Текст книги ""Военные приключения-3. Компиляция. Книги 1-22 (СИ)"
Автор книги: Владимир Карпов
Соавторы: Александр Насибов,Николай Томан,Ростислав Самбук,Георгий Свиридов,Федор Шахмагонов,Владимир Понизовский,Владимир Рыбин,Алексей Нагорный,Евгений Чебалин,Хаджи-Мурат Мугуев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 253 (всего у книги 348 страниц)
Но среди тех, кто приходил в дом представителя германского концерна открыто, бывали и иные, которым совсем не стоило показывать своего лица посторонним. Эти появлялись ночью и входили только после того, как получали условный сигнал Сони. Смелые, прекрасные товарищи, не боявшиеся рисковать жизнью! Их Рут запомнила навсегда… Юная прелестная китаянка – дочь высокопоставленного гоминдановского генерала, проклятая им за то, что вышла замуж за рабочего, приносившая важные для Рамзая – Зорге сведения… Студенты Хан и Венг, тоже помогавшие ему… Кто были другие ночные посетители, Соня узнала много лет спустя: радист Макс Клаузен, японский писатель и журналист Ходзуми Одзаки, ближайший соратник Рихарда, казненный вместе с ним… Фред – жизнерадостный отважный Фред! – она радостно удивилась, опознав уже после войны его по фотографии в группе испанских добровольцев: знаменитый генерал Клебер, один из героев Мадрида, – вот кем, оказывается, был Фред!.. Или вот еще – Пауль: тоже боевой командир и комиссар, но уже времен русской революции, а потом—слушатель московской военной академии, владевший шестью языками… Кому-то из них явочная квартира Сони, быть может, спасла тогда жизнь… А в один из дней позвонил Зорге – он прощался:
– До свидания, Рут… Уезжаю, – голос был немного печальный.
Это ошеломило ее – так внезапно! Она растерялась, потом порывисто выдохнула в трубку:
– Прямо сейчас?! Неужели не найдешь минутки, чтоб повидаться?
– Нет, дорогая Рут, нет времени… Вернее, нельзя, нельзя! Спасибо тебе, спасибо за все, – голос стал теплым, нежным. – Тебе еще предстоит многое, многое сделать… Обещай мне только, что ты и в дальнейшем будешь держать ушки на макушке, – это была любимая поговорка Рамзая.
Рут понимала, что ее руководителю дано новое задание, вероятно, он уезжает из Китая. Но куда он отправился, она узнала уже после победы над фашизмом. Больше они никогда не виделись…
А потом уехала и она: ее вызвали в Москву. И товарищи из Центра, которым Соня докладывала о работе, сказали ей, что Рамзай высоко оценил ее помощь. Рихард ничего не забыл отметить: и то, что на явочной квартире Вернеров ему удалось за два года благополучно провести множество деловых встреч, а в бельевом шкафу Рут он хранил чемодан с запасной радиоаппаратурой, и то, что у нее в доме находили приют китайские патриоты, пережидавшие полицейские облавы, а при необходимости укрывались сотрудники Центра, и что не раз, по собственной инициативе, Соня снабжала его очень полезными обзорами «светских» дискуссий в их доме, а анализ этой информации всегда был умным и точным…
В Китай Соня вернулась не одна: вместе с ней прибыл товарищ Эрнст, более опытный в разведывательных делах, старший в их паре. Рут быстро освоила премудрости агентурной радиосвязи и в любой момент могла подменить товарища. Так она стала профессионалом – очень нужным Центру бойцом на многие, многие годы.
Им предстояло вести разведывательную работу в захваченной японскими войсками Маньчжурии. На оккупированной территории, в сфере действия вражеских сыскных служб, то была далеко не простая задача. Но до этого молодая женщина должна была пройти еще через одно испытание: распрощаться на время с мужем Рольфом в Шанхае, разлучив его с маленьким сыном, потому что жить ей с мальчиком надлежало теперь далеко на севере, в оккупированном Мукдене, выдавая Эрнста за своего мужа – такова была разработанная для них, продуманная во всех мелочах «легенда». «Мне было тяжело, – признается она в написанной ею книге, – очень тяжело. Рольф был отличным человеком, не просто сочувствующим… На десятилетия стал он другом Советского Союза, борцом за победу его идей». Но Рут сумела преодолеть страдания.
Настоящий коммунист, с юности впитавший в себя идеи интернационализма, она вспоминала напутственные слова Андрея, одного из руководителей Центра: «Китайцы – в страшной беде, они – наши братья, и мы должны им по-братски помочь». И Соня гнала прочь мешающие ей нежные чувства к любимому человеку, повинуясь лишь долгу.
В Мукдене «семейство» Эрнста и Рут сняло номер в недорогом отеле «Ямато», как и подобает представителям небогатой шанхайской фирмы по сбыту пишущих машинок и книготорговле, – это была их «крыша». И началась непрерывная, изнурительная, опасная, изматывающая нервы работа – обычная работа разведчиков, заброшенных во вражеский тыл. Мой читатель уже имеет представление, что это такое. О делах же Сони в оккупированной Маньчжурии, а затем – в буржуазной Польше, куда ее послали после захвата Гитлером власти в Германии, и, наконец, – в Швейцарии ему лучше прочесть в ее книге «Сообщает Соня».
Хочу добавить: за блестящее выполнение боевых заданий и проявленные при этом мужество и смелость советское правительство дважды наградило гражданку ГДР Рут Вернер орденом Красного Знамени. Я не раз виделся с ней в Берлине. У нас были долгие разговоры старых друзей. Нам было что вспомнить…
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Швейцарские власти все-таки устроили судилище над нами по всем юридическим канонам.
После окончательного разгрома гитлеровской Германии это «дело» следовало бы вообще прекратить, изъять из судебных инстанций, а причастных к нему людей если уж не наградить, то хотя бы оправдать перед лицом общественности, учтя, что они боролись против фашизма и объективно – за безопасность самой Швейцарии. Так подсказывали разум и совесть. Но нашлись реакционные влиятельные силы, которые были заинтересованы в том, чтобы публично обвинить нас в незаконной деятельности.
Судилище было устроено в два приема.
Один процесс состоялся в октябре 1945 года, другой – два года спустя. Последний явно был данью начавшейся «холодной» войне.
Обвинения в разведывательной деятельности против нацистской Германии были предъявлены мне, Лене, Сиси, Паулю Бётхеру, Рудольфу Рёсслеру (Люци), Христиану Шнейдеру (Тейлору), Александру Футу (Джиму), Маргарите Болли (Розе), Эдмонду и Ольге Хамель (Эдуарду и Мауд). Военный трибунал вынес различные приговоры: от месяца до трех лет тюремного заключения. Все мы обязаны были уплатить денежные штрафы. Оправдали только Рудольфа Рёсслера. Мне, как руководителю группы, отмерили три года тюрьмы и на пятнадцать лет запретили въезд в Швейцарию и проживание в ней.
Но вышло так, что после процессов никто уже не попал в места заключения. Супруги Хамель и Маргарита Болли, как швейцарские граждане, были приговорены условно. Шнейдер с лихвой отсидел свой месячный срок. А те, кого власти могли бы отправить в тюрьму, – Фут, Сиси, Бётхер и я с женой находились за пределами конфедерации. (Бётхер и Сиси бежали тайком во Францию в июне 1945 года.) Нас судили заочно.
Мы не причиняли ущерба интересам Швейцарии – это абсолютная истина, с которой в конце концов не мог не считаться военный трибунал. Но процессы выявили еще одно существенное обстоятельство. В своих речах на судебных заседаниях адвокаты прямо указывали на тесную связь швейцарской федеральной полиции и контрразведки с гестапо, в частности инспектора Кнехта и бригадного полковника Массона. Эти факты, приведенные защитой, официально не были опровергнуты.
Многих гитлеровских головорезов постигло возмездие за все их злодеяния. Но, к сожалению, мера наказания начальнику политической разведки и контрразведки рейха Вальтеру Шелленбергу за совершенные преступления оказалась несправедливо мала. Бригаденфюрер СС, организатор многих подлых акций против других государств, избежал уготованной ему по заслугам петли и пережил своего патрона Гиммлера.
В 1945 году, когда дни гитлеровского режима были уже сочтены, Шелленбергу удалось бежать в Швецию. Там ему предоставили убежище. Потом англичане тайно переправили его самолетом в Лондон. Надеясь на помилование, Шелленберг пообещал рассказать все, что интересовало британскую «Интеллидженс сервис». Три года из него выжимали ценные сведения.
За это время Шелленберг лишь однажды покинул Лондон, выступив только как свидетель на судебном процессе в январе 1946 года в Нюрнберге. Он давал показания против главарей нацизма, в том числе против своего коллеги по СД Кальтенбруннера, который был отправлен на виселицу. После процесса англичане опять увезли Шелленберга к себе, якобы для лечения.
Я уже говорил о том, что этому матерому гитлеровцу все же не удалось избежать некоторого наказания, несмотря на протесты английских и американских официальных лиц, пытавшихся взять его под опеку. Шелленберг был осужден, по настоянию советской делегации, Международным трибуналом в Нюрнберге весной 1949 года. Отделался он легко – всего четырехлетним тюремным заключением. Однако и этот срок он не отсидел.
Вот какие факты приводятся в книге Аккоса и Кё:
«В пятьдесят первом году, то есть через два года после осуждения, ввиду обострения болезни, англичане добились его освобождения. Он не знал, куда ему деваться, и пришел к своему бывшему врагу Массону. (Мне кажется, скорее, союзнику. – Ш. Р.) …Массон согласился скрытно ему помочь, так как швейцарские власти могли бы протестовать против такой помощи. Он передал его на попечение своему хирургу Лангу, который прятал немца около Ромона, на полпути между Лозанной и Фрибургом. Через несколько месяцев в конфедерации об этом стало известно и был отдан приказ немедленно выселить больного».
После высылки из Швейцарии Шелленберг поселился в Италии, в комфортабельной вилле на берегу озера Комо, невдалеке от швейцарской границы. Вплоть до своей смерти жил он на содержании британской секретной службы, которая щедро платила шефу гитлеровской разведки за то, что он поведал им многие тайны рейха. Так бывшие враги стали друзьями.
Руководителю швейцарских секретных служб полковнику Массону в конце концов пришлось расплатиться за ту преступную игру, в которую вовлек его Шелленберг. Швейцарские власти провели специальное расследование. Но Массона не судили – его уволили в отставку. В 1967 году он скончался.
Бесславно окончило свое существование детище Гиммлера – так называемая зондеркоманда «Красная капелла», созданная по приказу фюрера для борьбы с советской разведкой в Европе. Деятельность «Коммандо» полностью прекратилась в августе 1944 года, когда весь ее личный состав бежал из охваченного восстанием Парижа. Страшась возмездия, ее руководители, сменив форму СС на штатский костюм, скрылись. Большинство же рядовых агентов спецгруппы было поймано и после суда заключено в одну из парижских тюрем.
Начальнику «Коммандо» – криминальному советнику фон Паннвицу долгое время удавалось до странности легко уходить от преследования. По некоторым сведениям, контрразведка союзников в разные годы дважды обнаруживала его, но почему-то не арестовала. Потом след гестаповца и вовсе потерялся. И лишь сравнительно недавно о нем стало известно. На этот раз не от контрразведки, а от журналиста Жиля Перро, автора книги «Красная капелла». Преступник Паннвиц и поныне ведет спокойную жизнь в Штутгарте (ФРГ), получая от боннского правительства приличную пенсию. Жиль Перро беседовал с Паннвицем в течение трех дней, в частности и о нашей швейцарской группе.
Ряд лет после войны я не имел возможности выяснить, как сложилась дальнейшая жизнь моих товарищей по подпольной борьбе. Теперь о некоторых я знаю, об одних больше, о других меньше.
На своей родине, в Швейцарии, насколько мне известно, благополучно здравствуют Эдмонд и Ольга Хамель, которых я и поныне вспоминаю с большой теплотой. Там же живут Маргарита Болли и Отто Пюнтер. Он какое-то время продолжал возглавлять информационное агентство социал-демократической партии, а также являлся представителем Союза журналистов при швейцарском правительстве. С 1956 по 1964 год он заведовал одним из отделов швейцарского радио, потом оставил службу из-за преклонного возраста. Сейчас Пюнтер на пенсии – ему более семидесяти, – но еще трудится; он избран народным судьей.
После выхода в свет книги Аккоса и Кё «Война была выиграна в Швейцарии» (название немецкого издания «Москва знала все») швейцарское телевидение посвятило ей 15 мая 1966 года специальную передачу. В этой передаче наряду с другими принимал участие и Отто Пюнтер. Он комментировал книгу Аккоса и Кё в том же духе, как это сделал в интервью в женевской газете «Ля Суисс» 18 ноября 1967 года. Пюнтер публично бичевал «феноменальное невежество» двух французов.
Впрочем, Пюнтер и раньше рассказывал о своей работе в нашей группе. Но – где? В приложении ко второму изданию книги Флике «Агенты радируют в Москву», выпущенной в 1957 году. Меня это очень удивило: социалист, сотрудничавший в годы войны против фашизма с советской разведкой по идейным убеждениям, вдруг выступает в качестве комментатора в книге матерого гитлеровского контрразведчика?!
Кроме названных лиц живы также некоторые другие мои коллеги по работе в Швейцарии, и в частности Пауль Бётхер, Соня и Сиси. Они активно участвуют в общественной жизни своей страны.
Кое-кого из членов нашей группы, а также тех, кто был с ней косвенно связан, ныне уже нет. Скончался Александр Фут. Как и О. Пюнтер, он написал воспоминания о своей работе в Швейцарии, которые назвал «Справочник для шпиона». Книга была выпущена в Англии в 1949 году, после возвращения Фута на родину.
На мой взгляд, мемуары его весьма легковесны, порой просто несерьезны, понапутано там довольно изрядно. Кстати, это признают многие. Вот, например, какую оценку мемуарам Фута дает автор труда «Красно-белая капелла» фон Шрамм – человек, которого никак нельзя заподозрить в коммунистических взглядах: «Это только репортаж, но не историческая информация. Он (т. е. Фут. – Ш. Р.) хотел продать свою книгу, поэтому придал ей сенсационный характер».
Главное, впрочем, не в поверхностной, рассчитанной на невзыскательного читателя книге Фута. Погоня за сенсацией явилась лишь естественным итогом эволюции его идейных позиций. Поселившись в Англии, Александр Фут погряз в болоте мелкобуржуазной жизни, превратился в заурядного английского обывателя.
Покоится в земле прах немецкого эмигранта-антифашиста Рудольфа Рёсслера – таинственного Люци, задавшего головоломку всем гиммлеровским секретным службам. Его похоронили 12 декабря 1958 года в Кринсе, под Люцерном, где он провел в изгнании долгие годы и где с неистовой энергией боролся вместе со своими берлинскими единомышленниками против гитлеризма.
Со смертью Рудольфа Рёсслера похоронена и его не раскрытая до сего времени тайна.
Трагически оборвалась жизнь тех, кто помогал советской военной разведке в самой Германии. Почти все эти мужественные люди погибли мученической смертью в тюрьмах и лагерях. Сошла с ума в гестаповских застенках молодая немка Агнесса Циммерман (Микки). Были казнены Генрих (Ганс) и Лина Мюллер, хозяева явочной квартиры во Фрейбурге. Потеряны следы разведчицы-парашютистки Эльзы Ноффке (Инге). Сначала ее держали в берлинской тюрьме. Там с ней дважды виделась попавшая в западню гестапо Анна Мюллер. Потом девушку перевезли в концлагерь Равенсбрюк. Вероятно, оттуда Эльза Ноффке не вышла…
Анну Мюллер, руководителя нелегальной паспортной группы в Базеле, гитлеровский суд приговорил в сентябре 1944 года к смертной казни. Но исполнение приговора было отложено из-за вмешательства швейцарского правительства, вступившегося за свою подданную: Анне Мюллер удалось через тюремного врача сообщить швейцарскому консульству о том, где она находится. Однако ее продолжали держать закованной в кандалы в камере смертников.
8 мая 1945 года Анна Мюллер вместе с другими заключенными женской тюрьмы была освобождена одной из частей Советской Армии. Ослабевшая от голода и болезни, старая женщина совсем не могла ходить. Ее поместили в госпиталь. На родину она вернулась лишь через несколько месяцев.
Несколько слов о себе и моей жене Лене. Живу и работаю в Венгерской Народной Республике, борясь за создание которой, я более полувека назад вступил в Коммунистическую партию. Занимаюсь географией и картографией. Удалось осуществить многое из моих научных замыслов, лелеемых в течение долгих десятилетий. Социалистический строй моей страны создает все условия для успешного воплощения в жизнь научных начинаний.
Лена прожила в новой Венгрии, куда она уже тяжело больная приехала из Парижа, лишь три года. Она похоронена в Будапеште, на кладбище для почетных людей. На надгробном камне высечены слова: «Член Коммунистической партии Германии со дня ее основания».
Как видит читатель, по-разному сложились судьбы людей из нашей группы. Вспоминая дни совместной работы, я не могу не выразить глубокого удовлетворения тем, что члены группы – независимо от национальной, партийной и классовой принадлежности – честно выполняли тогда свой долг перед советским народом и народами своих стран. Бойцы антифашистского подпольного фронта делали все, чтобы помочь Красной Армии.
Мы твердо знали, что советский народ, его доблестные солдаты сокрушат гитлеровскую военную машину, что свобода и независимость народов восторжествуют. И это придавало нам силы. Мы были убеждены, что только с помощью Красной Армии народы Европы сбросят иго фашистской оккупации. Так оно и произошло. Красная Армия предстала перед всем миром как армия-освободительница. Сотрудничество с такой армией, ее разведкой представлялось нам важным интернациональным и национальным долгом.
Теперь каждый понимает историческое значение свершившегося. Победа советского оружия не только спасла миллионы людей от гитлеровской чумы, она создала благоприятные условия для коренных общественных преобразований на нашей планете, способствовала развитию демократического и революционного процесса. Мы гордимся тем, что наш труд в годы суровой войны получил достойное признание в Советском Союзе – наиболее отличившиеся разведчики швейцарской группы удостоены правительственных наград.
Мы знаем и помним имена погибших героев. Пусть же память о них всегда будет связана в нашем сознании с неусыпной бдительностью, с умением вовремя обнаружить скрытые умыслы врагов мира и человечества.
Рыбин Владимир
Взорванная тишина
ВЗОРВАННАЯ ТИШИНА
Страшное это дело для пограничника, если нарушитель уходит. Но совсем невыносимо видеть, когда уходит из-под носа. Вот он, рукой подать, а не возьмешь, потому что линия бакенов посреди реки – это граница и пересекать ее пограничному катеру запрещено. И нарушитель знает: советские пограничники не нарушат приказа. И он уже не спешит, торжествующе ухмыляется, понимая, что пока катер подойдет, пока сманеврирует, легкий рыбачий каюк будет уже по ту сторону черты.
Пограничная «каэмка» мичмана Протасова давно охотилась за этим «любопытствующим» рыбаком. И теперь пограничники еще издали заметили лодку нарушителя возле нашего берега. Но треск мотора в рассветной тишине далеко слышен. Нарушитель успел выгрести на струю, которая и вынесла его к фарватеру.
– Товарищ мичман, может, подхватим? На ходу? – говорит старший матрос Суржиков.
– Давай!
Катер, резко вильнув, наискось пересекает реку, делает крутой разворот и, взвыв моторами, несется поперек течения наперерез нарушителю. Суржиков с багром стоит у борта, готовый на ходу достать черный каюк, оттащить его от невидимой запретной черты.
Но то ли Протасов на миг запаздывает положить руль вправо, то ли течение в этом месте оказывается слишком сильным, только катер на повороте вдруг начинает нести по неожиданно широкой дуге, он задевает бакен и пенит воду за ним крутым разворотом. И вдруг раздается треск: словно кто палкой бьет по деревянному борту. И несмотря на рев двигателей, Протасов ясно слышит короткую пулеметную очередь с чужого берега.
– Назад! – кричит Протасов. Хотя повернуть может только он сам, стоящий у руля.
Катер проскакивает в пяти метрах от лодки. Нарушитель валится на бок, блеснув в воздухе босыми пятками, но тотчас ловко вскакивает, и грозит кулаком, и что-то кричит вслед катеру, на предельной скорости уходящему за острова.
Когда исчезают вдали и тот мыс, и лодка, Протасов перегибается через борт, дотягивается до пробоины у ватерлинии, вынимает щепочку, минуту держит ее на ладони и, сдунув, идет в каюту писать рапорт о случившемся. Над Дунаем еще стелется редкий туман. Из-за дальних тополей на нашем берегу выкатывается большое бронзовое солнце.
Писать рапорта для Протасова всегда было мукой. А тут еще это раздражение на себя, не сумевшего взять нарушителя, на ограничения, которыми, как забором, огорожена служба. Вместо так необходимых теперь ясных и спокойных формулировок в голову лезут раздражительные обвинения, которые говорят только об одном – о желании оправдаться. И все время звучат в ушах сто раз слышанные назидания командира группы катеров капитан-лейтенанта Седельцева. «Больше инициативы! Больше смелости, решительности, смекалки!»
Протасов откладывает карандаш, выходит в рубку. Катер все еще идет протокой. Волны качают камыши у близких берегов. Впереди виднеются ряды корявых верб у воды. Под ними у деревянных мостков темнеют высоконосые лодки рыбаков. На мостках стоят люди, много людей, во все глаза глядят на приближающийся катер.
– Чего они уставились? – недоуменно спрашивает механик Пардин, вылезая из люка и причмокивая мундштуком своей неизменной трубки.
– Смотрят, как мы ковыляем, обстрелянные.
– Откуда они знают?
– Бабьске радио, – говорит Протасов словами деда Ивана, хозяина дома, в котором он снимает комнату.
– Полундра! Вижу белое платье!
Суржиков, стоящий у руля, высовывается из рубки, показывает рукой. Но Протасов и сам замечает свою Даяну на корме одной из лодок.
– Почему «полундра»? – спрашивает он рассеянно.
– А как же, товарищ мичман?
Протасов знает, что «полундра» у Суржикова может означать что угодно, и все же говорит:
– «Полундра» – это значит «берегись». Чего же беречься?
– В данном конкретном случае не «чего», а «кого». Иные глаза похлеще пулемета будут. А вообще-то в данном конкретном случае «полундра» означает «ура».
Протасов выходит на палубу, машет рукой. Белое платье там, на корме лодки, начинает порхать мотыльком, и от бортов по зеркальной глади протоки бегут частые волны.
– Когда свадьба, товарищ мичман?
– Когда будет, тогда узнаешь.
За вербами проглядывают окраинные мазанки с розовыми под утренним солнцем стенами. И мичману думается, что, вероятно, таким вот ясным утром и родилось это странное название села – Лазоревка.
Село это большое и древнее. Говорят, что существует оно чуть ли не со времен киевских князей. Во все века селились тут вольнолюбивые русские да украинские мужики, предпочитавшие комариное царство придунайских болотин панским да боярским милостям. Приходили сюда и греки, и болгары, и молдаване. Из смешения кровей складывалась порода крепких добродушных мужиков и чернокосых красавиц, умевших глядеть на парней, не опуская глаз.
Когда Протасов впервые приехал сюда на Дунай, он не знал об этой особенности местных женщин. И первая же, уставившаяся ему прямо в глаза, так поразила мичмана, что он три дня ходил сам не свой. Это была Даяна. Потом он много видел здесь пристальных женских глаз. Но в нем уже не было места для других.
Теперь Даяна каждый раз ждет его у причала.
– Чего тебе не спится? – говорит мичман, спрыгивая с мостков на землю.
Девушка пожимает плечами.
Он ласково отстраняет ее, и идет на заставу. По пути решает забежать домой, побриться. Живет мичман на окраине села в небольшой хатенке старого рыбака деда Ивана. Дед Иван одинок. Единственный сын его утонул в плавнях. Жена после того захирела, да так и не оправилась, померла за год до освобождения Бессарабии.
Старик привязался к мичману, как к сыну. Каждый раз он шумно радуется его приходу и лезет в погребок за своим ароматным розовым вином. И непременно достает газету, донимает мичмана вопросами.
На этот раз старик встречает его у калитки. Молча идет за ним в дом, спрашивает шепотом:
– Колупнули-таки?
– А ты откуда знаешь?
– Аист летал, он и видал.
– Стало быть, все знают? Что ж ты шепотом говоришь?
– Так ведь военная тайна, – искренне удивляется дед. И, смутившись под насмешливым взглядом мичмана, лезет в карман за газетой.
– Что на свете делается! – вздыхает он. – Пять пароходов потопили за день. Один германский пароход так сильно взорвался, что осколком подбило английский самолет, который его бомбил. Не читал?
Мичман молчит, царапает щеку опасной бритвой.
– Пишут, будто в Финляндии дело плохо: голодает народ. А наши соседи чего-то полошатся. Вас, должно, боятся.
– Чего нас бояться?
– Вон вы какие, с пулеметами.
– Мы не кусаемся.
– Да уж палец в рот не клади.
– Да уж лучше не надо.
– А может, не зря говорят, что соседи будут отвоевывать Бессарабию?
– Может, и не зря.
– Что ты все повторяешь? Поговорить как следует не можешь? – сердится дед.
– Ну давай поговорим.
– Ну и поговорим давай. Как человек с человеком. Будет война-то ай нет?
– А я почем знаю!
– Знаешь небось…
Старик еще шуршит газетой, останавливается на чем-то, шевелит губами.
– Еще про беременных пишут.
– В какой стране?
– Да про нас же. «Вторая профессия врача Фукса» называется. Аборты врач делал. Во гляди, что пишут: «Дело об ответственности женщин, сделавших аборты… будет судом рассмотрено отдельно». А куда им деваться, если уж попались?
– Рожать.
– Много ты понимаешь. А ежели у нее и без того семеро по лавкам. Или ежели ее какой молодец, вроде тебя, соблазнил. Куда ей с дитем-то?
– Это почему же «вроде меня»?
– Ну, ежели, к примеру, твоя Даянка забеременеет, – гнет свое дед.
– Это как забеременеет?
– Обыкновенно. Не знаешь как?
– Ты, дед, говори, да не заговаривайся! – взвивается мичман. – От кого это она забеременеет?
– Да от тебя же, бугая. А ты возьмешь да и бросишь ее, с брюхом-то.
– Почему это брошу?
– Хочешь разве, чтоб у Даянки твое дите было?
– А чего?..
– Ну, я ей так и скажу.
Мичман от неожиданности роняет помазок на колени.
– А то девка совсем извелась, – продолжает дед простовато. Хотя глаза его светятся от удовольствия, что завел-таки мичмана.
Оба замолкают. Протасов протирает лицо жгучим тройным одеколоном, косится на запотевший графин, полный красного дедова вина.
– Из погреба?
– А отколь же?
Прежде, у себя на Волге, он любое вино считал выпивкой. И, приехав сюда, очень удивлялся вначале вину, которым местные жители просто утоляют жажду. Скоро он и сам убедился: во влажном мареве дунайских проток водой не напьешься, только изойдешь потом. Ему почти не приходилось пользоваться этим «лекарством от жары» – на катере это запрещено, а на берегу не хватает времени даже для сна. Граница последние недели напоминает человека, затаившего дыхание в засаде.
Протасов потягивается, борясь с дремотной ломотой во всем теле, надевает фуражку. И, чтобы на прощание доставить деду удовольствие, спрашивает:
– Что еще в газете пишут?
– Что войны не будет, – быстро отзывается дед.
– Так и пишут? Где?
Он нетерпеливо берет газету, шарит глазами по полосе. Попадаются другие заголовки: «Готовимся к уборке урожая», «Использовать лето для отдыха», «Севообороты в Омской области»… Наконец в правом верхнем углу находит сообщение ТАСС, опровергающее слухи, что Германия намеревается напасть на СССР.
– Что же это получается? Одни говорят: готовься, мол, к войне, другие пишут: спите спокойно, никакой войны не предвидится…
Протасов не знает, что ответить. Он привык верить газетам, как самому себе. Но это сообщение противоречит тому, что он сам видит и слышит здесь на границе. С той стороны стреляют, на той стороне чуть ли не открыто к чему-то готовятся. И ползут по селам слухи, один другого фантастичнее. Конечно, ему, пограничнику, следует опровергать слухи. Но хорошо это делать там, вдали от границы, где люди не слышат стрельбы, не просыпаются от гула моторов на том берегу, не видят чужих офицеров, подолгу разглядывающих в бинокли наш берег. Здесь для опровержения слухов нужны факты.
– Наверно, сверху дальше видно, – рассеянно говорит он. И вдруг его осеняет: – Ты, дед, между строчек читать умеешь?
– Ну.
– Вот те и «ну» – баранки гну. Раньше ведь ничего не писали. Шла где-то война, нас не касалась. А теперь дают понять, что и нас может коснуться. Гляди, что написано: «Слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР…», «Переброска германских войск в восточные районы Германии…».
– Ну?
– Не «ну», а «но». Дальше говорится, что проводятся летние сборы запасных частей Красной Армии, что предстоят маневры, что проверяется работа железнодорожного аппарата… Вот что главное. А остальное – дипломатия. Понял?
Дед снова принимается читать сообщение ТАСС, а мичман тихонько прикрывает дверь, сбегает с крыльца и идет вдоль плетня, взволнованный только что прочитанным. Ему кажется убедительным то, что он экспромтом выложил деду Ивану. Но он часто сталкивается с похожим дипломатничанием здесь на границе. А с этим соглашаться не хочется.
«Дипломатией пусть занимаются дипломаты, – думает он. – Дело пограничников охранять границу бескомпромиссно».
Сердитый он приходит на заставу, сердито разговаривает по телефону с командиром группы катеров капитан-лейтенантом Седельцевым. И потому выслушивает особенно долгие нравоучения о необходимости быть бдительным, инициативным и находчивым.
Дежурный по заставе сержант Хайрулин во время всего этого разговора стоит рядом, и на его скуластом лице, как в зеркале, отражается сопереживание.
Забавный этот Хайрулин, пунктуальный до невозможности. Теперь-то уж пообтерся, а вначале, как прибыл, был прямо-таки ходячим анекдотом. Как-то на полевых занятиях отпросился на минуту в кусты, а потом возвращается и докладывает, что все исполнил. Смеху было! Даже банальные армейские розыгрыши, вроде вопросов о количестве нарезов в миномете или мифической задержке у пулемета, при которой спусковая тяга наматывается на надульник, с появлением Хайрулина зазвучали как новые. А он все терпеливо сносил и служил так, что дай бог каждому. И вот дослужился до младшего командира.
– Товарищ мичман, – говорит Хайрулин сразу же, как только Протасов кладет трубку. – Вас товарищ лейтенант Грач спрашивали.
– Разве приехал?
– Ночью прибыли. Теперь он на плацу строевую сдает.
– Кому сдает?
– Проверяющий приехал.
Протасов выходит на крыльцо, зажмуривается от ослепительного солнца. Когда открывает глаза, видит перед собой сияющую физиономию пограничника Чучкалова.
– А, земеля! Сколько диверсантов поймал?
– Ни одного, товарищ мичман!
– Что же ты нашу Кострому позоришь? Девки пишут, будто теперь диверсантов даже там ловят. Как мышей. Выходят в поле, глядь – диверсант.
– Не верьте женщинам, товарищ мичман…
С этим пограничником познакомился он при необычных обстоятельствах – на танцах. Случилось так, что оба в один миг щелкнули каблуками перед Даяной. Был бы свой брат моряк, сказал бы, как другу, чтоб отваливал. А то ведь пограничник, да еще рядовой. Всех отличий – зеленая фуражка.
