Текст книги "Рассказы (СИ)"

Автор книги: Владимир Елистратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 47 страниц)

Мачо Коко из Лагуны Любви

Сам по себе город Канкун малоинтересен. Типичный мексиканский город. Слегка в колониальном стиле, но в целом – новострой.

Здесь, как и по всему полуострову Юкатан, продаются гамаки, шляпы, статуэтки труднопроизносимых индейских божков, кожаная обувь, текила… Что ещё? Ну, майки с календарем майя. Оникс, яшма, пирит. Ещё – жуки. Живые жуки-короеды с приклеенными блёстками на спинках. Этих жуков за лапки пришивают к рубашке и носят. Живое украшение годно на месяц как минимум. Жуки смирные, не гадят, есть не просят, рубашку не рвут. Так, дёргаются слегка, как Вицын между Никулиным и Моргуновым. Считается, что красиво.

Сам город Канкун – ерунда. Зато полуостров Канкун с проспектом Кукулкан – действительно, чудо природы. Чудо-макаронина в двадцать километров длиной и в пятьсот метров шириной, сплошь застроенная отелями. С одной стороны – Карибское море, то есть по сути дела, океан, с другой – лагуна. Её иногда зовут Большая Лагуна. В ней – несколько маленьких. Например, на севере – Лагуна Ничуптэ. На западе – Лагуна Любви.

Море в Мексике – или зелёное, как ведьмины глаза, или голубое, как глаза Алёнушки. В общем, волнующе-женского цвета, цвета то смертельного коварства, то вечной преданности. Песок – ослепительно белый, словно зубы юной мулатки. Песок тут никогда не нагревается, потому что в нем живут какие-то добрые микроорганизмы, поддерживающие специально для туристов комнатную температуру. Совершенно бесплатно.

Лагуна – темно-синяя, вся обросшая джунглями. Или сельвой. Не знаю, как правильно. В Лагуне можно кататься на водных лыжах, но купаться нельзя: там живут крокодилы.

В Мексике есть кактусы, игуаны, текила, пирамиды, мексиканцы и крокодилы. Крокодилов много. По-испански крокодил – «кокодрило», сокращенно – «к;ко».

К «коко» мексиканцы относятся нежно и трепетно, как мы – к берёзкам. Если спросить мексиканца: «Амиго, в этом озере водятся крокодилы?» – мексиканец тут же расплывётся в добрейшей улыбке (мексиканцы вообще очаровательно улыбаются) и скажет, как будто речь идет не о плотоядном пресмыкающемся юрского периода, а о беременном хомячке: «Кокодрило? Конечно, амиго. Наш Коко – славный парень. Вся наша деревня любит Коко. Правда, наш Коко ещё совсем молодой, в нём нет даже и двух метров. Но парнишка он, видимо, хоть куда… Хорхе, мой брат, недавно рыбачил вон там, у Пьяной Коряги. Он говорит, что наш шалун Коко уже завёл себе мучачу. Ай да Коко! Мы её назвали Гуапа. (Красавица, значит.) Даст Бог, скоро наш Коко со своей Гуапой заведут себе маленьких веселых кокодрилитос, вот будет потеха! Маленькие коко – это к дождю».

Если поездить по Юкатану, то на воде – в лагунах, заливчиках – часто можно увидеть мостки, ведущие к чему-то вроде беседки на сваях. У мостков табличка: «Свидание с кокодрило». Табличка, конечно, для нас, туристов, наивных придурков, которые, чтобы пощекотать свои зажиревшие нервы, вечером на цыпочках, скрипя досками настила, крадутся по мосткам на свидание с Коко. Впрочем, иногда, действительно, метрах в трёх-пяти от «дома свиданий» над водой появляются две зазывно строящих тебе глазки зеленовато-буроватых кочки. Это Коко. Или Гуапа. По глазам не определишь: крокодилы макияжем не пользуются.

Если мексиканцы видят крокодила, они тут же радостно смеются и кричат: «Ола, Коко!». «Ола» – значит «привет».

Я так и не понял, в чём секрет этой неиссякаемой нежности. Но нежность эта невольно передаётся и тебе. Смотришь на крокодила – и улыбаешься, как розовой пятке младенца.

В канкунских отелях со стороны Большой Лагуны вывешены заботливые предупреждения: «Кокодрило не кормить». Потому что «наш Коко» должен сам питаться экологически чистой живностью, а не портить себе свой драгоценный животик всякой дрянью – гамбургерами, там, или чипсами.

Мой отель стоял прямо на воде. Здесь полуостров сужался почти до одного здания. С одной стороны натруженно гудел океан, с другой – таинственно молчала Лагуна. К вечеру, когда зажигались огни, к парапету, всегда к одному и тому же месту – к входу в ресторан, в одно и то же время – в семь ноль-ноль, всегда собиралась толпа.

– Ола, Коко! – кричали уже разогретые аперитивом отдыхающие.

Слепили вспышки фотоаппаратов. В воду, вопреки запрету, летел обильный продуктовый дождь. Кто-то олигофренически тыкал в Коко длинными прутьями, кто-то, особенно тёплый от текилы, свешивал к воде ногу и с визгом одергивал её, если Коко шевелился. Но он почти не шевелился. И ничего не ел. Если бы Коко захотел, конечно, он бы вдоволь наелся туристятины.

Но весь вид Коко говорил: «Ну и дураки же вы все. А ещё люди». Было ощущение, что он отрабатывает какую-то тяжкую повинность. Печальный, мудрый, добрый, честный Коко.

В восемь ноль-ноль крокодил разворачивался и растворялся между водным агатом и воздушным бархатом тропического вечера. И все расходились. На ужин.

Жизнь в отеле похожа на жизнь гуся, из которого французы собираются сделать своё знаменитое фуа-гра – паштет из гусиной печёнки. Для этого, как известно, юного гуся добрые французы запихивают в сетку, подвешивают сетку на гвоздь. В рот гусю вставляют трубку, а в трубку через каждые полчаса запехтеривают грецкие орехи. Гусь сначала ещё пытается двигаться. А потом смиряется. Жрёт орехи и жиреет не по дням, а по часам. В отеле всё то же самое. С тем исключением, что тебя потом не забивают.

Когда я приехал в отель, мой чемодан донес в номер носильщик. Мы разговорились. Носильщика звали Рикардо. «Можно просто Рики, – сказал он. – Или амиго. Здесь все называют друг друга амиго. Как по-русски амиго?» – «Друг». – «Друкк… А как твоё имя?» – «Владимир». – «А! Я буду звать тебя Влади». – «Договорились».

Амиго Рики – симпатичный, где-то пятидесятилетний мужичонка. Небольшой, но жилистый и крепенький индеец, с прекрасной улыбкой. Рики улыбался так, как будто он только что лично принял у тебя роды и сообщает, что ты обладатель очаровательной тройни. Он одаривал улыбкой, как долгожданной новостью, дождём среди засухи, корзиной хризантем или стаканом с похмелья. Я дал ему два доллара на чай. Рики включил на лице восторг: «Грасиас, Влади». И его глаза сверкнули, как фотовспышки.

Несколько дней я отлёживался, отсыпался, отсаливался в море и отпивался в баре. Московская зима постепенно отшелушивалась. Слоями. Вместе со снами. Снится, скажем, метро, потом – слякоть, ржавчина на батарее… И на следующий день всё это забывается. Смывается из памяти. Потом, например, целую ночь снится, что ты отмываешь руки после газеты «Аргументы и факты», пахнущей раздавленными клопами. Всю ночь моешь руки и не можешь отмыть. Долгий, нудный, липкий сон. А утром просыпаешься, трясешь головой, ныряешь в океан – и всё забыто. Происходит очищение ауры. Реставрация фрески. Сауна духа. Гадюка меняет кожу. Называйте, как хотите.

Каждый вечер я ходил смотреть на Коко, который почему-то не надоедал. Может быть, потому что крокодил – это путешествие во времени. Всё-таки полторы сотни миллионов лет. Это тебе не Децел.

В баре у отеля я часто встречал Рики. Мы разговаривали:

– Значит, ты работаешь в отеле? – спросил я его один раз.

– Через день. А в другие дни у меня другая работа.

– ?

– Я учу туристов пить текилу.

– ???

– Приходи завтра вот сюда.

Рики достал рекламку. На ней был обозначен другой отель. Стрелка указывала, куда подходить.

– Завтра в восемь.

На следующий день, после очередного мистического рандеву с Коко, я пошёл смотреть, как Рики учит туристов пить текилу.

Бассейн. Гремит хабанера. На берегу бассейна – стол. На столе огромный поднос. На подносе полсотни стопок текилы, нарезанные лимоны, солонка и ещё полсотни стопок с чем-то красным. У стола стоит Рики. В мексиканском костюме, в сомбреро, под которым уместилось бы пятнадцать Рики. Рики заметил меня и обворожительно подмигнул. Вокруг стола толпилось человек сорок. Много наших, которых легко определить даже по затылкам: у наших на затылках такое выражение… Как бы это сказать?.. У наших выражение затылка – любознательное. Наши затылки как бы говорят: «А ежели мы её бонбой?..» Или: «Нет, уж ты мне, сука, покажи, чем набито чучело этого мамонта!» Видно, что обладатель такого затылка и картину Пикассо ногтём поковыряет, и устройство унитаза в «Хилтоне» изучит, и крокодилу пальцем в нос залезет, и мимо стола с текилой не пройдёт – хлопнет дюжину– другую стопок.

Хабанера смолкла, и мой друг Рики начал говорить на индейском английском, похожем на чукотский русский:

– Амигос! Это – текила. Вы знаете текилу. Её делают из кактуса «агава», «пита» или «магуэй». Текилу пьют так. Сначала берут на язык соль. (Он высунул красный, как перец чили, язык и насыпал на его кончик щепотку соли). Потом, – продолжал он говорить со сморщенным носом и полуоткрытым ртом, – надо выпить глоток вот этого острого томатного сока. Он называется «сангрита». Это значит «маленькая кровь». Кровиночка. (Рики хлопнул стопку сангриты). Потом надо откусить лимон. (Рики откусил лимон). А потом одним глотком выпить текилу. (Рики лихо дернул пятьдесят грамм текилы, крякнул и поправил сомбреро). Всё понятно?

– Да! – сказали туристы дружным хором, но на разных языках.

– Но можно пить текилу и по-другому.

– Как? – спросили отдыхающие.

– Объясняю, – сказал амиго Рики. – Вы макаете лимон в соль. Вот так. И держите лимон с солью в левой руке. Правой рукой вы берете сангриту и выпиваете её. Вот так. Потом быстро кусаете лимон. И – сразу принимаете текилу. Вот так!

Рики опрокинул стопку, поморщился, сказал «коньо де мар» («коньо» – это нехорошее слово, «мар» – море, получается что-то вроде «хрен морской») и поправил сомбреро.

– Красиво работает, – сказал по-русски один из отдыхающих. – Чисто Кио.

– Существует ещё огромное множество способов пить текилу, – продолжал Рики. – Например, такой. Вы выжимаете лимон в текилу. Вот так. Потом солите сангриту. Вот так. Затем выпиваете сангриту. Хрп… И тут же запиваете сангриту текилой… Глп… У-у-у… Коньо де мар! Главное, – продолжал Рики придушенным тенором, – не делать промежутков.

– Это правильно, – согласился всё тот же русский турист. – Промедление – смерти подобно.

– Можно делать и иначе, – героически подавив икоту, произнёс Рики. – Две текилы сливаются в одну сангриту. Сливаем.

– А три можно?

– Можно.

Рики слил три текилы в одну сангриту.

– Дальше – съесть лимон и быстро выпить тройную текилу с сангритой. Оп… У-у-у, коньо…

– А соль?

– Забыл, амигос. Но соль тут необязательна. Много соли есть вредно.

– Соль – белая смерть, – влез наш. – Или сахар. Я всё время путаю.

– Правильно, – согласился Рики. – И соль, и сахар – это коньо де мар. Мой отец пил текилу следующим способом. Сначала он делал тройную текилу. (Амиго слил три текилы в один стакан). Далее – наливал туда тройную сангриту. Так? Затем выжимал туда три лимона. Так? Потом всё это солил. Так? Наконец зажимал отверстие стакана ладонью. Бил три раза дном стакана об стол. Бум-бум-бум. Так? И дальше что, амигос?..

– Всё это выпивал, – радостно догадались туристы.

– Правильно! Но сначала надо сказать «Оле!»

Рики крикнул «Оле!», залпом уничтожил стакан, крякнул со стоном, сказал ожесточенным шёпотом: «Коньо де мар!» – и внимательно, как на счёт в ресторане, посмотрел на туристов из-под сомбреро, которое уже не поправлял.

– Если честно, – продолжил он, постепенно начиная путать английские слова с испанскими и добавляя туда какие-то свои, индейские, – если честно, текилу можно пить и без сангриты, лимона и соли.

– Упс-с! – неподдельно удивился какой-то американец, похожий на чучело полярной совы в шортах.

– Да. Так пил мой дед. Просто текила запивается текилой.

– Как это?

– Элементарно, амигос. Вы ставите перед собой две тройных текилы. (Он слил и поставил). И внимательно смотрите сначала на первый стакан, а потом – на второй. (Он посмотрел. Все тоже посмотрели.) Что в первом стакане, амигос?

– Текила! – хором завопили туристы.

– Верно, текила. А во втором?

– Тоже текила!

– Это если у вас нет воображения, воли и умения сосредоточиться. Если же хорошенько сосредоточиться и силой воли включить воображение, то получится, что во втором стакане – вода. Или кока-кола. Как хотите. Человеческий дух может творить чудеса, амигос. Показываю.

Рики залпом хлопнул первый стакан. Удивленно посмотрел на звезды и медленно, по глоточку, с неподдельным наслаждением выпил второй.

– Хорошо! – сказал Рики и погладил живот. – Буэно, амигос.

– Wow! – угукнула сова и страстно подтянула шорты.

– Культурно, – одобрил наш. – Заподлицо сработана. Без единого гвоздя.

– А теперь, – произнёс Рики. – Каждый может испробовать свой любимый способ.

Толпа ринулась к столу и накрыла Рики вместе с его сомбреро. Я пошёл в свой отель. Поужинал и решил прогуляться вдоль берега Лагуны.

Фонари мягко освещали чёрную, теплую, замшевую зелень буйной растительности. В замше серебристо стрекотали, как рассыпавшиеся бусы, какие-то насекомые. Наверху было небо, небо Тропика Рака, с месяцем-перевёртышем и ослепительно белыми, тяжёлыми, мясистыми звёздами, нависшими над землёй, как мокрые цветы.

Вдруг я услышал лёгкий шум со стороны Лагуны. Я заглянул за большую агаву и увидел следующее. В Лагуну уходили мостки, за мостками, освещённая тусклым фонариком, виднелась надводная беседка. Это была беседка «Свиданий с кокодрило». В беседке, лицом к Лагуне и спиной ко мне, сидел человек в сомбреро. Рядом с ним лежала сумка. Это был Рики. Рядом, в воде, отчетливо вырисовывалось длинное двухметровое полено. Это был Коко. Я затаился за агавой. Некоторое время всё молчало. А потом Рики тихо заговорил. По-испански, конечно, слегка заплетаясь:

– Да, Коко, вот такие дела, амиго… Значит, целый вчерашний вечер провёл я в кантине. Ты, конечно, знаешь, что такое кантина. Там собираются настоящие мачо и пьют текилу. Женщин, как ты понимаешь, в кантину не пускают. Ты не представляешь, амиго Коко, какой вчера случился позор!.. Какой позор!.. Но подожди, я дам тебе закусить, а сам приму пару целебных капель. Надо заправиться, Коко. Старой развалюхе нужен керосин.

Рики, покачиваясь, покопался в сумке, достал бутылку, отхлебнул, сказал шёпотом своё дежурное «коньо де мар», потом вынул ещё что-то и кинул в воду. В воде булькнуло, чавкнуло, шлёпнуло. Ещё раз чавкнуло и затихло.

– Это хорошая свинина, Коко. Настоящая свежая свинина. Эти толстые янки из отеля оставляют столько свинины, что их хватило бы на сотни таких славных коко, как ты. Ешь, ешь, Коко, тебе надо расти и быть сильным. Так вот, дорогой мой амиго. Вчера я весь вечер провёл в кантине. Ну, как всегда, поговорили с друзьями о жизни, о женщинах, о футболе. О чём ещё может говорить настоящий мачо? Кое-кто, конечно, поплакал. В кантине это можно. Если ты заплачешь дома – ты коньо де мар и больше ничего. Разве можно позволить женщине видеть плачущего мужчину! Пусть меня убьёт кокосом, если я позволю пустить слезу при своей Херрере! А в кантине это можно. Если мачо плачет перед мачо – это нормально. И вот мы сидим в кантине, разговариваем, и вдруг открывается дверь – и кто бы ты думал, припёрся?.. Херрера! О, позор! Какой это был позор, Коко! За мной, как за сопляком в мокрых ползунках, пришла жена, женщина, чтобы взять за шиворот и отвести домой. Эта старая бесхвостая игуана боится, что я истрачу все деньги. Но мне ведь дают на чай, Коко. Вот, например, пять дней назад мой русский амиго Влади дал мне на чай целых два доллара! Влади – добрый человек. Дай Бог, чтобы в его России никогда не было торнадо.

Я с благодарностью пошевелился за агавой.

– Два доллара, Коко, – продолжал Рики, – это больше двадцати песо! Американцы иногда, очень редко, дают по два-три песо. Французы вообще ничего не дают. И немцы ничего не дают. И итальянцы ничего не дают. Ну, редкий канадец даст пару песо. А тут – на тебе – двадцать с лишним! Да я целый вечер могу пить текилу на эти деньги, если, конечно, пить недорогую. Ай, Херрера-Херрера, как ты меня опозорила! На весь Канкун. А ведь дело-то не в деньгах, Коко. Дело в том, что она никак не может мне простить историю с Флорес. Уже десять лет прошло, а она злится, краба ей под юбку! Флорес! Ай, Флорес! Какая у неё было грудь, Коко! Какая грудь! А какие волосы! Если бы ты знал! Конечно, у твоей мучачи нет ни того ни другого. Нет, я не сомневаюсь, что у твоей мучачи самый красивый в Лагуне хвост, хотя в этом, амиго, я мало чего понимаю… Но поверь мне: лучше Флорес среди человеческих мучач не было ни одной во всём Канкуне. И в Мериде я не встречал таких красавиц. Давай-ка выпьем и закусим за Флорес и за твою хвостатую мучачу, Коко.

Рики отхлебнул и бросил кусок мяса в лагуну. Лагуна благодарно почавкала и затихла. Рики опять заговорил:

– Вот и тебя, Коко, обидели злые люди. Ты мирно жил на западе Большой Лагуны, в Лагуне Любви. Ты ведь родом из Лагуны Любви? Правильно я рассказываю?

Крокодил утвердительно пошевелился в воде.

– Правильно. Жил себе и жил со своей мучачей в Лагуне Любви. И никто не виноват, что рядом с тобой стали гнездиться глупые толстые еноты. И никто не виноват, что ты стал их изредка кушать. И скушал почти всех. Кокодрило для того и существует, чтобы кушать мясо. Если мне дают на чай двадцать песо – я их беру, если рядом с тобой поселился глупый толстый енот – ты его ешь. Это закон природы. Если я не буду брать на чай и пить текилу, а ты перестанешь кушать енотов – то мы с тобой, Коко, будем не настоящие мексиканские мачо, а коньо де мар. Гуакамоле из тухлого авокадо. Разбавленный мочой обезьяны коктейль «Маргарита» – и больше ничего. Пусть меня убьёт перезревшим кокосом, если я не прав, Коко.

Полено опять одобрительно пошевелилось в лагуне.

– Вот так, мой дорогой. И глупые люди решили, что жирдяи-еноты важнее, чем наш красавец Коко. И тебя с твоей мучачей прогнали сюда, на юг Большой Лагуны, где нет ни одного енота. Конечно, здесь есть рыба. Но ведь Коко нужна разнообразная пища. Иначе ты не сможешь доставить настоящую радость твоей мучаче. Правильно? Так что давай выпьем и закусим за твое здоровье, амиго. А заодно и за моё.

Выпили, закусили. Рики заговорил с лёгкой досадой:

– А теперь эти двуногие идиоты доводят тебя своими водными лыжами. Я ведь знаю, как ты ненавидишь, когда запускают водные лыжи. Ты, бедняга, прячешься вместе со своей мучачей под самой глубокой корягой. И вы лежите там, бедные, одинокие Коко, пока у этих защитников енотов не кончится бензин в их дурацких моторных лодках. Да, нелегкая у тебя жизнь, амиго… Но ты не обижайся на них, не надо. Они много не понимают, все эти янки, макаронники, фашисты и лягушатники. Даже текилы толком не могут выпить. Одни только русские пьют, как нормальные мачо. А остальные…

Я гордо шмыгнул носом за агавой.

– Остальные пьют, как будто это не текила, а морская вода с песком. Ты не держи на них зла, Коко. И не вздумай кого-нибудь из них сгоряча слопать. Американцы, там, немцы – они все, я думаю, невкусные, это тебе не жирненькие еноты и не парная свинина. А таких, как Влади, есть просто грех. Добрых людей есть нельзя, Коко. Так что приплывай завтра к семи в отель, и пусть эти дураки тебя снимают, тычут в тебя прутьями и суют свои грязные ноги в твою чистую Лагуну. Они заплатили, ничего не попишешь… Ты входишь в стоимость их отдыха, Коко. И я тоже вхожу. А в полдевятого приплывай сюда. Завтра завезут свежую баранину. Знаешь, как весело ты похрустишь бараньими косточками, малыш?.. Ай, как похрустишь! Ну, давай, примем с тобой по последней, что называется, отдавим зелёной ящерице кончик хвоста – и спать.

Рики допил остатки текилы, Коко закусил остатками мяса.

– Будь здоров! Адьос, Коко! Передавай привет своей мучаче. – сказал Рики и поплёлся к дороге. Я по-прежнему сидел за агавой. Рики прошёл, пошатываясь, мимо меня, и бормоча что-то вроде «Ай, Флорес, Флорес, старый я коньо…» – и зашагал по дороге в сторону Канкуна. Я обернулся на Лагуну – полено исчезло. Я пошёл в отель. В противоположную от Канкуна сторону.

Ещё неделю я отдыхал в отеле. Купался, загорал. Смотрел пирамиды майя. Встречался и болтал в баре с Рики. Ясно, что я делал вид, будто ничего не знаю про его свидания с крокодилом. Дружба Рики с Коко – их личное дело. Причём здесь я?

В последний вечер я попрощался с Коко в отеле. В семь ноль-ноль. В восемь ноль-ноль простился с Рики. Который донёс мой чемодан да такси и категорически отказался взять на чай. И слегка прослезился. Ведь Херреры рядом не было. А я – хотя бы чуть-чуть, но всё-таки мачо. В полночь я уже летел на восток через никем не разгаданную бездну океана – к себе домой, в Россию, тоже никем не разгаданную бездну, в которой, я надеюсь, больше никогда не будет никаких торнадо, как завещал нас славный Рики.

Думаю, Коко и сейчас живёт в Большой Лагуне. Наверное, они продолжают встречаться с Рики. Надеюсь, Коко с его мучачей подарили миру маленьких симпатичных кокодрилитос, которые – к дождю. Надеюсь, Херрера всё-таки простила Рики его историю с Флорес и больше не позорит Рики при всех мачо в канкунской кантине.

И жалко, что нельзя выйти в семь ноль-ноль на берег моего Чертановского пруда и увидеть там Коко. И жаль, что никак нельзя пожать Коко его добрую лапу. Потому что если ты попытаешься это сделать – Коко тебя скушает, как последнего енота. Потому что на то он и настоящий Коко, чтобы кушать мясо. А ты на то и настоящий мачо, чтобы не быть глупым коньо.