Текст книги "Рассказы (СИ)"

Автор книги: Владимир Елистратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 47 страниц)

Я задумался:

– По-моему, нет.

– Значит сам ты – чей-нибудь зомби?

– Не знаю, Хорхе.

– Э-э-э-э… Так не бывает. Или кто-то твой зомби, или ты чей-то зомби. Так устроен мир.

Я смотрел на немую таинственную, словно литую из обмороженного свинца луну и на трепещущие под ней ее жидкие, несчастные, суетливые осколки. Да, «так устроен мир». As; es el mundo.

Я достал из пакета «Мамахуану».

– Будешь? – спросил я Хорхе. – Ты случайно не прихватил с собой баночку с мочой игуаны?

Хорхе понимающе ухмыльнулся.

– Тогда за нас, зомби? – спросил я.

Хорхе расплылся в широкой благодарной улыбке, махнул рукой, словно хотел сказать по-русски «где наша не пропадала!»:

– Давай. Черт с ней, с этой старой макакой.

Я дал ему бутылочку. Он оценивающе поглядел на нее и отпил половину. Ровно. Тютельк в тютельку. Грамотный парень, виртуоз. Я допил.

– Крепкая вещь, – блаженно морщась, сказал Хорхе.

– Да уж.

Я посмотрел на этикетку, фосфоресцировавшую в лунном свете:

– Сорок градусов, как полагается… Двести граммов… В самый раз.

– Вот и поужинали. Ну, спасибо тебе. И до завтра, амиго.

– Хороших тебе сновидений.

Так и не знаю, почему мамахуана называется мамахуаной. Ничего особенного.

Правда, ночью мне снились симпатичные девушки из города Сантьяго, похожие на дмитровских пэтэушниц. Они в моем мамахуановом сне курили сигары, пили «Barcelo» и, широко улыбаясь, говорили мне «Амиго, Гитлер капут!»

Прошло два года. Моя жена по-прежнему работает преподавателем. Так и не могу понять, кто из нас чей зомби. Наверное, взаимно.

Мы их сделаем!

Светлому празднику,

Дню знаний 1 сентября

Посвящается…

Заявляю официально и с полной ответственностью: мы их сделаем! Всех! Всяких там американцев, китайцев и прочих шведов. Причем сделаем скоро: лет через… Сейчас прикину. Значит так. В этом году Кристиночке Птичкиной исполняется двенадцать. Через пять лет она закончит школу. Ещё через пять – институт. Думаю экономфак МГУ или Финансовую Академию. С красным, конечно, дипломом. Ещё через пять – станет руководителем какого-нибудь этого… как его… холдинга или трейдинга… Не знаю, как это называется. Потому что я высокодуховный гуманитарный словоблуд и в экономике и финансах – как ёжик в информатике. В информатике, кстати, тоже – вроде скунса в парфюмерии. Чего не скажешь о Кристиночке Птичкиной. Но об этом ниже.

Ну и вот. Получается, что мы всех их сделаем через пятнадцать лет. Когда Птичкина станет олигархом. Плюс-минус год-два. Не ходи к Задорнову. Зуб даю. Любой из оставшихся трёх незапломбированных. Хотя, впрочем, через пятнадцать лет из зубов мне давать уже будет нечего.

Теперь объясняю. По порядку.

С Кристиночкой Птичкиной я познакомился в Египте, в Шарм-Эш-Шейхе, год назад.

Зашёл как-то в сувенирную лавку. В лавке, разумеется, папирусы. Чему ж там ещё быть?

Должен сказать, что у меня весь дом в папирусах и вся дача – тоже в папирусах. Даже в дачном сортире – папирус на двери: «Книга мёртвых». Почему-то очень способствует перистальтике. Как посмотришь на папирус с «Книгой мёртвых» – сразу приятная такая тревога и – обильная такая, ликующая перистальтика. Чудеса. Вот что значит древняя культура. Ничего не попишешь. Но «Книга мёртвых» у меня особая. Об этом опять же ниже.

А у друзей у моих, почти у всех, тоже все дом; и все дачи в папирусах. Потому что мы всё время дарим друг другу папирусы. Это такая новая российская традиция. Приедешь в двадцать восьмой раз из какой-нибудь Хургады – и ка-а-к подаришь всем сотрудникам, родным и близким по папирусу! А сотрудники, родные и близкие тоже слетают по сорок третьему разу в какой-нибудь Шарм-Эш-Шейх – и н; тебе, фашист, папирус! Можно и не покупать новые папирусы, а передаривать дарёные. Есть такая новая русская пословица: «Дарёное не дарят, если это не папирус». Главное запомнить, чт; кому уже дарил. У меня есть список: «Серёжа Кабздеев – Тутанхамон. Дашка Кривоглазенко – Нефертити. Абрам Семёныч Шанкр – священная обезьяна Тот». И так далее. Всего тридцать четыре персоналии.

Ну и вот. Захожу я в лавку, чтобы купить десяток папирусов подешевле. Для подарков. В лавке – человек семь наших туристов. Тоже набирают папирусы. Ходят, отсортировывают папирусы, как пенсионеры – уценённую картошку. Набрал я десяток.

– Сколько? – спрашиваю у продавца, похожего на не просто ожившую, но и основательно отожравшуюся мумию. Знаете, такая «мумия+». – Хау мач? Только говори, спекулянтское твоё семя, в наших долларах, а то я в ваших египетских шекелях, в смысле, пардон, фунтах, сильно путаюсь. Как в старых неспаренных, линялых носках.

– Сорок! – ответила, не моргнув глазом, мумия. И смотрит на меня, как Маргарита Михайловна на Хоботова.

Я думаю себе: по четыре доллара за папирус – это копейки. Можно, конечно, поторговаться, но лень. Полчаса терять из-за каких-нибудь пяти-шести ковбойских гривен – много чести… И мумии и ковбоям. Я всё-таки великодержавный россиянин, а не подпёрдыш золотого миллиарда. Прошу, конечно, прощения.

– Ладно, – говорю. – Подавись, стяжатель.

«Подавись» – это на глобалистской фене «о’кей». Достаю кошелёк. И вот тут-то ко мне и подошла девочка Кристиночка. Щёки – персики, нос – облез, глаза – голубые, морда – симпатичная, но хулиганская. Такой приблатненный ангелочек, прости, Господи.

– Дяденька! – сказала одиннадцатилетняя девочка Кристиночка. – Вашим десяти папирусам красная цена – двадцать долларов. Зачем вы этого хмыря спонсируете? Тоже мне, благотворительность. Их воспитывать надо, а вы тут развели демократию. Давайте мне двадцать пять долларов и идите курите на свежий воздух. Через пять минут я к вам выйду. С папирусами.

– А почему двадцать пять? – спросил я. Так, от общего обалдения. – И вообще, девочка, как тебя зовут?

– Кристина меня зовут. А вы – дядя Вова. Очень приятно! – и она отвесила куртуазный книксен. – Я слышала, как на пляже ваша жена кричала: «Вова! Ты что, охренел?!. До обеда ещё два часа, а ты уже шесть кружек пива высосал!» А двадцать пять, потому что пять – мне. За посредничество. А вы что думали? Сейчас бесплатно только в заполярной тундре писают. Пока. Можем, конечно, поторговаться. Но меньше четырёх я не согласна. Это уже демпинг.

Я автоматически вручил Кристиночке тридцать долларов и пошёл курить на свежий воздух.

Через пять минут ко мне вышла Кристиночка. С папирусами и сдачей. Лицо у Кристиночки было красное, мокрое и злое.

– Вот жмот, а?!. Торгуется, как хомяк! Всё равно ведь я победю. Только настроение портит. Вот вам ваши папирусы. И пятёрка сдачи. Как договаривались. Всё по-честному. Вы знаете, дядя Вова, если будете чего покупать, обращайтесь только ко мне. Мы в одном отеле живём. Только вы – в сто тридцатом номере, а я – в двести шестом. У меня папу зовут Сашей, а маму – Дашей. Спросите Кристину. Они в курсе. А если будут подходить конкуренты…

– Что за конкуренты?..

– Федька Мурзилкин из пятидесятого, Анька Обхрапян из четыреста шестнадцатого и Серёжка Подгребайло из… забыла, блин! Но этот вообще вдвое берёт. А Анька с Федькой – так же как я. Федька, правда, любит демпиногвать… Но мы с Анькой его за это бьём. А Анька честно работает. Но – чур! – вы ко мне обращайтесь! У меня с каждых трёх покупок скидка 20 %. Я буду вашей крышей. Ладно, дядя Вова?

– Ладно, – сказал я.

– Ну, пока.

– Пока.

И моя крыша, раскачивая белым бантом, вприпрыжку направилась в сторону отеля.

За оставшуюся неделю я ещё трижды «обращался» к Кристиночке. Купил пару статуэток, ароматические масла и плавки. Потому что те у меня лопнули. От пива. А Кристиночка несколько раз приходила ко мне в номер и рассказывала нам с женой множество интересных вещей, о которых я раньше даже не подозревал. Да и вы тоже, я уверен, не подозреваете.

– Откуда ж ты такая предприимчивая? – спросил я как-то Кристиночку.

– В школе научилась, – отвечала она. – У нас там всё поставлено на бабки.

– То есть?..

Ну, то есть все друг другу всё делают за деньги. Контрольные, экзамены, лабораторки…

– Ну?!.

– А что? Хорошее дело. Я в месяц тысячи две имею. В сезон, ну, то есть, когда экзамены, – до пяти. Один раз даже шесть триста слупила.

– Ты шутишь, Кристиночка!..

– А чего мне шутить… Это пусть Петросян шутит. За деньги. Объясняю. Основных коммерческих предметов – четыре: алгебра, русский, биология и английский. На других, конечно, тоже можно заработать. Но на этих всё конкретнее. По алгебре бывает: алгебраический диктант, самостоятельная, контрольная и экзамен. Так? Четыре позиции. Дальше. Можно кому-нибудь дать списать свой вариант. А можно – чужой. Чужой дороже. Это понятно. Всего – восемь позиций. Так?

– Так. Только я не понял, что за позиции…

– Вы, дядя Вова, у нас бы ходили в последних бомжовых тормозах … Извините, конечно…

– Да ладно уж…

– Как бы вам объяснить, чтоб вы поняли… Сейчас я вам все напишу. У вас бумаги нету?

Я обыскал весь номер, но бумаги не нашёл. Нашёл только папирус. «Книгу мёртвых». Кристиночка по-деловому взяла папирус:

– Я вам на папирусе напишу. Не бэ: четыре бакса – не бабки. Дарю.

И Кристиночка быстренько набросала на папирусе табличку. Вот такую:

	Свой вариант	Чужой вариант
Алгебраический диктант	15 р.	30 р.
самостоятельная	100 р.	200 р.
контрольная	150 р.	250 р.
экзамен	300 р.	500 р.

Египетский бог Анубис с папируса с интересом смотрел на «500 р.»

– Но это, – добавила Кристиночка, – расценки за тот год. В сентябре надо, конечно, цены поднять. Процентов на двадцать. Двоечники, конечно, будут сопротивляться. Драки там, «тёмные» будут устраивать. Это понятно. Они типа пенсионеров. Им льготы нужны. Права человека, блин… Но мы их сделаем. Старшеклассников-отличников попросим помочь. Нас ведь тоже надо понять: инфляция, рост цен на жвачку с чипсами… Вот. Потом есть ещё русский язык. Тут вариантов нет, а есть семь чистых позиций. Сейчас напишу…

И она написала:

Исправление орфографических ошибок	5 р.
Исправление пунктуационных ошибок	6 р.
Исправление речевых ошибок	10 р.
Диктант	50 р.
Сочинение	150 р.
Изложение	200 р.
Экзамен	300 р.

– С биологией, дядя Вова, ещё проще:

Лабораторная	100 р.
Самостоятельная (свой вариант)	50 р.
Самостоятельная (чужой вариант)	150 р.

– Ну, и английский:

Словарный диктант	20 р.
Контрольная (свой вариант)	100 р.
Контрольная (чужой вариант)	150 р.
Сочинение	100 р.
Экзамен	400 р.

Бог Осирис с папируса «Книга мёртвых» с подозрением косился на «150 р.» за «чужой вариант».

– Тебе, дядя Вова, пива из бара принести?

– А сколько это будет?..

– Да ладно, я так. Бонус. Как постоянному клиенту.

– Ну, принеси.

Кристиночка принесла мне пива.

– Вот и прикиньте, дядя Вова. Если я, скажем, хорошо знаю английский, алгебру и русский, то я за экзамены луплю 1200. А если успеваю ещё кому-нибудь сделать, то 2400. Можно, конечно, и троим. Но это сложно. Хотя – надо, как говорил ваш картавый сифилитик, учиться, учиться и учиться… Всё от тебя самой зависит. Всё надо делать самой. Одна голова хорошо, а две – мутант. У нас те, кто знает четыре предмета, называются миллионерами. Те, кто три, – богатыми. Кто два, – средними. Кто один – банкротами. Кто ни одного – бомжами. А те, кто не дает списывать, – козлами. Но козёл у нас только один – Лёха Перцев. Миллионеров у нас трое. Включая, конечно, меня. Богатых – пятеро. Средних – шестеро. Остальные – бомжи и банкроты. У них у всех родители очень крутые, поэтому они им денег много дают. Якобы на пожрать. А денежки-то все к нам идут. Я сейчас коплю. На собаку. Хочу лабрадора, как у Путина. Мама сказала: «Хочешь собаку – копи». Вот я коплю. Четырнадцать тысяч уже есть. Через год точно накоплю. Надо постараться. Со следующего года ещё французский начнётся. Я уже зубрю. И немецкий выучу. С трёх языков можно по четыре штуки в месяц слизывать. Буду ещё физику бомжам из параллельного класса делать. Заказы уже есть. Борьба за клиентов, конечно, серьёзная. Конкуренция. Но ничего не поделаешь: жизнь.

– Это, наверное, у вас такая школа… особая, – с надеждой сказал я.

– Ну да! Как бы не так. У нас ещё по-божески. В соседней вон школе за экзамен по английскому миллионеры у бомжей по штуке берут. Тамошним миллионерам везуха! Я там пару бомжей знаю. Обещали обращаться за помощью. Вообще у меня практика хорошая. Обо мне в соседних четырёх школах знают. У меня репутация. Это… как его…авторитет. Кое-кто звонит по рекомендациям. А у вас случайно никаких бомжей знакомых нету?

Нету. И никто мне по рекомендации не звонит. Сижу, пью пиво на берегу Красного моря. В полном неведении о новостях с Родины, где у меня в дачном сортире висит Кристиночкина «Книга мёртвых». Которая благодаря Кристиночке стала «Книгой живых».

Одно только утешает: мы их всех сделаем! Лет через пятнадцать. Золотую коронку даю. Кристиночка Птичкина, не подведи!..

Где родился, там и поженился

Никто не мог ожидать, что Федька Сибикин и Ленка Баш поженятся. Что угодно, только не это.

Они десять лет учились в одной школе. В моём классе. Я всё это хорошо помню. Все их контакты свелись к тому, что однажды в шестом классе Федька легкомысленно наклеил Ленке жвачку на косу. За это Ленка зажала Сибику (это его прозвище) в угол и долго, всю перемену, то есть двадцать минут, методично била Сибику Сибикиным же ранцем по голове. Удары были страшные. Ленка – она такая. Больше Сибикин с Баш не общались.

Потом они учились в университете, правда, на разынх факультетах. Но, поскольку факультеты находились на соседних этажах, федькин юридический – на седьмом, ленкин исторический – на шестом, они виделись часто. Чаще всего в столовке на пятом. «Привет – привет» – и больше ничего.

Потом прошло еще десять лет. Ленка и Федька, что называется, ходили в браки, и неоднократно, выходили из них, пока, наконец, на юбилейном вечере школьных выпускников (пятнадцать лет окончания) не познакомились. Причём Сибика просто апокалиптически упился и потерял ключи от своей квартиры. Товарищи, включая меня, доставили тело Сибики до Ленкиной квартиры, которая была рядом со школой, чтобы Федька перекантовался до утра на кухонной раскладушке. Но Федька Сибикин остался у Ленки навсегда.

Ещё более неправдоподобной, но поучительной эта история покажется, если кратко углубиться в биографию героев.

Федя Сибикин был известен всему нашему району. Прозвище его было – Сибика.

У нас вообще почему-то была продуктивна такая модель: Витька Малюгин – Малюга. Андрюха Терёхин – Терёха, Вахтанг Гигаури – Гига, и даже Феликс Фогельсон – Фога. Я был, разумеется, Ела.

Исключение составлял только один человек – Саша Ли, наполовину кореец. Его короткая фамилия никак не растягивалась в нечто подобное Малюге или хотя бы Гиге. Поэтому его все уважительно называли «Сися». Дело в том, что он был очень большой и сильный. «Сисю» он воспринимал как должное. А вот за оскорбительное «Сиська» Саша мог дать в лоб.

Клички настолько плотно въелись в наши детские советско-дворовые мозги, что имена и фамилии отошли на второй план.

Сейчас перед гуляньем дети перезваниваются по мобильнику, а тогда, сорок лет назад, было принято заходить за друзьями домой. Это был целый обряд. Родителям надо было сказать с такой наивно-умоляющей интонацией, делая рыдающие ударения на каждом слове:

– Здра́вствуйте, а Ви́тя вы́йдет?

Или:

– Здра́вствуйте, а Фе́дя вы́йдет?

Но часто получалось не так. Как-то само собой выстреливало:

– Здравствуйте, а Сиська выйдет?

Один раз я так и сказал, зайдя за Сашей. Мама Саши, Зинаида Сергеевна, как ни в чём ни бывало:

– Сиська завтракает. А ты – Ела?

Я совсем опешил.

– Я… ел…

Зинаида Сергеевна крикнула куда-то в недра квартиры:

– Сиська, к тебе Ел пришёл.

Но я отвлёкся. Сибика был известен всему району. Потому что он был бабник. Но он был не просто бабник. Дело в том, что Сибика выбирал себе какие-нибудь экзотические объекты ухаживания, то есть иностранок. Потом, уже во времена перестройки, у него появилась новая кличка – Экзот. Но «Экзот» не убил «Сибику». Для всех он так и остался Сибика.

Когда мы учились в школе, был Советский Союз. И бурятки, молдаванки или грузинки экзотикой не считались. Зато в соседней школе училась болгарка Росица.

Сибика ухаживал за Росицей весь седьмой класс. Летом Росица уехала в Болгарию. Сибика страдал несколько месяцев, пока Сибикины родители не уехали на год в ГДР вместе с Сибикой.

Из ГДР Сибика вернулся в девятом. Он был крутой: у него были джинсы, жвачка и магнитофон. А ещё – пламенная любовь к Катрин. Он постоянно показывал мне её фотографию. С фотографии смотрела миловидная блондинка с волевым подбородком в форме совковой лопаты и широко распахнутыми глазами, похожими на две удивлённые голубые яичницы.

Они переписывались пару лет, пока, уже в университете, Федя не влюбился в кубинку Флорес.

Девушка Флорес училась на философском факультете, который находился на одиннадцатом этаже. Она писала курсовую работу на тему: «Революционные идеи Че Гевары в советской партийной прессе 70-ых годов». На настойчивые предложения Феди выйти за него замуж, подарить ему сомбреро и уехать с ним на Остров Свободы, девушка Флорес не менее настойчиво отвечала ему по-испански:

– Примеро, Теодор, ай ке формар ла басе материаль.

Что значило: «Сначала, Федя, надо сформировать материальную базу». То есть голож…ый совок Сибика кубинской революционерке был не нужен.

Через год Флорес была отчислена из университета за фарцу. Отчислили троих. Она, вместе со своим кубинским товарищем, будущим экономистом Энрике, и советским будущим юристом Сеней Лихопердиным, очень выгодно загнала реквизит кубинского студенческого ансамбля Ля Либертад. Там было десять гитар, целый гардероб из пончо и сомбреро, а также почему-то несколько сотен завернутых в стекловату гаванских сигар и пятьдесят литров кубинского рома. Юрист Лихопердин сел на два года, а Энрике и Флорес были отозваны на родину. Там их след теряется. А об идеях камарада Че, отражённых в партийной советской прессе 70-ых годов, наверное, никто так и не написал и не напишет. А жаль.

С отчислением Флорес началась перестройка, и Сибика переориентировался с бывшего соцлагеря на империалистическое окружение. Его любови, начиная со второй половины восьмидесятых, были чисто буржуазными: финки, бельгийки, итальянки, американки, японки, француженки… Была даже одна сингапурка. Правда, похожая на хорька. И пахла так же. Но всё-таки сингапурка.

Сибике как-то не везло. Нет, не то чтобы ему совсем-совсем не везло. Но все эти голландки и португалки попадались ему какие-то не те… То страшны, как Ленкины удары ранцем по голове, то с какой-то фрейдистско-уголовной придурью, то просто откровенные дуры, каких даже у нас не найдёшь среди рублёвских блондинок. А то и – всё вместе. Сволочь, дура и уродина.

Сам Сибика красавцем никогда не был. К тридцати – лысоват. Рост – метр шестьдесят восемь, сложения, как выражается Ленка (её рост метр семьдесят восемь), катлетического, брюшко парашютиком и всё такое. Но парень в целом обаятельный, симпатичный и неглупый, зарабатывает неплохо. Но эти его иностранки – просто … сны доктора Лектора. Босх с Хичкоком.

Например.

Помню, познакомил меня однажды Сибика с француженкой Жанной. Я даже вздрогнул. Никогда в жизни я не видел передних зубов, растущих строго параллельно асфальту. Всё остальное – вылитый Квак из Марьи-искусницы.

Жанна и Федя уехали в Париж, чтобы пожениться. За день перед свадьбой между ними произошла драка, во время которой саблезубая Жанна укусила Федю за икру левой ноги и выгнала его без вещей, в одних трусах на улицу. Хромой Федя тут же, прямо в трусах, подал на Жанну в суд, но процесс не состоялся, потому что Жанна утром следующего дня попала в психушку.

После этого случая Сибика решил с империализма переключиться на развивающиеся страны: вьетнамки, тайки, нигерийки.

И опять невезуха.

Вьетнамка Ту-и была чрезвычайно нежна и заботлива, но шесть её вьетнамских родственников в Сибикиной однушке – это было слишком.

Тайка Канчаранг, которую Сибика снял в Патайе, изумительно делала тайский массаж и всё остальное. Но Сибике она честно и популярно объяснила, что после свадьбы в жизни таек всё меняется.

– Да, Федя, – сказала Канчаранг, – ты у меня шестьсот двадцать третий мужчина (я тебя считаю за троих), а я у тебя – я не хочу знать какая. Это не важно. Важно лишь то, Федя, что если мы становимся мужем и женой, я буду верна только и только тебе. А ты – только и только мне. И мы будем счастливы большую сумму лет. Но если ты хотя бы посмотришь в сторону другой женщины – то знай, Федя, что у нас, таек, есть такая национальная традиция: ночью жена отрезает спящему неверному мужу его «пипи-коко» (она так и сказала – пипи-коко) и скармливает утке.

– А почему утке? – спросил Сибика, автоматически загораживая пухлой ладошкой своё «пипи-коко».

– Для нажористости, – ответила Канчаранг на ломаном английском, – эту утку я, согласно тайской традиции, скормлю своему шестьсот двадцать четвёртому мужчине. Он заберёт твою мужскую силу, а заодно не повторит твои ошибки.

Сибика не захотел делиться своим самым дорогим с какой-то там тайской уткой и с шестьсот двадцать четвёртым мужчиной девушки Канчаранг. Он расстался с ней и год жил с бразильянкой Жуаной.

Жуана была негритянкой, на двенадцать лет старше Сибики. Сначала Сибике всё это даже нравилось, но месяцев через шесть-семь что-то бесповоротно надломилось в его психике. Напившись, он, как сейчас помню, повторял мне одно и то же:

– Ела, у нее ужасно толстые запястья.

Думаю, запястья – это было не самое страшное в Жуане, но к пятнадцатилетию окончания школы Федя Сибикин был одинок. На юбилее я пытался в очередной раз образумить Сибику:

– Сибика, – говорил я. – Ну, что ты по-прежнему корчишь из себя Экзота? Ты посмотри, какие у нас, в России, красивые женщины! Дались тебе эти иностранки-форинючки. Найди себе нормальную бабу, нарожает она тебе нормальных детей… Хочешь, помогу? Не в смысле детей…

– Бабы – не грибы, чтобы их искать, – отвечал уже очень тёплый Федя. – Иностранку хочу.

– Ну, как знаешь…

В этот же вечер мы долго беседовали с Ленкой Баш. У этой была история похожая. Вернее, совсем другая, но… похожая.

С нашими у Ленки не ладилось. Ей попадались какие-то жидкие. Один пьёт, другой с утра до вечера за компьютером, и тогда Ленка для тонуса переключилась на иностранцев.

Поехала она в Турцию. В Анталии Ленка сразу нарыла себе турка. Вернее, двух. Один был платный, другой – бесплатный… Как бы… Нет. Вернее, так: первый просто и честно брал деньги за оказанные услуги. С этим Ленка дня три покувыркалась, а потом распрощалась.

– Он пахнет как-то… – морщится Ленка. – Ацетон – не ацетон. Дёготь – не дёготь. В общем – … запах. Хотя и дезодорантится, бабуин чёртов. Да ну его! Волосатый весь, как швабра. И дорого берёт – сотню баксов за сутки. А реального толку – как от трамвая адреналину.

Второй турок денег не брал: он стал резко играть в любовь. Сразу. Высказывать чувства. Ворожить глазами. Держать паузы. Брать за ручку. А заодно – расспрашивать про бизнес, про то, где Ленка живёт и так далее. Ленка забросила поганку, что держит в Москве турфирму. На четвёртый день он сделал Ленке предложение. Сделав предложение и получив ответ: «я не против, но посмотрим», – он ещё через день завёл турецкую народную песню о главном, а именно, что он хочет немедленно, то есть через месяц, сыграть свадьбу. Потому что любовь у него такая, что терпеть нельзя. Типа поноса. Но сейчас ему нужно расплатиться с дальней родней за приобретённый ранее у неё, дальней родни, «Мерседес» («Мерседес» присутствовал, слегка подержанный, но сносный), потому что без мира со всеми родственниками его папа – «Ат;» – добро на свадьбу не даст. Это такая традиция у них. Долги надо отдать. А папа «Ата» (живущий ныне в Германии), если он, Осман (жениха звали Осман, сокращенно – «Ося»), найдёт себе достойную невесту, стряхнёт ему, как с куста, сто тысяч долларов для развития первичной ячейки. В смысле – семьи. Сто тысяч плюс – дом в Кемере. Машину – помимо подержанного «Мерседеса». И тьму протекций насчёт работы.

То есть у них, у турков, всё так: ты, Осман, выясняешь и улаживаешь все свои долговые обязательства, а уже после этого имеешь право на свадьбу, которая будет щедро оплачена. К свадьбе ты должен прийти финансово чистым и непорочным, как трепетная барби из сериала «Бедная Настя». Вот такая традиция.

А уж то, что Ата даст сотню – это точно. Главное – за мерс раздербаниться с родичами. Три тысячи – и Ата, весь в родительских сентиментах, соплях и кредитках, будет у ног Лены и Оси.

Лена и Ося говорили на странном русском. «Ося» знал слов пятьдесят, но ими умудрялся выражать самые сокровенные изгибы и головокружительные виражи матримониальных проектов. Ленка отвечала ему густым российским фольклором, нисколько не заботясь о том, насколько ему, Осе, это понятно. Например, Осман говорил:

– Ты – две за после недель деньги три штуки сдават, я – мой папа сразу сказаль. Недель – свадьба есть, сто штука есть.

Это, как вы поняли, значило: через две недели ты дашь деньги, я сообщу об этом отцу, а ещё через неделю мы сыграем свадьбу.

На что Ленка ответила:

– Ты, Оська, своё бу-бу про «утром деньги, вечером стулья» будешь на Лубянке размазывать. Я ж тебя, как рентген, до самых энцефалограмм, вижу. И мне этот твой «Ату-тату» с его виртуальной соткой до слёз подозрителен. И ты с твоей хомячьей мордой – тоже. Врёшь ты всё, Оська. За мои такие же виртуальные три штукаря ты ещё раз пять со мной в парном заезде поучаствуешь. Отработаешь ты свой ко мне коварный обман, Оська, ой, отработаешь… А потом я уеду – и свисти, Ося, в свою турецкую дулю.

Ося с отработанным долгими тренировками обожанием смотрел на Ленку. Он всё отработал (провожал он её усталым), а Ленка уехала, бодрая и жизнеутверждающая, как всегда, пообещав, что три тысячи переведёт через сутки. Ну, пообещала – и уехала.

Через полгода – примерно тот же сценарий сложился в Египте. Потом – в Италии и в Испании.

– Надоели они мне, – сказала Ленка. – Нет на свете нормальных мужиков.

Я присвистнул.

– Ну, кроме тебя.

– То-то же. Да есть они. Русские мужики – они невзрачные снаружи, а внутри…

– Ага, он ни низок ни высок, и вонюч его носок…

– Зря ты так, Ленок, зря… Внутри они – что надо.

– О-о-о-о-ох, не знаю, Вовка, не знаю… Пойдём лучше потанцуем.

И мы потанцевали. Потом ещё поговорили. Ещё потанцевали. А затем Сибика был доставлен в качестве ценного груза на Ленкину раскладушку.

Прошло восемь лет. Федя и Лена счастливы, у них двое детей. Никто никого не кусает, никто никому пипи-коко не скармливает. Видно, где родился, там и поженился. Или не так?