Текст книги ""Военные приключения-3. Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"

Автор книги: Владимир Карпов

Соавторы: Александр Насибов,Николай Томан,Ростислав Самбук,Георгий Свиридов,Федор Шахмагонов,Владимир Понизовский,Владимир Рыбин,Алексей Нагорный,Евгений Чебалин,Хаджи-Мурат Мугуев
сообщить о нарушении

Текущая страница: 264 (всего у книги 348 страниц)

Матросы ходили вокруг вагона, качали головами, совали пальцы в пробоины. А чернявый Кастикос раскурил сигарету, вставил ее в пулевое отверстие.

– Русский паровоз, – сказал по-английски и засмеялся, оглядываясь.

В горле у Сидоркина сжалось и закипело. Он шагнул к сигарете, но удержал себя – прошел мимо, наклонился у края бетонной площадки, принялся зачем-то выковыривать из земли камень.

«Нельзя! – говорил он себе. – Они не должны знать, что я их понимаю».

Он возился с камнем долго и зло. Когда поднял голову, то увидел, что все экскурсанты уже в автобусе, а в дверях стоит Евгения Трофимовна и смотрит на него укоризненно.

– Вася, мы тебя ждем.

Пнув напоследок камень, Сидоркин прошел на свое место и притих там, ругая себя за невыдержанность и удивляясь вроде бы давно знакомому по книгам – трудности быть единым в двух лицах.

Обычно в угрозыске все просто, как на фронте: тут – свои, там – чужие. Хоть и скрытая борьба, а ведется она все-таки в открытую, гордо и красиво. «Шерлок Холмс», наверное, потому и читается, – думал Сидоркин, – что он со своей логикой прям, как жезл. А кого не привлекает надежное и устойчивое?! Если бы того же Шерлока Холмса сделать хитрым приспособленцем – себе на уме, – который обманывает и совершает гнусности, чтобы потом разоблачать, то еще неизвестно, было ли бы у него столько поклонников».

Автобус между тем пробежал по шумным улицам, выехал за город и пошел вилять по серпантину дороги, поднимаясь все выше в горы. Остановился он возле стеклянного дорожного павильончика для пассажиров, на котором выделялась крупная надпись – «Перевал». Справа и слева горбились вершины, покрытые мелколесьем, придавленным и скрученным свирепыми местными ветрами. Впереди необозримо, простирались затуманенные далью всхолмленные степи, и поезд, вынырнувший из-под горы, серой гусеницей извивался меж холмов, убегая в белесый простор.

Тугой холодный ветер быстро загнал экскурсантов за стенку павильона. Только Кастикос все ходил по-над обрывом, разглядывая дали в морской бинокль.

– Взгляните на эту гору, – говорила переводчица. – На этой горе в войну стояла легендарная батарея, которая одна в течение десяти дней сдерживала натиск фашистов, не пропуская их через перевал. Батарею поставили моряки-артиллеристы всего за несколько дней до того, как фашисты прорвались к горам. Еще не были закончены эти работы, когда рота вражеских автоматчиков просочилась туннелями сквозь гору. Их пропустили и в несколько секунд расстреляли из морских скорострельных пушек.

– Расстреляли?! – с деланным испугом воскликнул Кастикос по-русски.

Переводчица сбилась.

– То ж были фашисты! – воскликнула она.

– Солдаты подчиняются приказу.

– Они – захватчики! – По лицу переводчицы бегали пятна, и видно было, что она еле удерживает слезы.

– Хозяин дома и вор, забравшийся в дом, не могут считаться равноправными, – сухо сказала Евгения Трофимовна. И повторила то же самое по-английски.

– Точно. – Сидоркин сплюнул окурок на дорогу а скривил губы в злой усмешке. – Вчерась кобель соседский во двор заскочил, за курой погнался. Так я его поленом по морде. Сразу понял, кто тут хозяин.

Грустно улыбаясь, переводчица принялась пересказывать экскурсантам слова Сидоркина. У нее выходило что-то вроде детской сказочки о злой собаке, которая чуть не задушила невинную курочку, и о добром хозяине, прогнавшем собаку.

– А потом по дороге пошли танки, – быстро заговорила переводчица, словно боясь, что ее снова перебьют. – А дорога через перевал одна. Сколько танков пошло, столько на дороге и осталось…

Когда тронулись с перевала по ухабистой дороге дальше в горы, Кастикос подсел к Сидоркину, расстегнул баул:

– Виски?

Сидоркин поглядел этикетку, понюхал пробку и сморщился, возвращая бутылку.

– Керосином пахнет.

Не обратив внимания на это замечание, Кастикос открутил пробку, налил пластмассовый стаканчик. Отказываться было рискованно, приходилось играть роль до конца. Сидоркин выпил, расплескав половину виски, брезгливо понюхал пальцы.

– Самогон лучше…

Автобус дернулся на очередном ухабе и остановился.

– Дальше не поедем, – сказала Евгения Трофимовна. – Посмотрим здесь, а потом будем возвращаться.

– Почему? – забеспокоился Кастикос. Он сунул бутылку в баул и пошел вперед между креслами. – Мы хотели пешком.

– Можно, только холодно.

– Найдем, чем согреться…

Склон горы был изрезан параллельными полосами пахоты. Плитки слоистого песчаника, выбеленные дождем и ветром, походили на разбросанные кости, раздробленные, иссушенные. Ниже по склону, на таких же полосах, покачивались на ветру мелкие сосенки.

Беспорядочной толпой экскурсанты побрели по неровной каменистой тропе. То и дело кто-нибудь останавливался и, отвернувшись от ветра, делал вид, что любуется панорамой. Внизу, за низкорослыми лесочками, белели высоченные обрывы. По ущелью тянулась железная дорога, ныряла в черную дыру туннеля. Крыши города походили на большой пестрый ковер, а суда в порту были как детские модельки. За ними, за тоненькой черточкой мола, отрезанная от берега белой полосой прибоя, поднималась синева моря. Ее край терялся где-то в необозримой дали, затянутой белесой дымкой, и незаметно переходил в распахнутую небесную синь.

Экскурсанты брели неохотно, жадно поглядывали на хорошо видную с горы красную крышу Интерклуба. Кастикос лез, как локомотив, отдувался, вытирая пот со лба, улыбался во весь рот, балагурил, норовил обнять смущенную переводчицу.

На самую вершину рискнули выбраться немногие. Кастикос впрыгнул на большой камень, лежащий наверху, раскинул руки.

– Хорошо! Россия!

Ветер шумел, сталкивая его с камня. Город лежал внизу, видимый весь от порта до дальних виноградников. Неподалеку, на вершине соседней горы, топорщились конструкции стройки, тянулись к небу решетчатой арматурой. Под ней серебристо поблескивали выпуклые купола.

Сидоркин насторожился, когда Кастикос вынул бинокль и принялся бесцеремонно разглядывать стройку. И не выдержал, взобрался на камень, протянул руку к биноклю.

– Дай глянуть?

Разглядел забор до досточки и не нашел ничего интересного. Разве что рифленые алюминиевые секции куполов, ослепительно сверкавшие на солнце.

Стараясь не менять равнодушного выражения лица, он сплюнул и, повернувшись, стал разглядывать город. Нашел горотдел, свой дом. По улицам, словно муравьи по лесным тропам, сновали автомобили. И весь порт, со всеми складами и грузами на пирсах, был как на ладони.

Сидоркин снова перевел бинокль на горы и вдруг увидел в распадке плотного пожилого мужчину, по лицу и по одежде явно иностранного моряка. Он медленно шел по склону, наклонялся, что-то подбирал с земли и клал в большую желтую сумку. Потом из-за камня появилась женщина, тоже пошла согнувшись, выискивая что-то. Когда она выпрямилась, Сидоркин с удивлением узнал хорошо знакомую по беседам в милиции даму, известную в городе под кличкой Шантаклер.

– Хороший русский девочка, – захохотал Кастикос.

– Ты чего?

– Такое дело. Дай любоваться.

Сидоркин отдал бинокль и с удивлением увидел, что улыбка на лице Кастикоса перекосилась в гримасу, что он с неотрывным вниманием смотрит не на женщину вовсе, а на мужчину, и понял, что человек этот греку совсем небезразличен.

Потом они согревались содержимым баулов, сидя под скалой.

– Как понравилась экскурсия? – любезно спрашивала Евгения Трофимовна.

Экскурсанты сердито и быстро говорили что-то, пожимая плечами и то и дело прикладываясь к бутылкам.

Кастикос веселился:

– Холодно. Италия – тепло. – И протягивал Сидоркину очередной наполненный стаканчик…

V

Прапорщик Соловьев шел по улице и все поглядывал на далекие горы, над которыми клубились легкие белые тучи. Соловьев знал, что тучи эти будут тяжелеть с каждым часом, пока не превратятся в сине-багровый вал, сползающий по склону все ниже и ниже, что вскоре обрушится на город норд-ост – упругий ветер, ураган, который может выбить окна, сорвать крыши, выбросить на берег тяжелые суда. Штормовое предупреждение всегда было для пограничников как сигнал тревоги, потому что в норд-ост, и особенно в часы, предшествующие ему, работы на КПП было впятеро больше, чем обычно.

Но он опоздал. На суда, спешившие покинуть порт, ушли другие контролеры, на причалах уже работали пограничники, в опасных местах натягивали тросы, за которые можно было бы удержаться при ураганных порывах ветра. Соловьев доложился начальнику КПП полковнику Демину и, получив указание быть под рукой, отправился в дежурную комнату. Здесь было тесно. Дежурный метался от стола к макету порта, передвигал по голубой акватории разноцветные модельки судов. Его помощник обзванивал подразделения:

– Ведите людей в клуб. Немедленно.

– Что в клубе? – спросил Соловьев у дежурного.

– Синоптик лекцию будет читать. Молодым пограничникам. И ты иди, надо будет – позову.

Синоптик – знакомый Соловьеву начальник гидрометеостанции с перевала Васильев – сидел возле сцены, терпеливо ждал, когда старшины утихомирят шумно рассаживающиеся подразделения. Полушубок, брошенный на соседний стул, говорил о том, что Васильев, как видно, прибыл только что оттуда, с гор. Если здесь, у моря, – юг, курортная зона, то там, в горах, – почти север. Голый, оглаженный перевал – как скользкая горка, по которой разгоняются ветры, а приземистое, выложенное из валунов здание метеостанции походит скорее на дот, чем на жилой дом. Согнутая, прижатая к земле арматура опрокинутых мачт говорит о том, какие ураганы гуляют в горах в пору норд-остов.

Соловьев вспомнил, как удивлялся, узнав, что в доме-доте вот уже много лет постоянно живет отшельником этот Васильев, сам себе и начальник и подчиненный, день и ночь сторожит ветер.

– Норд-ост – это не ветер, – сказал Васильев сразу же, как взошел на сцену. Сказал тихо и доверительно, будто сообщал какую тайну. – Это стихия. Чаще норд-ост только резвится, а иногда – раз в десять лет – обрушивается, словно лавина. Тогда он – бедствие. Человек, привыкший просто к ветру, не может себе представить, что это такое – пятьдесят – семьдесят метров в секунду. Это даже не ураган – скорее водопад. Тогда крыши поднимаются, как паруса, падают столбы и деревья, катятся по улицам газетные киоски. Тогда бухта выплескивается на город, покрывая ледяным панцирем набережные, дома, корабли в порту. Двух– и четырехметровые айсберги повисают на стенах и бортах. Улицы заносит невероятными сугробами, и нужно усилие фантазии, чтобы вспомнить, что все это – на берегу лазурного теплого моря.

Он замолчал, оглядывая притихший зал.

– Я, наверное, напугал вас? – спросил он тихо и буднично. – Но узнать правду, значит, перестать бояться. Во время таких катастрофических норд-остов жизнь в городе замирает, затихают заводы. Но знаете, кто всегда восхищает меня? Вы – пограничники. Не помню такого урагана, который вынудил бы вас перестать нести службу. В любой норд-ост стоят часовые на причалах. На тех самых, с которых сносит все, что не закреплено, не принайтовано крепко-накрепко. Все боятся норд-оста, а норд-ост, как видно, боится пограничников…

Ветер уже шумел за окнами, всхлипывал в мельчайших щелях плотно закрытых рам. Васильев посмотрел на окна, и все, кто был в зале, тоже повернули головы, отчего по рядам прошел шелест, похожий на порыв ветра.

– Восемь баллов, – сказал он.

И зал откликнулся удивленным шорохом: не видавшим настоящего норд-оста молодым пограничникам уже этот ветер казался ураганом.

– Что же за диво такое – норд-ост? Откуда он берется? Узнали мы об этом совсем недавно. Больше века спустя после первого, достоверно зафиксированного урагана.

Больше всего людей поражало, что ураган этот какой-то местный. В море он быстро слабеет. И по ту сторону гор, где, казалось бы, самый исток ветра, всегда стоит непонятная тишина.

Откуда же он – норд-ост? Многие ломали голову над объяснением этого феномена. И думали, что все дело в горном хребте, отгородившем море от северных равнин, что на равнинах скапливается холодный воздух, переполняет эту гигантскую чашу и перетекает через край в сторону теплого моря.

Лишь недавно удалось выяснить, что норд-ост вовсе не местное явление, а результат движения огромных масс воздуха – циклонов, образующихся на юго-востоке Черного моря, и зимних антициклонов Украины и южных степей России. Норд-ост не струйка ветра, а мощный поток, летящий над горами слоем, превышающим полкилометра. Можно ли задержать или отвести в сторону такую массу? Нет. Но мы научились точно предсказывать ураган. Все, кого это касается, успевают подготовиться. Больше двадцати лет я слежу за норд-остом и не помню случая, чтобы от него пострадало хотя бы одно советское судно. Бывало, выбрасывало на берег иностранные суда, особенно греческие, но не ветер виноват в этом, а безалаберность команд, отсутствие дисциплины. Суда застрахованы, а безопасность людей, как видно, не слишком интересует хозяев. У нас, метеорологов, есть даже такая шутливая примета продолжительности норд-оста. Говорим: будет дуть, пока грека не выбросит.

В зале засмеялись. Многие и сами знали о порядках на греческих судах, видели немытые палубы, ржавые борта, ненадежные тросы, кое-как наброшенные на кнехты.

– Мы не можем остановить ветер. Но там, на перевале, когда я слушаю, как гудят горы от страшного урагана, прямо злость берет, что такая силища пропадает впустую. Верю, что когда-нибудь на горных склонах вырастет лес ветряков и энергию, которую даст норд-ост, люди повернут против него же. Своеволие стихий не может быть долгим…

Под окнами грохнуло так, что задрожали стекла. Соловьев знал, что это хлопнула входная дверь, прижатая ветром. Когда норд-ост, дверь открывается так, словно ее держат изнутри. Тянешь за скобу обеими руками, протискиваешься в щель, а потом, если вовремя не придержишь, отлетаешь в сторону: раскрытая дверь бьет, как катапульта. А вскоре, привычный к звукам своего КПП, Соловьев уловил чей-то раздраженный говор. Он встал и тихо вышел из клуба.

Дежурный нервно похаживал по коридору, то и дело поправляя красную повязку на рукаве, должно быть, ждал, когда вызовет начальник. Дверь в кабинет полковника Демина была приоткрыта, и оттуда слышался взволнованный голос пограничника Кадырова:

– Не могу я больше, товарищ полковник. Он на причал плюет, он толкается, а я не моги ему слова сказать? Он человек, да? Я тоже человек!

– Садитесь.

Демин покопался в бумагах на столе и вышел, оставив Кадырова одного в кабинете.

– Пусть парень успокоится, – сказал он, плотно закрывая за собой обитую дерматином дверь. – Служба-то не мед. А что делать? На границе без выдержки – никак.

Соловьев улыбнулся, вспомнив, что и он когда-то требовал перевода в другое подразделение. А потом привык да вот и служит уже сколько лет.

– А мне что делать, товарищ полковник?

– Маятно? Ступайте домой. Суда, которые надо было отправить, уже отправили, а приходов не предвидится.

– А если что другое?

– Если что – вызовем. Возьмите дежурную машину и поезжайте.

– Пешком доберусь.

Было уже темно, когда Соловьев вышел на улицу. В сумрачном небе над портом метались огни. Ветер прижимал его к маркому, недавно покрашенному забору, и он шел, выставив левую руку, чтобы не коснуться забора плечом.

Извилистая Портовая улица шла мимо здания Управления порта, мимо Интерклуба и клуба моряков. Обычно здесь всегда было людно, а теперь только две фигуры маячили впереди. Одного из этих прохожих Соловьев узнал по модной курточке – Гошка, Верин брат, – и невольно встал в тень, снова почувствовав щекотное тепло в груди. Как в тот раз, когда смотрел на его сестру, такую одинокую посреди солнечной комнаты.

Парни свернули к Интерклубу, остановились у входа, покуривая, поглядывая на двери. Поведение их было слишком знакомо Соловьеву. Так в нетерпеливом ожидании слоняются у дверей Интерклуба только те, кто ищет знакомств с иностранцами. И все же ему очень хотелось верить, что вот сейчас парни покурят и пойдут дальше. Даже когда открылась дверь и Гошка шагнул к показавшемуся на улице подвыпившему иностранцу – черному греку с «Тритона», и тогда Соловьев еще не потерял этой своей надежды, что все обойдется.

– Алло! – крикнул Гошка. – Купить-продать, пожалуйста?

Грек остановился, заинтересованный.

– Купить-продать?

– О, по-русски? Бизнес. Плащи, джинсы, жвачку – что есть. Старое, новое – все берем.

– Хорошо, – быстро согласился грек. – Когда, где?

– Завтра в восемь у морвокзала.

– Девочка будут?

– Будут, будут, – сказал Гошкин приятель и осклабился, оглянувшись. – Верунчик твой, а? Сколько можно в девках…

И тут случилось неожиданное: не размахиваясь, Гошка сильно ударил парня по лицу. Тот отскочил, набычившись, пошел вперед.

– Русский петух! – засмеялся грек и как-то ловко поймал парня за руку. – Не надо девочка. Бизнес будет, да? Морвокзал?

Парень вырвался и, не оборачиваясь, быстро пошагал в темную глубину улицы.

Гошка, потоптавшись растерянно, пошел следом, злой, молчаливый, нахохлившийся. А Соловьев все стоял в тени, не зная, что теперь предпринять.

VI

Сорокин ничего особого не ждал от беседы с дамой по кличке Шантаклер, поэтому молча сидел в сторонке, пока начальник ОБХСС капитан Павленко беседовал с ней. Даму эту в милиции знали еще по делу торговцев валютой, начавшемуся с итальянского «чифа» с часиками, которого так ловко раскусил таможенный инспектор Головкин. Тогда она получила свое и, отбыв наказание, вернулась, как заверяла, «к честному труду» – устроилась работать курьером в стройуправление.

Шантаклер вначале принялась сморкаться и плакать самыми настоящими слезами, божась, что «больше ни в жизнь». Но уже через полчаса ей самой надоела «такая репетиция», она положила ногу на ногу и грубо выругалась.

– А вы меня поймали? Ну и не шейте, чего не надо. Докажите, тогда – пожалуйста.

Всякое повидал подполковник Сорокин, но с такой трансформацией даже он встречался не часто.

Капитан Павленко удовлетворенно улыбался: если Шантаклер говорит своим языком, она говорит то, что думает.

Беседовать с ней мог не каждый. Эта дама выражалась настолько откровенно, что бывалые милиционеры, случалось, краснели и отворачивались. А она словно тешилась своей безнаказанностью, знала: за нецензурное слово на улице можно поплатиться, а говорить то же самое на допросе – вполне безопасно. Она принимала это за тайную доброжелательность, не понимая, что многотерпение работников милиции – от неизбежности, диктуемой особенностями службы. Работая ассенизатором, приходится мириться с дурным запахом…

– Ну чего еще? – Шантаклер покосилась на Сорокина. – Знаю я ваши заклинания. Связь с иностранцем, то да се. А если у нас любовь?

– Кто он? – спросил Павленко.

– Капитан с «Тритона». Не матросишка какой-нибудь: руки чистые.

– Зачем он к вам ходит?

Она весело рассмеялась, превратившись на миг в маленькую наивную девчонку.

– Мы с ним в шашки играем. Честное слово. Когда больше делать нечего. – И вдруг снова подурнела, заговорила зло: – Я его в свою веру не переманиваю и сама уезжать с ним не собираюсь. Так что будьте покойны. Я демократка: хочет – любит, не хочет – пусть катится.

Сорокин поморщился: «До чего же многотерпимы слова! Какую только мерзость ими не прикрывают!» Он машинально постучал карандашом по столу и тут же отложил карандаш, потому что женщина тотчас повернулась к нему и уставилась с любопытствующим вниманием.

– О какой любви вы говорите? Вам двадцать шесть, ему шестьдесят два.

– Не мужик, да? – встрепенулась она, словно обрадовавшись.

– Подарки привозит? – спросил Павленко.

– Али по мне не видно?

– И деньги оставляет?

– На что бы я его поила?

– Валюту?

– Всяко бывает, – с вызовом сказала она.

– Кому вы ее продаете?

– Кто спрашивает, тому и продаю. Деньги мои, неворованные.

– А все-таки?

– Так я вам и сказала.

– Не дожидайтесь, когда мы сами вам об этом скажем.

В ее глазах мелькнули испуг и растерянность.

– Есть один. Братик…

– Кто?

– Кличка такая. Больше я о нем ничего не знаю. Сорокин и Павленко оба одинаково, из-за бровей, внимательно посмотрели друг на друга.

– Продолжайте.

– Чего?

– Зачем вы с капитаном ездили в горы?

– За камнями.

– Как это?

– А так. Бзик у него – камни собирать. И еще мох. Я ему и раньше камни таскала. Просил, чтобы с тор. Нашел дуру! Будто в городе камней мало.

– А что его еще интересовало?

– Да все. Любопытный, прямо не знаю. Что да где? Будто я экскурсовод. Пришлось путеводитель прочитать. Доволен был! Пальто подарил – умрешь. За двести загнала. Красивое, грех меньше брать.

Сорокин вышел на улицу, чтобы собраться с мыслями, продумать наедине эту странность, приведшую в город сразу двух чересчур любопытных иностранцев. Что это – случайность? Не исключено. Любопытствующие боссы там, за рубежом, все равно что люди, страдающие флюсом, одинаково односторонни: хотят много знать, но не любят делиться знаниями. Поэтому возможно дублирование. Однако, что их теперь интересует? Одно и то же? Или разное?

Все живое страдает от любопытства. Сорокину вспомнилось, как они еще в годы войны брали на Амуре японского «языка». На приманку. Построили плотный забор, выложили кирпичную кладку, железок понатаскали и стали ждать. Днем строили, ночью ждали. Видели, сколько биноклей сразу нацелилось на забор с того берега, верили: полезут узнавать. И полезли. Недели не прошло, как ночью приплыли двое. Прямо в руки не успевших заждаться пограничников.

Все меняется, а любопытство остается неизменным. И здесь, в порту, стоит только поставить новые ворота, как сыплются вроде бы простодушные вопросы и околачиваются возле этих ворот «подвыпившие» иностранцы. Как ерши возле приманки. Отошьешь – круги становятся пошире и включаются в этот хоровод ерши покрупнее. Ничем не брезгуют, собирают все, вплоть до придорожной травы и запыленных камней. Авось да анализы покажут, чем дышит таинственный объект, а вдруг – вот была бы удача! – следы радиоактивности! И этот капитан, должно быть, из тех. Коллекционер, туды его растуды! Дурак и тот догадается, зачем ему понадобился мох с горных камней.

Сорокин знал капитана «Тритона» по другим делам. Этакий чернявый живчик с душой нараспашку, второй год ходит по фрахту в Италию, возит лес и… сигареты. Лес – для фирмы, сигареты – для своего собственного бизнеса. Здесь под капитана не подкопаешься – покупает сигареты десятками блоков на законном основании в валютном магазине. А там? О, там могли бы предъявить ему претензии: ввоз сигарет в Италию – контрабанда. Сколько раз, отмечая про себя этот сигаретный бизнес, Сорокин говорил снисходительно: «Что ж, возьмем на заметку и, как говорится, замнем для ясности». И вот возник вопрос: кто он, капитан «Тритона»? Легко предположить – ершишко, клюнувший на посулы. Ведь если можно делать бизнес на сигаретах, привезенных из России, то почему нельзя на камнях и травах?

Однако, что же все-таки интересует тех, кто платит ему за камни? Насколько знал Сорокин, никаких объектов, пылящих радиоактивностью, нет ни в городе, ни в окрестностях. Да и вообще ничего, что могло бы заинтересовать иностранную разведку.

И все же что-то им нужно? Что же?

Сорокин тихо выругался. Добро бы серьезное дело, а то ведь приходится строить версии по поводу чужих заблуждений.

Он шагнул за кромку тротуара на зеленый лужок и остановился, заглядевшись на город. Проезжая часть улицы лежала здесь ниже тротуара. Другой тротуар косо уходил под следующий уступ склона, и крыши домов противоположной стороны улицы лежали где-то на уровне ног Сорокина. А дальше простирался ковер городских крыш. В пестром повторении пятен и линий улавливались какие-то замысловатые орнаменты.

Высвеченная тысячами живых подвижных солнечных бликов, простиралась до гор акватория порта. Над горами висел облачный вал, но зеркальное пятно рядом с металлическими конструкциями стройки проглядывалось еще достаточно хорошо.

– Здравия желаю!

Сорокин вздрогнул от неожиданности, оглянулся. Рядом стоял его помощник на эти дни лейтенант Сидоркин.

– А, Шерлок Холмс, – сказал он добродушно. – Скажите-ка, что там блестит?

– Крыша какая-то, перекрытие из рифленых алюминиевых секций.

– А вообще, что это за стройка?

– Ну! – удивился Сидоркин. – Это же наш телецентр будет. Вышка, правда, невысокая. Ураганы в горах знаете какие! Но там и так высоко.

– Значит, вышка? Интересно! – Сорокин задумчиво посмотрел вдаль. – Послушайте, товарищ лейтенант, а не съездить ли нам с вами еще разок на экскурсию?

– С удовольствием.

– В таком разе, как говорится, заводите машину.

Они остановились на перевале.

– Так что вы тут рассматривали? – спросил Сорокин, вылезая из милицейского газика.

– Все, что видно.

– Отсюда много чего видно.

– Так ведь дорога. Едут, смотрят, глаза людям не закроешь. Да и нет тут ничего такого.

– А там?

В той стороне, куда он показывал, веером сбегали по склонам пригороды, зеленые, одноэтажные, мирные. Чуть выше серыми глыбами поднимались друг над другом заводские корпуса и пепельным дымом сочилась высокая кирпичная труба.

– Цементный завод.

– А вон тот забор – воинская часть?

– Стройбат, всему городу известно.

– А если допустить, что не всем известно? Да и цемент разный бывает: один – для дорог, другой – для оборонных сооружений.

– Как это определить издали? Да они и не смотрели туда. Их все в горы тянуло, особенно Кастикоса.

– Куда же его тянуло?

– Он все на горы посматривал.

Газик за десять минут проскакал по той дороге, на которую автобус вчера потратил полчаса.

– Вот тут остановились. Дальше пешком пошли. В гору.

– Н-да, придется и нам…

Сорокин вылез из машины, сгорбившись, пошел по еле заметной тропке, то и дело останавливаясь и оглядываясь вокруг, словно желая запомнить дорогу.

– Товарищ подполковник, там газик пройдет, – крикнул Сидоркин ему в спину.

– Пускай догоняет.

Ветер рвал полы плащей, хлестал по лицу, сталкивал с кручи. На вершине он давил ровно и упруго, не вчерашний свежак – свирепый штормовой верховик.

– Ну? – спросил Сорокин, тяжело дыша.

– Тут мы и стояли. Кастикос с этого камня город в бинокль разглядывал и эту вышку. Похоже, что она его особенно интересовала.

– Придется съездить к этой вышке.

Они стали спускаться по косогору к газику, стоявшему в седловине. Тропка вывела на узкую террасу, покатой лентой огибавшую склон. Вдоль нее белой полосой тянулись обнажения острых камней, и было видно, что эта терраса – тоже дорога, давным-давно заброшенная, размытая до скальных слоев, покрытая белой нестираемой пылью, как пеплом.

– С войны, пожалуй, не ездили.

Он походил над обрывчиком, нашел спуск и поставил ногу на косой и плоский, как доска, белый камень. И вдруг услышал сзади тихий вскрик. Лейтенант Сидоркин, решивший, должно быть, лезть напрямик, цеплялся рукой за куст, росший на кромке. Белая сухая пыль текла ему на грудь, как струя воды. Отпустив куст, он потянулся рукой к черному прямоугольному камню, торчавшему из-под корней. Сорокин глянул на этот камень и, еще не успев ни о чем подумать, вдруг торопливо вскрикнул, срываясь на фальцет:

– Отставить!

От неожиданности Сидоркин разжал руки, плюхнулся с полутораметровой высоты и быстро вскочил на ноги, потирая коленку.

– Товарищ подполковник, это же не камень! – восторженно крикнул он, разглядев полуистлевшие перекладины, сколоченные плотно, как у патронного ящика.

– Это мина, – сказал Сорокин приглушенно, словно ящик мог взорваться от голоса. – Противотанковая мина.

– От войны?

Сорокин не ответил. Он встал на колени и принялся разглядывать ящик, смешно вытянув шею.

– Странно, что она сохранилась. Деревянный корпус, миноискатель не взял…

– Мина, надо же! Товарищ подполковник, давайте я ее тросиком? – И осекся, покраснел, увидев какое-то новое удивленно-презрительное выражение на лице начальника.

– Отойдите за тот уступ. Не двигаться с места и никого не подпускать, пока я не приду.

Он легко сбежал к газику, велел гнать назад, на шоссе. С первой же бензоколонки позвонил коменданту города, рассказал о находке, попросил срочно прислать саперов. Когда вернулся, увидел Сидоркина за уступом все в той же неподвижно-завороженной позе.

– Не сердитесь, – сказал он, садясь рядом на холодный камень. – Война и все, что с ней связано, не игрушки и никакая не романтика. Мерзкое это дело, не дай бог.

И улыбнулся, вспомнив себя в таком же возрасте. Бывало, и он радовался всему, что взрывается. Однажды, когда был уже взводным, солдаты нашли на полигоне гранату-лимонку с запалом. Даже обрадовался поводу продемонстрировать возможности карманной артиллерии. Уложил всех в канаву, швырнул лимонку. А она не взорвалась. Подошел, осмотрел: все как полагается – чека выдернута, спусковая скоба отлетела. Что было делать? Оставить гранату не мог – вдруг кто другой поднимет. Сторожить не хотел: в тот день у него были свои мотивы, чтобы не задерживаться на полигоне. Решил разрядить. Взял гранату, обнял обеими руками сосну и принялся вывинчивать запал, укрываясь за широким стволом. В тот миг он казался себе смелым и находчивым, думал: если рванет, то совсем не убьет – сосна укроет, и самое большое, что может случиться, – руки пообрывает. Вывернул, глянул и озлился – запал оказался учебным, с желтенькой деревянной палочкой вместо латунного детонатора. И тут пришел ротный, расспросил, а потом повел Сорокина в лес. В чащобе остановился, посмотрел на него пристально:

– Врезать бы тебе для памяти, да устав не дозволяет. Должен сказать, что на том свете в дураках недостатка нет. Но дело не только в тебе. Какой пример подал подчиненным?!

Прав был ротный. Сколько потом Сорокин находил всякого, каждый раз вспоминал ту нотацию ротного.

– Дело-то к вечеру, – удивленно сказал он, глянув на солнце. – Ты сторожи, а я пока съезжу на вышку. Только гляди – ни с места. Это приказ.

Газик попрыгал на камнях в распадке, нашел наезженную дорогу и побежал по склону, забираясь все выше. Так без остановки машина въехала в раскрытые настежь ворота стройки. Когда остановились, увидели бегущего от проходной вахтера.

– Вы чего хулиганите! – кричал он, на бегу расстегивая кобуру. – Давайте назад! А то ведь не посмотрю! – И затих, наткнувшись глазами на красное удостоверение. – Извините. Откуда я знал? Тут ведь объект…

– У объекта ворота должны быть закрыты.

– Дак чего их закрывать? Кой дурак полезет сюда, окромя своих?

– А туристы? – сказал Сорокин, подавляя улыбку. – Их ведь хлебом не корми, только дай куда повыше забраться.

– Турист, он тоже тепло любит. А тут эвон какой ветрище, прямо северный. Хотя нет, вчерась была одна…

– Как она выглядела? С рюкзаком?

– Та ни, який там рюкзак! – закричал вахтер, почему-то по-украински. – Курсак, а не рюкзак. Толстая такая, брюхо – во! Как она только в гору залезла?