Текст книги "Рассказы (СИ)"

Автор книги: Владимир Елистратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 47 страниц)

Я ёжик, я упал в Ганг

Странности начались уже с Шереметьева. Это была ещё не мистика, скорее, что-то вроде вкрадчивого, но настойчивого вплетания сна в явь.

Во-первых, рейс «Москва-Дели» не задерживался ни на минуту. Что само по себе настораживает. Утреннее субботнее Шереметьево чем-то неуловимо напоминало не слишком рентабельный «Рамстор» где-нибудь на окраине Стамбула. Краснолицее славянство в трениках, дремлющая чернокожая интеллигенция в неизменных белых носках, бодрые в любое время суток монголоиды с тюками…

В кафе «Робинзон» – только бутерброды с сыром. Я попросил слойку с яблоком.

– Слойки с яблоком – с 12.20, – ответила девушка в многообещающем декольте. И крайне неэротично зевнула.

Почему с 12.20?..

Я сидел в «Робинзоне», пил экспрессо, ел сыр и думал про Индию. Я уже давно хотел в Индию. Прочитал кучу литературы, даже слегка освоил алфавит деванагари. Деванагари снился. Почему-то путаясь начертаниями с решеткой петербургского Летнего Сада. В сущности, по-настоящему мне всегда были интересны только три народа: русские, китайцы и индусы. Европейцы (это моё личное и, конечно же, неверное мнение) уже окончательно отработали ресурс своей загадочности. О нас – молчу. Посещение Китая в своё время оставило у меня безнадёжное впечатление Марса. А вот Индия…

Кто-то очень неплохо сказал примерно так: Россия – это подсознание Европы, Индия – это подсознание России. Я согласен с писателем. Один мой знакомый индолог напутствовал меня перед поездкой:

– Забудь всё, что ты прочитал в книжках. Об Индии читать бессмысленно. Её надо пережить. Как войну, любовь, беременность, рождение ребенка, развод, славу, смерть… Теперь дальше: Индия тебя или примет, или – нет. Она тебя примет, если ты примешь её. В Индии никогда не злись. Даже если случится что-нибудь крайне неприятное. Смотрел мультфильм «Ёжик в тумане»? Ну так вот. Когда приедешь в Индию, скажи себе: «Я ёжик. Я упал в реку. Пусть река сама несёт меня». И она – вынесет. В Индии никогда не употребляй будущее время. Не говори: «Я завтра улечу в Мумбай в 7.00». Говори так: «Завтра, может быть, если бы это было угодно Хануману, Ганеше, Кали, Лакшми, Брахме, Шиве, Раме…(дальше – по списку назови всех, кого знаешь), я бы улетел, или уехал, или, если так надо Раме, Шиве, Брахме ect., пошёл пешком хоть куда-нибудь, например, в Мумбай». В Индии никогда не говори: «Я хочу». Или: «Мне надо». Или ещё какие-нибудь европейские глупости. Говори: «Было бы неплохо». Или: «Это было бы воистину счастьем, если бы…». Читал Веничку Ерофеева? Он был настоящий индус. Он сказал: «Всё должно происходить медленно и неправильно, чтобы не загордился человек». Гордыня в Индии лечится на раз. В Индии будь скромен, расслаблен, всеотзывчив и доброжелателен. И тогда Индия примет тебя. А если она тебя примет, тогда ты можешь пить воду из Ганга, целоваться с калькуттскими коровами, гладить мадрасских гадюк, закусывать на улицах Бангалора и ходить босиком по мумбайским помойкам. Ничего этого делать, конечно, не надо. Но ты меня понял.

Я размышлял обо всем этом в «Робинзоне», задумчиво жуя сыр, как священная корова банановую корку.

– Заканчивается посадка на рейс такой-то «Москва-Дели», – объявил безмятежный голос. – Ол зе пэсенджес а рикуэстит ту прасит…

Я вскочил, глянул на часы: до отлета ещё сорок минут. «Началось!» – застонало что-то в районе желудка. Через минуту я был у своего гейта. Всё спокойно. Начинается посадка. Неторопливые вежливые индусы, наши – тоже вполне интеллигентная публика. Индусов – две трети самолёта. Почему «заканчивается посадка»? Неясно. Здравствуй, Индия. Потом, в Индии, я вообще перестал обращать внимание на объявления. Там вполне могут объявить посадку, а потом сказать, что рейс отменяется. Или наоборот. Но ни то, ни другое абсолютно ничего не значит. Просто ты – ёжик, который упал в Ганг. И он несёт тебя сам. Вместе с пеплом усопших и парящими над водой душами еще не родившихся.

От Москвы до Дели где-то шесть – шесть с половиной часов полета. Разница во времени – два с половиной часа. Со всеми другими местами, которые я знаю, – разница составляет ровное количество часов. С Индией – два с половиной. Примерно. Точное время в Индии вообще не имеет никакого значения. В общем-то как и у нас. Выражение «время – деньги» для индуса совершенно бессмысленно. И мы, и индусы можем тысячу раз повторять этот англо-тевтонский варваризм, а потом, вместо делового перековывания времени в деньги, полсуток просидеть за каким-нибудь бессмысленным метафизическим разговором на кухне. Или на берегу Ганга. Потом я заметил, что индусы очень оживляются, когда речь заходит о чем-нибудь метафизическом: инкарнации, сансаре, душе, смысле жизни. Как и мы. Только у нас сократические диалоги тяготеют к мордобою. У индусов – нет. Индусы – пожалуй, самая неагрессивная нация в мире. Один мой индийский студент, кстати, брахман по происхождению, объяснил мне это дело примерно так:

– Понимаете, о учитель, мы, индусы, верим в инкарнацию. Не реинкарнацию, как буддисты, а инкарнацию. У буддистов, о учитель, можно родиться собакой, а потом, если собака не очень кусачая, – неприкасаемым, а потом, если неприкасаемый оказался хорошим, добрым парнем, – прикасаемым, затем снова быть разжалованным в какого-нибудь бурундука, из бурундука выйти в брахманы и так далее. У буддистов душа гуляет по сансаре, бесконечному кругу перевоплощений, как корова по Мумбаю. Нагрешил – ничего, сойдет. Через одну-другую реинкарнации исправлюсь. В общем-то ниже кошки в буддизме не разжалуют. Даже песня такая есть: «В следующей жизни, когда я стану кошкой…» У нас, индуистов, о учитель, всё не так. Чтобы стать человеком, душа проходит девяносто шесть тысяч инкарнаций, и если ты, о учитель, сделаешь плохо, то, став животным, должен будешь ждать девяносто шесть тысяч жизней. Так что если родился человеком – это неслыханное везение. Малейшая оплошность – и ты бурундук девяносто шесть тысяч раз. Поэтому мы, индуисты, очень дорожим тем, что мы люди. Мы не деремся, не кушаем мясо, не воруем. В Индии, кстати, о учитель, очень мало воруют. Вот такие пироги без котят, о учитель.

Потом, в Индии, индусы говорили мне и про сто тысяч инкарнаций, и про «не помню сколько тысяч», и про «очень много, надо спросить у брахманов». Ни в одной книге точной цифры я не нашел. И вообще: индуизм из книг и индуизм, так сказать, в натуре – совсем разные индуизмы. Очень похоже на православие.

Полет прошел прекрасно. Когда самолет выпустил шасси, индусы, подражая нашей традиции, захлопали. Они решили, что самолет уже сел. Потом радостно смеялись до самой посадки. Во время посадки устроили овацию. Индусам нравится, как и нам, подражать, не важно кому: американцам, русским, французам, британцам. Еще бы: один из самых почитаемых богов – Хануман, обезьяна. Но это подражание никак не влияет на их суть. Как и на нашу.

Вечерний Нью-Дели. Шикарные особняки за заборами. Проспект посольств. Здание министерства обороны. Около него – огромные деревья. На деревьях – обезьяны. Священные животные. У индийских оборонщиков есть небольшая проблема: обезьяны время от времени залезают в окна и воруют секретные документы. Наш сопровождающий Ашок смеется: какие баловники обезьяны! Ай да шалунишки!.. Ну да, ничего, документы можно и новые написать…Эка важность!..

А обижать обезьян, которые помогли принцу Раме найти свою возлюбленную Ситу, – нельзя.

Я остановился в отеле «Империал». Перед «Империалом» – аллея из пальм с совершенно голыми стволами, похожими на фонарные столбы. По стволам носятся, как полосатые тени полдня, юркие бурундуки. Те, которым ждать девяносто шесть (или сколько там?) тысяч жизней. Отель – шикарный. Швейцар – в тюрбане и роскошно усат. Усы взмывают вверх почти до глаз. Усач по-гусарски наотмашь отдает честь «Хеллоу, сёр!» Полдоллара на чай за усы. В Индии надо давать на чай. Не потому что просят (они обычно и не просят: гордые), а потому что если не дашь – что-нибудь случится. Я далеко не суеверный человек, но опыт есть опыт. Один раз я не дал на чай водителю – и у меня сломался чемодан. Другой раз не дал носильщику – и тут же в ванной подвернул ногу. Индия. Хотите верьте – хотите нет. Чаевые – это что-то вроде минижертвоприношения индуистскому пантеону. Индию, это огромное единое живое целое, надо все время ублажать, уговаривать. Перед ней надо заискивать. И это нисколько не унизительно. Так же, как индусу, даже самому культурному и передовому, не унизительно брать на чай. Просить он не будет, но возьмет. Честь и достоинство – отдельно, чаевые – отдельно. Это разные измерения. Индусы, конечно, любят деньги, но в общем-то – презирают их, как мы. Они могут долго и нудно торговаться из-за ерунды, а потом сделать царский жест. Из полутора десятков экскурсий я забыл (правда, забыл!) оплатить четыре. Потом вспомнил, но индусы прислали имэйл: «Ладно, дарим…»

Тут всё объясняется следующим образом. Есть такое слово – «триварга». «Триварга» – три основания жизни. Это – «кама» (любовь), «дхарма» (закон, правила, устои, традиции) и «артха» (польза, выгода). Друг другу они не мешают. Чаевые – это артха. Сделать приятное гостю – дхарма. Жизнь индуса развивается по триварге. Родился. Вырос. Полюбил – женился (кама с «кама-сутрой»). Народил детей, которых надо кормить (артха с чаевыми). Но воровать и идти в криминал нельзя (потому что дхарма). Когда обеспечил семью и вырастил детей, можно, согласно той же дхарме, «уйти в лес», т. е. стать монахом, чтобы добиться «мокши» (у буддистов – нирваны), иначе говоря, вырваться из бесконечного круга перевоплощений – самсары. Сразу в лес идти бессмысленно. Увлекаться камой в старости – глупо. Всё логично. Давать на чай – дхарма. Брать чаевые – артха. А то останешься без мокши и станешь многоразовым бурундуком.

Путешествие по Индии – цепь веселых недоразумений, и относиться к ним надо весело. Например, в «Империале», после оформления документов, не рисепшене девушка, очаровательно улыбаясь, торжественно выдала мне белые тапочки. Почему тапочки, да ещё белые, надо выдавать на рисепшене, а не положить их сразу в номер?.. Дхарма такая. И я пошел по шикарным, в колониально-викторианском стиле, коридорам «Империала», задорно размахивая белыми тапочками.

Утром я был в аэропорту, чтобы вылететь в Кхаджурахо, то самое Кхаджурахо, где знаменитые храмы с неприличными горельефами из «Кама-сутры». Оформил багаж, получил посадочный талон, прошел в накопитель. Когда все уже бодро выстроились на посадку, последовало объявление: «Рейс отменяется». То есть – совсем. До завтра. Но завтра скорее всего рейса опять не будет, потому что в Кхаджурахо туман. Значит – срывается вся моя программа, деньги пропали и т. д. Кошмар!

Дальше был час шока. Воскресенье. Ни один из телефонов агентств не отвечает. Что делать? И я сказал себе (я не шучу): «О всемогущие Брахма, Шива и Вишну! Я ёжик, я упал в реку. Помогите потомку Афанасия Никитича! Плиз!»

– Хэллоу, сэр! – тут же раздалось за моей спиной. – Вы – мистер Эли-сли-дра-стоу?..

– Примерно он, – отозвался я. Это был симпатичный представитель моего турагентства. Мы сели в кафе для бизнес-класса и мило и спокойно обсудили ситуацию. Решили так: вместо Кхаджурахо лететь (через час) в Варанаси (он же – Бенарес, тот самый, где жгут трупы на берегу Ганга), а уже из Варанаси, после экскурсионного дня, лететь в Кхаджурахо. То есть сделать рокировку, потому что по плану после Кхаджурахо у меня шло Варанаси. Вы ещё не запутались? Словом, все оставалось в силе. То есть – что в лоб, что по лбу. Ничего не терялось. Река вынесла ёжика.

И под нудные объявления (что-то вроде: «Пассажиров, вылетающих в Кхаджурахо, просьба немедленно уйти из аэропорта!») я сел в самолет «Дели-Варанаси» и улетел в самое священное место индуизма, место, где томительно-сладковато пахнет сандалом и пеплом погребальных костров, где эхо разносит над водой многоголосое «Ом-м-м-м!», и рыжие цветы плавают в воде цвета пыльного малахита, и… хватит, а то увлекусь.

Бенарес-Варанаси – сердце Индии. Вообще, надо понять, что Индия – это по культурно-языковой насыщенности как минимум несколько Европ. Индийский северный Кашмир и какой-нибудь южный Мадурай отличаются друг от друга в сто раз больше, чем Норвегия от Албании. В Индии более пятисот языков (из них только 18 – т. н. «зарегистрированные») и столько же диалектов, которые, считай, те же языки. Народов – более полутысячи. Письменностей – 24. В Индим издается самое большое количество в мире газет и журналов на разных языках – где-то 5 с половиной тысяч. Для сравнения в Германии, занимающей второе место, – нет и 800. мы не входим даже в десятку.

Если спросить на пляже Гоа любого местного торговца или массажиста, сколько он знает языков, он подумает и скажет: «Пять». Потом ещё подумает и добавит: «Или шесть. Я не считал». Поэтому индусы, которые все живут, пардон за терминологию, в «мультикультурном» пространстве «полиэтнизма», все очень способные. Как, опять же, мы. У индусов, как и у нас, есть много т. н. малых народов. Но никто никогда их всерьез (если не считать колонизаторов) не преследовал, в отличие от ситуации, скажем, в Европе. Помните, о России до 1917 года в учебниках было написано: «Тюрьма народов». Ладно, тюрьма. Один философ правильно сказал: «Да, Россия – тюрьма народов. Зато Европа – кладбище народов». И это верно. Сейчас там живет десятая часть этносов – от того, что было раньше. Остальных просто уничтожили. А у нас с индусами – все на месте. Бедненько, но в сохранности. Словом, с разнообразием в Индии все в порядке.

И всё же Бенарес – сердце Индии. Любой индус мечтает быть сожженным на берегу Ганга. Кремация стоит дорого. По их, конечно, понятиям. Где-то тысячу долларов. Настоящая кремация, на костре и с сандаловым деревом. Для малоимущих есть электрокрематорий. Разговоры о грязном бенаресском Ганге – чушь. Замечательная река. Экологически чистая. Никакого вредного производства. Масса рыбы. Кстати пеплом сожженных Ганг только очищается. Раньше, правда, было хуже. Дело в том, что кремировать можно только тех, в ком соединились пять элементов: вода, земля, воздух, огонь и атман (что-то типа Абсолюта). А вот в умерших детях, скоропостижно скончавшихся беременных женщинах и тех, кто погиб от укуса кобры, пять элементов не соединились. Поэтому их жечь нельзя. К их телу надо привязать камень и бросить тело в Ганг, на съедение рыбам и крокодилам. Ясно, что от этого вода чище не становится. Но сейчас есть закон, по которому их положено сжигать.

Думаю, почувствовать дух Индии можно по-настоящему только на Ганге. На восходе и на закате.

Восход – это рождение. Закат – смерть. Ощущения совершенно разные, но в чем-то неуловимом очень схожие. Как это ни высокопарно-банально звучит, на Ганге чувствуешь (если, конечно, Индия тебя, ёжика, приняла) полноту бытия. «Всё во всём», как говорили древние. Утром, на восходе: молятся оранжевые брахманы, тут же неприкасаемый шудра стирает бельё, корова жует ветку, равномерно роняя задумчивые лепешки на бетон, группа женщин сидит на корточках и закусывает из пластиковых тарелочек расставленных на земле (в метре от коровы), очень деловой козёл, покрыв козу, делает свое козлиное дело (в паре метров от тарелок), совершенно голый юноша (наверное, джайн) чистит зубы веточкой нилы, два щенка играют, кусая друг друга и урча, присевший паренек, весело напевая, справляет нужду, одноногий дяденька мылится в Ганге, старик сидит в кресле и смотрит на Ганг (он приехал сюда умирать), девочка греет чайник на костре… И корова, и джайн, и козёл, и брахманы – все явно в хорошем настроении. Добрая утренняя космическая коммуналка. Каждый по-своему, как может, говорит: здравствуй, мир! Никаких искусственных перегородок, никакого ханжества. Полный и безоговорочный синтез. Вообще, в Индии я ни разу не испытал чувства брезгливости. Грязь, которой в Индии, наверное, больше, чем во всем остальном мире, здесь какая-то…негрязная. Ей богу! Это не грязь – это неотъемлемая часть жизни. И смерти. Всё – настоящее: и коровьи лепешки, и брахманские молитвы. Молитвы без лепешек, как и лепешки без молитв, были бы неполными.

На закате в Бенаресе зажигают погребальные костры. Надо взять лодку за двести рупий (примерно пять долларов) и поплыть к кострам. Сильнейшее впечатление.

С десяток костров высотой в два человеческих роста. Тут опять же: козлы, дети, брахманы, лепешки… Подносят трупы в мешках. Что-то кричат тебе. Наверное: «Посторонись!» Шум, гвалт, треск костров. Алая мерцающая жара. Пахнет сандаловым пеплом. Меня тут же облепили местные «экскурсоводы»: они копят деньги на собственную кремацию. Надо дать. Ни страха, ни отвращения, ни «потрясения» нет. Есть всё то же чувство, что и утром: всё во всём. Самый сильный эпизод: в двух шагах от костра, в котором явно просматриваются фрагменты горящего тела, лежит недавно ощенившаяся собака и кормит десяток щенков.

На следующее утро в аэропорту Варанаси-Бенареса, разумеется уже после получения посадочных талонов, прозвучало привычное слово «Canceled». Рейс в Кхаджурахо отменяется. Туман. А в аэропорте Кхаджурахо нет компьютеров. Путь был один: четырнадцать часов ехать на машине: вечером и ночью, по затуманенной дороге, похожей на наш местами заасфальтированный лет тридцать назад проселок.

У французов есть такая «побайка» про мифический город Петаушнок:

– Где находится Петаушнок?

– Сначала до луны, а потом четыре раза налево.

Вот примерно таков же был путь в Кхаджурахо. Он стал одним из самых сильных воспоминаний моей жизни. Я ни на секунду не жалею, что не полетел самолетом. И вы бы не пожалели. Да, было нелегко: очень болели ключевые части тела – попа и голова. Потому что я был как мячик между сидением и потолком. Была четырехчасовая экзистенциальная пробка в городе Аллахабад, где на узкой двухсторонней дороге (только туда и обратно) машины, обозы, запряженные коровами, рикши (индийские рикши любят даже во время движения сидеть нога на ногу и курить), мотоциклисты и огромные фургоны выстроились в пять рядов и двигались в обоих направлениях по всем пяти рядам. Никогда я больше такого не видел. Причем – явно – какой-то порядок во всем этом присутствовал. Иногда, правда, в кювет выпадали машины и переворачивались, но на это никто не обращал внимания: карма. Сегодня ты, завтра – я.

– Вы, европейцы, – весело комментировал водитель Гитеш, – ездите справа, англичане – слева, а мы – и так и так. Индия – самая свободная страна.

– Согласен, – сказал я.

То же самое я обычно говорю европейцам про Россию. У вас, дескать, «внешняя свобода», а у нас – «внутренняя». Старая песня.

– У нас, в Индии, хорошо. У нас всё есть, – продолжал Гитеш.

«Ага, как в Греции», – подумал я.

– Кроме порядка, – добавил Гитеш и засмеялся. Индусы, кстати, охотно себя критикуют, ругают и «очерняют». Как и мы. Потому что и они и мы в глубине души слишком уверены в себе. Но индусы – в девяносто шесть тысяч раз больше.

– У нас в Индии, – не унимался Гитеш, – всё можно. То есть так: конечно, много чего нельзя, но если очень хочется – то можно. Например, можно иметь только два ребенка и одну жену, но у многих больше, чем два ребенка и одна жена.

– А как же налоги на третьего ребенка?

– Их надо платить. Но если очень не хочется, то можно и не платить. Ха-ха-ха! Или: надо ездить по дороге слева, но если очень хочется – можно и справа, вот так…, – и Гитеш лихо выехал на правую полосу и там подрезал встречный какой-то ромбовидный обоз с канистрами, запряженный верблюдом.

То, что вытворял Гитеш по дороге, я не могу передать. Я просто не понимаю, что он делал. У нас шутят, что только в России можно получить удар сзади, когда обгоняешь по встречной полосе. В Индии всё это выглядит как детский лепет на зеленой лужайке.

Это индийское «нельзя, но если надо, то можно» сродни нашему «авось». Что такое «авось»? «Авось» – это уверенность, что все будет хорошо. Откуда это берется? Не знаю. У индусов эта уверенность идет из самого духа индуизма. По ночной дороге из Варанаси в Кхаджурахо, петляя по паутине проселков, в клубящемся молоке тумана, чудом объезжая какие-то деревья, спящих коров, помойки и ямы, мы с Гитешом страстно обсуждали индуизм:

– Кто из индийских богов является покровителем писателей? – спросил я. Я всё-таки филолог, чуть-чуть где-то даже писатель…

Гитеш задумался.

– Может быть, Ганеша? – попытался подсказать я. Это такой получеловек-полуслон.

– Да, – охотно согласился Гитеш. – Ганеша – бог писателей. Точно. Хотя он, конечно, бог удачи… но писателям и бизнесменам он тоже подходит. И врачам тоже…

– Причем здесь бизнесмены?

– Ну как…Писатели пишут книги, бизнесмены тоже пишут… Всякие цифры, суммы… Если они не будут писать, им не будет удачи. Поэтому они могут попросить Ганешу: Ганеша, научи нас писать удачные цифры! И всё будет хорошо. А писателям без Ганеши тоже нельзя… И нам, шоферам… – и он чудом объехал внезапно всплывшую из тумана бетонную надолбу, зачем-то торчащую посреди дороги.

Потом выяснилось, что богиня письменности – все-таки Сарасвати. Хотя писателям нельзя без Шивы, Вишну, Кали, Кришны, Рамы и т. д. А Сарасвати, в свою очередь, нужна морякам, летчикам, поварам, матерям, скотоводам, рыбакам, и тем, кто пьет слишком много вина. То есть русским. И вообще Сарасвати – это не Сарасвати, а Путкари, она же – Шарада, она же – Вагишвари, она же – Брахми, она же – Бхарати…Хотя Бхарати – это совсем не Сарасвати, но можно, если надо, считать, что Сарасвати – это Бхарати…и т. п.

Понять что-нибудь во всем этом очень трудно. Вернее, невозможно. Любой бог может отвечать за что угодно или тут же «перевести стрелку» на другого бога (если очень хочется). Идет, например, индийский студент мимо храма, скажем, Ханумана. Надо ему попросить у Сарасвати, чтобы она помогла ему удачно сдать экзамен по санскриту. Индус и говорит: «Дорогой Хануман, попроси, пожалуйста, у Рамы, чтобы он передал Кришне, чтоб тот сказал Сарасвати, что мне нужно сдать экзамен». Или что-нибудь в этом духе. Причем на полном серьёзе.

Другой пример, уже не выдуманный. В Дели есть могила Ганди. Я спрашиваю гида:

– Но ведь у вас надо тело кремировать и пепел бросить в Ганг…Как же можно было захоронить Ганди в земле?..

– А его кремировали и часть пепла бросили в Ганг…

– А другая часть?

– А другая здесь. Но ведь река недалеко…Так что можно считать, что прах Ганди в реке…

Всё-таки индусы – непобедимый народ. Как и мы. Царь-колокол не звонил, но можно считать, что он звонил, царь-пушка не стреляла, но…

Утром, на рассвете, я все-таки приехал в Кхаджурахо. Сцены, изображенные на стенах храмов Кхаджурахо, конечно, откровенные, ничего не скажешь. Местный индус вдохновенно пояснял:

– Ничего странного здесь нет. Это же всё кама – часть триварги. Каждый должен это уметь. Посмотрите: вот эта поза называется…

Целый час индийский товарищ просвещал меня в смысле половой жизни. От стыда я весь рдел, потел, извивался и клубился. А потом индус-сексолог совершенно неожиданно сказал так:

– Но вы не подумайте, что всё это секс.

– ?

– Это никакой не секс. Это просто йоги и йогини упражняются в высвобождении магической внутренней энергии. А секс тут не причем. То есть он, конечно, причем, но вообще-то его здесь нету.

Вот тебе на! Опять – загадочная индийская душа. Мерцающая индийская реальность. То ли нереальная реальность, то ли реальная нереальность. Не поймёшь. Но зд; рово.

В отеле – подтверждение моих философских умозаключений. Маленькая деталь, но в ней – вся Индия. Я захотел открыть окно. В окне – две рамы. Внутренняя – открывается, внешняя – нет. Наглухо заколочена. Вызываю служителя, спрашиваю:

– У вас окно открывается?

– Да, сэр! – и открывает царским жестом мне внутреннюю раму.

– А эта?

– А эта не открывается: инсекты.

– Так почему же вы говорите, что окно открывается?!.

– Так ведь оно и открывается, – и он, снисходительно глядя на меня, как на умственно отсталого, пять раз открыл и закрыл внутреннюю раму…

– А то?! – орал я.

– А то – нет. Инсекты. Но это-то ведь открывается…

Дальше у нас состоялся получасовой метафизический разговор о том, что есть «открыть окно». Я оппонировал десятки диссертаций, сам защитил – две, подготовил пятерых кандидатов культурологических наук, но такой напряженной и плодотворной научной дискуссии не помню.

Ночью мне снились индийские храмы. Во сне я наконец-то понял, откуда взялся храм Василия Блаженного, это, на мой взгляд, самое загадочное архитектурное сооружение человечества. Самое неправильное и самое гармоничное. Я знаю: храму Василия Блаженного снится Индия. Она – его подсознание.

Утром, в аэропорту, после оформления посадочного талона, как водится, объявили, что рейс в Дели отменяется. Туман.

– Поедем на поезде, – сказал сопровождающий. Несколько часов – и вы в Дели.

– Несколько – это сколько? – спросил я.

Сопровождающий нежно улыбнулся, и я не стал переспрашивать.

На пероне паслись коровы. Коровы в Индии – это что-то вроде больших голубей с рогами. Они ходят, залезают мордами в помойные баки, переворачивают их и едят всё, что там есть. Подчистую. Насколько я понял из моих наблюдений за священными животными, деликатесом у них является сладкий (от клея?) слоеный картон. Поедая картон, коровы мычат от удовольствия. А так коровы совершенно всеядные. Их, разумеется, никто не обижает, а если корова вдруг встанет не там, где нужно, ей говорят: «Кыш!» И весело машут на нее ладошкой, как на озорную пичугу.

Поезд оказался очень хорошим, не хуже наших электричек. В поезде было два туалета, так сказать, в разных стилистических регистрах: «В европейском стиле» («in European style») и в «индийском стиле» («in Indian style»). Так что сортирная архитектоника стилей в Индии богатая. В поезде бесплатно и неплохо кормили. Я поел: ничего, не умер. Потому что Индия приняла меня. Ехали четыре часа. Дели встретил меня родным «Империалом», бурундуками, усачом и белыми тапочками на рисепшене.

Дальше было ещё много интересного: Джайпур, Гоа. Но об этом как-нибудь в другой раз.

И вот я говорю: если хочешь лучше познать самого себя, езжай в Индию. Потому что индусы – это «глубинные мы». Можно, конечно, ужаснуться собственному подсознанию. Можно морщиться, отворачиваться от священной коровы, жующей картонку. Можно брезгливо обойти голого джайна, который великодушно не зажигает ночью лампочку, чтобы об нее не обожглись мотыльки. Можно не смотреть и не посещать туалетов «in Indian style». Но избегать всего этого – значит бояться затаенных глубин собственного духа. Индия – это сокровенный, пророческий сон России. Это – Настоящая Правда о жизни. Не хочешь знать правду – не парься. Сядь в парижское джакузи – и думай, что ты уже Жак Ив Кусто. А хочешь – упади в Реку Жизни, как ёжик, и молись, чтобы она вынесла. Я упал, молился – и она вынесла. Чего и вам желаю.