Текст книги ""Военные приключения-3. Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Владимир Карпов

Соавторы: Александр Насибов,Николай Томан,Ростислав Самбук,Георгий Свиридов,Федор Шахмагонов,Владимир Понизовский,Владимир Рыбин,Алексей Нагорный,Евгений Чебалин,Хаджи-Мурат Мугуев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 348 страниц)

– Нет, – сказала она, – ни одна из пробок не сгорела. Я их вынула.

Я с удивлением посмотрел на нее.

– Здесь рабочие, – пояснила она. – Они делают что-то в сейфе, где находятся деньги. Мне сказали, чтобы я вынула пробки…

Я не стал ждать, когда она кончит говорить. То, что Эзра приняла за сейф с деньгами, в действительности был сейф, где хранились секретные документы. Я поспешил в кабинет посла.

Сотрудник посольства из службы безопасности сидел со скучающим видом, наблюдая за двумя рабочими, которые возились с сейфом.

– Неужели надо было обязательно вынимать пробки? – спросил я. – Мне нужен ток. Иначе сэр Хью рассердится.

Дверца сейфа была открыта. Рабочие трудились над сигнальной системой и не обращали на меня никакого внимания.

– Я немедленно поставлю все пробки на место! – сказал я сердито и повернулся, чтобы уйти.

Тогда один из рабочих пошел за мной.

– Почему это вас так расстраивает?

– Мне надо гладить.

– Где пробки?

Я повел его к щиту. Эзра все еще была там.

– Если вам нужно починить сигнальную систему, – холодно сказал я, – достаточно вынуть одну пробку.

– Это мое дело, – проворчал рабочий.

Ему пришлось несколько раз ходить взад и вперед, прежде чем он нашел нужную пробку. Потом он вкрутил остальные.

– В конце концов, совсем не обязательно выключать ток по всему дому только потому, что не работает сигнальный звонок! – сказал я улыбаясь.

Рабочий ушел в кабинет. Я посмотрел на Эзру;

– Заметь пробку, – приказал я. Она была в недоумении.

– Зачем?

– Просто хочу, чтобы ты заметила ее, вот и все. Былая самоуверенность вернулась ко мне. В этот момент я вдруг почувствовал, что удача, которая, как мне казалось, покинула меня, вернулась снова.

Я мог делать все, когда был предметом восхищения, а Эзра начинала восхищаться мною.

– Хочу дать тебе одно задание, – сказал я ей. – Какая польза от того, что сейф будет оборудован сигнальной системой? Ведь чтобы не звенел сигнальный звонок, достаточно просто вынуть одну пробку.

– Я не понимаю, – пробормотала она.

– Сегодня вечером я тебе все объясню.

Эзра осталась возле щита с пробками, а я возвратился в гладильную. Утюг снова стал горячим.

Мы сидели в такси.

– Езжайте через старый город, мимо Цитадели, затем на бульвар Ататюрка и потом к холмам.

Я наслаждался тем, что мог отдавать приказания водителю такси и что Эзра была рядом со мной.

Я решил показать ей Анкару ночью. Но мысли Эзры, как я знал, были заняты другим.

– Почему вы купили мне это пальто? – тихо спросила она.

Мы ходили с ней в магазин, и я купил ей красивое, отделанное мехом пальто.

– Мне не нравится твое старое, – небрежно ответил я. – Не так легко быть красивой. Вот это Цитадель.

Она посмотрела туда, куда я показывал, но не проявила должного интереса. Ее мысли были заняты пальто.

– Оно ужасно дорогое, – сказала она.

– Ты не должна об этом беспокоиться.

Для нее я был загадкой: обращался с ней грубо, но сделал ей дорогой подарок.

Мы ехали по залитому ярким светом бульвару Ататюрка. Машина мягко скользила по снегу.

Мне хотелось обнять Эзру, но я удержал себя от этого, боясь все испортить. Улицы стали тише. Мы проехали по красивейшему кварталу вилл и выехали за город.

Холодная зима, казалось, достигла своего апогея. Горы Анатолии покрылись снегом. Ночное небо было холодным и чистым.

Я сказал водителю, чтобы он остановился и ждал пас.

– Давай немножко пройдемся, – сказал я Эзре.

Я шел рядом с ней, глубоко засунув руки в карманы пальто. Издалека доносился приглушенный угрожаю– щий вой.»

– Это волки. Зимой они подходят к самому городу. Ты замерзла?

Я заметил, что она дрожала.,

– Нет, – тихо проговорила она.

– Что ты думаешь об этой войне? Она удивленно посмотрела на меня:

– Какое отношение имеет она к нам?

– Совершенно верно.

– Я ничего не понимаю…

– Ты хотела бы учиться в университете?

Мой вопрос застал ее врасплох. Современная турецкая девушка ни о чем так не мечтает, как об учебе в университете. В Турции женщин, как правило, ни во что не ставят, но девушка, которая учится в университете, чувствует себя свободной.

Эзра опустила голову. Она постепенно привыкала к моим сюрпризам. <

– Мне всегда хотелось учиться, – прошептала она. Снег скрипел под ногами.

– Ты помнишь, какую пробку нужно вынимать? Она молча посмотрела на меня.

– Если ты еще помнишь, в один прекрасный день сможешь пойти в университет.

– При чем тут пробка?

Пришлось объяснить ей. Тишина и наши гулкие шаги помогали мне.

– В сейфе находятся не деньги, – сказал я, остановившись. – В нем хранятся военные секреты.

Для Эзры я был темным силуэтом на фоне белой, мерцающей вдали горы. Я играл роль, и она, безусловно, удалась мне.

– Имей в виду, что может случиться всякое. Ну пойдем!

Мы медленно пошли к машине. Для Эзры это была ночь холодной романтики и привлекательной опасности.

– Вы передаете все немцам? – спросила она детским, страстным шепотом.

– Это не твое дело.

Мы сели в такси. Эзра сидела в углу прямо и неподвижно. Я курил. Слышал, как она несколько раз тяжело вздохнула.

– Я не знаю точно, какая пробка, – сказала она.

– Я еще подумаю, можно ли тебя использовать.

Это было вечером четвертого дня после приезда Эзры.

Слово «Оверлорд» вновь и вновь появлялось в документах, которые я фотографировал. Фактически не было никакого сомнения в том, что это кодовое наименование второго фронта, на открытии которого настаивали русские, то есть вторжения во Францию.

Стало возможным распознать намерения англичан, американцев и русских.

Черчилль хотел, чтобы Турция вступила в войну. Он планировал вторжение в Грецию. Хотел с помощью туров захватить Салоники и вторгнуться на Балканы, что-ты западные союзники, как и русские, имели там плацдарм.

Но турки колебались. Они заявили, что не вступят в войну до тех пор, пока не состоится успешное вторжение во Францию. Англичане же хотели, чтобы вступление Турции в войну и вторжение в Грецию предшествовали вторжению во Францию. Я понимал обстановку, которая вырисовывалась из документов. Вопрос состоял в следующем: выиграет ли дипломатическую битву английское давление или же турецкая тактика сдерживания?

Эзра быстро разобралась во всем. На другой же день после нашей поездки она пришла ко мне в комнату.

– Сэр Хью уехал на банкет, – сказала она. Я улыбнулся, ибо знал, что так будет.

– Откуда ты это знаешь? – спросил я.

– Я видела его в машине. Маноли сказал мне, что он уехал на банкет. – Она попала в мои сети и потому хотела удивить меня. – Его секретарь тоже ушла.

Я встал.

– Возможно, она вышла немножко пройтись, – решил я.

Эзра покачала головой.

– Вы хотели, чтобы я сходила в парикмахерскую… – Только сейчас я заметил, что у нее новая прическа. – …и когда я выходила, она вошла. А на прическу уходит много времени.

Волнение охватило меня. Я заставил себя улыбнуться: не хотел, чтобы Эзра догадалась о моих переживаниях.

– Тогда вынь пробку…

Эзра удивилась. Лицо ее стало сосредоточенным. Но в ответ она только улыбнулась.

– В этом нет необходимости, – тихо сказала она. – Я ее уже вынула.

7

Только теперь я понял, почему устроил Эзру в посольстве. Мне нужен был зритель.

Мара в свое время также играла такую роль. Мне нравилось сначала заставлять ее волноваться, а затем восхищаться. У новой, критически настроенной аудитории я должен был вырвать первые аплодисменты. Необходимость произвести впечатление была намного сильнее страха.

Я чувствовал себя героем шпионской драмы. Эзра была восхищенным зрителем в ложе, который после окончания пьесы попросит у меня автограф.

– Подожди за дверью.

– Хорошо, – прошептала она.

Ее ожидание за дверью не играло никакой роли, но этого требовала моя шпионская игра. Как Эзра могла помочь мне, стоя в коридоре? Какая польза была бы от того, что она закричала бы: «Осторожно, кто-то идет!»? Моей целью было показать ей, каким хладнокровным я могу быть, совершая такой отчаянный подвиг. Ее восхищенные глаза возбуждали меня и подгоняли, как шпоры скаковую лошадь. Эта игра делала меня хладнокровным и придавала силы.

Поднимаясь по лестнице в комнату, где находился сейф, я чувствовал на себе взгляд Эзры.

Что могло случиться со мной? Сэр Хью на банкете. Люси, его секретарь, в парикмахерской. Леди Нэтчбулл-Хьюгессен с утра не выходила из своей половины: она простудилась и теперь лечила себя фантастическим количеством чая.

Я вошел в кабинет и без колебаний открыл сейф. Затем взял документы из красного ящика, закрыл сейф и пошел к себе в комнату, насвистывая популярную французскую песенку.

Эзра смотрела на меня широко открытыми глазами, когда я проходил мимо, но я даже не взглянул на нее.

Сфотографировал документы.

Документы содержали директиву министерства иностранных дел, информирующую турецкое правительство о военных планах союзников на 1944 год. Как мне стало известно, предполагалось проведение операции против немецких позиций на Балканах, то есть вторжение в Грецию.

«Предполагалось, что английским бомбардировщикам и истребителям будет разрешено перебазироваться 15 февраля на аэродром в Измире для оказания эффективной поддержки войскам союзников, высаживающимся в районе Салоник. Необходимо произвести на турецкое правительство соответствующее впечатление, с тем чтобы они дали согласие на эту операцию и помогли провести ее».

Это означало вовлечение Турции в войну. Но в тот момент для меня были важнее слова восхищения, с которыми семнадцатилетняя девушка обратится ко мне, когда я поделюсь с ней тем, что мне стало известно.

При фотографировании фотоаппарат пришлось держать в руках: свою «треногу» я оставил на «вилле Цицерона». Документы я спрятал под полой фрака. Проходя мимо Эзры, сказал ей:

– Поставь пробку на место через пять минут. Я не задержусь в кабинете.

Я медленно поднимался по лестнице, не спешил, что-бы не умалить тем самым восхищения, и платил за это диким страхом.

– Эльяс! – услышал я. Это был голос леди Нэтчбулл-Хьюгессен.

Я словно прирос к полу и озадаченно смотрел на женщину, чья бдительность пугала меня больше, чем хмурый взгляд ее мужа.

– Что там с этой девушкой, вашей родственницей? Нашли вы ей работу?

– Еще нет, мадам, – выдавил я из себя. – Я думал, что, возможно, она будет работать здесь, потому…

– Я же сказала вам, что она может остановиться здесь только временно.

– Конечно, мадам. Я немедленно все сделаю. – Сколько прошло времени?! – Мадам, я не осмелюсь… Эзра уйдет из посольства сегодня же. Вы можете спокойно отдыхать, мадам…

А что, если Эзра уже поставила пробку на место?

– Скажите Мустафе, чтобы он принес еще одну чашку чая.

– Я сейчас же скажу ему, мадам.

Я повернулся, будто бы собираясь идти на кухню. Ее голос остановил меня.

– Эзра может не уходить сегодня, – сказала она более мягким голосом. – Но она не может жить здесь бесконечно.

Она кивнула мне и надменной, величавой поступью направилась в свою комнату., Я пристально смотрел на нее.

– Я вам многим обязан, мадам, – пробормотал я и вошел в комнату, где стоял сейф. Мне и в голову не пришло, что было бы разумнее сначала узнать, ввернула ли Эзра пробку на место. Но мне хотелось поскорее избавиться от документов.

Я открыл сейф, положил бумаги в ящик и снова закрыл его. Сигнальная система молчала. Я пошел на кухню.

– Чай для леди! – крикнул я. Мустафа вытаращил на меня глаза:

– Ты себя хорошо чувствуешь?

– Ты должен отнести ей чай!

Не имея сил контролировать себя, я ушел, сильно хлопнув дверью.

На лице Эзры появилось беспомощное, виноватое выражение.,

– Пробка разбилась, когда я пыталась поставить ее на место, – прошептала она.

Итак, нашелся человек, на котором я мог сорвать зло. Вероятно, я был всем обязан тому, что пробка разбилась, но это не успокоило меня.

– Возьми новую пробку! – закричал я.

– Я не виновата, – заикаясь, проговорила она.

– Ты мне больше не нужна! – крикнул я ей. – Ты и минуты не можешь оставаться в посольстве.

Ноги у меня подкашивались.

Эзра опустила голову и поэтому не заметила, в какую я впал панику.

В этот раз мы встретились с Мойзишем по его просьбе не в машине, а в его кабинете, приняв те же меры предосторожности, что и во время первого визита. Я опять пролез через отверстие в заборе за сараем с инвентарем.

Меня принял господин Енке.

– Мойзиш придет через несколько минут, – сказал он и улыбнулся. В его глазах я прочитал похвалу.

– Если немцы не примут соответствующих мер, Турция вступит в войну, – сказал я ему и рассказал содержание последних документов.

– В таком случае, мы немедленно сделаем представление турецкому правительству, – проговорил он.

Вскоре появился Мойзиш, и я передал ему пленку. Фон Папен позже писал в своих мемуарах: «Информация Цицерона была весьма ценной по двум причинам. Резюме решений, принятых на Тегеранской конференции, были направлены английскому послу. Это раскрыло намерения союзников, касающиеся политического статута Германии после ее поражения, и показало нам, каковы были разногласия между ними. Но еще большая важность его информации состояла прежде всего в том, что он предоставил в наше распоряжение точные сведения об оперативных планах противника».

Эти сведения они получили. Но смогут ли они удержать Турцию от вступления в войну?

Я чувствовал себя защитником интересов Турции, хотя и непрошеным.

– Я выступаю от имени моей страны, – высокопарно сказал я как-то Эзре и тут же хвастливо добавил: – правда, за мою работу мне платят огромные суммы, но из кармана иностранного государства. Я истощаю не турецкую казну.

Эзра слушала меня с благоговением. В ее глазах я был великим человеком.

Я купил ей одежду в знак благодарности за то, что сигнальный звонок не зазвенел. Она сочла этот подарок великодушным жестом героя, который, по ее мнению, мел все основания сердиться на нее и даже быть грубым с ней. Эзра не могла больше оставаться в посольстве, и я сказал ей, что она будет теперь жить на «вилле Цицерона».

– О, я так рада! – воскликнула она.

– Почему?

– Боялась, что вы отошлете меня обратно, к родителям.

– Я должен был бы сделать это, – сказал я сурово. – Возможно, начнется война.

– Я хочу остаться с вами, – тихо проговорила она и опустила глаза.

Я сделал вид, что не расслышал ее последних слов.

– К пятнадцатому февраля все прояснится.

– Неужели нельзя сделать так, чтобы ее не было? – спросила Эзра с детской наивностью.

– Возможно, я уже предотвратил ее, – сказал я самодовольно, – но еще не уверен в этом.

Эзра смотрела на меня с благоговением, и я наслаждался этим.

Итак, я был знаком с планами великих людей, в чьих руках находились судьбы целых народов. Мне удалось завладеть секретами, от которых зависело очень многое. В то же время я с любопытством наблюдал, как Мара ссорилась с Эзрой.

– Ты дождешься, что я уеду с миссис Баск в Лондон, – заявила она.

Но это не тронуло меня. Я уже не боялся, что Мара предаст меня: она была слишком слаба. Уже в течение длительного времени она отступала и веда лишь сдерживающие действия.

Я привез Эзру к себе домой. Мы приехали на такси с чемоданом и ящиком с платьями, которые я купил ей в самом модном магазине.

– Как ты осмелился! – воскликнула Мара.

Я рассмеялся, и это окончательно освободило меня от страха, который охватил все мое существо при встрече с леди Нэтчбулл-Хьюгессен.

– Уж не думаешь ли ты, что она моя любовница?…Дни шли. Я был внимательным камердинером посла

и в то же время ежедневно фотографировал его секретные документы. Жена посла была настроена ко мне дружелюбно: я аккуратно выполнял все ее желания. Вопрос о вступлении Турции в войну все еще не был решен.

– Она твоя любовница? – как-то спросила меня Мара.

– Не твое дело.

– Миссис Баск опять просила меня поехать с ней в Лондон. Что ты мне посоветуешь?

– Что ж, Лондон – прекрасный город.

Вопрос о вступлении Турции в войну был решен первым. Фон Папен сделал представление турецкому правительству. Сведения о секретных соглашениях, которые он получил от меня и которые столь сильно удивили анкарское правительство, дали туркам возможность избежать войны. Турецкий министр иностранных дел дал английскому послу отрицательный ответ. Я сфотографировал его. Папен писал:

«Благодаря Цицерону ответ турецкого правительства союзникам от 12 декабря лежал на моем столе через несколько дней. Менеменджоглу заявил, что ввиду совершенно недостаточного поступления предметов снабжения турецким вооруженным силам закончить подготовку к Салоникской операции к середине февраля невозможно. Эта нота сильно разочаровала западных союзников…

Таким образом, – писал он далее, – Гитлер знал, что задуманное Черчиллем наступление на Салоники в феврале не состоится… 3 февраля английская военная миссия покинула Турцию. Знаменательно и то, что маршал авиации Линнель, который должен был возглавить наступление на Салоники, намеченное на 15 февраля, также покинул страну… От Балканской операции вынуждены были отказаться».

Сфотографировал я и телеграмму, содержавшую текст турецкого отказа, который сэр Хью послал в Лондон. Его гнев нашел отражение и в депешах, отправленных им в Лондон; их я тоже сфотографировал. В них он предлагал разорвать отношения с Турцией.

Я фотографировал все документы и чувствовал большое облегчение в связи с тем, что угроза войны, нависшая над моей страной, миновала. И это произошло не без моего участия, чем я, конечно, гордился.

Сэр Хью должен был провожать маршала авиации Линнеля.

– Какой сегодня чудесный день, ваше превосходительство, – заметил я, подавая ему костюм.

– Если бы вы знали, как мало интересует меня погода, – ответил он. Но откуда он мог знать, что я имел в виду не погоду?

В то время как сэр Хью прощался с маршалом авиации Линнелем, я вытирал слезы на глазах у Мары. Она осталась верной миссис Баск и сопровождала ее в Англию.

– Я не сержусь на тебя, – сказала она на прощание.

В эту ночь Эзра стала моей любовницей. Когда много лет спустя я снова встретил Эзру и мы разговорились, она сказала с улыбкой:

– Ты выпроводил Мару и в два счета обвел меня вокруг пальца. Но ты не подумал о женщине, которая так много значила для тебя. Ты тогда даже не знал, что Корнелия существует.

Я рассказал ей, как мне удалось заполнить пропуски в этой истории.

От супругов Кутандин, от официантки Пинки и от самой Корнелии я узнал, почему она получила такое задание, и ее дальнейшую судьбу. Однако я но-прежнему считал ее второстепенной фигурой и иногда с трудом верил в ее существование.

Узнать что-либо о Корнелии можно было только от тех, кто работал с ней в немецком посольстве в Анкаре – от Мойзиша и его коллег. Однако поездка в Германию была мне не по средствам, да и к тому же я плохо знал немецкий язык. Господин Ногли связал меня с журналистом Гансом Шварцем, который рассказал мне, как Корнелия шантажировала своих коллег.

Мойзиша хорошо знал некий Зейлер, который был пресс-атташе у фон Папена. Однажды мы с Мойзишем встретились у него на квартире. Как раз там я передал Мойзишу снимки документов, в которых говорилось об отмене вторжения в Грецию и захвате Салоник. Зейлер был высокий, широкоплечий человек с каштановыми волосами, и наша встреча походила скорее на вечеринку. Мы пили виски, и всем нам было очень хорошо. Мойзиш, указав в сторону рояля, сказал:

– Вы как-то рассказывали, что пели под аккомпанемент сэра Хью. Это правда?

– Вам, немцам, всегда нужно все доказывать, – сказал я и спел несколько арий.

Именно Зейлер привез Корнелию в Анкару. Теперь он живет где-то в пригороде Нюрнберга. Рояля у него больше нет – он стал фермером-птицеводом.

Один из кусочков мозаики, которую я составлял, чтобы создать портрет Корнелии, представлял собой магнитофонную запись интервью господина Шварца с Зейлером.

Я сидел в своей стамбульской квартире и пытался воскресить в памяти прошлое. На стенах висели фотографии: я в нескольких ролях, которые мне приходилось играть. На одной из них я был снят во фраке у рояля. Я сидел, развалясь в удобном кресле, обитом цветастым материалом, и слушал разговор, касающийся моего прошлого. Казалось, моя комнатка перестала быть уютной.

Шуршание ленты магнитофона во время пауз раздражало меня.

«– Каковы были ваши обязанности в немецком посольстве в Анкаре в тысяча девятьсот сорок четвертом году?

– Я был пресс-атташе.

– Какие у вас были отношения с Мойзишем?

– Мы били друзьями.

– Вы работали с ним?

– Когда представлялся случай.

– Как случилось, что Корнелия стала секретарем Мойзиша?

– Это чистая случайность.

– Весьма примечательная случайность. Это вы привезли ее в Анкару?

– Мойзишу срочно потребовался секретарь.

– Потому что сообщения Цицерона давали ему очень много работы?

– Да.

– Итак, он послал вас в Софию и поручил вам подыскать подходящего секретаря, и вы случайно напали на Корнелию. Вы, вероятно, знали, что в Софии она работала на американцев?

– Откуда я мог знать об этом тогда? У вас неверные сведения. Мойзиш не посылал меня в Софию искать секретаря. Все произошло случайно, когда я поехал в Софию по своим делам.

– По каким?

– Купить принадлежности для телетайпа, копировальную бумагу и прочее. Все это было очень трудно достать в то время в Берлине.

– Корнелия сама обратилась к вам?

– Я остановился в отеле „Болгария“, который предназначался для немцев. Здесь жили сотрудники посольства, члены торговых делегаций и офицеры, приезжавшие в Софию по разным делам.

– И там же жила Корнелия Капп?

– Да.

– Тоже чисто случайно?

– Она жила с родителями. Ее отец был генеральным консулом при немецком посольстве.

– А она?

– Она работала секретарем в посольстве. – Благодаря отцу.

– Она была толковым работником. Все говорили об этом.

– Эльяс Базна, он же Цицерон, на себе испытал, насколько толковой была она.

– Ее родителей я встретил в гостиной отеля. Очень приятные люди. Капп – дипломат старой школы. Он был генеральным консулом в Бомбее, а позже – в Кливленде и…

– Да. Все это я знаю. Сколько ему тогда было лет?

– Лет пятьдесят. Очень мягкосердечный человек…

– Особенно по отношению к дочери.

– Это верно. У меня создалось впечатление, что он готов был выполнить любой ее каприз.

– В том числе и желание предать интересы родины?

– Что он мог поделать?

– Она была привлекательной?

– Да, очень. Я думаю, ей тогда было не больше двадцати».

Трудно сказать плохое о красивой двадцатилетней девушке. Я отлично представлял себе, как мягкосердечный господин Капп боготворил свою любимую дочь, красивую блондинку, которая должна была уничтожить меня.

«– Вы говорили с господином Каппом всегда в присутствии Корнелии?

– Да-

– Она, конечно, старалась быть при разговоре.

– Это не было заметно. Капп спросил меня, не найдется ли для нее работы в Анкаре. Турция ведь была нейтральной страной, а в Софии ждали воздушных налетов.

– О которых вы знали благодаря Цицерону.

– Немецкие дипломаты в Софии ждали больших неприятностей».

Наступила большая пауза. Слышно было лишь шуршание магнитофонной ленты. Я мысленно представлял себе пожимавшего плечами Зейлера. Может быть, он слишком много говорил в то время? Мойзиш, видимо, рассказал ему о многом. Не они ли оба бросили меня в руки Корнелии?

«– Итак, вы сказали Каппу, что ваш друг Мойзиш, сотрудник главного управления имперской безопасности, который проводил знаменитую операцию „Цицерон“, настолько загружен делами, что ему нужна помощь?

– Нет, это произошло не так.

– А как же тогда?

– Я сказал ему, что для его дочери можно найти работу в Анкаре и что я попытаюсь сделать что-нибудь. Я ведь знал, что Мойзишу требовался сотрудник.

– Так вы попали в ловушку.

– Вы предполагаете, что господин Капп был заодно с Корнелией?

– А почему бы нет?

– Это был честный человек. Узнав позже всю правду о Корнелии, он умер с горя.

– Итак, она сначала обманула отца, а затем и вас.

– Я только хотел помочь коллеге, в котором был полностью уверен. Я сказал Каппу, что для такой должности требуется подходящий во всех отношениях человек.

– И наверное, Корнелия воскликнула в этот момент: „Тогда это как раз для меня!“

– Нет. Корнелия как раз ничего не сказала. Она все время молчала. Говорил господин Капп. „Дочь старого дипломата, – сказал он, – несомненно, является подходящим человеком“.

– И вы рассказали ему, что она, как секретарь Мойзиша, примет участие в операции „Цицерон“?

– Ничего подобного я ему не говорил.

– Вы хотите сказать, что не упоминали об операции „Цицерон“, о которой в немецких дипломатических кругах говорили так же много, как и о любовных похождениях Геббельса?

– Я никогда не упоминал о Цицероне. Только…

– Только что?

– Я упомянул в разговоре, что мы имели определенные источники информации. Но я никогда не упоминал об этом в присутствии Каппа. Я говорил об этом другим людям.

– Вы ходили куда-нибудь с Корнелией?

– Боже мой, не делайте из этого романа! По возвращении в Анкару я сказал Мойзишу, что нашел для него подходящую девушку. Дочь генерального консула, которая выросла в Америке и которая знала английский язык как родной. Мойзиш сказал мне: „Она будет работать у меня. Это как раз то, что мне нужно“.

– Почему он проявил такое рвение?

– Он был порывистый человек, как и все австрийцы.

– И она приехала в Анкару?

– Сначала она прошла проверку по управлению кадров министерства иностранных дел и управлению имперской безопасности. Ведь в конечном счете она должна была работать по линии Кальтенбруннера.

– И все они считали, что Корнелия подходила для этой работы.

– Она приехала в Анкару в январе сорок четвертого года.

– Представляю, как она ликовала!»

То, что я услышал дальше, поразило меня:

«– Мы с Мойзишем отправились на станцию, чтобы встретить ее. Когда она вышла из вагона, я вздрогнул от неожиданности.

– Почему?

– Я описывал ее как очень красивую и хорошо одетую девушку. Когда Корнелия показалась на ступеньках вагона, у нее был такой вид, что Мойзиш вопрошающе посмотрел на меня.

– Корнелия произвела плохое впечатление?

– Она выглядела ужасно. Это был клубок нервов. Волосы падали ей на лицо, руки были. грязные, под ногтями тоже грязь.

– Но после поездки по железной дороге…

– О нет, это не то, совсем не то. У меня создалось впечатление, что во время поездки что-то случилось и это повлияло на нее так сильно, что она совершенно потеряла интерес к тому, как она выглядит..

– Возможно, у нее были неприятности и она хотела избавиться от шпионских поручений. Возможно, американцы, на которых она работала, во время поездки вступили с ней в контакт. Возможно, на нее было оказано давление. Она могла согласиться на что-нибудь, а затем изменить свое решение, поэтому-то на нее и было оказано давление…

– Не знаю. В то время мы были совершенно сбиты о толку ее внешним видом и поведением.

– Позже она изменилась?

– Внешне она, конечно, изменилась. Мойзиш всячески увещевал ее, просил следить за собой и вести себя достойно девушке. За это, я думаю, она и возненавидела его. Но, кроме того…

– Что?

– С ней было много хлопот. Она была ко всему безразлична, никогда не смеялась и даже не улыбалась. Полная противоположность тому, какой она была в Софии. Она стала совершенно другим человеком. Мойзиш даже говорил, что ей, может быть, надо найти какого-нибудь парня. Возможно, это и было причиной всех неприятностей. С ней было трудно из-за ее истеричности…»

На этом магнитофонная запись кончилась.

В письме, приложенном к магнитной ленте, говорилось, что запись будет продолжена.

Итак, Корнелия была загадкой не только для меня, но и для тех, кто близко знал ее.

Я вернулся к корреспонденции из Сан-Диего (штат Калифорния) и заявлению самой Корнелии Капп. Она заявила следующее:

«Мое истеричное поведение было не чем иным, как отвлекающим маневром. Мне надо было замаскировать свою действительную нервозность и беспокойство. Я ведь жила в постоянном страхе, и если бы вела себя нормально, то это только привлекло бы ко мне внимание в те дни, когда напряжение стало почти невыносимым. Поэтому-то в самые напряженные дни моя действительная нервозность не бросалась в глаза».

Значит, Корнелия, пытаясь разоблачить меня, умышленно играла роль истерички.

Одно в ее заявлении взволновало меня:

«Находясь в Анкаре, я принимала сильнодействующие лекарства, потому что моя работа требовала ужасного нервного напряжения. Я знала, что даже блестящие связи моего отца в Берлине не спасли бы меня от виселицы».

Была ли это только игра? Или, может быть, Корнелия принимала лекарства, чтобы заглушить свою совесть и страх?

Я сидел в мягком, удобном кресле, окруженный корреспонденциями, магнитными лентами и турецкими безделушками. А что, если бы дверь вдруг открылась и в комнату вошла Корнелия, которой сейчас около сорока и у которой, как и у меня, лучшие годы позади?

Я бы сказал ей: «Мы оба должны признать, что это была грязная работа. Нас использовали так же, как я использовал свою „лейку“. Разве эта работа дала нам истинное удовлетворение? Большую часть времени мы занимались тем, что скрывали свой страх».

Согласилась бы со мной Корнелия?

Я бы криво усмехнулся и добавил: «Что они посоветовали вам сделать, чтобы вы забыли свой страх?»

8

Надежды людей всего мира во время войны были прикованы к загадочным словам – операция «Оверлорд».

Для генеральных штабов это была математическая проблема, для секретных служб – загадка, а для противника – смертельная угроза. Для каждого из 176 000 офицеров и солдат, предназначенных для высадки, эта фраза могла означать смерть.

Операция должна была начаться в день «Д», точная дата которого еще не была окончательно определена. Но было всего несколько дат, подходящих для события, на которое союзники возлагали все свои надежды. Успех зависел от совпадения ряда факторов.

Во-первых, предшествующая ночь должна быть лунной. Должен быть хороший прилив, но море не должно быть слишком бурным. 176 000 человек, которые в этот день пересекут Ла-Манш вместе с 20 000 машин, танков и других подвижных средств, боящиеся смерти, так же как и все люди, должны забыть свой страх. Они должны высадиться и закрепиться на берегу Нормандии или умереть.

Нервное напряжение от ожидания дня «Д» было огромным. Небо затянули низкие облака, дул юго-западный ветер и лил сильный дождь. Море бурлило. Офицеры, занимавшиеся планированием операции, нервничали: они могли выбрать только три дня из всего– месяца, когда все условия для успешной высадки были благоприятными.

Немецкие синоптики предсказали, что штормовая погода продержится несколько дней. Однако синоптики союзников считали, что погода улучшится па следующее утро в течение нескольких часов. Поэтому день «Д» был назначен на следующий день.

176000 человек пересекли пролив и высадились на берегу Нормандии. Это произошло 6 июня 1944 года. Операция «Оверлорд» началась.

Я стал догадываться о значении операции «Оверлорд» за три месяца до ее начала. Это странное название стало встречаться все чаще и чаще в телеграммах, которые я фотографировал. Я был первым человеком па другой стороне, кто узнал об операции «Оверлорд».