Текст книги ""Военные приключения-3. Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Владимир Карпов

Соавторы: Александр Насибов,Николай Томан,Ростислав Самбук,Георгий Свиридов,Федор Шахмагонов,Владимир Понизовский,Владимир Рыбин,Алексей Нагорный,Евгений Чебалин,Хаджи-Мурат Мугуев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 348 страниц)

Со временем я принес еще большой кусок воска.

Мара была моим утешением. С ней я забывал обо всем.

– Почему бы мне не довольствоваться тем, что я имею? – как-то спросил я ее, словно она была в чем-то виновата. – У меня самая высокооплачиваемая работа из всех, какие я когда-либо имел. Почему я должен заниматься такими делами?

Я был изменчив, как погода. Подавленность быстро сменяла веселость.

Мара дружески сжала мою руку. Она считала своей обязанностью подбадривать меня, ибо верила, что я турецкий патриот, в чем почти уверился и я сам.

– Я так боюсь за тебя, но ты должен, должен делать это.

Мое настроение быстро изменилось. Я начал улыбаться и говорить о сэре Хью, кому, как предполагалось, я был верен.

– Надо видеть его утром, – начал я. – Это безвольный и мягкий, как старые фланелевые брюки, человек. По постепенно он приходит в себя. Проглатывает апельсиновый сок, затем встает с кровати и принимает ванну. После этого он свеж, как маргаритка, и может целый день заниматься умственной работой.

– Как хорошо ты говоришь! – воскликнула Мара. Пока мне везло. Я достал из кармана пальто три куска воска и показал их ей.

– Что это такое? – воскликнула она.

– Отпечатки ключа, – похвастался я и рассказал ей, как мне это удалось сделать.

Его превосходительство плескался в ванне, пока я в спальне приводил в порядок его серый костюм. Его ключи – ключ от сейфа и ключи к красному и черному ящичкам – лежали на тумбочке.

Я быстро сделал слепки. На ключе остался маленький кусочек воска. Я подошел к гардеробу, взял один из шелковых носовых платков сэра Хью, вытер им ключи и положил их обратно на стол.

В этот момент сэр Хью в халате вошел в спальню. Он появился так внезапно, что я даже не успел испугаться. В руке у меня был белый как снег носовой платок.

– Надо отдать его в стирку, ваше превосходительство, – проговорил я.

Сэр Хью кивнул, но моих слов он явно не слышал. Подойдя к тумбочке, он быстро взял ключи, положил их в карман халата и снова вышел.

Через минуту я услышал, как он полоскал рот. Я вытер пот шелковым платком.

Я продолжал хвастаться:

– Слышала бы ты, как он полоскал рот. Это напоминало клокотанье горной речки.

Я с удовлетворением смотрел на восковые слепки и представлял себе, как сэр Хью испугался, когда вдруг вспомнил, что с ним нет ключей от ящиков с совершенно секретными документами. Он, наверное, выскочил из ванны как сумасшедший.

С минуту помолчав, я самодовольно улыбнулся и добавил:

– Сэр Хью слишком хорошо воспитан. Если бы он не тратил времени на надевание халата, он бы наверняка застал меня с поличным.

Мы сидели с Марой на скамейке в уютном парке Каваклидере. Она прижалась ко мне и прошептала:

– Ты знаешь, о чем я иногда мечтаю? О своем домике, в котором мы были бы счастливы.

– Если все пойдет нормально, у нас вскоре будет такой домик, – ответил я.

Она обняла меня так страстно, что я даже забыл, о чем думал.

– Когда мистер Баск собирается на следующий банкет? – сухо спросил я, поднявшись со скамейки.

– Послезавтра.

В тот вечер, когда мистер Баск отправился на банкет, я пошел к Маре. В портфеле мистера Баска я нашел список фамилий и на кухне сфотографировал его.

Ночевал в комнате Мары. Фотоаппарат был в кармане моего пальто, которое висело на спинке кровати. В сфотографированном списке были перечислены имена всех английских секретных агентов в Турции.

На рассвете я вышел из дому. Это было двадцать шестое октября тысяча девятьсот сорок третьего года. Для меня этот день должен был стать решающим: вечером я – решил пробраться в немецкое посольство.

У меня было пятьдесят два снимка, и я думал, какую сумму просить за них. В тот день я старался не попадаться на глаза сэру Хью.

Я решил запросить 20 000 фунтов стерлингов. Мысль о возможности получить такую большую сумму денег не давала мне покоя.

В посольство надо было пробраться тайно. К тому же мне следовало забыть о том, что всего шесть месяцев назад я был кавасом у Енке, советника посольства. Необходимо было заставить немцев поверить мне, опытному шпиону и перспективному агенту.

С нетерпением ждал я конца работы. Двадцать шестое октября было самым длинным днем в моей жизни.

Я вышел из английского посольства в шесть часов вечера с пленкой в кармане.

Портье в немецком посольстве был югослав Петер. Он сразу же узнал меня.

– Ты что, хочешь вернуться? – спросил он меня.

– Может быть, – ответил я.

Я с трудом держал себя в руках. Пробило семь часов. Значит, уже целый час я напрасно пытался успокоить себя.

– Пожалуйста, скажите фрау Енке, что я хочу ее видеть, – сказал я.

Немецкое посольство находилось на бульваре Ататюрка. За поржавевшими железными воротами кипела своя жизнь: грохотали и дребезжали машины, мужчины верхом на ишаках, босоногие крестьяне направлялись в город. Внутри же – порядок, тишина, безукоризненная чистота.

Здания английского и немецкого посольств были самыми запоминающимися в Анкаре. Мысль о том, что кавасу Эльясу Базне с двумя этими посольствами предстояло иметь самые тесные отношения, заставила меня улыбнуться.

Петер звонил по телефону.

– Они ждут тебя, – сказал он. Дорогу я знал.

Дом, в котором жили супруги Енке, находился рядом с посольством. Он был построен в восточном стиле. Меня встретил незнакомый кавас. Видимо, Енке взял его после моего ухода.

Он провел меня в гостиную.

Я сел на диван, на котором фотографировал себя несколько месяцев назад… Комната была такой же, как и раньше, когда я убирал ее. Правда, появились следы заботливой женской руки. Фрау Енке, сестра Риббентропа, обставила ее с большим вкусом. Глубокие мягкие кресла, тяжелые портьеры, дорогие ковры.

Я встал и задернул штору. Затем включил две лампочки и удобно уселся в кресло. Лицо мое находилось в тени.

Ждал я очень долго.

Фрау Енке была нервной, честолюбивой женщиной сорока лет. Как ее бывший слуга, я знал, что она употребляла лекарство из корня болгарской белладонны. С ней не всегда было легко ладить. Она умерла от болезни Паркинсона. Возможно, еще при мне сестра министра иностранных дел Германии была больна. Но мне, кавасу, она никогда не показывала этого.

Когда она вошла в комнату, я встал.

– Добрый вечер, мадам, – прошептал я.

– Почему вы спустили шторы, Эльяс? – спросила она.

– Мадам, я надеюсь получить от вас много денег… Ее лицо не выразило удивления.

– Боюсь, что у меня не найдется для вас времени, – сказала она.

– Присядем, мадам, – предложил я.

В ее глазах мелькнула настороженность.

– Нет, Эльяс, мы не сядем. Будет лучше, если вы сразу же уйдете.

Но я не слышал ее слов.

– Я только что из английского посольства. Теперь я камердинер сэра Хью Нэтчбулл-Хьюгессена. Рискуя своей жизнью, я…

Она подалась вперед, чтобы лучше понять главное из того, что я говорил.

Наступила тишина. Руки мои стали влажными. Фрау Енке заговорила первая:

– Я думаю, мой муж захочет видеть вас.

3

Однажды я прочитал несколько писем, которые Альберт Енке получил от брата своей жены, Риббентропа, и, хотя Енке не говорил мне об этом, я знаю, что этого было достаточно, чтобы уволить меня. И теперь, вечером двадцать шестого октября тысяча девятьсот сорок третьего года, я должен был встретиться с ним впервые с тех пор.

Инке Енке вышла позвать мужа.

Наконец оба пришли. У меня создалось впечатление, что Енке хотел, чтобы и его жена приняла участие в этом деле.

– Добрый вечер, Эльяс, – сказал он.

Как деловой человек, Альберт Енке ждал, что я предложу.

Ему было около пятидесяти. Профессиональным дипломатом он не был. Отец его – немец, а мать – шведка. Отец его получил некоторую известность в Турции, где строил дамбу через долину.

Альберт Енке, также бизнесмен, много лет жил в Стамбуле. Турция была его вторым домом. Если бы не его женитьба на сестре Риббентропа, его никогда не пригласили бы на дипломатическую работу.

Раньше, когда я был слугой, Енке являлся советником посольства, но в последние дни его повысили: он стал посланником.

– Господин посланник, позвольте сердечно поздравить вас, – вежливо сказал я.

– Спасибо.

Он, вероятно, подумал, что это далеко не дело каваса, к тому же уволенного за неблагонадежность. Чтобы скрыть свою нервозность, я начал говорить. Слова мои текли, как вода:

– Турция и Германия всегда были друзьями. Они никогда не воевали друг с другом. Мы, турки, всегда любили немцев, и наше отношение к вам не изменилось…

Лицо Енке но-прежнему сохраняло холодное выражение. То, что я говорил, было правильным и не вызывало возражений. Но фальшивые нотки в моем голосе делали мои слова пустыми и ничего не выражающими. В глазах Енке появились насмешливо-иронические огоньки, и это рассердило меня. Я изменил тон.

– Дела у немцев сейчас идут не так-то хорошо, чтобы отказываться от помощи, откуда бы она ни шла, – грубо сказал я. – У меня есть возможность фотографировать документы «лейкой» в английском посольстве. Предлагаю вам пленку со снимками. Все документы, которые я сфотографировал, помечены грифом «секретно» или «совершенно секретно».

– Снимки с вами? – прервал меня Енке.

Мои пальцы играли лентами пленки в кармане.

– Нет, – ответил я. – Но сейчас я могу предложить вам две пленки, за которые хочу получить двадцать тысяч фунтов стерлингов. Если вы примете мое предложение, каждая последующая фотопленка будет стоить пятнадцать тысяч фунтов стерлингов.

– Вы с ума сошли! – воскликнул он.

– Вы, конечно, можете отвергнуть мое предложение. Но ведь другое посольство недалеко отсюда. Там безусловно хорошо заплатят за сведения, раскрывающие намерения англичан и американцев.

Супруги Енке обменялись взглядами.

– Мы не можем платить такую, сумму, не зная, чего стоят ваши снимки. Во всяком случае, у нас в посольстве такой суммы денег нет.

– Значит, вам придется запросить Берлин. Я позвоню по – телефону тридцатого октября, и вы скажете мне, принял Берлин мои условия или нет.

– Мойзиш, – вмешалась фрау Енке.

Енке задумчиво посмотрел на меня и кивнул:

– Да. Это по его части.

Затем он встал и повернулся ко мне:

– Сейчас уже поздно. Я свяжу вас с одним человеком.

Я посмотрел на часы. В посольстве я находился уже три часа.

– Сожалею, что отнял у вас так много времени, но меня слишком долго заставили ждать…

Фрау Енке подошла к телефону и набрала номер. Она долго ждала, прежде чем получила ответ.

Из ее слов я понял, что человек по фамилии Мойзиш должен был немедленно прийти в посольство.

Фрау Енке положила трубку и сказала мужу по-немецки:

– Он в постели.

– Но ведь сейчас только половина одиннадцатого, – , заметил я.

Оба посмотрели на меня.

– Так вы говорите по-немецки?

– Немножко.

До этого мы говорили по-французски.

– Я тоже иду спать, – сказал Енке и направился к двери.

Когда он уже подошел к двери, я громко спросил:

– Я могу сказать господину Мойзишу, что был вашим слугой?

Енке холодно ответил:

– Я не могу настаивать, чтобы вы не говорили. Я почти забыл, что вы были моим слугой. Английский посол однажды также вспомнит о вашей службе с неудовольствием.

Енке вышел. Фрау Енке тотчас же последовала за ним.

Я снова ждал. Немцы не верили мне. Моим единственным оружием было терпение.

Я воспользовался сигаретами Енке. Английские сигареты, которые я привык курить в английском посольстве, были лучше.

Мойзиш был человек среднего роста, крепкий, смуглый, с настороженными глазами. Он австриец. Его официальная должность в посольстве – торговый атташе. В действительности же он был оберштурмбанфюрером СС и работал в шестом отделе главного управления имперской безопасности. Он подчинялся не фон Папену, послу, а Кальтенбруннеру. Но обо всем этом я узнал позже. Тогда же я мог только предположить, что он работает в немецкой секретной службе.

Позже я прочитал свою характеристику, написанную Мойзишем[24] 24
  Мойзиш Л. Операция «Цицерон»


[Закрыть]:

«Казалось, ему уже перевалило за пятьдесят. Его густые черные волосы были зачесаны прямо назад с высокого лба, а темные глаза все время беспокойно перебегали с меня на дверь. У него был твердо очерченный подбородок и небольшой бесформенный нос. В общем, лицо не очень привлекательное. Позже, когда я ближе с ним познакомился, я решил, что лицо этого человека похоже на лицо клоуна без грима, привыкшего скрывать свои истинные чувства».

Вот каким я показался Мойзишу. В его глазах я увидел презрение и молчаливое удивление по поводу того, что господин Енке оставил меня одного в своей гостиной.

– Вам рассказали о моем предложении? – спросил я.

Он отрицательно покачал головой. Я старался быть терпеливым. Меня, словно документ, передавали от одного служащего к другому.

Я повторил то, что сказал Енке, и он явно не поверил мне. А мое требование в отношении двадцати тысяч фунтов стерлингов заставило его рассмеяться.

– Ваше имя? – спросил он.

– Это не имеет никакого значения. Спросите господина Енке.

– Я не могу просить денег, не видя ваших снимков.

– Я позвоню вам тридцатого в пятнадцать часов. Назовусь Пьером.

– Так вас зовут Пьер?

– Если у вас будут деньги, когда я позвоню, мы встретимся. Вашего привратника зовут Петер. Это навело меня на мысль.

– Где?

– За зданием посольства есть сарай с инвентарем.

– Вы об этом знаете?

– Да, конечно. Я буду там ровно в десять вечера. Вы покажете мне деньги, а я отдам вам пленку. Вы сразу же проявите ее. Надеюсь, у вас в посольстве для этого есть все необходимое?

– Да.

– Вы ознакомитесь со снимками, а я подожду. Можете не отдавать мне денег до тех пор, пока не просмотрите снимки и не удостоверитесь, что они стоят того, что я прошу за них. Эти условия вам подходят?

Уверенность, с которой я говорил, заставила Мойзиша насторожиться. Невероятное, видимо, не стало казаться ему таким уж невероятным.

– Мне нужен новый фотоаппарат, «лейка», – тихо сказал я. – Вы также должны обеспечивать меня пленкой. Вместо использованной пленки вы будете давать мне новую. Меня не должны видеть покупающим фотопринадлежности.

Теперь он слушал меня с большим вниманием.

– Берлин никогда не согласится платить такую огромную сумму, – бросил Мойзиш.

– Об этом должны беспокоиться вы, а не я. А теперь я буду вам очень многим обязан, если вы выключите свет в зале и па лестнице. Я ухожу.

Как мне показалось, он хотел задать мне еще целый ряд вопросов, но я решил, что пора уходить. Нервы мои были на пределе. В какой-то момент вся затея показалась даже мне нереальной и абсурдной.

Мойзиш, покоренный моими уверенными действиями, выключил свет снаружи. Моя рука в кармане судорожно сжимала пленки. Казалось, если бы в этот момент он продолжал задавать мне вопросы, я бросил бы пленки к его ногам и почувствовал бы громадное облегчение, если бы он взял их, не заплатив ни пфеннига.

Ночная темнота поглотила меня.

На следующее утро в Берлин из немецкого посольства в Анкаре была отправлена зашифрованная телеграмма:

«Министру иностранных дел Германии. Лично. Совершенно секретно. Мы имеем предложение служащего английского посольства, назвавшегося камердинером английского посла, купить снимки с совершенно секретных оригинальных документов. За первую партию документов он требует (30 октября) двадцать тысяч фунтов стерлингов. За каждую последующую пленку – пятнадцать тысяч фунтов стерлингов. Прошу сообщить, следует ли принять предложение. Если да, то требуемая сумма должна быть доставлена специальным курьером не позже тридцатого октября. Назвавшийся камердинером английского посла несколько лет назад служил у первого секретаря нашего посольства. Больше о нем ничего не известно. Папен».

Текст этой телеграммы стал мне известен только десять лет спустя, а ответ, который заставил бы меня ликовать, я узнал лишь сравнительно недавно. Ответ был следующий:

«Послу фон Папену. Лично. Совершенно секретно. Предложение английского камердинера принять, соблюдая меры предосторожности. Специальный курьер прибудет в Анкару тридцатого до полудня. Жду немедленного донесения после получения документов. Риббентроп».

В то время, когда происходил обмен этими телеграммами, я сидел в гостинице «Анкара Палас». Я много пил, но не пьянел.

Я перешел Рубикон, и возврата назад не было. Трудно передать то волнение, с которым я ждал 30 октября. Но я ни в коем случае не должен был терять головы. Более того, в эти дни мне следовало особенно внимательно относиться к своим обязанностям камердинера. Двадцать девятое октября – турецкий национальный праздник. Накануне вечером в турецком министерстве иностранных дел был дипломатический прием. В полдень тридцатого октября президент Иненю устроил прием для дипломатического корпуса, а после полудня – большой военный парад на ипподроме. Я должен был приготовить сэру Хью соответствующие костюмы.

Когда я готовил сэру Хью парадный костюм для приема у президента, он вошел, в спальню, посмотрел, как я снимал последнюю пылинку с его костюма, и с улыбкой сказал:

– Эльяс, сейчас подходящий случай сказать вам, что я очень доволен вами. Вы прекрасный камердинер. – Он сказал это тихим, приятным голосом.

– Благодарю вас, ваше превосходительство.

Не имея сил взглянуть на сэра Хью, я продолжал смотреть на костюм.

Сэр Хью был в очень хорошем настроении.

– Удивительная вещь – находиться в нейтральной стране во время такой войны, как эта, – заметил он.

В это время я молча подавал ему одежду.

– На военном параде турецкое правительство должно позаботиться о том, чтобы представители враждующих государств находились на значительном расстоянии друг от друга…

– Ваше превосходительство, – проговорил я, – я очень рад, что моя страна нейтральна.

Он внимательно посмотрел на меня, но на мои слова не обратил никакого внимания. Я знал, что, действуя по указаниям своего правительства, он делал все от него зависящее, чтобы втянуть Турцию в войну. Он слабо улыбнулся и продолжал:

– На приеме у президента послы представляются в алфавитном порядке названий государств. Вы понимаете, что это значит?

Я слишком долго был кавасом и понимал, что это означало.

– Они представляются в порядке французского алфавита: первым посол Allemagne, затем Anglettere, то есть первым немецкий посол, затем английский, – продолжал сэр Хью Нэтчбулл-Хьюгессен. – Я встречу немецкого посла. Когда господин фон Папен появится в зале я буду ждать у входа. Мы поприветствуем друг друга едва заметным наклоном головы, не глядя в лицо. Таков обычай. Наши народы убивают один другого, а мы приветствуем друг друга.

– Все это очень печально, ваше превосходительство, – позволил себе заметить я.

Неожиданно сэр Хью издал какой-то сухой, короткий звук. Он, очевидно, вспомнил что-то веселое.

– Несколько лет назад, когда я находился в Пекине, сын Папена был другом моей семьи. Мы были в хороших отношениях… – Он снова засмеялся: – Как бы это выглядело, если бы вдруг вы появились в немецком посольстве с маленьким подарком для господина фон Папена?

У меня остановилось сердце. Уж не попал ли я в ловушку? А вдруг меня видели входящим в немецкое посольство? Эти мысли заставили меня покраснеть до корней волос.

Но сэр Хью громко засмеялся.

– Что вы так испуганно смотрите на меня? – спросил он. – Я только вспомнил, что турецкий национальный праздник является также и днем рождения моего коллеги фон Папена. Ему сейчас шестьдесят четыре года, если мне не изменяет память. Будь это мирное время, я, естественно, поздравил бы его. Но теперь время военное. В этом году ему придется обойтись без английского подарка.

Я еще раз удостоверился, что форма на сэре Хью сидела правильно, и заставил себя улыбнуться. Но вскоре мое настроение изменилось. Самообладание вернулось ко мне.

Впервые после того, как я ушел из немецкого посольства, я почувствовал, что у меня есть силы для достижения намеченной цели.

Мне было искренне жаль сэра Хью. В своей парадной форме он выглядел очень симпатичным. Как только он ушел, я поспешил в его комнату с фотоаппаратом, который был спрятан в пылесосе.

На следующий день после полудня я был свободен, поскольку работал в праздник.

Я встретился с Марой. Мы гуляли по бульвару Ататюрка, глядя на витрины магазинов. Мара не знала, что у меня должен был состояться решающий телефонный разговор.

– Вчера я впервые фотографировал в посольстве, – сказал я ей.

– В посольстве?! – удивленно воскликнула она, словно я сказал ей нечто такое, чему нельзя было поверить.

– Да, в комнате сэра Хью. Я открыл красные ящички, стоявшие на его столе, и сфотографировал две телеграммы. – Звук моего собственного голоса успокаивал мне нервы. – Я сделал копии ключей, – продолжал я. (Их сделал слесарь, который работал со мной много лет назад в транспортном отделе Стамбульского муниципалитета.)

Мару охватил панический ужас, когда она представила, что со мной могло произойти.

– А что, если бы в комнату вошел посол?! Я самодовольно улыбнулся:

– Он был на приеме у Иненю. Я положил телеграммы на подоконник и сфотографировал их.

Часы показывали без пяти минут три. Мы остановились у телефонной будки.

Я был слишком возбужден, чтобы заметить человека, который направлялся к нам.

Это был Маноли Филоти, повар английского посольства. Он был очень любопытен и потому захотел познакомиться с Марой.

– Какой чудесный день! – воскликнул он. – Как поживаете? А почему бы вам пе познакомить нас?

Он начал прихорашиваться и через мгновение залил нас потоком болтовни, стараясь произвести впечатление на Мару. Затем стал рассказывать о любимых блюдах посла и хвалить свою кухню.

Вскоре Мара и Маноли начали обсуждать способы приготовления различных блюд. Мне же в этот момент хотелось послать их обоих к черту.

Было ровно три часа. Я изобразил па лице жалкое подобие улыбки:

– Мне сейчас нужно позвонить по телефону, а ты, – обратился я к Маноли, – расскажи тем временем Маре, как ты готовишь баклаву.

Маноли громко засмеялся и заметил:

– Ха-ха-ха! Звонить другой девушке!

Я скрылся в телефонной будке. На лбу у меня выступили капли пота. Набрав номер немецкого посольства я спросил Мойзиша. Когда он ответил, я произнес условную фразу:

– Говорит Пьер.

Мойзиш вел себя так, будто мы были старыми друзьями.

– Буду рад видеть вас сегодня вечером, – сказал он. Я ответил, что также буду рад встретиться с ним.

Затем он положил трубку. В будке было невыносимо душно. Я рывком открыл дверь и жадно вдохнул свежий воздух.

Итак, немцы приняли мое предложение.

От волнения меня трясло как в лихорадке. Я чувствовал, что это был самый ответственный момент в моей жизни.

Я с презрением посмотрел па Маноли, этого самодовольного кухонного чародея. Ему наверняка и не снилась такая сумма, как двадцать тысяч фунтов стерлингов. Я взял Мару за руку:

– Нам нужно идти.

Маноли улыбнулся – решил, что я ревную.

В тот день, когда я звонил Мойзишу, закончилась Московская конференция союзников. Она продолжалась с восемнадцатого до тридцатого октября.

Министерство иностранных дел Англии по телеграфу своевременно информировало английского посла о решениях, принятых в Москве. На конференции среди других проблем рассматривались следующие вопросы, решение которых привело бы к быстрому окончанию войны:

1) скорое вторжение во Францию; 2) оказание усиленного давления на Турцию с целью вовлечь ее в войну до конца этого года; 3) оказание давления на Швецию с целью создать в этой стране авиационные базы союзной авиации.

Сэр Хью получил инструкции оказать на турецкое правительство максимально возможное давление. Его также информировали о том, что по пути из Москвы мистер Антони Иден остановился в Каире, где он хотел встретиться с Нуманом Менеменджоглу, турецким министром иностранных дел. Встреча намечалась на четвертое ноября.

Я не знал об этих событиях и не имел ни малейшего представления о том, что информация, касающаяся всех этих вопросов, лежала в красных ящиках уже вечером тридцатого октября. Единственное, что я знал, – это что счастье еще не покинуло меня.

Я приготовил костюм для обеда, в котором сэр Хью собирался быть в этот вечер, и, когда он надевал его, я про себя улыбался. Вдруг мне пришла в голову мысль, что в следующий раз, когда сэр Хью пойдет на дипломатический прием в парадной форме, я мог бы переправить пленки. Все, что мне нужно сделать, – это положить пленки ему в карман, из которого господин фон Папен незаметно возьмет их, когда послы пройдут мимо друг друга. Эта абсурдная идея развеселила меня.

Сэр Хью также был в хорошем настроении.

– Вы довольны собою., Хорошо провели время после полудня? – спросил он меня.

– Да, ваше превосходительство, – честно ответил я.

Когда сэр Хью обедал, я пошел в его комнату, открыл ящички, достал из них документы, затем закрыл их и поспешил в свою комнату. Быстро установил фотоаппарат, включил стоваттную лампочку над своей тумбочкой и сфотографировал документы.

Менее чем через три минуты я был уже у двери комнаты сэра Хью с документами под пиджаком. К моему ужасу, дверь была полуоткрыта. Меня словно громом ударило. Из комнаты доносился голос сэра Хью: он говорил по телефону.

Меня охватил панический страх. Я словно прирос к полу. Но через несколько мгновений я взял себя в руки и медленно пошел по коридору. Дверь тем временем тихо закрылась, и торопливые шаги опередили меня. Это был сэр Хью, возвращавшийся в столовую. Он был явно раздражен. Я знал, что он не любил, когда его беспокоили во время обеда.

Я продолжал медленно идти, пока он не исчез.

Затем я решительно пошел в его комнату и осторожно положил документы на место.

Через два часа я вышел из посольства, чтобы встретиться с Мойзишем, но снимков этих документов с собой не взял. Я был суеверен. Эта пленка чуть было не принесла мне несчастья, и я не собирался рисковать своей головой дважды в один вечер.

Территория немецкого посольства с тыльной стороны была огорожена проволочным забором. Я знал, где в нем дыра, и пролез через нее.

Сарай с инвентарем как место для встречи я выбрал не случайно. Он был окружен густым кустарником, защищавшим от любопытных глаз.

Я осторожно осмотрелся. Тишина. Я был один.

Стояла холодная безоблачная ночь. Я ждал в теин сарая. Мойзиш появился на две минуты раньше намеченного времени. Если бы он пришел с кем-нибудь, я бы испугался. Я верил ему так же мало, как и он мне. А вдруг он не принес денег? А что, если на меня нападут и силой отнимут пленки? Станут шантажировать меня и заставят работать бесплатно?

В такой игре, как эта, не может быть никакого доверия.

– Пьер! – тихо позвал он.

Я ждал. На дорожке было тихо.

Мойзиш начал нервно ходить взад и вперед. Я вышел из своего укрытия и сказал:

– Может быть, мы пройдем к вам?

Мое неожиданное появление откуда-то сзади испугало Мойзиша до смерти.

Здание разведки находилось в ста метрах отсюда. Мы шли туда молча. Когда вошли в дом и пошли по коридору, я заметил, что вокруг было темно.

– Окна вашего кабинета выходят на бульвар Ататюрка, – заметил я. – Вы задернули шторы?

– Вы, как я вижу, хорошо осведомлены, – проговорил он.

– Это необходимо.

Еще работая у Енке, я знал, где размещается разведка. Мойзиш тем временем включил свет и закрыл дверь. Мы были одни.

– Покажите пленку.

Мы стояли лицом к лицу – два человека, которые не доверяли один другому.

– Покажите деньги, – ответил я.

Мойзиш на какой-то миг заколебался. Затем решительно подошел к сейфу в углу комнаты и открыл стальную дверцу, стоя ко мне спиной. Потом вдруг резко обернулся и посмотрел мне в глаза. Он явно боялся меня.

Я не мог не улыбнуться. Его боязнь освободила меня от собственного страха.

– Я не вооружен, – тихо проговорил я. – Это не налет со взломом.

Он не ответил. Затем вытащил из сейфа сверток. Содержимое было завернуто в газету «La Republique».

Я показал ему пленку на ладони вытянутой руки. Он развернул сверток – и я увидел пачки денег.

Потом он подошел к столу и стал считать деньги, а я внимательно наблюдал за ним. Сумма оказалась правильной – двадцать тысяч фунтов стерлингов.

Теперь, когда деньги лежали совсем рядом, мое безумное желание завладеть ими исчезло. Перспектива ограничиться этой суммой показалась мне жалкой. В этот момент мне захотелось иметь еще больше денег. Много, очень много денег.

Быстрыми движениями Мойзиш собрал деньги, положил их в сейф и запер его.

– Сначала я проявлю пленку, – сказал он твердым голосом. – Я не собираюсь покупать кота в мешке.

Я отдал Мойзишу пленку – в он быстро вышел из комнаты.

Я уже не помню, что происходило в моей душе в эти пятнадцать минут. Я, очевидно, боялся, что меня обманут – оставят у себя и пленку и деньги, а меня вышвырнут вон.

Казалось, прошла вечность, пока Мойзиш вернулся. Когда он наконец показался в дверях, лицо его было непроницаемым. Мы долго внимательно смотрели друг на друга, как бы взвешивая все «за» и «против». Но вот напряженность исчезла с лица Мойзиша.

– Хотите виски?

– Сначала деньги, – холодно ответил я.

На этот раз он не колебался и сразу же отдал мне деньги и вместе с ними клочок бумаги.

– Пожалуйста, подпишите расписку.

Сначала мне показалось, что я ослышался, но уже через несколько секунд разразился смехом. Смех этот избавил меня от последних остатков страха.

– Я не такой дурак, как вы думаете, – бросил я. Мойзиш внимательно посмотрел на неподписанную расписку и улыбнулся.

– Мы в большой степени бюрократы, – сказал он и порвал расписку.

Я сразу же осушил стакан виски. Мы пили друг за друга.

– «Лейку» и пленку, пожалуйста, – напомнил я. Мойзиш достал их из ящика стола и протянул мне.

– Что еще? – холодно спросил он.

– Да, в следующий раз, когда я вас увижу, прошу дать мне револьвер.

– А это зачем?

– Это мое условие.

– Хорошо.

– Ну, тогда до завтра, – проговорил я и повернулся, чтобы уйти.

– До завтра? – удивился Мойзиш.

– Да, у меня будет для вас еще одна пленка. Уже есть…

– Но у меня пока нет денег, – сказал он взволнованно.

Я пожал плечами:

– Что ж, заплатите позже.

Я ушел из немецкого посольства тем же путем, каким пришел сюда. Пролезая через отверстие в заборе, я уже был богатым человеком.

Мара не спрашивала, откуда у меня взялись деньги. Я купил ей одежду в самом фешенебельном магазине Анкары – на бульваре Ататюрка.

– А что, если кто-нибудь из наших знакомых увидит нас здесь? – забеспокоилась Мара.

Я успокаивающе махнул рукой.

Я купил Маре дорогие духи, о которых она давно мечтала, роскошное белье.

Она много пила, и иногда это вызывало у меня отвращение.

Мы сняли дом на холмах Каваклидере.

– Ты на турецкую секретную службу не работаешь? – как-то спросила меня Мара.

– Я никогда не говорил, что работаю. Это была твоя собственная идея.

– Я не хочу, знать, откуда эти деньги.

– А я бы тебе все равно ничего не сказал. Наш уютный домик был хорошо меблирован, устлан мягкими коврами. Холодильник всегда был полон, а из радиоприемника все время лилась танцевальная музыка. Ни один кавас в Анкаре не имел собственного дома. Я не удержался и повесил на двери табличку со словами «Вилла Цицерона».