Текст книги "В движении вечном (СИ)"
Автор книги: Владимир Колковский
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 31 страниц)
И в самом-то деле, где ни откроешь толстенный учебник по "Истории КПСС" (таково было название этого предмета), а все давно читано-перечитано по школьным учебникам истории и обществоведения. Хоть сейчас отвечай на многие вопросы без подготовки, хоть поднимай среди ночи. Наверняка здесь хоть три балла отломится, а это значит в прямом соответствии, что сразу не выгонят, и можно бороться. Вот если три завала подряд схлопотал, только тогда собирай документы на выход, такое здесь общее правило.
В общем, задачка пока до зимы дотянуть. А с математикой высшей... Жутко и думать, конечно, да ведь и многие старшекурсники поначалу точно также мытарились. Вон и Мишка рыжий рассказывал:
– Тоже в начале дуб дубом сидел, а пересдавал сколько!
Ну и что?
Теперь вон на третьем курсе рыжий оболтус сражается, и все ему по фиг... Может и не страшен на деле сей черт?
Поживем, увидим.
2
«Утренняя дымка»
«История КПСС» как раз и была последней парой в этот обычный учебный день первого студенческого семестра. Читал этот предмет на потоке старичок-профессор, человек уникальный своим возрастом не только на их факультете. Никак не менее девяноста лет ему было, однако маленький и сухонький, прямой на удивление, он еще вполне орлом смотрелся, в особенности, когда в строгом темном костюме под галстуком с кожаной папкой подмышкой бодро шествовал по длинным факультетским коридорам. На его крупном с оригинальной остринкой носу неизменно громоздились огромные черные роговые очки с толстым двойным желтоватым стеклом; выступая заметно вперед, они придавали старичку-профессору несколько странный, по-птичьему хищноватый вид.
– Зачем будущему ученому-физику такие предметы, как история, философия и прочая гуманитарщина? – рассуждал Игнат тогда на полном серьезе, применяя и здесь привычный по школе "рациональный подход".
А потому и появлялся на лекциях по "ненужным" предметам только для того, чтобы на глазах у преподавателя засветиться, да еще когда предупреждал староста группы о возможной проверке. Вот и сегодня решил перед лекцией:
– Ладно, посижу еще с часок, а на переменке по обстоятельствам гляну. Коли слишком много народу не смоется, тогда я и дерну спокойненько.
Читал старый профессор академично и скучно, хорошо поставленным за многие годы, слегка надтреснутым голосом. Но кое-что и весьма забавляло. Вероятно, лектору и самому внезапно наскучивало говорить изо дня в день одно и то же, и тогда он преображался мгновенно. Что служило исходным толчком к этому, сейчас трудно ответить, потому как происходила такая перемена всегда неожиданно для пребывающей в рассеянной полудреме студенческой аудитории, которая однако, также взбодрившись мгновенно, теперь уже слушала внимательно и с огромным удовольствием.
Многое, многое в современной жизни казалось старому профессору совершенно непонятным и даже нелепым:
"На днях захожу я в картинную галерею, – рассказывал он с неподдельным недоумением. – Выставка персональная, известный художник новые творения демонстрирует. Та-ак, наблюдаем. Первый кружок совершил я по залу, прохожу по-второму. И-и... вот смотрю я и мыслю, я ведь как понимаю?
Вот, ты видишь, к примеру, картину. Тоже, кажись, те же краски и холст, а ты видишь, и дышишь, и чувствуешь. А тут! – вот смотрю я на произведение это, и... Его ведь хоть так поверни, а хоть этак, хоть низом поставь, а хоть верхом... Думается только, – и он улыбался хитроватой улыбкой бывалого деревенского мужичка, – вот купит человек, положим, это творение, принесет домой. Ну, хорошо, когда вспомнит, как оно прежде висело, а коли позабудет дорогой?... Вешать-то как?.. Где верх, а где низ, где бок левый, а где правый?
Эх, была, не была, думаю. Подхожу к автору.
Выслушал он меня, отвечает с улыбочкой:
– Это ведь тоже, в своем роде, процесс творческий. Игра и трепет, фантазия мысли, и я здесь не вправе...
– А название хоть есть у нее?.. Кстати, здесь я не вижу.
Отвечает (тут старичок делал выразительную паузу) – и говорил затем, улыбаясь так, словно одним названием резюмируя вышесказанное:
– "Утренняя дымка!"
На сухом, стянутом желтоватой кожей, морщинистом личике проступал энергичный румянец, глаза блестели, в голосе появлялись совершенно иные тембровые интонации. Слова приобретали ярко выраженный комический оттенок, и тогда старичок своим карикатурно-недоумевающим видом так напоминал гениального советского театрального артиста-сатирика. Его манера и тон забавляли и смешили одновременно, однако, если уж совсем искренне, то Игнат был в чем-то даже согласен со старым профессором.
Тогда, тогда уже так отчетливо виделись ему ярчайшие проявления целой пластины повседневного бытия людского под гениальным бальзаковским названием "Человеческая комедия". Вот возьми ты, к примеру, тот самый ля гранде штампованный черный квадрат, да кинь, но без штампа у пыльной дороги... И выходит по жизни конкретно, что была бы вся грудь в орденах, вот тогда и квадраты "ля гранде!" – тебе мигом докажут, и аргументы из старенькой сказки всегда под рукой. Мол, темнота, деревенщина, неуч, коли не видишь, не чувствуешь, да "подоплеки" не знаешь... Так-то оно так, положим, да только без больших орденов на грудях ты с тем же квадратом, попробуй-ка, сунься.
Юные годы старого профессора пришлись на самые штормовые страницы истории тогда столь же юной советской страны. Первая мировая война, переломный октябрь 17-го, гражданская война, опустошительные, перемалывающие саму человеческую суть, экономические эксперименты... Коротенькая передышка, и снова долгие годы самой страшной войны.
Он был сын простого крестьянина, он родился в деревенской бревенчатой хате, он сполна пережил переломы и войны, он с юных лет познал истинную цену черствой краюшке черного трудового хлеба. И то, что окружало теперь – ему профессору, как и тем двум полуграмотным старикам из игнатова детства казалось почти "изобилием" со своими, совершенно отличными от прежних суровых времен лихолетья, законами и приоритетами.
– Захожу я на днях вечерком к приятелю, – говорил, между тем, он далее. – Ученик мой бывший, из самых. Меня превзошел, академик с недавних пор. Сели за стол. Стенка в зале у него, смотрю, чешским хрусталем ломится, в зеркалах отсвечивает, а на столе... На столе так рюмашки простенькие из нашей Березовки.
"А красоту свою что ж не выставишь? – смеюсь, спрашиваю.
Отвечает:
"Да тут только чуть царапни чего, и сразу инфаркты у женки!"
Старичок-профессор улыбался пошире, переводил слегка дух, продолжал свой рассказ далее:
– Печатка, смотрю, у него как баржа золотая, часы на руке колесом золоченым сияют и даже очки на носу в золотой дорогущей оправе. А вот мои! – мои, например, часики, вот они, смотрите, "Победа"... Наши московские, и чем они хуже? Семнадцать лет, считай, не снимая, ношу, а без ремонта единого тикают. А очки! Вот они, вот, посмотрите.
Он снимал с носа свои огромные роговые очки, любовно разглядывая, как нечто навеки родное, бережно вертел в руках:
– Ну пластмасса, не золото, не блестят, не отсвечивают. Зато как легко и удобно, и разве я хуже в них вижу? – так искренне недоумевал он.
"Квартиры-машины-дачи", столпов краеугольных простого человеческого счастья в эпоху развитого социализма старичок-профессор в своих отступлениях почему-то не касался, а вот об "утренней дымке", хрустале и очках в золотой оправе упоминал всякий раз непременно.
Говорил он иногда и о джинсах:
– Я вот в единственных брючках, считай, всю свою молодость отбегал. Помню, простые были штанишки, черные, в полосочку. И ничего! – не пасовал, не дрейфил, гордился даже, что в полосочку. И девчата любили.
А тут вчера вечером у моей правнучки младшенькой снова трагедия. Плачется мне:
– Я, деда, в институте как нищая хожу.
И что это? Что за дела, думаю? И что это за наряды у ее подружек, что она среди них – и как нищая? Что за бархат, шелка, крепдешины?.. Давай спрашивать.
Выясняется... джинсы!
И старичок снова с недоумевающей полудетской улыбкой разводил широко руки, словно иных комментариев больше не требовалось.
– Говорят, ими вперед как надеть, надо полы в доме с мылом выскоблить! – добавлял он уже почти с изумлением.
И это была вовсе не шутка. Игнат также слыхал и не раз, что дорогущими безумно, новенькими джинсами для придания им модного эффекта оттеночной белизны сначала натирали в доме полы.
Глядя на старичка, слушая его рассказы, всегда было так легко с ним согласиться, но... Ладно уж там хрусталь, очки и золото, это были заморочки для народа постарше, а вот тертые джинсы... Да, да, те самые. Те самые, что maid in USA. Для Игната это было очень серьезно.
Ведь стоишь ты, к примеру, на танцах в общаге родной, и девчонка напротив, стройняшка симпотная. Только ее точеная фигурка фирменными джинсами за двести рублей колоссальных упруго обжата, а ты в брючках за восемь, тех самых в полосочку, "нашенских"... Дернись, попробуй ты к ней, таким тебя взглядом в нулевку обмеряет.
Купить джинсы в магазине было нельзя, зато у подпольных коммерсантов "достать" было запросто. Но... двести рублей! Двести рублей, когда стипендия сорок – полгода степухи, и за штаны, пускай даже штатовские.
В представлении Игната это были подлинно колоссальные деньги, и он даже помыслить не осмеливался попросить их у родителей.
3
Не просто Игнат
Что теперь и было подлинным удовольствием, так это бродить по улицам города, широким, просторным, солнечным. Осень первого студенческого года выдалась как никогда сухой и солнечной, а сентябрь месяц и вовсе на диво роскошным, с затянувшимся в сладость нескончаемым празднеством бабьего лета. И точно таким же лучистым и праздничным, радушным казался Игнату весь город.
Прежде он мало бывал в больших городах, а его родной районный центр был всего городком. А ведь когда-то во времена средневековья это была столица, столица знатная, столица великого могущественного княжества. Однако и у селений земных есть свои судьбы, свои времена, времена иногда до изумления контрастные. И теперь о былом величии напоминал лишь коряво вздыбленный насыпной бугор в историческом центре, заросший густо дерновой травой да несколько древних кирпичных развалин, торчавших уныло и криво, как остатки былого могущества в обессиленной пасти одряхлевшего льва. Теперь это был просто крохотный городишко с узкими улочками, десятком многоэтажных построек в новом центре, а остальные дома были обычные деревянные избы, каждая с маленьким садиком и обязательными картофельными "сотками", как в окрестных деревнях.
То, что теперь окружало Игната, было совсем иное. Сорвавшись вслед за старичком-профессором сразу после звонка на переменку, он почти выбежал подпрыгивающим легким шагом на центральную площадь города. Прежде он не раз читал, что это самая большая площадь в Европе и поверил, поверил вне всяких сомнений, как только обозрел наяву впервые. Ведь на этих городских просторах можно было запросто разместить не менее половины деревянных домишек его родного поселка.
Впрочем, восхищали не только просторы, но и некая особенная красота. Сверкающий прямоугольник асфальтированных проездов, маленький скверик посередине с живой зеленой оградой в аккуратные "кантики" и с широкими аллеями, выложенными празднично красноватым гравием. Но, что всегда восхищало в особенности, так это здание бывшего костела прямо напротив университетского корпуса, старинное готическое здание на диковинном фоне современных высоток из стекла и бетона. Вследствие многих десятилетий неустанной борьбы с "религиозными культами", оно теперь имело совершенно иное предназначение, потому и называлось теперь Домом кино. Но внешне оно так и осталось таким же старинным, дополняющим с эффектной изысканностью архитектурный ансамбль величественной строгостью готических линий, яркой нарядностью багряной декоративной кирпичной кладки и даже какой-то особенной ликующей моложавостью.
Тем же стремительным шагом Игнат миновал огромную площадь и, словно взбежал на примыкавший вплотную, прямой и широкий центральный проспект. Как обычно в полуденный час пик, здесь было многолюдно, оживлено, шумно. По прямой как стрела магистрали, пронзая гудками пространство, рокотали приглушенно разогретые моторы машин; шелестя, тормозили со стуком рогатые скрипучие троллейбусы, растекалась живо навстречу, казавшаяся праздничной, людская нескончаемая река. Все! – все вокруг казалось праздничным, переполненным радостью жизни, блистающей трепетной свежестью бабьего лета, и новые тревоги, заботы уплывали волнующим скопом в ничто, оставляя вместо себя лишь единственное, торжествующее, главное.
Тайфун, смерч, цунами, напасти стихийные, грозные благополучно прошли стороной, окончательно сгинули. И то, что так бередило, тревожило в последние месяцы, нависало убойным мечом неотступно, это уже позади.
Нет, нет, той всепоглощающей эйфории, что овладела Игнатом сразу же после получения заветного письма о зачислении и что безгранично властвовала в оставшиеся дни до отъезда, ее уже не было. Согласно законам этого Мира на смену прежним тревогам и волнениям, едва выждав за дверцей с ехидной усмешечкой толику времени, бесцеремонно явились другие, однако это были тревоги и волнения порядками ниже. И пусть себе нынешний главный вопрос: "Как одолеть математический анализ в первую сессию?" – нависал и кошмарил без устали, но ведь многое уже и сейчас обнадеживало. И Мишка Кошелкин, по койке в общаге сосед, рыжий оболтус – на третьем курсе! – факт сей живой и бесспорный в самую первую очередь.
Теперь Игнат был уже не просто Игнат. Теперь он был уважаемый в поселке, завидный студент самого престижного в республике ВУЗа. То, что прежде витало в мечтах, воплотилось конкретно в счастливую реальность.
4
Маленький человечек
Скользя почти невесомо по многолюдному проспекту, Игнат вновь и вновь вспоминал сладостно минувшие выходные в родном поселке.
В субботу прямо поутру, будто в продолжение давней традиции, они, бывшие выпускники, а теперь счастливые победители собрались у центрального сквера на площади. Скинувшись наскоро по традиционному рублику, забежали на часик "туда" в тот самый, знаменитый винный подвальчик. Распивали гранеными стаканами, почти не закусывая, а потом, раскрасневшиеся в жар, говорливые шумно, неутомимо бродили по улицам, и рассказывали, рассказывали. Это были действительно те редкие, неописуемые мгновения, когда сбываются заветные мечты, когда эйфория полнейшая, а неизбежная вскоре обратная сторона медали наподобие игнатова математического кошмара еще только-только застенчиво скалила зубки.
В минувшие выходные были Михаська, Петрик, Славик Малько, были еще парни из параллельных классов, преодолевшие также успешно заветный барьер. Был с ними и Сережка Антонов, единственный из тех, кто не поступил. И это было совсем не случайно.
В детстве-юности порой так бывает. Только увидишь впервые кого-нибудь из сверстников, и тотчас же невольное уважение к нему чувствуешь, а иногда, если уж совсем искренне, так и зависть. Трудно объяснить порой, в чем тут причины, но как раз нечто подобное случилось, когда Игнат впервые встретился с Сережкой Антоновым. А случилось это только в первом классе, поскольку жили они далеко друг от друга на противоположных окраинах поселка.
"Невольное уважение и даже зависть..." Странным это могло показаться со стороны в данном случае. Ведь ростом Сережка Антонов был всегда в числе самых маленьких в классе; он даже избегал появляться, не то что бросить борцовский вызов кому-либо на определяющем авторитеты, школьном дворике. Казалось, по всем обычным критериям его нужно было отнести к наиболее безнадежным пацанчикам в классе, но вот чтобы позабавиться над ним... Такой даже и мысли не могло ни у кого возникнуть, тот же Игнат никогда не позволил бы этого в подвластном ему классе, нависая авторитетом "самого здорового" над любым из гвардейцев.
Впрочем, Сережка был бойкий, развитой, остроумный пацан. В первых классах он отлично учился, иногда по отметкам к огромной досаде Игната даже опережая последнего. Он великолепно играл в футбол, неизменно оказываясь в почетнейшей роли "матки" на пару с Игнатом среди мальчишек в поселке.
И, наконец, самое главное. У него была такая мама!
Она приехала работать в поселок сразу после института по распределению. Вскоре вышла замуж за местного парня и осталась здесь навсегда. Она была отнюдь не красавица, невысока ростом и сложена далеко не изящно, но вот голос... Голос у нее был на диво мелодичный и звучный, с необычным для здешних мест чисто русским, мягким выговором. И имя тоже у нее было красивое и звучное Дарья Николаевна.
В поселке она заведовала Домом культуры. Тогда урбанизация еще только набирала в советской стране свой необратимый, опустошительный для многих судеб ход, и должность эта была куда заметней, престижней, чем всего десяток лет спустя. Праздничные концерты следовали один за другим, и звездочкой яркой певучей на этих концертах была именно она! – не стройняшка и не красавица, но с милозвучным, незабываемым голосом. Да, да, пацану с такой мамой просто нельзя было хоть немножко не завидовать.
Но слишком многое в этом мире совершенно невозможно объяснить одним только разумом, в особенности, когда наблюдаешь со стороны. Интеллигентная артистичная умница, любимица и уважаемая всеми в поселке Дарья Николаевна... и Васька, Васяня.
Васька, Васяня, пусть себе и не полный наркот, но "свойский" парень на Пьяном, болтающийся вокруг да около в затасканной масляной робе. Казалось бы, нонсенс даже подумать, однако это случилось, случилось и в действительности именно так.
И началось, наверное, все незаметно. Но незаметно минуло десять лет, и по происшествии этого времени интеллигентная умница, районная звездочка Дарья Николаевна превратилась незаметно в толстую, одутловатую лилово, грязную тетку, цинично насмешливую, с хрипловатым неузнаваемым голосом. И теперь для посельчан она была просто "Дашка", теперь она была просто уборщица в том самом ДК.
– Вчера Дашунька наша опять под забором выплясывала! – подобные новости со временем превратились в самые заурядные среди повседневной поселковой хроники.
Вот так же и Сережка. Аккуратный, ухоженный парнишка, типичный маменькин сынок с виду, круглый отличник с первого класса по пятый превратился незаметно к десятому в неряшливого, грубоватого пацана, безнадежного троечника. Курил уже давно и попивал винцо с удовольствием, но был по-прежнему остроумен и весел в компании, бренчал на гитаре в ДК, знал множество подробностей из жизни тогдашних культовых рок-кумиров, и уважение сверстников к нему осталось прежним.
В тот день всей компанией они забежали, балагуря и хохоча, еще в магазин. Взяли еще бутылок на последние деньги, не сговариваясь, знакомым песчаным проселком вышли к Неману. Взошли на мост; но это был уже не прежний старенький наплывной бревенчатый мостик, на его месте вот уже несколько лет возвышался новый, могучий, бетонный. По огражденной металлическими поручнями краевой дорожке ребята неугомонной компанией прошли далее на самую середину. Было метров двадцать вышины; широкий здесь Неман простирался блистающей голубоватой лентой на сентябрьском полуденном солнце, исчезая внезапно в ускользающей вдаль, дымчатой крутизне поворотов.
Они, победители, возвышались ликующе над любимой рекой, они говорили друг с другом, но словно и с ней, снова и снова делясь от души тем, что так искренне чувствовали, наливали по крохе в пластмассовый хрупкий стаканчик. И только один-единственный маленький человечек слушал молча.
Он, этот маленький человечек только улыбался рядом, улыбался едва заметно, но такой понятной всем улыбкой. Улыбкой лишь подчеркивающей то, кто они теперь, и кто он, и кем ему предстоит вскоре стать. Это маленький человечек слушал молча, лишь изредка время от времени он повторял и повторял едва слышно:
– Эх, как же вам там... эх, как же вам всем...
ГЛАВА ВТОРАЯ
НОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
И снова изумляешься полной аналогии с материал ь ным Миром, в котором сплошной спектр физических явл е ний неизбежно сменяет скачок. Например, основной эле к тронный квантовый переход в атоме подразделяется (ра с щепляется) на множество мелких подуровней. Точно так же и в нашей жизни постоянно происходят достаточно контрастные «стрессовые» события, которые можно ра с сматривать как аналогичные "м е лочи".
Но иной уровень есть иной уровень.
Наверняка основной квантовый переход есть нечто особое, принципиально е для атома. Точно также и в нашей жизни грядут неизбежно знаковые, определяющие дальне й ший ход, поворотные соб ы тия.
Итак.
Тайфун, цунами, смерч благополучно прошли стороной, окончательно сгинули. Теперь можно было перевести дух, расслабиться, а затем заняться вплотную тем, о чем в последние годы так грезил.
Желанный скачок удался. И это был уже совершенно новый жизненный уровень. Это была уже совершенно новая жизненная реальность.
В той реальности прежней Игнат ощутил свою личную незаурядность с самых первых мгновений. Почти вундеркинд, "самый здоровый", один из лучших среди сверстников в футболе, чемпион района, и, конечно же, сын одного из самых значимых в поселке начальников.
И вот пришло время переступить черту. Переступить ту черту, за которой это было в прошлом.
Детство закончилось. За чертой остались родной дом, поселок, друзья. В новой реальности прежнее уже совершенно ничего не значило. Прежнее в новой реальности было самым обычным, заурядным, средненьким даже в масштабах теперешней обычной студенческой группы из двадцати пяти человек.
Планка изначальной природной фактуры неизмеримо упала. Данный заботливо Свыше, возвышающий щедрый заряд принципиально убавил в своей значимости. Теперь необходимо было бороться, проявлять, доказывать заново. Доказывать, на что и сам-то способен.
* * *
В наблюдаемом нами материальном Мире взлетают и падают волны. Точно также невесомые волны событий взлетают и падают в Мире духовном. Вполне закономерно, и вследствие этой закономерности невозможно, оказавшись по воле судьбы однажды, находиться постоянно на гребне волны, рано или поздно последует спуск. И точно так же в аналогичном соответствии с Миром материальным, чем выше гребень волны, тем круче падение.
В прежней реальности Игнату был предназначен именно "гребень", положение близкое к верху в первичной жизненной ячейке. Ячейке далеко не царской, средненькой по земным суетным меркам, но гребень. Важно здесь то, что в первые годы он по меркам окружающих его ценностей был среди "самых".
Но как любая песчинка, любой камешек, любая глыба неизбежно падают вниз под действием известных законов, как взлетая вверх, обязательно падают волны – точно также и в жизни его должно было грянуть нечто подобное.
Это и случилось за "поворотом". За поворотом желанным, за невидимой чертой, за переходом в иную реальность.
КНИГА СЕДЬМАЯ
ГЛУБИНА ПАДЕНИЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
ИЗБРАННИК
1
«Смех на палке»
В отличие от школы на университетском физфаке у преподавателей не было прозвищ, хотя характеров ярких, харизматических хватало в избытке и здесь. Точно также и в других институтах. В свои первые студенческие дни Игнат как никогда много общался с друзьями-первокурсниками, делясь живо новыми впечатлениями, и закономерность эту он определил почти сразу. Все, все как один, знакомые ребята называли своих преподавателей именно по фамилии, хоть и с некоторой оттеночной разницей в смысле почтения и уважительности.
Почему так?
Скажут, положим, что в школе целый десяток лет, а в институте вдвое поменьше. Верно, но в том-то и дело, что прозвище по глубинной сути своей не есть отражение времени, и здесь не годы решают. Заполучить на всю жизнь прозвище порой и минутки веселой достаточно, прозвище по глубинной сути своей есть отражение куда более близкой субстанции, а школа... Школа и ближе, роднее.
Добавьте сюда и непосредственность детскую, да и год в детстве – не в юности, не говоря уж о закатных годах. Каждый год в свою пору своей меркой мерится и не обороты планеты в критериях; в детстве, что день, то крутые подъемы и впадины, и синусоидой вздыбленной времечко тянется, здесь не размеренный, плавный, но и стремительный старческий спуск.
И статус.
Кто и нынче из школьников мечтает, к примеру, о сельском учительстве? Помимо прочих известных нюансов здесь единственно глушь восстает беспросветной страшилкой, а вот преподавать в институте, тем паче столичном! Об этом во времена советские можно было даже не спрашивать у братишек-сокурсников, особенно деревенских корней, таких счастливчиков в родном краю по пальцам считали на сто верст в округе и с великим почтением.
Вузовский преподаватель! – во времена советские это звучало. Это ведь вам не шалунишек малолетних струнить в обмен на нервишки, да с оглядкой на "всеобщее среднее", высшее образование в любых краях есть дело принципиально иное. Дело вовсе необязательное, отсюда напрямик и власть в студенческом мире почти безграничная. А власть она на то и власть, что в любые времена и даже при самом что ни есть "развитом социалистическом равенстве-братстве" грешную душу так сладостно тешит.
Вузовский преподаватель к тому же и научный работник обычно, кандидат или доктор наук. Науку двигаешь – знатное дело вершишь, и это тоже весомый довесок в тогдашних престижах, а если добавить и денежки... Ведь мимо денег какие престижи, и будущие перестроечные 90-е тому подтверждение яркое. Грянул внезапно "зеленый" зигзаг, и в мгновенье одно в сущую пыль превратились наши зарплатные денежки, и в университетах престижных остались лишь те, кому сумки-баулы таскать по заморским кордонам совсем не под силу.
Впрочем, отсутствие каких-либо прозвищ у преподавателей было только одним из самых малозначительных обстоятельств в ряду прочих, определявших ныне важнейшие жизненные реалии главного героя романа. Именно тех обстоятельств, что воротили стремительно обжитое, привычное набекрень, с ног на голову, с того самого "гребня" на спуск. Прежнее осталось за чертой, возврата уже не было, и это становилось все очевиднее с каждым днем после отъезда из родного поселка.
То, что окружало теперь, было совершенно иное.
Об этом теперь постоянно напоминали и преподаватели. Редкий из них, едва заслышав легкий шумок, вполне обычный для школьного класса, но неприемлемый для студенческой аудитории, мог отказать себе в удовольствии еще раз напомнить вчерашним беспечным забавникам:
– Вы теперь уже вполне взрослые люди. И понимать должны, зарубить себе на носу строго, что в отличие от среднего высшее образование в нашем государстве вовсе не является обязательным. Желающих занять ваше местечко вокруг предостаточно, а теперь представьте себе лица ваших родителей..., – и т.д., и т.п.
Это, именно это необходимо было строжайше усвоить в самую первую очередь. В отличие от дома и школы здесь не церемонились вовсе, достаточно было лишь разок внимательно взглянуть на факультетскую доску объявлений:
За академическую неуспеваемость и пропуски занятий без уважител ь ных причин отчислить из числа студентов факул ь тета...
– на самом видном месте холодком продирала коротенькая машинописная фраза, а далее компактным столбиком следовал перечень имен и фамилий.
* * *
Возврата в обжитое, привычное уже не было. То, что окружало теперь, было совершенно иным в соотношении с прежним.
Новый реальность!
Новый жизненный уровень.
На то он и новый, да еще поворотный, базисный, что здесь все по-иному вплоть до мелочей самых.
Движение жизни совершило скачок за черту, скачок "квантовый". Однако это был и не абсолютный разрыв. Это не был бессвязный мгновенный переход из пустоты абсолютной в абсолютно чистую новь.
Осталось единство в основах, было время слегка оглядеться, да и связи остались. Связи эти были малозаметны на общем фоне, но они были. И они были во множестве.
И даже в таком малозначительном вопросе, как наличие прозвищ была связь. Связь пускай единственная, но она была. Так, у одного из факультетских преподавателей прозвище все же имелось. Оно возникло точно также, как в школе, возникло в незапамятные времена и передавалось с тех пор по наследству старшекурсниками своим младшим товарищам.
Прозвище это странное (см. заголовок) казалось совершенно нелепым на первый слух, однако и действительно в этом человеке невольно и сразу бросалось в глаза что-то деревянное в желтоватом округлом лице, и смеялся он каким-то сухим, отрывистым, "деревянным" смехом.
Все взаимосвязано в Мире материальном.
Любой электронный скачок, любой физический фаз о вый переход происходит не мгновенно через абсолютную п у стоту и в абсолютно чистую новь. Н овый уровень стр о го связан с предыдущим известными законами , и даже у с а мых далеко расположенных базисных уровней отыщутся связ у ющие нити, пускай незаметные, кр о хотные.
Так и в Мире едином.
В том Мире едином, в сфере тех отношений, где, н е зримо связуя, пр и сутствует дух. Величье вопроса здесь вне исключений, как нет исключений вообще.
Из ниоткуда мы, но не из пустот абсолюта.
И вникуда , но и не в пустоту.
2
Свирепая троица
Однако единственное прозвище было вовсе не тем единственным, что возникло на физфаке в некие незапамятные времена и передавалось с тех пор по наследству старшекурсниками своим младшим товарищам. Передавалась еще и одна коротенькая фраза в форме своеобразного полушутливого назидания. Тоже, заметим, деталь как будто случайная, однако случайность видна здесь лишь в смысле конкретики. Ведь и прозвища единственного могло не быть и фразы этой, но что-то обязательно было бы! Было бы именно в этом роде, некая связочка, тонкая ниточка тех отношений, где «незримо связуя, присутствует дух». Суть-то здесь в этом, а не в конкретике.
Итак, кроме единственного прозвища передавалась старшекурсниками еще и фраза:
– Чтобы физфак одолеть, братцы, надо пройти Круглову, Анцыпину и Ходоровича!
Говорилась эта фраза неизменно с полушутливым оттенком, однако менее всего в ней было от шутки или преувеличения. Впрочем, к огромному счастью преподавал на физфаке народ вполне реальный, возможно вследствие еще не забытых и своих собственных, не самых примерных студенческих лет. Но случались и крайности, причем крайности ярчайшие от холявы полнейшей со всеобщим "автоматом" по зачету или экзамену до принципалов наистрожайших.
И как же иначе! – коль в каждом приличном озере имеется своя зубастая щука, чтобы нерадивый карась чересчур не расхлябился, так и в каждом серьезном высшем учебном заведении непременно присутствуют вот такие принципалы, словно на долгую память студенту-оболтусу.
