Текст книги "В движении вечном (СИ)"

Автор книги: Владимир Колковский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 31 страниц)

Аллеи в парке тоже когда-то были юными. Золотистой россыпью покрывал их опрятно и празднично шелковистый речной прибрежный песок, по сторонам зеленели нежной листвой в согласии дружном родные здешние липки и чужак-незнакомец маньчжурский орех, завезенный издалека князем. Их тогда прозрачные редковолосые кроны суетливо нежили шустрые солнечные зайчики, скользя юрко вниз по весеннему гладковерху. А теперь и в жару летнюю непробиться жгучему солнцу через косматые кроны, не потешить радушно смешливой веселкой комлистые, пупырчатые, толстокожие стволы... Тихо и сумрачно теперь в дальних аллеях, и как заколдовано, навсегда.

Зато посреди парка раздолье и все по-новому. Целый спортивный городок со стадионом. Тогда в детстве он никогда не пустовал, до темноты только и слышно было звонко окрест на разные голоса:

– Аут, аут, вышел мяч!

– О-от, мазила, до Москвы рассунь ворота, а все равно спортачит!

– Поливай на ход, хорош водиться...

– Опсайт, опсайт, заслепило?

И, наконец, хор торжествующий:

– Го-ол!

Слева от былых въездных ворот парк межевал Неман пологим болотистым берегом. Высоко и круто вознесли здесь древние жители свою рукотворную земляную оборонительную насыпь, мурованную на треть от земли огромными тесаными гранитными валунами-плитами. Внизу получилась отвесная в три роста крепчайшая каменная стена с узким плоским верхом. По этому верху, чтобы миновать вдоль посуху топкий речной берег сразу же выходили заметную стежку – пожалуй, только стежка эта да хозяин ее, отвесный гранитный монолит почти не изменились за минувшие столетья; ни снегопады, ни проливные дожди, ни вешних вод бурливый кипень так и не оставили на них заметного следа.

Вокруг трех остальных сторон замковой насыпи традиционный ров, классика средневекового феодолизма. Во время яростных атак вражеской кольчужной рати он всегда заполнялся водой. Но стальные кольчуги и ратные копья отошли навсегда в экспонаты музейных витрин вслед за рыцарским средневековьем, и за дело взялись талый снег и дожди, по крупице веками спуская откосы. Нет нынче у рва былой глуби, густо заросли бурьян-травой крутые бугристые склоны, однако и сейчас еще не каждый взрослый в охотку взберется на самые выси, и не каждый мальчишка удачно скатит зимою на лыжах с заснеженной его верхоты.

По всему периметру земляной насыпи некогда неприступно каменели высокие стены. Давно развеяны они в пыль, но их былую мощь легко представить по двум боковым башням, полуразрушенным, с почти метровыми в толщину стенами, с зияющими черными квадратами-овалами высотных бойниц. Главная башня гораздо лучше сохранилась. В ее невысокую арку среди темных провалов заливного рва ведет узкий проход; тут сейчас же представляешь себе и замковый подъемный мост, ржавый скрегот его кованой железом массивной плиты на неразрывных цепях-исполинах. Но и мост, и еще многое то, о чем Игнат не раз с интересом читал в исторических книгах, давно унес в анналы прошлых буйных лет неодолимый поток вечности.

Проходишь через арку во внутренний замковый двор, и вновь невообразимый переплет средневековой старины и современности. По сторонам полуразрушенные башни, а в центре двора аккуратненькая, выложенная белыми камушками, цветочная клумба. Среди ее цветущих летних красок бронзовый памятник пионеру-герою. Это мальчуган лет двенадцати на прямом постаменте, в его руке на отрыве граната, вот-вот улетит на врага, на юном лице напряженно застыла решимость последних минут...

Его именем и названа школа. Тут и ее главный корпус на окраине замковой горы. Это бывший панский дом, двухэтажный, крашеный мелом, с жестяной бордовой крышей. Тогда это было наиболее просторное школьное здание, и снова, словно в строжайшем соответствии с возрастом, в нем учились самые старшие школьники, выпускники.

2

Школьный дворик

Иногда давние воспоминания ассоциированы в памяти так, будто они окрашены в какой-то соответствующий цвет или тон, иногда даже и объяснить очень сложно, с чем связаны такие ассоциации. Но вот когда Игнату вспоминаются его первые школьные годы, то тогда просто и ясно. Ведь учился он тогда как раз в том самом, первоначальном учебном корпусе, той бывшей крестьянской хате с низким потолком, крохотными окошками и тесноватыми комнатками-классами. Там всегда было как-то серо и сумрачно, даже когда за окном ярко сияло весеннее солнце, или включали электрический свет.

И потому, наверное, так манил на переменках первоклассников их школьный дворик, изумрудный, шелковистый весной, а зимой пушистый, белоснежный. Всякий раз, как только звонок с урока, он превращался тотчас в футбольный газон, площадку для игры в "классики", поле жарких сражений в снежки... Но чаще всего в просторную борцовскую арену.

Именно здесь с первых школьных дней выяснялось наиважнейшее, именно здесь на долгие годы завоевывался тот драгоценный авторитет, на который тогда многие мальчишки с радостью поменяли бы свои лучшие отметки.

С первой же переменки, стоило только выбежать на дворик, как тотчас:

– Поваляемся? – слышалось звонко со всех сторон.

Мужчина он и в семь лет есть мужчина; откажешься – кем сразу станешь?

И если кто-нибудь из взрослых погожим деньком заглядывал сюда случайно, то с изумлением наблюдал нечто вроде средневековой битвы, только "рыцари" были исключительно пигмейского роста, без мечей и шлемов, а в обычных, пиджачок-брючки, форменных школьных костюмчиках. Не было здесь и бешеной злости, пота ручьем, крови из носа; здесь была исключительно честная борьба, соперничество один на один с единственной целью: положить противника на лопатки.

По натуре своей Игнат совсем не из тех, кто сразу в бой. Вначале он выбегал на дворик среди последних, занимал местечко где-нибудь в сторонке, наблюдал, приглядывался. Разбившись на пары, первоклашки делали захваты, ставили подножки, возились с сопением в партере.

Вскоре, однако, его и в сторонке приметили:

– А ты здесь? Че только зыришь, слабо?

И наверняка кто-то очень пожалел об этом.

Игнат на свой возраст был высокий мальчишка. Мать даже частенько посмеивалась: пойдешь в школу, детишки дразнить будут "дядя Степа, достань воробышка!" Но, если рассматривать силу абстрактно, в ее, так сказать, чистом виде... Однажды на уроке физкультуры учительница отбирала сильнейших: просто разбивала мальчишек на пары и – кто кого перетянет. Так вот, Игнат в том соревновании не попал даже в пятерку. Зато в борцовских поединках его выручали природная ловкость, сообразительность, умение видеть и сполна использовать малейшие недостатки противника. Он мог проиграть в первом поединке, но потом уже безошибочно знал, как вести себя в следующий раз: то ли атаковать стремительно, не дать опомниться, захватить тотчас выгодно, или наоборот насторожиться, строго держать оборону и в то же время следить зорко, чувствовать каждое движение соперника, провоцируя его на решающую ошибку. А еще, что важнее всего, у него был свой "коронный" секретный прием, который он никому не мог открыть, не мог открыть даже, если бы очень хотел. И даже дружку своему лучшему Витьке.

Одержав несколько побед, Игнат вскоре и сам начал вызывать одноклассников на поединок. Наиболее опасными среди них были Зэро, Лось и Антольчик, сильнейшие в том самом соревновании, что когда-то организовала учительница. Ростом-фактурой они заметно выделялись среди ровесников, особенно Зэро.

Прозвище свое он получил вот почему. Когда приятели спрашивали у него сигаретку, или копеек "в позычку", он всегда только в хитроватой усмешке скалил крупные зубы:

– Зеро! – отвечал затем коротко, разводя руки.

В решающем поединке с ним Игнат еще успел захватить выгодно, да что было толку, поскольку он даже не смог до конца сомкнуть руки на такой пояснице. Зэро навалился грубо всей своей массой, словно грузно, без всяких хитростей просто падал на него... Ноги обоих борцов уже оторвались от земли, в пространстве на мгновение зависли сплетенные тела... И вновь в какой-то неуловимый миг неким волевым сверхъестественным усилием Игнат успел перевернуть обратно всю нависшую на нем почти двойную тяжесть и упасть уже сверху – а это была победа! Теперь оставалось только молниеносно взять в охват шею, уйдя телом вбок, зажать невпроворот удушающим.

– И как ты умеешь так классно выкрутиться? – удивлялся не раз лучший дружок Витька, наблюдая нечто подобное.

– Сам не знаю.

– Свистишь.

– Не-а, правда, сколько раз уже было. Все, кажись, капут, завалили, и вдруг...

– Давай так со мной попробуем.

– Толку! Все равно ничего не получится.

– Ну давай...

Отвязаться от приятеля всегда было непросто, но чтобы вот так, под заказ... Это был действительно по-настоящему секретный прием, секретный даже для самого исполнителя, однако прием этот выручал бесчисленное количество раз и в самые критические мгновения.

После Зэро у Игната в классе не осталось серьезных соперников. И потому впоследствии, когда у его одноклассников спрашивали:

– Кто у вас в классе самый здоровый?

– Горанский... Горанский Игнат, – неизменно слышали в ответ.

– И кто бы сказал! – удивлялись поначалу многие. – У вас там в классе лбы такие. Лось, Антольчик, а Зэро!

Но удивлялись недолго.

Однажды в февральскую оттепель перебрасывались на дворике снежками с параллельным "А"-классом. Переменка была маленькая, и это было даже не сражение, а только легкая шеренга на шеренгу рядовая разминка перед следующей большой переменой.

– Скоро звонок. Погреемся напоследок? – бросил негромко Игнат.

– Можно.

– Тогда я в атаку. Лешка, Михаська,за мной!

Резко, решительно, выпуская снежок за снежком, он выступил вперед.

...Низкий, словно приплюснутый силуэт вертляво выкрутился как из-под земли, сиганул внезапно откуда-то сбоку – и сразу удар! Удар обжигающий, твердый, как камнем, и уже не Игнат, а распаленный гневом, израненный зверь бездумно ринулся один на всю вражескую шеренгу.

Он бы запросто догнал этого Шурку, этого слабака и недоростка, который после своего подлого удара ледышкой под глаз также подло, стремглав бросился наутек. Он бы с наслаждением швырнул его, вмазал, растер безжалостно обземь...Но дорогу уже заступал решительно брат, грозный непобедимый Валер, "самый здоровый" в своем "А"-классе.

Их было двое братьев-близнецов в параллельном "А"-классе. Братьев-близнецов, но совершенно не похожих друг на друга. Шурка весь пошел в отца, невысокого коренастого мужчину, а Валер в мать, круглолицую, широкую в кости, крепко сбитую, она была на целую голову выше ростом мужа.

– Величкова порода! – говорили про ее родню в поселке. – А там тебе что девка,что хлопец, все под потолок.

Досель Игнат не слыхал никогда, чтобы кто-нибудь хоть раз победил его на школьном дворике. Сам он тоже, рассуждая трезво, до сих пор всячески избегал поединка с ним. И только единственно зверь, лишь израненный яростный зверь не рассуждал ни мгновения:

"Р-раз!" – он тоже бил под глаз, всю свою силу вкладывая в первый удар, весь свой гнев, всю неудержимую энергию аффекта.

Он устоял, он даже не соступил, он лишь едва пошатнулся. Он устоял, как массивная глыба этот могучий непобедимый Валер, он лишь едва-едва пошатнулся, но эта легкая, едва заметная заминка и разрешила исход:

"Раз-два!" – левой-правой Игнат успел навесить еще, и противник уже не выдержал, взмахнул руками, тяжко осел на липучий снег.

– Айн-цвайн! Люкс, класс как вышло! – вспоминая, с восхищением восклицал потом всякий раз Лешка Антольчик. – Как по кино его вырубил.

Глаз у Игната вскоре забордовел, бил непрестанно горячим занозистым пульсом. Но он совершенно не чувствовал боли, он был на вершине счастья.

– Вишь, Горанский пошел...Такого кадра посадил на пятую! – еще долго слышал за спиной завистливый шепот.

Глаз у побежденного также украсил даже не "фингал", а шедевр настоящий – как называл его восторженно вслух Лешка Антольчик. Переменчивая палитра красок чуть не целый месяц тешила победно душу: ярко-красная с пунцовым отливом, она наливалась постепенно темноватой синью, и так до бледных желтовато-черных кругов и пятен под глазом.

Теперь уже и смысла не было спрашивать, кто есть "самый здоровый" в их школьном "Б" – классе. И это "самый здоровый" было как титул, титул наиважнейший, что возносил непосредственно на самую вершину мальчишечьей классной иерархии, давал королевскую власть в глубинных, надежно скрытых от глаз учителей и взрослых повседневных взаимоотношениях.

3

Иерархия

Человек в чем-то еще и животное, в особенности в свои первые дни. То человеческое, с чем он появляется на свет, необходимо развивать и лелеять, иначе оно так и останется незаметным, надежно сокрытым животными инстинктами где-то в глубинных недрах его души. И если юное человеческое существо поместить в животное стадо, то оно так и останется животным, такие случаи известны, они вполне подтвердили это.

Стадо, прайд, стая всегда выступают вместе, когда дело касается защиты общих интересов: охоты, обороны и так далее. В то же время в каждом животном коллективе существует своя строгая иерархия, важнейший критерий которой победа в поединке.

Своя иерархия, иерархия строгая, установленная в сотнях борцовских поединков на школьном дворике существовала многие годы и в самом обычном школьном "Б"-классе, в котором учился Игнат. О многом из того, что здесь происходило, учителя и взрослые даже не догадывались – в этом смысле школьный класс вполне можно рассматривать как некий почти изолированный микромир, и теперь, вспоминая те давние годы, Игнат иногда даже удивляется принципиальному подобию мира детского на мир взрослый, также разбитый на множество почти изолированных ячеек со своими собственными королями, корольками и диктаторами.

Титул "самого здорового" вкупе с главенствующей ролью "босса" в детально описанной чуть ниже так называемой "мафиозной цепочке" возносили Игната непосредственно на самую вершину иерархии в классе. Однако слово "королевская" навряд ли является самым точным для характеристики той почти неограниченной власти, которой он обладал среди мальчишечьей половины класса, тем более, что "король" сегодня должность, как правило, лишь декоративная. Он был настоящим диктатором.

И, как настоящий диктатор, имел собственную, всецело преданную ему гвардию. В нее входили Зэро, Лось, Антольчик и еще некоторые; все они едва перебивались с двойки на тройку, зато были рослые, физически крепкие; с каждым из них Игнат мог справиться с трудом и не всегда, но его главенствующую роль гвардейцы признавали строго и приказы исполняли с аккуратнейшей точностью.

Таким образом, c самого начала своего существования их, в общем-то, самый обычный школьный класс приобрел внутренне вот такую структуру. Во-первых, Игнат на самом верху со своей практически неограниченной властью, за ним ступенькой ниже следовали его верные гвардейцы; и, наконец, все остальные, которых они называли просто "пацанчиками".

Девчата, как и учителя, долгое время считали Игната тихоней, отличником с неизменно "примерной" оценкой за поведение на еженедельной страничке в дневнике, они даже не догадывались о его подлинной скрытой роли. И только с приходом "кавалерского" возраста, когда из-за них начались конфликты, очень скоро поняли, кто есть кто в их собственном классе.

4

Гвардейцы и мафиозная цепочка

Гвардеец и двоечник Лешка Антольчик был закреплен за Игнатом как за отличником. Сидели они за одной партой на крайней «камчатке» много лет, и все эти годы Лешка Антольчик был очень доволен таким шефством.

Во-первых, Игнат каждый раз втихаря проверял диктанты у приятеля. Дело это было чрезвычайно ответственное:

– Знаю! Знаю я, кто у нас здесь на медвежьи услуги дружкам большой мастер! – раскричался однажды "Дикий", учитель по белорусскому, бросая гневные взгляды в сторону Игната.

В тот раз Лешка, двоечник отпетый сдал такую работу, что хоть ты "пятерку" ставь. Поэтому теперь очень важно было не перестараться, оставить в диктанте приятеля ровно столько ошибок, чтобы хватило аккурат на "троечку".

– Хорош, хорош... Ладно, и этак сойдет, а то опять Дикий вызверится! – даже останавливал часто своего шефа Лешка Антольчик.

На контрольных по математике Игнат также не оставлял приятеля без помощи. Сначала он быстренько справлялся со своим заданием – тут, правда, очень непросто было удержаться, не вскинуть тотчас победно руку и на вопрос учителя:

– Что у тебя? – торжествующе выпалить:

– А у меня все готово!

И опять заслужить похвалу, ошутить вновь знакомое сызмальства сладостно возвышающее чувство собственной незаурядности. Но тогда учитель, конечно же, присматривал бы за ним гораздо внимательнее или вообще предложил бы выйти, прогуляться до переменки на дворик, поэтому победный восторг частенько приходилось приносить в жертву товарищеской взаимовыручке. Тем более, что выручал Игнат на контрольных не только своего подшефного. За Лешкой Антольчиком уже поджидал своей очереди сосед спереди толстячок пухлощекий Михаська, за ним головастый верзила Зэро, за ним еще и еще, и так по цепочке.

– Ну что, бригада. Кажись, готово. Поехали, запускаем конвейер! – шептал Игнат, закончив свое задание.

И опять же очень важно было не перестараться, не перескочить чересчур за ту самую троечку. Поэтому по "конвейерной" цепочке неизменно спускалась лишь какая-то часть математической контрольной, а объяснения приходилось сочинять на том простецком лексиконе, что был характерен для Антольчика и всей остальной компании.

– Нас тут целая мафия! – когда дело заканчивалось удачно, посмеивались, потирая руки гвардейцы. – А ты уже тогда наш босс, выходит.

Очень ценили Игната в классе и за подсказки. Частенько просили "помочь", особенно перед решающим ответом в конце четверти, и помочь таким образом он был готов каждому:

– Лады! – кивал согласно головой. – Только тут... сам знаешь.

Последние слова он выговаривал не совсем уверенно. Дело в том, что учителя в их школе были в основном люди поработавшие, с опытом, с профессиональным слухом. Когда они хотели слышать, тогда было лучше не подсказывать. Но к великому счастью для всей мафиозной цепочки в школьном учебном процессе обязательно наступал такой особый период, когда учителя "слышать" не особенно и хотели. Период этот неизменно наступал в конце учебного года, а очень часто и в конце школьной четверти.

И действительно, строг и принципиален учитель сразу после каникул, сыплет двойки направо и налево, родителям норовит звякнуть по любому поводу, то и дело грозится на второй год оставить. А под конец года словно подменили его вдруг – и громких подсказок не слышит, и отметки, пожал-ста, еще и сам исправлять предлагает к доске. А на последней контрольной рассеянно занят, лишь изредка поглядывает на класс; раскроет журнал посередке и, словно что-то там внимательно высматривает.

"Вот интересно, а сколько бы лет к ряду просидела в одном классе моя мафиозная цепочка, еслибы не эта загадочная учительская доброта в конце года?" – вопрос этот в то время не раз приходил на ум к Игнату.

Полешук Микола из купринской "Олеси", асс и профессионал в своем охотничьем деле, за многие месяцы так и не смог выучиться правильно вывести гусиным пером свое имя. Лешка Антольчик тоже, например, иной раз даже удивлял своей сообразительностью во многих житейских вопросах, а за все школьные годы выучился лишь читать немногим лучше, чем по слогам да считать рубли-копейки в кармане.

– Ну и что? – говорил он не раз, улыбаясь, своему шефу-приятелю. – Институт мне по-любому не светит, а с молотком и отверткой в руках... И кому они на хрен, скажи, твои синусы?

И посмеивался еще вдобавок:

– Пси-псинусы... Гайку-болтик я и так закручу.

Казалось, он уже тогда знал прекрасно, что в жизни пригодится обязательно, а что и не очень.

– Хочешь картинку из будущего? – лыбился рядом, и уже словно с издевкой, широченный сутулый Лось. – Вот ты инженер под хваленый диплом на заводике за сто рэ, ну а я....Положим, случайно и я оказался на том самом заводике. Гайки, болтики скромно отверткой верчу, но за три сотни!.. Я на новеньких "Жигулях" с ветерком на работу, а ты велик ржавый ножками крутишь.

– Справедливо, считаешь?

– Ну так! – ухмылялся в ответ лопоухий Лось еще шире. – Кто в нашем государстве класс-гегемон?.. Пролетариат.

– Зачем же тогда вообще ходить в школу? – удивился однажды Игнат.

– А батька?.. Сам понимаешь, а так оно.... Помнишь, как Зэро?

Зэро как-то ужо чень рано повзрослел. Уже в шестом классе у него начали пробиваться редкие усики, он первым из всех в классе отпустил по тогдашней моде длинные волосы. На уроках он часто доставал из кармашка крохотное зеркальце, укладывал его на раскрытый учебник, почти не моргая пристально вглядывался, приглаживал старательно волосок к волоску. Рос он без отца. Мать свою, малозаметную в поселке, тихую женщину в разговорах с дружками называл "материлкой":

– Мне материлка что, я и послать могу запросто! – часто хвастался своим одноклассникам.

И вот однажды...

Он будто задал однажды себе тот же вопрос, что когда-то Игнат Лешке Антольчику:

– А зачем вообще ходить в школу?

Что послужило тому причиной, никто так никогда и не узнал. Сам Зэро, будучи натурой весьма скрытной, никому не рассказывал, ну а отыскать хоть какую-то внятную логику в его бочковатой голове тоже навряд ли кому бы удалось. Однако именно тогда его досель весьма скромная особа приобрела такую широкую известность далеко за пределами их крохотного поселка. Будто начальство великое принимал он вскоре в своем скромном домишке на поселковой окраине целые делегации. Классная, завучи, директор, инспекторы из РОНО... Игнат не раз замечал с изумлением, как на директорской машине доставляли оболтуса к самым дверям школы.

– Как профессора того в школу доставляют, лекции читать! – от души завидовала мафиозная цепочка. – Вот тебе и Зэро-нулек, а на весь район напустил шороху.

Игната также не могло не интриговать столь внезапное превращение первейшего двоечника и оболтуса в чрезвычайно важную персону.

– И что с ним так носятся? – спросил он у матери, тоже учительницы.

Ответила она не сразу и как-то уж очень сердито:

– О-от, остолоп, что еще? Что в лоб ему, что по затылку, а полетит ЧП из района – тогда здесь у многих головы полетят.

И прибавила уже спокойней, но с очевидным недоумением:

– Все у нас так. Как вверху сказали, так и быть должно. Раз сказали "всеобщее среднее", значит так и не иначе. И никаких гвоздей, без вариантов, хоть остолоп тебе, хоть оболтус.

5

Пацанчики

Гвардейцы составляли подавляющее большинство так называемой мафиозной цепочки, однако входили в нее и некоторые пацанчики. Так, на соседней парте впереди за Игнатом и его подшефным расположились сразу двое из них, Михаська и Петрик.

Пухлощекий, румяный, кругленький как колобок Михаська своей силой только немногим из гвардейцев уступал, но неловкость и исключительная неповоротливость позволяли без проблем с ним справиться. Молниеносным, отработанным движением Игнат всегда успевал выгодно захватить, а после просто перегибал Михаську пополам.

Вплоть до самого выпускного класса учился тот средненько и на контрольных частенько не мог обойтись без помощи соседа отличника. А поскольку располагался непосредственно за ним спереди, то являлся чрезвычайно важным передаточным звеном той же самой мафиозной цепочки, и вследствие этого относительно редко оказывался в незадачливых объектах насмешливых забав со стороны изнемогающего от скуки диктатора и его верных гвардейцев.

В футбол-хоккей Михаська также играл слабовато, зато, как и Игнат был заядлым болельщиком. Болели они за разные команды, один за ЦСКА, второй за "Спартак", и очень любили поспорить, подразнить друг друга шутливо, доказывая достоинства своих кумиров:

– Ты только глянь, как он ездит, маэстро твой. Смех один, кругами!

– Там один рост – машина! Бортанись разок с таким, гляди посмеешься. Твой зато, недоросток мелкий, прошмыгнет между ног у защиты...

Однако и команда, и кумиры тотчас становились общими, когда играла сборная. Теперь уже не было конкретно армейцев и спартаковцев, теперь они были просто "наши", игроки-легенды, десятилетиями удивлявшие мир. И были их незабываемые победы, и было счастье, и гордость за могучую державу с названием величественным, звонким Советский Союз.

В час важнейших хоккейных баталий заядлыми болельщиками мгновенно становились все в классе. Можно было даже не смотреть телевизор, результат и так был ясен с утра. Шутливо, оживленно в классе, значит порядок; гнетуще, тоскливо – ожидай вскоре отголосков с далекой "камчатки":

– Эх, та-айга. Чехам продули.

Пожалуй, один только Петрик, сосед Михаськи по парте не интересовался спортом вовсе. Он и внешне представлял собой почти полную противоположность колобку-соседу: выше на целую голову, необычайно худой, в огромных овалах очков, с бледноватым вдумчивым лицом тихони-отличника. Учился он и вправду отлично, потому в мафиозной цепочке никогда не участвовал; более того, Игнат и сам частенько консультировался с ним на контрольных, как написать незнакомое слово или решить сложную математическую задачу.

Книги были, пожалуй, единственным его увлечением. Славик Малько, сосед Петрика в поселке и по рангу своему в классе также пацанчик однажды вот такую историю рассказывал:

"Летом как-то невидать было долго Петрухи. Ни на улице, ни возле дома. Потом встречаю:

– Ты где это, друг, запропажил? – интересуюсь. – В лагерь, разве, съездил?

– Дома был, – в ответ пожимает плечами.

– Как так?! Такой порой и на печи забуриться... Ну ты и придумал, а вот мы все из речки не вылезали. И чем, колись, занимался веселеньким?

– Книги читал.

– Как так книги! Так уж все время?

– Все время.

– Ну ты и придумал. Лето, каникулы, волюшка вольная! Ладно, допустим. А что ж ты боле теперь не читаешь?

– Да по левому глазу ноль-две. Линзы вот жду... пока новые.

Славик рассказывал эту историю неизменно со смехом, как забавный анекдот, выделяя особливо две фразы: "А что ж ты боле теперь не читаешь?.. Да по левому глазу ноль-две!" – словно вся изюминка-суть характерная заключалась единственно в них.

И хоть сам Петрик утверждал категорически, что его сосед это просто выдумал, однако поверить в правдивость "истории" было очень легко, глядя на подслеповатое, всегда будто заспанное лицо ее главного героя.

Особенно Петрик увлекался фантастикой и научно-популярной литературой. С ним Игнат постоянно обменивался "интересненьким", обсуждал увлеченно самые захватывающие сюжеты.

И не было тотчас их маленькой сумрачной школы-избушки, крохотного провинциального поселка, не было серых, скучных, надоедливых ученических будней. Переливчатый радужно, разноцветный туман неизведанного завораживал трепетно, возносил высоко-высоко в сокровенную даль, в необъятную тайну Вселенной...Тайну, что столь необъятно мечталось раскрыть.

Сам же Малько Славик сидел в среднем ряду за передней партой возле учительского стола. Ростом он был почти в два раза ниже любого из гвардейцев, зато был знаменит по округе как наипервейший грибник.

Поселок протяжным изогнутым строем деревянных домишек подступал впритык к Неману. А дальше за неоглядной во все стороны, в бирюзовых озерных глазках, растянутой изумрудной гладью заливных лугов синела на горизонте знаменитая принеманская пуща. Говорили всерьез, что она и впрямь нигде не заканчивается, что можно вот так идти и идти смолистыми хвойниками, непролазными чащами, торфяными топкими болотами до самых Столбцев... Ранней осенью, когда выдавался погожий денек, в лес выбирались всем дружным мальчишечьим коллективом и сразу после уроков.

– Айда в лес, грибов хоть косой коси в пуще! – балагуря, толпой бесшабашной и вольной выбегали они стремительно из дверей школы.

И тот час ликующим хором в ответ:

– Такою погодкой, ура!... Айда, поехали!

– Тогда час на сборы. Возле моста.

...Бабье лето, ленивая важно роскошная пани. Светлый безоблачный, словно шелковый денек. Ровная мощеная улочка выводит торжественно прямо на мостик, мостик-ветеран через Неман, потемневший от времени, наплывной, бревенчатый. Милуясь словно в прощании, ласково тешат его деликатные лучики едва заметного сентябрьского солнышка, шаловливые вздохи по-весеннему легкокрылых ветров. Белесая вальяжная синь равнодушно взирает на разомлевшие в тоскливом раздумье, пожелтелые дали. Уезженный колейчатый проселок извилистой лентой живо стремится к самой окраине леса.

Добирались до леса тоже всегда живо, весело, чередуя бодрый шаг со скорым подбегом. И сразу напрямик через травянистый ольховый кустарник на свою любимую грибную полянку, что приютилась издавна возле заросшего сухим бархатистым камышом небольшого лесного озера.

– Слишком толстых не волочь, давайте скоренько! – в азарте командовал Игнат.

Ну и как же теперь без костра?

Как же теперь без душистой, парной, круто посоленной "бульбы"?.. Без горячего сочного сала, запеченного на открытом огне до аппетитных безумно, черноватых, хрустящих пригар?

А затем волшебство и поэзия, неповторимые к ряду шедевры неутомимого лесного живописца. И запах иглистый стройных сосен и лапчатых елей; терпкий, прошлогоднего листья – осинников и дубрав. И соревнование азартное, крикливое.

Только вот как? Как соревноваться вот с ним, с этим Славиком? Разве что всей компанией.

Это было что-то невообразимое. Неспеша, Игнат похаживал по краям просторной хвойной полянки, вглядывался, посматривал по сторонам, нагибался низко под колючие разлапистые еловые ветви. А немножко поодаль на самой середине той же полянки, казалось, кто-то просто ползал без всякого ладу, едва заметный в густой суховатой траве. Шуршал, копошился и шарил... а! – из-под его острого тонкого ножичка словно сами по себе выскакивали споро упругие крепкие молоденькие боровички.

Вокруг кричали, хвастались добычей, вели счет. Малько Славик до поры до времени не обращал на этот ребячий сумбур никакого внимания. Только ближе к вечеру он обязательно снова присоединялся ко всей компании, будто внезапно выныривал откуда-то. Широко улыбаясь, выставлял напоказ свое огромное плетеное лукошко со старательно выложенным отборнейшими экземплярами, бугорчатым душистым верхом:

– Советский Союз! – восклицал тот час звучно, торжественно, словно утверждая тем самым свое неизменное превосходство. – Как, мальцы, считать будем?

... Домой возвращались притихшие, в синеватых прохладных туманных сумерках. Возвращались с пахучим грибным ароматом в увесистых тяжко, плетеных кошах, переступая неспешно, бросая негромко слова. И с ясным желанием, на всех откровенно единым:

– Эх, чтоб и назавтра погодка!

Г ЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ