блин его еще больше приплющивает, а все равно он, словно сверху вниз на бедолагу всевластно взирает, одним только взглядом лепетать, заикаться накручивает. Да только бессмысленны все оправдания, неотвратимо оно неизбежное:
– Ну-ка, запишите ему Наталья Сергеевна, в протокол на балансовую...
Впрочем, оно и нельзя здесь "помягше". Подсекут слабину удальцы бывалые мигом, исподтишка скаля зубы на дурочку, тут же тебе и на голову сядут; тогда, если что, подставляй уже сам наверху свою старую битую задницу. Всегда, всегда нужно быть в полной готовности доложить на верху в нужном случае: вот вам виновник конкретный, а вот и приказ на него, и "процентики", а, значит, и меры конкретные, "действенные" приняты.
Виктор Павлович цеховая душа изначально, не по нутру ему «сонное царство». Наверняка это знает, сам недавно испробовал, с полгодика высидел начальником бюро в отделе главного технолога, как жена и друзья насоветовали:
– И зачем тебе эти беготня, нервотрепка?.. И так двадцать лет по цеховым этажам мальчишкою носишься. Пора и угомониться под старость, подыскать потеплее местечко.
И даже местечко нашли, подсказал ему шурин. И что же вышло в итоге? – чуть полгода и высидел. Тоска, рутина полнейшая на поверку выходит, изо дня в день одно и то же. Время ползет, как черепаха ржавая; не дело, а полудрема тупая, тягучая. Одно только взгляды кидаешь тоскливо на часовой циферблат этот глупый, тоже, словно навеки уснувший: когда же, когда, пропади ты все пропадом, эти семнадцать-пятнадцать!
Опоздания, штрафное время в отделах-бюро заводских наиважнейший критерий работы. Пропускная система на "Интеграторе" самая модерновая, по принципу метрополитена. Личный пропуск вставил в турникетную щель на проходной, тут же и время твоего прихода на работу с точностью до минутки отпечаталось. И как не рапортуй потом на верхах о самых грандиозных достижениях, а у кого в месячной машинной распечатке меньше всего штрафных минут выбито, тот и претендент наиглавнейший на победу в социалистическом соревновании. Тому и почет наибольший, тому, разумеется, и премиальные денежки.
В цеху же сборочном на эти смешные минутки и не смотрит никто. Хорошо ведь известно, что здесь рабочий график только на бумаге нормированный, по распорядку отбой в те же самые семнадцать-пятнадцать значится. Но это лишь на бумаге, в реальности добро бы хоть и в семь вечера за проходную вырваться. Здесь не штрафные минутки, здесь его величество план главный критерий работы! Экономика в советской стране строго плановая, а, значит, абсолютно каждому производственному звену в государстве с верхов указана точная цифра за месяц, квартал и за год. Нет плана – и прогрессивочка плакала, весь завод поголовно на голый оклад, вот потому-то во имя его величества и часы перебегаешь лишние, вот потому-то и в выходные дни на работу частенько явиться приходится.
Время-времечко здесь как на крыльях летит, как мгновенье одно. То вдруг ОТК тормознуло приемку, то магазины, как в хор сговорившись, завалят по горло возвратами, то поставщики комплектующих напортачат по-своему, сплошь фуфла партию кинут на сборочный, и аккурат в конце месяца – план горит, а собирать не из чего. И это лишь малая надводная часть цехового повседневного айсберга, и за все ты в ответе. Тут и минутки лишней не выкроишь, тут на каждом шагу приходится в авральном порядке принимать решение.
Только его Виктора Павловича беготня эта лишь раззадоривает, в некий игровой азарт заводит. Тут уж не до глубин, не до высоких материй, жизнь мельтешит как в ускоренной съемке. С утра прибежал на работу, личный пропуск вставил-достал в турникетную щель, и полный вперед по вчерашним хвостам. Подчистил маленько, что-то подвинулось, кажется, выбегал малость, а глядь впопыхах на часы: ни фига себе! – вот и полсмены конец. С обеда пришел, а на встречу планерка спешит; закончил свою – вызывают к директору. На ковре свою порцию выслушал "ласковых" слов и отвесил в отдачу своим на низах; снова глядь на часы – а ведь и близко к пяти, к сменному финишу времечко движет. Промаялся далее кроху, кажись, но глядь за окошко – темно! – и не гляди, не сверяй циферблат, часика два перебегал.
Жена ноет опять:
– Ты и ночевать скоро там будешь!
Друзья снова смеются:
– Гляди, Витюша, придешь домой как-нибудь, а там только кусок хлеба черный да записка от женки: давай, давай, мол, трудись...
Всего около сотни цехов на объединении, и не в одном из них за двадцать с лишком лет пришлось поработать Виктору Павловичу. Обычное дело, иначе как стабильно в деньгах или должности вырастешь?
– Мозги в голове хорошо, но еще лучше волосатая лапа! – еще в институте студенту Вьюнку от ушлых дружков приходилось слышать.
Здесь ведь тоже не откроешь америку. Оно и впрямь куда проще, когда имеется толкач пробивной наверху, как по масляной слизи карьерный процесс тогдакатится. Вот простой, кажись, паренек, в одно время пришел на завод и производственные достижения у него абсолютно те же. А через годик-другой он уже почему-то "старший", через три года начальник соседнего участка, а еще через пять лет ты ему и бумаги на визу в сафьянную папку с почтением укладываешь.
Игорек Короленко в этом смысле вроде исключения: "Сам пробивайся!" – папаша сказал. А впрочем... считает, вернее всего, в данном случае папаша сынка вундеркиндом, мол, и так себя проявит умница, самоходом верхушки достигнет. А коли облом, на обычной линейке застрянет парнишка?.. Поглядим, как оно годков через пять обернется.
Виктору Павловичу похвастаться особо не кем, а, значит, и самому в подходящий момент подсуетиться нужно. Момент этот конкретный всегда очень тонко почувствовать надо. Вроде неплохо, кажись, и на обжитом месте, сама работа по нраву, и с коллективом сроднился, сработался. Да только чтобы хоть шажок крохотный в деньгах или должности сделать, нужна вакансия соответствующая, а ее нет здесь, и в обозримом будущем никак не предвидится! Вот и начинаешь тогда шерстить по дружкам-знакомым, если не хочешь еще невесть сколько лет мелкотой беспросветной на побегушках носиться.
В пятидесятом цеху Виктор Павлович тоже недавно. Пришел в свой кабинет уже после его, "этого робота". Опытным глазом тотчас до самой сути просек, чего этот механический агрегат знаменитый в действительности стоит. Но и не удивился особо, за двадцать слишком лет работы на "Интеграторе" и не такое видать приходилось.
Как это делается, механика ему хорошо известна. Спускается с высоких верхов обязательный план на завод по внедрению новой техники, разумеется, вместе со сроком конкретным, вот тогда и начинают кумекать. Вариантов ведь два всего лишь. Уложишься в положенный срок, сотворишь новинку, продемонстрируешь наглядный эффект в действии – медаль тебе на грудь и большая денежная премия; нет – будут драть и по полной программе. Вот и кумекают тогда дружно большие творческие коллективы, вот и рождается тогда на свет такая интересная механизированная штуковина, которую только на смотрины выставлять да по телевизору показывать.
И все-таки. Ну никак! – никак не думал он поначалу, что настолько гнило это дело. Думал, ну волком воют девчата-работницы, ну Логацкий психует, да ведь поначалу всегда так. Всегда новое дело на отладку со скрипом влезает, недоработками лязгает, а пройдет время... Что-то там подмозговали основательно, что-то в главных деталях подправили, мелочевку подчистили, глядишь, дело и сдвинулось с мертвой позиции, вышло на ход, а там покатилось-поехало.
Новому технологу он так и сказал:
– Ты вот как на это дело смотри. Дело это совсем новое. Первопроходцы мы здесь! Никто в мире, даже сами японцы не додумались электронные часы на автомате собирать. Кругом автоматика-механика у них, а здесь полный тормоз, сюда они почему-то и не лезут.
И ты не спеши поначалу. Ты у нас человек новый, а первое время здесь особо не дергают, время имеется. Осмотрись хорошенько, детально своими руками процессы прощупай. По частям разбери, подноготную выясни... Почему, почему это дело так гнило буксует?
Потом распиши на бумаге подробно, по пунктам. Без прикрас! Как есть в натуре, так и пиши, а я уже с ней с этой бумагой напрямик к главному инженеру. Он у нас мужик правильный, кого надо подключит, на кого надо надавит. Так, глядишь, потихоньку это дело и сдвинется.
Парень этот еще с огоньком в глазах тогда был.
– Будет сделано! – отвечает задорно.
И бегом выполнять.
4
Замкнутый круг
Три недели прошло ровненько с того разговора, приносит он бумагу. Большой лист, на обе стороны мелко исписанный, с чертежами и цифрами. Ухватился тотчас за этот лист Виктор Павлович, сверху донизу просмотрел внимательно.
Ну и дела!
В том давнишнем акте приемки, что когда-то заводское начальство поголовно "сдало-приняло" – чуть ли не стопроцентный выход годных приборов стоит, а на самом-то деле и до десяти не дотягивает. Должен на бумаге полгода, как минимум агрегат этот пахать без особых проблем, а на практике чуть ли не каждую неделю то аврал, то авария. А по мелочам так и вовсе беспредел наиполнейший, без конца девчатам за ним подчищать да подкручивать приходится.
Но мало того, что крайне ненадежен в эксплуатации, так еще и очень нежная штучка этот робот по нашим производственным реалиям. Ему обязательно правильные, без малейшего брака комплектующие детали на сборку подай, а где это у нас видано? Это, например, в Японии сплошной входной контроль комплектующих на производстве, не пропускают они там брачок на сборочный, от того и качество у них знаменитое. А у нас же добро бы для плана хватило! – великий праздник в цеху пятьдесят, когда того, что дадут внешние поставщики, вдоволь.
И еще вдобавок.
Со всего огромного Союза поступают на "Интегратор" комплектующие, и вот какая при этом обычно выходит история. Почему-то первых три недели детальный ручеек в цеху едва теплится, как бы случайными партиями, а в конце месяца словно прорвало его вдруг. И так вот из года в год, из месяца в месяц. Каждый месяц львиная доля комплектующих приходит в сборочный цех в последних три дня – попробуй-ка, разберись с этим валом как следует! Да и времени нет разбираться, надо же и самим в эти дни свой собственный план хоть как-то сварганить.
И как результат:
– У нас в цеху в конце месяца только слон еще не топтался! – посмеиваются между собой привычно линейные технологи.
Но и это еще не все. Вдобавок и сама модель электронных часов, что собирается на роботе тоже, оказывается, очень нежная штучка. Допуски на составные детали слишком уж чувствительные, сотые доли миллиметра решающее значение имеют. Для ручной сборки это не столь важно, там работница женскими нежными пальчиками аккуратно подвинтить-подправить может, а вот манипулятору стальному, глупому не дано сие. Чуть пошел подальше разброс от золотой середины, так сразу дело наперекосяк и поехало.
Долго мозговал, прикидывал Виктор Павлович, глядя в аккуратно исписанный лист бумаги, ворошил непрестанно седую лысоватую макушку.
– Ну и-и... и что предложишь? – перевел, наконец, дух тяжко.
– Стопроцентный входной контроль комплектации. Это, во-первых.
– Х-ха, ты где живешь, в Японии?.. Ты еще коммунизм объяви назавтра в нашем цеху, отдельно взятом. Сто– процентный входной контроль комплектации, х-ха, и много ты наберешь? А план из чего собирать, да так мы с тобой в три дня производство остановим. Плана нет, прогрессивку зарежут, чем детишек кормить? Семьдесят лет так было, а ты за одну минутку переменить хочешь.
– Так коли здесь сами принципы! Ведь с ним этим агрегатом механическим по душам не потолкуешь: потерпи, не ломай. Хотя... впрочем, есть одна идейка. Конечно, по большому счету не решит, а вот кой-какую подмогу даст. В общем, можно и по самой конструкции часов полезную штуку проделать. Я вот тут набросал на листке.
Достал он еще один листок из папки, исписанный мелко, с чертежами и цифрами. Виктор Павлович лишь мельком взглянул, не вникая особо. Что зря голову морочить, когда видно и так, что разбирается парень. О главном спросил:
– Конструкторам нашим показывал?
– Первым делом.
– Н-ну... и?
– Не возражают они, в принципе. Ведь под ручную сборку варилась конструкция этой модели часов, а у машины, понятно, свои заморочки. Дело полезное, тут-то они согласны, но... время! Времени много займет катавасия эта.
Времени много!
Тут ведь не много, а дело другое. В делах такого рода на "Интеграторе" и действительно катавасия самая настоящая, и в этом тоже не раз приходилось убедиться Виктору Павловичу, еще будучи простым линейным технологом. Вот кажется, совсем крохотна сборочная деталь габаритами, миллиметровочка, а чтобы хоть чуть-чуть ее усовершенствовать – сколько одной бумаги перевести нужно! Это ведь и в саму конструкцию, и в техпроцесс, и в инструментальную оснастку изменения. И все, все! – необходимо первым делом оформить документально, и всюду визы, визы, подписи, подписи... Не меньше сотни каждый раз согласовать приходится, и каждый при этом непременно норовит "отфутболить":
– И че, че... эту работу! Эту работу – и че на меня ее вешают?
Тяжко, тяжко перевел снова дух Виктор Павлович. Да что поделаешь, тут вздыхай не вздыхай, а не поможет, тут дело с мертвой точки двигать надо. Надо! – надо, все-таки.
– Ч-черт его бери! Запускай ты ее, катавасию эту. Пускай и полгода займет, а потерпим.
– А через полгода эту модель снимают с производства! Через полгодика ровненько. Смысл-то какой начинать?.. Кому не скажи, только руками махают.
Вот так. Через полгодика, ровненько. Круг, как говорится, замкнулся.
И ведь теперь никому не интересно, что это не ты придумал, не ты отдал приказ на изготовление и не ты подписал-принял. Попробуй-ка теперь высшему начальству доказывать, что за дутый пузырь они премиальные денежки получили, да наверняка давным-давно уже и потратили. Попробуй-ка теперь завернуть назад это дело – мигом тебя самого завернут, да куда подальше от родного "Интегратора".
– Перед начальством трясись, а подчиненных тряси! – стратегию эту наиважнейшую, в цеховой жизни наиболее рациональную словно вживую впитал в себя Виктор Павлович. Здесь корень и суть, а иначе не катит, ведь только тогда в чиновой вертикали навеки ты свой; нет – ищи на родимых советских просторах ты вольных несладких хлебов.
– Не поймут, не поймут они нас там, – скреб и скреб седую лысоватую макушку Виктор Павлович, тыча бессознательно вверх указательным пальцем. – Скажут, скажут...
Тут эта девчонка Тамара подскочила в кабинет с какой-то бумажкой на подпись. Стала тихонько у входных дверей, поджидает. Видит, крепко заняты люди, о чем-то важном советуются.
Наконец спохватился начальник:
– А... ты? Ты что здесь, давай-ка, что у тебя.
И подмахнул, не глядя.
Виктора Павловича учить не надо, как в цеху выжить в любой ситуации. Даже в ситуации патовой, со всех сторон беспросветной. Закон джунглей здесь царит в такой ситуации, ведь не дано здесь третьего – уж если не ты, так с тебя наверху и без сантиментов всяких прогрессивку драть будут.
А парню этому и так не работать здесь. Не цеховик он нутром, не производственник. Чужой он здесь крови, а, значит, и прикрыться им можно без всяких зазрений совести.
– Так с чем же я пойду к главному? – словно про себя снова пробормотал Виктор Павлович.
– Да прикрыть это дело! Верней всего, хотя бы на время. Не зря же японцы сюда не полезли.
– Х-ха, на весь мир столько хвастались, и вот так, одним махом. Да знаешь ли ты, на каком тогда уровне...
– А что делать?
– Что делать, что делать..., – скреб и скреб седую макушку задумчиво Виктор Павлович. – Вот ты у меня спрашиваешь.
И вдруг встрепенулся в одно мгновение:
– Ты!.. Вот он у меня спрашивает. Что делать, это он у меня спрашивает! Я?.. Я, по-твоему, должен ответы искать?
Поджал строго губы, двинул грудью вперед, словно сделавшись сразу на голову выше. И на "вы" перешел строго:
– Извините, молодой человек! А для чего, собственно, вас сюда взяли? Чтобы задавать вопросы?.. Не-ет, дорогой мой, вас взяли вопросы решать!.. Вот и решайте, вам, в конце-концов, за это здесь деньги платят.
И, заметив приоткрывшую дверь в кабинет Наталью Сергеевну, помахал ей рукой:
– Ну-ка, ну-ка, смелее. Вас-то мне и нужно. Ну-ка, запишите этому товарищу в план мероприятий на РТК...
5
Второй директор
Когда работницы видят, как «заплывает» вразвалочку в цех старший технолог на робототехнической линии, а потом шествует медлительно со своей картонной папочкой подмышкой вдоль рабочих линеек, они только посмеиваются и, перемигиваясь, говорят друг дружке:
– Гляньте-ка, девчата, вон наш второй директор пошел!
И коллеги, другие технологи, тоже посмеиваются и даже частенько приветствуют его именно так:
– Приветик, наш второй директор!
Всем, всем вокруг уж очень комично видеть, что у такого знаменитого в цеху "работничка" такой важный значительный вид.
А однажды он насмешил разом и всю диспетчерскую.
Подвесил как-то ему снова начальник цеха полтинник на балансовую, а этот чудик садится в свой уголок, и хоть бы хны, и будто даже с улыбочкой.
– Вы, я вижу, никак и довольны? – начальник цеха спрашивает.
– А я вообще стараюсь поменьше расстраиваться, – отвечает. – В любой ситуации стараюсь быть оптимистом по жизни.
– Ну-ка, ну-ка, Наталья Сергеевна! – бросил насмешливо начальник. – Запишите-ка ему еще пятьдесят...
И, кивая с ехидцей, он добавил так выразительно, что вся диспетчерская так и взорвалась смехом:
– На полную соточку ему, для оптимизма!
Г ЛАВА ТРЕТЬЯ
ТОТ САМЫЙ ИГНАТ
Есть одни очень немногие люди, которые уже изн а чально , пусть в мечтах своих, пусть в хоть мыслях неуде р жимо стремятся к высокому ... И есть еще, обычно вполне счастливые люди, которым известно по жизни "че надо конкретно", и как его этого конкретного добит ь ся.
Именно так согласно главному герою романа можно принципиально разделить людское племя на два разных "сорта". Несмотря на условность такого вот своеобразного деления, имеются в жизни основы, по отношению к которым оно вполне очевидно и контрастно.
Людям очень немногим, мечтателям и "ненормал ь ным" понять всегда нужно, кто они здесь в этой Тайне бе з мерной, они ищут, находят, но будут извечно искать...
Л ю дям конкретным все ясно сначала, ведь счастье не в деньгах – в количестве счастье.
* * *
Игнат Горанский, старший технолог цеха номер пятьдесят...да, да, это он!
Это он, тот самый Игнат. Тот самый Игнат, неисправимый максималист и романтик. А теперь он "для битья мальчик", "лопух", "комик", "второй директор".
Эти двенадцать юных лет пролетели в одно мгновение мимо. Позади и столь желанные университетские годы, шесть нелепейших лет "сонного царства" и полгода вот здесь.
Здесь в цеху пятьдесят на "этом роботе".
Позади и мечты детские...нет, нет! – ведь в душе он по-прежнему тот. Он по-прежнему тот, он не изменился ни капельки, он такой же неисправимый максималист и романтик. И силу в себе ощущает великую, да только, как тому греку античному силище этой опора нужна – расскажи, подскажи только, где она, и повернул набекрень бы планету родимую, вокруг точки опоры своей бы вращаться заставил... Где она, где? – в жизни нашей опора желанная, ради которой ты в Таинство призван, ради которой все годы отмеряны...
Игнату, конечно, известно, что в цеху пятьдесят его считают ненормальным. Впрочем, чудаком, а по сути тем же «ненормальным», но с гораздо более приятным, уважительным оттенком его считали и в «сонном царстве». Все-таки, там он был среди лучших, он регулярно побеждал в ежемесячном социалистическом соревновании по отделу, а за «высокие трудовые показатели» ему выделили внеочередную трехкомнатную квартиру, да еще в центре столицы.
И в "сонном царстве", и в цеху пятьдесят, да и вообще по жизни Игната окружала не одна сотня различных людских характеров, но точно таких же по духу, как и сам, ярко выраженных максималистов-романтиков он почти не встречал рядом. Отсюда ему вполне очевидно, что жизнь нашу наполняют в подавляющем большинстве как раз люди нормальные, "конкретные" со все той же известной, изначально константной для них жизненной опорой. Вместе с тем, все более очевидно ему, что и сам скачок принципиальный homo sapiens как вида обусловлен именно тем, что когда-то в его общей массе каким-то чудесным образом вдруг выделился новый, совершенно особый подвид: человек "ненормальный", максималист, мечтатель и романтик.
Квартира-машина-дача плюс штатовские фирменные джинсы в придачу – это было в эпоху развитого социализма. Что-то было когда-то другое, как что-то другое скользит в пустоту и теперь. Но всегда и во все времена человеку нормальному и в рамках такой вот конкретной атрибутики "простого человеческого счастья" вполне хватает размаху по жизни, здесь в этих рамках опора его.
А вот Игнату, к примеру, неймется всегда, несмотря на бетонные стены вокруг, и он всегда что-то ищет. И так будет всегда, сколько бы лет ему не отмерилось.
КНИГА ПЯТАЯ
СВЯЗУЮЩАЯ НИТЬ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ПРОСТЫЕ ОТВЕТЫ
Из ниоткуда комочком горластым продравшись вслепую, внезапно, отчаянно, и в никуда в тот же миг невзначай исчезая – мы с первых дней как в лесу незнакомом, до странности дивном, внимая пытливо, в оглядке растерянной...
Все вокруг так ново, необъятно, загадочно. И сама Вселенная беспредельная, и каждая ее частичка мельчайшая от травинки изумрудной под ногами до звезд равнодушных, холодных спесиво.
Все вокруг, как чудо волшебное.
И потому, наверное, в первые годы так искренне верится в чудо. Читая и слушая сказки волшебные, мы так искренне верим, что они есть, есть и в действительности – волшебные, сказочные персонажи и чудеса волшебные, сказочные. Те, что по мановению волшебной палочки.
Кто "Я"?
Откуда?
Вопросы простые в своей простоте безнадежной. И ответить на них просто тогда лишь, когда еще так искренне верится в Чудо.
Но шли дни, и с каждым днем все более настойчиво допрашивал Игнат взрослых:
– А как волшебству научиться?
– Баба-Яга!.. В нашей пуще дремучей за речкой тоже живет баба-Яга?.. В избушке на курьих ножках живет?
– Катька!... Катька, кошка наша, а почему она не говорит по-человечьи?
И вот однажды, решив, что это время пришло, мать объяснила ему с обескураживающей простотой и откровенностью, что "чудес на свете нет". И, что есть они только в волшебных детских сказках, а то, например, что есть на свете деревья березка и каштан, объясняется вовсе не тем, что кто-то однажды взял и взмахнул волшебной палочкой.
– А откуда, откуда же тогда взялись на свете деревья березка и каштан? – подхватил тотчас Игнат.
Он понадеялся, начав с березки и каштана, узнать затем и о самом главном. Мать поняла это и отвечала ему не сразу:
– Тебе уже скоро в школу! Там тебе гораздо лучше расскажут.
Первые годы она всегда говорила, повысив голос строго, когда не хотела или не знала, что отвечать ему:
– Игнат, не задавай глупых вопросов!
Позднее в аналогичной ситуации она всегда отвечала именно так:
– Тебе уже скоро в школу! Там тебе гораздо лучше расскажут.
Но и до школы Игнат при случае еще не раз спрашивал у взрослых:
– Откуда взялся этот Мир, и все, что есть в нем?
И каждый раз вместо ясного и четкого ответа снова наблюдал на лицах точно такое же, как и у матери, вдумчиво-растерянное замешательство.
И только одна бабушка ответила именно так, как он тогда и хотел услышать. Ответила прямо и просто:
– Все Бог! Он наш Господь и создатель. Все, все от него пошло.
– А кто, кто такой Бог? – с еще большим интересом спросил Игнат.
Бабушка тогда не могла ему ответить так, как мать, мол, в школе тебе гораздо лучше расскажут. Она хорошо знала, что говорили о Боге в советской школе.
– Бог это Бог. Он наш Господь и создатель, и все от него пошло. А кто они где – это тебе, Игнатка, и самый-самый ученый на свете не скажет! – так ответила ему тогда бабушка.
Точно также отвечала она и впоследствии.
Однако в школе Игнат очень скоро узнал, что как раз никакого Бога и нет. И что в советской стране верят в него только вот такие же полуграмотные старики и старушки, как его бабушка. В школе он также очень скоро узнал и как можно совсем просто ответить на сокровенный вопрос: "Откуда взялся этот Мир?"
Да ниоткуда.
И никто не создавал его вовсе. Просто он был, есть и будет всегда.
Такое вот объяснение поначалу было совершенно невозможно воспринять Игнату. Ну как это? – вдруг ни с того, ни с сего, неизвестно как и зачем. Это ведь Чудо!
Это Чудо подлинное, но ведь чудес-то как раз и нет в этом мире. Это точно также однозначно утверждали и в школе; в этом же, осмотревшись с годами в "незнакомом лесу", давно убедился и сам Игнат.
Он понадеялся на будущее.
Была надежда, что в старших классах с изучением фундаментальных наук многое прояснится. Но вышло в итоге как раз наоборот. Из всех известных фундаментальных законов науки однозначно следовало: из ничего "что-то" никогда возникнуть не может! – и это означало в очевидности, что само существование Вселенной однозначно противоречило всем известным фундаментальным законам науки.
Но она существовала!
Существовала наяву, тем не менее, существовала во всем своем таинственном необъятном многообразии. И, просыпаясь по утрам ежедневно, Игнат каждый раз вновь и вновь убеждался в этом.
* * *
В свои первые годы, пытаясь хоть как-то сориентироваться в окружающем его удивительном Мире, Игнат готов был поверить всему, что скажут взрослые.
Но вот только кому было верить?
Даже в его маленькой семье у каждого из взрослых был свой особый подход к тем сокровенным вопросам, в решении которых так стремился утвердиться Игнат. Стремился утвердиться с тех пор, как перестал верить в чудеса.
И вот что не раз изумляло его впоследствии. В его маленькой семье, как в микроскопической капельке равномерного раствора, четко и явственно отразились основные подходы к решению этих вопросов, характерные и для тогдашнего советского общества в целом. Общества "эпохи развитого социализма".
Семья его состояла из четырех человек. Бабушка, отец, мать и сам Игнат.
Бабушка, самый возрастной член семьи родилась еще до революции. И в школе она училась дореволюционной. Тогда в школе говорили, что Мир этот создал Бог, в школе изучали закон Божий, и сама школа, в которой училась бабушка, называлась церковно-приходской. И бабушка верила в Бога, верила слепо, не рассуждая особо, определившись однажды всей своей душой раз и навсегда.
– Бог это Бог. Он Господь наш, а кто он и где – этого тебе и самый-самый ученый не скажет, – отвечала она вновь и вновь на расспросы внука.
– Так ученыеговорят, что нет его.
– Говорят! Говорить-то они говорят в телевизоре, а после и хвать за макушку: "И Бог его знает!" – только улыбалась в ответ как-то снисходительно к ученым мужам старушка.
Отец родился много позже, когда в советской стране полным ходом шло строительство коммунизма. В школе тогда говорили, что Бога нет, а Мир существует по объективным законам, существует лишь в рамках физических законов, не имея начала-конца в пространстве и времени. И отец точно также, как бабушка, слепо, априори раз и навсегда принял эту догму.
– Бог?.. Это который, Игнатка? – только посмеивался он в ответ на расспросы сына. – Иисус, Аллах, Будда?
И продолжал, словно отвечая себе же:
– Богов и нынче хватает, а были времена, когда и вовсе не счесть было. У римлян, славян, греков... Эх, Игнат, все тьма, тьма людская! Поверь мне, уйдет тьма, уйдут тогда и боги.
Мать, отцу ровесница, училась в такой же, как и он школе. Также поступила в институт, где не один год изучала и успешно сдавала в экзаменационные сессии различные "диалектические материализмы". Однако она так и не смогла в итоге определиться, определиться однозначно и окончательно.
– Есть Бог, нет его, этого тебе все равно никто толком не скажет! – говорила она Игнату.
И, глянув пытливо, тревожно, иногда прибавляла:
– Ты вот что! Думай-ка поменьше об этом.
В последней ее фразе как раз и заключалось то единственно общее, что хоть как-то объединяло взрослых членов его семейства в сокровенных вопросах о первопричине всего. Не веруя, веруя слепо, или в конечном итоге так и не определившись окончательно – они все трое весьма успешно старались как можно меньше думать об этом, отдаваясь всецело делам земным, насущным, конкретным.
Очевидно, так и впрямь было наиболее благоразумно, но... Но для Игната извечные вопросы были словно неотрывны органически, они снисходили, витали, вставая подчас совершенно неожиданно. Бередили бессмысленно душу и даже тогда, когда, вроде бы, стало окончательно ясно. Ясно, что простых и четких ответов нет и быть не может.
И что есть только два возможных подхода, выкристаллизованных прозрачно всей многовековой историей развития человеческой цивилизации.
И что необходимо лишь встать на один из них.
* * *
Коммунизму не нужны боги.
В особенности Бог христианский, проповедующий любовь к ближнему, благость, кротость и милосердие. Ну к чему, укажите, все эти "благость, кротость и милосердие", когда делом первейшим, прежде чем коммунизм строить, хорошие "бедные" должны прогнать или уничтожить плохих "богатых"?
Не нужны коммунизму Боги и впоследствии.
Коммунизм убежден твердо во всемогуществе самого человека, убежден непоколебимо в том, что человек и сам способен обеспечить в конечном итоге торжество своей главной особой черты, светлой и доброй черты, что появилась у человека именно тогда, когда он стал человеком.
В государстве, в котором родился Игнат, коммунизм строили вот уже почти полстолетия. Так было до него, так было сейчас, и так должно было быть, в этом он даже не сомневался. То, что говорили о коммунизме в школе, писали в книгах было красиво и величественно, Красиво и Величественно, как сама Правда.
Но его окончательный "детский" выбор в сокровенном вопросе о первопричине Мира был обусловлен вовсе не этой беззаветной верой, верой в тот коммунизм, которому не нужны никакие боги. Ведь если что-то кому-то не нужно – из этого вовсе не следует, что оно не существует, и уже тогда это было вполне очевидно Игнату.
Решающим аргументом в его рассуждениях стало полнейшее равенство обеих концепций в исходном, невообразимом, главном. Ведь даже если предположить, что Мир создан Богом, как тотчас предстанет аналогичный вопрос:
