Текст книги ""Военные приключения-3. Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"
Автор книги: Владимир Карпов
Соавторы: Александр Насибов,Николай Томан,Ростислав Самбук,Георгий Свиридов,Федор Шахмагонов,Владимир Понизовский,Владимир Рыбин,Алексей Нагорный,Евгений Чебалин,Хаджи-Мурат Мугуев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 54 (всего у книги 348 страниц)
– Что, брат, рад, что добрались? – спрашиваю я.
– Дак что добрались – радости мало. Вот когда обратно возвернемся живехоньки, тогда и попляшем, – неторопливо отвечает он.
– Ну, ладно, философ. Доложи командиру: сейчас приду. – И, отдав приказания Никитину, иду к ханэ, в которой находится Гамалий.
Есаул лежит на больничной койке, под белым кисейным пологом. Английская сестра милосердия возится у раскладного столика, на котором видны шприцы, склянки и большая розоватая бутыль.
Пахнет йодом, камфарой и чем-то специфически аптечным.
Лицо Гамалия бледно, но впалые глаза горят энергическим блеском. Подбородок тщательно выбрит, усы так же лихо, как и у Горохова, подкручены вверх. Он приветливо улыбается и, приподнимаясь на локте, говорит:
– Ну, добрались, спасибо вам, Борис Петрович! Крепкий вы оказались казачина. А я рассыпался, как институтка.
– Что вы, Иван Андреевич, без вас я и двух переходов не сделал бы. Вы привели нас сюда, вы спасли сотню. А что свалились – это случайность, с любым могло произойти.
Гамалий ласково глядит на меня и тихо смеется.
– Ну, как люди? Никто не отстал, не погиб?
– Никак нет. Все девяносто семь налицо. Трое особенно сильно ослабевших лежат в английском околодке, остальные быстро оживают.
– Приходят в себя? – тихо переспрашивает Гамалий и так же тихо, кажется, даже не мне, а отвечая своим мыслям, говорит: – Настрадались, намучились казаки, хлебнули горя в этом походе. А для чего? – еще тише договаривает он.
Я смотрю на есаула.
За весь долгий, тяжелый путь в первый раз он сказал то, что иногда читалось в его умных, суровый глазах.
Меняю тему.
– А хорошо здесь, Иван Андреевич. Река, палевые рощи, тень, влага…
Но он так же тихо перебивает меня:
– Как кони? Сколько потеряли в пути от того проклятого, малярийного места?
– Одиннадцать. Да трех пристрелили здесь.
Он молчит, потом тихо говорит, показывая на англичанку.
– Зайдите через полчаса. Сейчас эта дама будет делать мне уколы и какое-то вливание. Потом она уйдет, и мы поговорим подробнее. Отчего шумели казаки и как вы встретились с англичанами? – еще тише спрашивает он.
По его словам я понимаю, что он кое о чем уже знает.
Иду к Аветису. Бедный переводчик сильно сдал, лицо его желто, как лимон, нос заострился, но он весело улыбается и, хватая меня за руку, говорит:
– Дошли! Ну, слава богу. А я, признаться, уже потерял надежду.
– Как здоровье, Аветис Аршакович? – спрашиваю я, глядя на его исхудавшие руки.
– Прекрасно! Через день лезгинку плясать буду! Ведь все-таки дошли! – с восхищением говорит он… – О, русские солдаты – это… – он ищет слова, – орлы, богатыри… – и, вдруг взмахивая рукой, кричит: – Люди чести и долга!
Я успокаиваю возбужденного Аветиса.
– Кушали?
– Ел какие-то консервы, пил ром, глотал хину. Словом, ожил! А как есаул? – спрашивает он.
– Поправился. Завтра будет на ногах.
– Герой! Сказочный богатырь. У нас такие в народном эпосе встречаются, – восторженно говорит Аветис и затем убежденно добавляет: – О нем будут вспоминать. Не может быть, чтобы не нашелся писатель и не рассказал о нас, о сотне русских людей, совершивших этот беспримерный переход.
Я думаю о только что сказанных Гамалием словах и, глядя в блестящие от возбуждения и болезни глаза Аветиса, как бы невзначай говорю:
– Поход-то беспримерный. А вот только… зачем?
Лицо переводчика темнеет, глаза теряют блеск, и в них мелькает сдержанная горечь.
– Я этот вопрос не раз задавал себе в пути, во все дни тяжелых страданий, но так и не нашел ответа.
На мгновение он умолкает, как бы собираясь с мыслями.
– Быть может, здесь узнаем это. А там ни генерал Баратов, ни майор Робертс ничего не объяснили. Как вас встретили англичане? – вдруг спрашивает он.
– Никак. Пока я видел их только издали, если не считать одного майора да десятков двух солдат, присланных оберегать нас. И вообще незаметно, чтобы нами очень интересовались и что наш приход доставил кому-либо удовольствие. Никто из англичан до сих пор даже не спросил о том таинственном, секретном пакете, ради доставки которого нас послали сюда.
– Странно… странно, – как бы про себя говорит Аветис. – Но зачем же тогда надо было гнать? Зачем спешить?
Я поднимаюсь с места и говорю, глядя на часы:
– Пойду к есаулу. Вероятно, врачи уже окончили осмотр. А вы поправляйтесь. Теперь вы, с вашим знанием английского языка, особенно нужны нам.
– Я завтра же буду на ногах, – уверяет Аветис, пытаясь вскочить, но я легко укладываю его на койку и спешу к есаулу.
Тридцать минут уже протекли.
– Ну-с, дорогой мой сотник, пойдемте-ка по селу, поглядим на людей, – поднимаясь с топчана, говорит Гамалий.
Я останавливаюсь в изумлении. Есаул одет в новенькую гимнастерку с серебряными, а не защитными погонами на ней. Талия его ловко перехвачена ремешком с набором, кинжал отливает серебром, а из кобуры глядит рукоятка нагана с золоченой насечкой.
Есаул смеется. Он бодр, подтянут, и если 6 не чуть воспаленные глаза с синевою под ними, он выглядел бы совсем молодцом.
– Метаморфоза! – развожу я руками. – А не рано ли, Иван Андреевич? Как бы опять не свалиться?
– Не-ет, батенька, теперь меня и пулей не свалишь. Сейчас нам всем надо подтянуться. Надо союзничкам показать, какие мы есть.
Я ясно понимаю, почему он через силу заставил себя подняться с постели. В его резких, порывистых движениях, в нежелании задать вопрос об оказанном нам англичанами приеме чувствуется настороженная озабоченность, недовольство.
Выходим во двор. Небольшой глиняный дувал[75], верблюжий помет, конский навоз, десяток копающихся в нем кур и гоготание гусей и уток, плещущихся в реке, – все это напоминает станицу, мирный уголок, тихую жизнь, от которой мы давно отвыкли. Несколько казаков в подштанниках и белых рубахах возятся с конями на берегу. Кто-то проехал мимо. Дым от разведенного костра, ароматы борща и жарящегося сала заполнили предвечерний воздух. Войной здесь и не пахнет. Этот тихий, уютный край, по-видимому, еще ни разу и не слышал грохота орудий или треска пулеметов.
– Майор Джекобс сказал, что мы вышли не в ту точку, где они нас ожидали. По его словам, неделю назад нам навстречу были высланы отряды севернее этого места.
– Севернее… не в ту точку… – в раздумье, видимо, машинально, повторяет Гамалий мои слова, думая о чем-то другом. – А вы бы послали этого самого майора, – вдруг резко говорит он и, сдерживаясь, заканчивает: – В ту самую точку, где господа англичане так пунктуально и терпеливо ожидали нас.
Я смеюсь и любуюсь внезапно оживившимся, покрасневшим лицом Гамалия.
– Майор также говорил, что фронт находится верстах в восемнадцати отсюда и что при таком уклонении мы могли попасть прямо в лапы туркам.
– А он не знает, что мы весь наш переход были «в лапах» у турок и тем не менее уходили у них между пальцев? Казаки – это им не Таунсхенд с его Кут-эль-Амарой.
Впервые за долгое время Гамалий сильно и очень образно, по-казацки, выругался сквозь зубы.
Мы идем по поселку. Казаки уже обжились в нем. Кто-то тонким, бабьим голоском поет за деревьями станичную песню:
…Нету, нету коню сена,
Казак-ку-у – квартэ-э-ры…
– Ожил Скиба, даже запел, – смеется есаул. – Хороший признак. Если казак поет, значит сыт, здоров и не скучает.
Двое молодых, Перепелыця и Сердюк, стирают белье прямо на берегу, опуская его в реку. Рядом с ними, переваливаясь, идет вереницей стая гусей. В стороне, арабские женщины, окруженные десятком ребятишек, с любопытством, украдкой посматривают на казаков, сейчас же отводя в сторону взоры и ожесточенно полоща в воде какие-то тряпки.
– Что, молодцы, добрались? – спрашивает есаул.
Перепелыця оглядывается и, оступаясь, шлепается в воду вместе с бельем под негромкий смех и возгласы арабок.
– Ну, як? Живый, чи не втоп? – спрашивает Гамалий выбирающегося из воды казака.
– Живый, вашскобродь, нехай турки вмирают, хай им бис, – отряхиваясь, говорит Перепелыця и принимается снова за стирку.
У коновязей понуро стоят наши уставшие кони. Да, с ними труднее, нежели с людьми. День отдыха, хорошая ночевка, сытный обед, стакан водки – и казаки опять бодры, здоровы, готовы в путь. Но коней надо выдержать на покое несколько дней – кормить, растирать их холки, ноги и спины, подлечить и почистить их… Им нужен по меньшей мере недельный отдых. Я говорю об этом есаулу:
– Нет, Борис Петрович, послезавтра, не позже, я выведу нашу сотню в боевом строю, как на парад, перед англичанами. Зачем медлить? Пусть полюбуются и удивятся союзнички, – иронически протягивает он.
– Удивятся? – повторяю я.
– Да, удивятся стойкости, силе воли и духу казаков. Я не хочу, чтобы о русском солдате даже, – он снова цедит сквозь зубы, – «друз-зья» думали, что он неженка, что его могут сломить какие-либо испытания. Суворовские чудо-богатыри перевалили с боями Альпы и, разбив врага, с песнями пришли в Муттенскую долину.
– Но англичане оттягивают торжественную встречу. Майор Джекобс сказал, что ее устроят дней через, пять-семь.
– К черту Джекобса! Завтра же еду в штаб английского командования и сам заявлю о себе. Кстати, вы не забыли поставить в известность майора, что мы везем чрезвычайно важный секретный пакет от майора Робертса и что я должен незамедлительно вручить его генералу?
– Конечно. В первый же час нашей встречи.
– И что он сказал?
– Доложит об этом командующему, хотя тот, вероятно, уже предупрежден по беспроволочному телеграфу.
– А мы-то гнали, торопились с доставкой этой «почты», не позволяли себе лишней дневки, заморили людей. И вот теперь с в е р х с р о ч н ы й пакет уже второй день лежит в моем кармане. Э-эх!
Есаул сразу обрывает и меняет разговор:
– Как Аветис? Очень расхворался, бедняга?
– Обещает завтра быть на ногах.
– Отлично! Вы говорите по-английски?
– Слабо, понимаю кое-что. Я изучал французский.
– Очень жаль, но делать нечего. И прошу вас: не проговоритесь даже, – он понижает голос, – перед Аветисом о том, что я знаю английский язык. Иногда выгодно скрывать свои знания.
– Понимаю, Иван Андреевич, будьте спокойны.
Мы медленно обходим село, коновязи, расположение казаков, провожающих нас взглядами и веселыми приветствиями, и возвращаемся в ханэ.
У кухни толпятся казаки – кто с чашкой, кто с котелком, некоторые, обедающие группами, с ведерком.
Гамалий принюхивается к запаху кушанья и спрашивает Вострикова, уже смачно, с чавканьем уплетающего свою порцию.
– Ну как, герой, хороша английская еда?
– Хорошо, да не дуже. Напихалы, чертови диты, в котел и сала, и мяса, и крупы, так им ще мало показалось, воны туды ще и сахару сунули.
– Как сахару? – смеется Гамалий.
– Так точно! Один край мяса сладкий, другой – кыслый.
– Вашскобродь, – просительно говорит вахмистр – сотня просит: ежели возможно, нехай английцы нам продукт дают, а уж мы сами на своей кухне пищу готовить будем.
– Это можно, – соглашается Гамалий.
– Орлы! Много ли казаку надо? Ночь поспал, белье сменял, брюхо набил – и опять в седло, – говорит есаул, уходя, но я вижу, что ему далеко не до шуток. Какая-то дума беспокоит его.
Ночью, обходя посты, натыкаюсь на Горохова. Село спит, люди и кони отдыхают. Уже третий час, недалеко и до зари. Что нужно командирскому вестовому в такой поздний час?
Я окликаю его.
– Кипяточку шукаю для командира, – говорит он.
– Как? Опять нездоров?
– Никак нет, здоров, только не ложится, все чего-то пишет. Походит-походит да опять за бумагу берется.
– Да где же ты сейчас найдешь кипяток?
– На кухне. А нет, так на щепках разогрею.
Захожу в ханэ Гамалия. Он сидит за столиком, две свечи скудно освещают убогую саклю. Есаул с досадою зачеркивает написанную фразу и, не поднимая головы, говорит:
– Ну как, будет чаек, Горохов?
– Будет, Иван Андреевич. Вы что же это, стихи сочиняете? – отвечаю я.
– Стихи, – сердито буркает Гамалий, – генералу Томсону. Готовлюсь к встрече с ним. Обдумываю вопросы и ответы этому доблестному вояке.
– Стоит ли? Попейте лучше чаю – и спать, – советую я.
– Стоит, – сдвигая брови, говорит Гамалий. – Завтрашняя встреча может многому научить меня.
В дверях появляется Горохов.
– Вашскобродь! У цых, чертяк, все не так, як у людей – ни щепок, ни дров не напросишься. Разбудил я повара-английца, показываю ему чайник: кипятку, мол, командиру надо, а он кулак под нос тычет.
– А ты? – смеется Гамалий.
– А я ему – два. Он ругается – да снова спать. Плюнул я та и пошел обратно.
Мы смеемся.
– Может, спирту выпьете? – предлагает в сердцах Горохов.
– Можно и спирту. Разведи-ка нам с сотником по полпорции, – говорит Гамалий. «Полпорции» на его языке означает полстакана.
Мы выпиваем, и я ухожу к себе, оставляя есаула над исчерканной, исписанной бумагой, по которой он готовится к завтрашней встрече.
Около семи часов утра легкое прикосновение руки вестового будит меня.
– Вашбродь, вставайте, командир просят, к ним прибулы английский начальник.
Быстро одеваюсь и спешу к Гамалию. У есаула в картинно-церемонной позе сидит майор Джекобс с каким-то незначительного вида капитаном. При моем появлении оба англичанина чопорно привстают, одновременно отдав честь кончиками пальцев. Аветис Аршакович, выбритый, подтянутый, с едва заметной улыбкой на бледном, осунувшемся лице, кивает мне головой.
– Вы уже знакомы, поэтому продолжим разговор, – говорит есаул и поясняюще добавляет. – Сотник не спал всю ночь и вообще все эти дни один нес службу за всех офицеров. Извиним ему опоздание.
Англичане молча щелкают каблуками и садятся.
– Итак, господа, сейчас половина восьмого. К десяти часам я буду иметь честь явиться к командующему войсками данного участка генералу Томсону для представления рапорта о прибытии сотни.
Аветис Аршакович собирается переводить, учитывая, что капитан не понимает по-русски, но майор Джекобс прерывает его и, сухо улыбаясь, говорит:
– К сожалению, это пока невозможно. Генерал назначил вам прием на завтра. О часе вам будет сообщено дополнительно. Текущие обязанности по руководству войсками не позволяют ему сделать это сегодня.
– Тем не менее, выполняя приказ своего начальства, я ровно в десять часов буду на пункте Дераа. Так, кажется, называется место расположения штаба?
Джекобс наклоняет стриженую голову.
– Перед отправлением в поход сотни генерал Баратов приказал мне по соединении с британскими войсками немедленно явиться к командующему и сдать ему важный пакет от майора Робертса. Примет или не примет меня генерал Томсон – это дело его превосходительства, что же касается меня, то я должен выполнить приказ.
– Все это нам уже известно, но генерал Томсон примет от вас пакет завтра, – упрямо повторяет майор. – Если же вы торопитесь с передачей, то сдайте его мне, и я сегодня же вручу его генералу.
– Господин майор, – вставая, чеканит Гамалий, – мне приказано лично отдать пакет, в собственные руки старшему начальнику встреченного мною соединения британских войск. Насколько мне известно, таковым являетесь не вы, а генерал Томсон. Поэтому я могу вручить пакет только ему. Вверенная мне сотня прошла свыше тысячи верст через горы и пустыни, по тылам неприятеля, каждую минуту рискуя погибнуть. До сих пор данный мне приказ был точно выполнен, и он будет выполнен до конца.
Голос Гамалия спокоен, лицо строго и непреклонно.
Англичане поднимаются, и майор деревянным голосом говорит:
– Я доложу генералу о вашем настоятельном требовании. Кстати, он поручил мне справиться о вашем здоровье и о состоянии эскадрона.
– Поблагодарите генерала. Сотня в порядке. А о деталях я сам расскажу генералу.
Англичане встают, козыряют и направляются к двери. На пороге Джекобс задерживается и в виде последнего аргумента конфиденциально сообщает Гамалию:
– Видите ли, генерал нарочно отсрочил ваше представление, чтобы иметь возможность одновременно порадовать вас сюрпризом. Дело в том, что о вашем героическом походе сообщено по радио в Лондон, и мы с минуты на минуту ждем телеграммы о награждении офицеров и казаков эскадрона орденами Британской империи.
– Русское командование будет чувствительно к проявлению такого внимания, но для нас награды – дело второстепенное. Приказ есть приказ, и я, как солдат, обязан ему повиноваться. Итак, ровно в десять часов я буду в Дераа. Надеюсь увидеть вас там, господа, – вытягиваясь во весь свой атлетический рост и отдавая честь, решительно говорит Гамалий.
Он был так великолепен в эту минуту, что я залюбовался им.
Англичане вскакивают на коней и берут сразу в карьер. Шестеро драгун, закинув за спины болтающиеся пики, вразброд скачут за ними.
– Недовольны, голубчики, даже эскорт растеряли, – провожая взглядом кавалькаду, смеется Гамалий и тут же кричит: – Горохов! Быстро чаю, да не осталось ли у нас клюквенного экстракта?
Ровно в девять часов Гамалий выходит из ханэ. Коричневая парадная черкеска, белый бешмет, прекрасная папаха – все лучшее, что лежало в сумах есаула, теперь на нем. Георгиевская лента темляка обвивает рукоятку шашки.
– Хорош? – спрашивает он меня. – Так надо! В этих краях друзей встречают по одежке.
Ему подают коня, и он легко вскакивает в седло. Аветис, просветлевший и тоже принаряженный, уже сидит на своем маштачке. Двое казаков попридерживают коней, третий же, приказный Донцов, держа в руке распущенный развевающийся сотенный значок, рысит за Гамалием. Через минуту вся группа несется по дороге.
– Вашбродь! – окликает меня Пузанков. – Дело есть до вас.
Мой «Личарда» мнется и почесывает затылок, что является у него верным признаком неспособности отыскать подходящие слова.
– Ну, говори – что там такое?
– Вашбродь, казаки спрашивают: не рады нам что ли английцы?
– Почему они так думают? Кормят, может быть, вас плохо?
– Нет, вашбродь, дают всего вдосталь, сыты и довольны едою казаки. Только смотрят на нас как-то чудно.
– Как это чудно?
– Да так, будто мы не люди, а диковинные звери, орда вроде, што ли.
– Вероятно, это просто потому, что они еще никогда в жизни казаков не видали.
– А хиба мы раньше английцев та индийцев бачили? А все ж глаз на них не таращимо. Та и не на солдат ихних, вашбродь, казаки жалятся. Солдаты ихни, особливо индийцы, просты, душевны. По-своему што-то лопочут. Што – не понять, а видно, щось доброе. А от майор, об нем речь. Он вовсе волком на нас глядит. Едет утром мимо сотни, так и скосоворотился. Солдат своих до нас не допущает, вроде мы им не ровня. Казакам це дуже обидно, вашбродь. Сколько муки мы принялы, щоб до них дойти, а тут – на тебе! – горестно разводит руками Пузанков.
Что я могу ему сказать? Разве он не выражает мои собственные невеселые мысли?
Конский топот прерывает мои размышления.
– Вашбродь, квиток от командира, – передавая записку, докладывает подскакавший казак.
Развертываю и читаю:
«Борис Петрович! Передайте командование Химичу, а сами, забрав все мешки с английским золотом, выезжайте за мною. Извините, что потревожил, но вспомнил о деньгах только сейчас. Догоните в пути. Подождем вас где-нибудь под пальмой.
Гамалий».
Через несколько минут хурджины с «кавалерией святого Георга» навьючены на мула, и я с двумя казаками, охраняющими груз, выезжаю из села. Тигр, широкий и мутный, катит свои желтые воды слева от дороги, то теряясь в зелени рощ, то вновь проглядывая между деревьями. Справа, верстах в четырех, начинается пустыня, тянущаяся до Евфрата.
Еще нет и десяти часов, но солнце уже накалило тяжелые шуршащие пески. Не проехав и двух верст, вижу Гамалия, сидящего у реки и с увлечением кидающего камешки в воду.
– В кого это вы, Иван Андреевич? – осведомляюсь я в шутку.
– Развлекаюсь. Ослабли и затекли руки. Привезли деньги? – окидывая взглядом мула, говорит он. – В таком случае – по коням!
Мы едем рядом, стремя в стремя, с Гамалием. Только теперь я замечаю, что на почтительном расстоянии позади нас рысят трое австралийских или новозеландских драгун. Аветис Аршакович отстал и о чем-то разговаривает с ними.
– Это что, случайные попутчики? – спрашиваю я.
– Нет, – усмехается Гамалий. – Майор Джекобс хотел показать свою любезность и выслал нам навстречу почетный эскорт.
Впереди по реке, поднимая над собою черные клубы дыма и грузно осев в воде, идет плоскодонный монитор. Из двух его боевых башен поглядывают стволы крупных калибров. Десятка два матросов, облепив палубу и борта, с любопытством взирают на нас.
– «Лион», – читаю я выведенное крупными буквами название.
– Лайон, – поправляет меня Гамалий. – У них ведь все читается не так, как написано. Значит – «Лев». Символ британского могущества. Аветис Аршакович, – обращается он к догнавшему нас переводчику, – о чем это вы там с ними беседовали?
– Узнавал, далеко ли отсюда фронт. Говорят, что верстах в пятнадцати-двадцати. Но они в боях еще ни разу не были. Их бригада лишь недавно прибыла из Бомбея. Да, видно, что фронт этот особенный. Второй день, как мы здесь, а ведь ни одного артиллерийского выстрела не слышно. Между прочим, любопытно: солдатам рассказывают, будто русские совсем близко, что мы лишь разведка крупных движущихся на соединение с английской армией сил и что турки почти не имеют войск, оттого-то сотня и смогла пройти беспрепятственно через их тылы. Меня спрашивали, правда ли это, и я не знал, что им ответить.
– Скажите им, что это военная тайна, – смеется Гамалий.
Дорога вьется между деревьями. От близости Тигра и от густой тени пальм в рощице прохладно, но временами ветер доносит жгучее дыхание раскинувшихся справа песков, как будто внезапно открыли дверцу раскаленной печи.
Река становится шире.
Чаще показываются военные суда. Мы насчитываем их около десятка. Поглядывая на них, Гамалий качает головой:
– Имеют такую бронированную флотилию, а до сих пор не только не взяли Багдада, но еще откатились к тому месту, где высадились полтора года тому назад. Оригинальная война, что и говорить.
Раза два нам встречаются эскадроны индусской конницы, в роще поблескивают стволы батарей. Английские пехотинцы, в хаки, в коротких бойскаутских штанах и с пробковыми шлемами на головах, с удивлением смотрят на нас. Подъезжает какой-то лейтенант и, узнав от Аветиса, что это направляются в штаб офицеры прибывшего русского отряда, козыряет и предлагает свои услуги.
Наконец, сопровождаемые драгунами Джекобса и молодым лейтенантом, мы въезжаем в Дераа. Большое село, домов в семьдесят-восемьдесят, с мечетью, пристанью и базаром, выглядит живописно среди тенистых пальмовых садов, мощно разросшихся по берегу.
Возле большой ханэ, принадлежащей, по-видимому, зажиточному арабу и выгодно выделяющейся среди соседних хибарок, попарно стоят часовые и прохаживаются офицеры. В стороне разбита большая «парадная» палатка зеленого цвета. Вход в нее охраняет драгун с обнаженной саблей. Вблизи него в землю воткнут значок с изображением льва, над которым скрещиваются средневековые мечи.
– Здесь! – говорит лейтенант и, соскочив с коня, спешит в палатку.
Двое офицеров с красно-зелеными повязками на рукавах подходят к нам.
– Дежурные по штабу генерала Томсона, – переводит их слова Аветис Аршакович.
Мы отдаем честь, соскакиваем с лошадей и ждем, когда нас пригласят к генералу. Вокруг собирается все растущая толпа офицеров и солдат. Кто-то выглядывает из окна ханэ и тотчас же исчезает. Мелькает косынка сестры милосердия. Солдаты весело поглядывают на нас, рассматривают диковинную для них форму, дружелюбно кивают головами. Кто-то из них, подняв над головой руки, беззвучно аплодирует. Десятка два бородатых индусов в белых чалмах, стоя отдельно от англичан, приветливо улыбаются нам и помахивают руками.
– Долго нас тут будут держать? – с раздражением говорит Гамалий. – Аветис Аршакович, скажите господам дежурным, что я прошу немедленно доложить генералу Томсону о прибытии русских офицеров.
Но Аветис не успевает сказать, как из палатки выходит пожилой невысокий офицер и, выжимая на лице подобие приветливой улыбки, что-то говорит.
– Подполковник Стронг, офицер штаба генерала Томсона, приветствует русских друзей и просит их войти, – переводит Аветис Аршакович.
– Прошу вас отдохнуть, располагайтесь поудобнее. Сейчас генерал занят, но через несколько минут он будет рад принять храбрых русских друзей, – говорит Стронг, представляя нам чинов штаба.
На стенах палатки висят карты, на раскидных стульях – кипы бумаг. Из-за полога, разделяющего палатку на две части, слышится стук телеграфного аппарата.
– Не угодно ли? – показывая на мгновенно появившиеся на столе бутылки, предлагает подполковник. – Эль, сода-виски, легкое индийское вино.
Мы отказываемся, только Аветис Аршакович, томимый жаждой, осушает кружку пенящегося эля.
– Может быть, мороженого или чаю? – вновь предлагает Стронг.
– Благодарю вас, мы с удовольствием воспользуемся вашим гостеприимством, но уже после представления генералу, – вежливо говорит Гамалий.
– Генерал восхищен мужеством ваших казаков. Мы с неослабным интересом следили за вашим походом. О его благополучном завершении уже уведомлено ваше командование.
– Какие новости на фронтах? – интересуется есаул.
– Верден стойко держится. Наши войска ведут позиционные бои во Фландрии. На вашем юго-западном фронте подготовляется, по нашим сведениям, большое наступление. Ваша Кавказская армия взяла Трапезунд, но об этом вы, вероятно, уже знали до выступления.
– А здесь, на месопотамском фронте?
– Все идет согласно намеченному плану. Наши войска без серьезных потерь совершили стратегический отход к Басре. По имеющимся данным, турки по-джентльменски обошлись с генералом Таунсхендом, и взятые ими пленные находятся в хороших условиях.
– Генерал Томсон просит русских офицеров! – докладывает бесшумно появившийся адъютант.
– Прошу вас! – вскакивая с места, торопит нас подполковник и направляется впереди нас в просторную ханэ, над которой развевается британский флаг.
Часовые берут на караул, стоящий в приемной офицер подносит руку к шлему. Дверь распахивается, и мы входим в комнату, в которой стоят трое военных. Один из них, плотный, с седеющими висками и коротко стриженной головой, делает движение вперед. Разноцветная орденская планка и две поперечные нашивки на защитном погоне с черным львом украшают его френч. Другой – наш старый знакомый Джекобс.
– Дивизионный генерал сэр Артур Томсон, – громко произносит майор Джекобс.
Мы разом подносим руки к папахам. Гамалий делает два шага вперед и громким, отчетливым голосом, не торопясь, рапортует:
– Первого Уманского, кошевого атамана Головатого, полка казачьего Кубанского Войска есаул Гамалий. Честь имею доложить вашему превосходительству, что, согласно приказу командующего экспедиционным корпусом в Персии генерал-лейтенанта Баратова, вторая сотня Уманского полка, посланная на соединение, после перехода через Персидский Курдистан и пустыню Хамрин прибыла в ваше распоряжение. Во время похода в боях с противником убиты один офицер и семь казаков вверенной мне сотни. Срочный пакет, переданный майором Робертсом для английского командования, доставлен в целости.
Слегка вытянув голову, генерал слушает непонятные слова. Джекобс быстро переводит их. Томсон протягивает вперед руки, как бы намереваясь обнять Гамалия, и голосом, не выражающим никаких чувств, говорит:
– Прекрасный поход! Великолепный кавалерийский рейд! Поздравляю с его благополучным окончанием. Он войдет в летопись подвигов конницы.
Пожав нам руки, генерал знаком указывает на стулья.
– Прошу, господа, извинить меня, что принял вас не сразу. Мне было доложено, что ваш небольшой отряд прибыл в очень расстроенном виде. Я хотел дать возможность оправиться и воспользоваться заслуженным отдыхом.
– Ваше превосходительство! – говорит Гамалий, и я слышу в его тоне насмешливые нотки. – Сотня прошла свыше тысячи километров в труднейших условиях, после этого проехать остальные восемь верст до вашего штаба не составляло большого труда для ее командира. Кроме того, при мне срочный пакет, вручение которого вашему превосходительству я не имел никакого права откладывать. Поэтому разрешите мне прежде всего передать его, а затем вернуть вам золото, полученное мною на дорогу от майора Робертса.
Молодой адъютант и двое солдат в белых колпаках и блузах поверх формы вносят напитки, закуски и фрукты.
– Сначала выпьемте за ваше благополучное прибытие, – начальственным тоном говорит Томсон.
– Благодарю вас, ваше превосходительство, но благоволите прежде всего принять доставленный мною пакет.
Тень недовольства настойчивостью этого «азиата», очевидно, неспособного оценить проявленное к нему внимание, пробегает по лицу генерала, но тотчас же уступает место прежней сухой флегматичности. Гамалий вынимает пакет из кармана бешмета и передает его генералу.
С выражением полного безразличия генерал принимает большой плотный конверт с пятью аккуратными печатями и небрежным жестом протягивает его через плечо Джекобсу. Тот вскрывает пакет изящным перочинным ножичком и, вынув из него бумаги, возвращает их генералу. Томсон едва удостаивает их взглядом и кладет на стол.
Лицо Томсона остается равнодушным, словно это не пакет, ради доставки которого сотня людей была послана на верную смерть, а принесенное адъютантом из соседней канцелярии не представляющее интереса отношение. На лбу генерала видны капельки пота, хотя двое солдат-индусов непрерывно дергают концы опахал, подвешенных у окна и напоминающих собою кузнечные меха. Это индийские «пунки», без которых английские офицеры не мыслят себе войны в жарких странах. Пунки с мелодичным шумом то сжимаются, то расправляются, и струи прохладного воздуха проносятся по комнате.
Я смотрю на лежащие на столе бумаги. По краям они потемнели, углы завернулись и потерлись. Весь поход есаул хранил конверт в боковом кармане гимнастерки, ни на минуту не снимая ее с себя. Мне вспоминается, как тщательно зашивал он наглухо карман и как Горохов еще раз прошил сукно толстой навощенной ниткой – «для крепости».
Думая о пакете во время похода, я представлял себе, как набросятся на него англичане, как их генералы будут с жадностью читать доставленные им сведения, имеющие, по-видимому, непосредственное отношение к совместно планируемым русскими и англичанами операциям. И вот эти «важные» бумаги сиротливо лежат на столе, никого не интересуя, а дуновение пунок ритмично колышет их края.
– Капитан говорил, кажется, о каком-то золоте? – спрашивает генерал, очевидно, торопясь покончить с официальными разговорами. – Спросите, Джекобс, что это за золото?
– Это те десять тысяч фунтов стерлингов, которые дал нам на дорогу майор Робертс, – переводит ответ Гамалия Джеребьянц.
– Как? Разве вы израсходовали в пути не все эти деньги? – удивляется Томсон.
– Вся сумма осталась неприкосновенной. Мы расплачивались с населением и курдскими вождями русским золотом, которое я получил от своего командования.
