Текст книги "Поколение"
Автор книги: Владимир Еременко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 39 страниц)
19
Еще утром термометр у входа в вагончик показывал всего минус двенадцать градусов, и бюро погоды предсказывало дальнейшее повышение температуры. Но в середине дня, когда все ожидали потепления, мороз вдруг усилился до двадцати градусов. Температура продолжала понижаться, но Лозневой заметил это, когда замерзла вода в одной из труб гидромонитора.
Сегодня начали испытывать первую полуторакилометровую плеть газопровода, которая должна лечь на дно Лозьвы. С утра гидромонитор стал закачивать воду в нить газопровода. Словно гигантский черный удав, распласталась она на заснеженном льду и на берегу реки. Давление воды в трубах было пока невысоким, и Вася Плотников, возбужденный, бегал от стыка к стыку, проверяя, не «заплакали» ли его швы. Он знал, что качество всех швов, в том числе и тех, которые сваривал он, проверял специальными приборами мастер-радиограф. В лаборатории есть рентгеновские снимки, и все же Плотников очень волновался. Подумать только, давление в трубах будет доведено до семидесяти атмосфер! Да окажись в шве трещина хоть с волосок, произойдет взрыв.
Особенно переживал Вася за свой гарантийный стык. Неделю назад Плотникова вызвали в свой вагончик Лозневой и Миронов и объявили, что он вместе с лучшим сварщиком стройки Юрием Вязовым будет варить гарантийный стык. Глядя на ухмыляющееся лицо добродушного Вязова, Вася подумал, что его разыгрывают – ведь такое доверяют лишь сварщикам-виртуозам, и хотел уже обидеться. Но Лозневой и не думал шутить. Повернувшись к Василию и привычно подняв над столом свою ручищу, словно прося тишины, он сказал:
– А что, если мы сие назначение да в приказе обозначим? Ведь это итог работы по всей сварке дюкера.
Миронов утвердительно кивнул головой.
– Согласен. Но надо, чтобы приказ знали все на стройке. Пусть мастера в бригадах зачитают, а комсомольцы его в своей «молнии» нарисуют.
И вот появилась эта «молния»:
«Лучшим сварщикам стройки Юрию Вязову и Василию Плотникову доверен гарантийный стык!»
Увидел бы эту «молнию» и приказ Мишка Грач!
Вася взбирался на дюкер, бегал по нему, припадал ухом к трубе, слушая, как беснуется внутри нагнетаемая вода. Вдруг он заметил, как люди засуетились и забегали у гидромонитора.
– Огонь, огонь разводите! – испуганно кричал Миронов.
Пока Вася добежал до гидромонитора, здесь уже пылал костер из досок, приготовленных на футеровку дюкера.
– Сейчас отогреем, и все пойдет, – успокаивающе говорил Сашка Шуба.
К костру подходили люди. Они только при виде огня заметили, как сильно похолодало. Небо было ясным, даже солнце висело над горизонтом, а мороз становился все злее и злее, точно хотел доказать и этому холодному солнцу, и чистому небу, что он сильнее их.
Отворачивая уши шапки, Виктор простонал:
– Раз мои уши не терпят, значит, за двадцать. А в трубопроводе вода. Хорошо, если гидромонитор сейчас снова заработает, а если нет… – И он тревожно глянул на Сашку Шубу. Тот поспешно отодвинул от трубы пылающие доски, ощупал ее рукавицей и, постучав для большей убедительности по трубе гаечным ключом, крикнул машинисту монитора:
– Порядок! Давай пускай.
Включили насос. Машина недовольно зафыркала, затряслась, словно собиралась сорваться с места. Скорее чутьем, чем по звуку двигателя, Лозневой понял, что насос не качает воду, и уже хотел крикнуть, чтобы его выключили, как вдруг морозный воздух разорвал резкий хлопок, точно у него над ухом лопнул детский шарик.
– Штуцер вырвало! – испуганно ахнула и расступилась толпа. Виктор, подхватив с земли отброшенный струей воды штуцер, бросился к монитору. Вода, рвущаяся из насоса, окатила ему полушубок. Он отворачивал от ледяного потока лицо и совал в него руки, в которых крепко сжимал штуцер.
Лозневой глянул на манометр. Давление высокое. Но надо попытаться исправить гидромонитор не отключая. Штуцер выбила ледяная пробка. Виктор полулежал на снегу в луже замерзающей воды, предпринимая отчаянные попытки водворить штуцер на место. Но руки отбрасывал поток воды.
Через несколько минут его одежда покрылась коркой льда. Лозневой и сам изрядно вымок, помогая Виктору. Суханов скреб ногами намокший под ним снег, стараясь покрепче упереться, и совал то одну, то другу руку в беснующуюся струю. Лозневой пытался доской отогнуть от него поток воды. Казалось, еще одно усилие – и штуцер станет на место.
– Все, – стряхнул в снег полные воды варежки Виктор. – Не слушаются пальцы…
Штуцер подхватил Вася и бросился к струе. Вобрав голову в плечи и сжавшись в комок, он юркнул к монитору сбоку и, мгновенно сунув руку, закрыл фонтанирующую пасть. Из-под его варежки, словно из пульверизатора, пылила вода, и скоро рукав и пола его бушлата покрылись седой изморозью.
– Спрятался в воду от дождя, – нервно хохотнул Арсентий и стал сбрасывать с себя полушубок.
– Сейчас же в вагончик! – приказал Лозневой Виктору. Но тот медлил. Наверно, хотел сам увидеть, чем окончится единоборство Плотникова с водой. Однако его тут же подхватили под руки двое ребят и поволокли к вагончику.
Чувствуя, что штуцер попал в гнездо, Вася, сцепив зубы, давил на него изо всех сил. Струя воды под его закоченевшими руками то сжималась, то вдруг, как пружина, начинала распрямляться. Он уперся в чьи-то подставленные ноги, чуть подтянулся к пылившей в лицо воде и последним усилием всего тела додавил штуцер до резьбы. Теперь его нужно было повернуть, но он понял, что сделать этого уже не сможет – не было сил. Если бы тот человек, в чьи ноги он уперся, догадался сейчас взять его и повернуть закаменевшее Васино тело словно гаечным ключом, то штуцер схватился бы за резьбу. Бессилие выдавило слезы. Они текли, смешиваясь с водой, и где-то у подбородка и на одежде вода и Васины слезы превращались в ломкую корку льда…
Васю сменил Арсентий. Ухватив ручищами штуцер, он, как медведь, пошел на струю и придавил ее грудью. Потом сунул под себя руки и, отворачивая лицо от бившей из-под него струи, стал вслепую завинчивать штуцер. Работал он без варежек.
Когда вода была укрощена и штуцер сидел там, где ему и положено быть, Арсентий упал на бок и, приминая мокрый снег, откатился от монитора. Ребята кинулись поднимать его, но он встал сам.
– Руки потрите снегом, братцы…
Ребята тут же стащили с него мокрую телогрейку и накинули на плечи полушубок.
– Ни черта не владею… Как чужие… – бормотал Арсентий, а ребята терли снегом его заголенные по локоть руки.
– Ничего, Арсюша, – приговаривал Сашка Шуба, – вот они уже красные, как у рака клешни, становятся.
– Хватит! – рванулся Арсентий от взявших его в оборот парней. – А то вы мне их еще и обломаете…
Он запахнул полушубок, пошел к монитору, у которого возился успевший переодеться Виктор. Глянув на монитор, а потом на свой трактор, который стоял неподалеку и работал на малых оборотах, Арсентий недовольно пробасил:
– Это все равно как если бы я чужих гусей пас, а своих без призора оставил.
– Ты, народный сказитель, хромай живее в вагончик, – поднял голову Виктор, – а то зазвенишь сосулькой.
– Не зазвеню. Скорей монитор запускай, трубы порвет, механик.
Однако все старания Виктора были напрасны – монитор не работал: пока они возились со штуцером, в одной из труб замерзла вода.
Газовщики зашумели.
– Надо немедленно спускать из дюкера воду, – говорили одни. Другие выражали сомнение – можно ли ее спустить. При таком морозе вода может замерзнуть в трубах, и если не порвет их, то как оттуда выковыряешь лед? Тут всю тайгу поджигать нужно будет.
– С нашим морозом шутки плохи, – хрипел Арсентий. – Все порвет к черту…
Он так и не ушел в вагончик. Только натянул снятый кем-то с себя свитер и, даже не застегивая полушубка, метался с гаечным ключом вдоль трубопровода, стараясь по звуку определить, нет ли ледяных пробок.
– Решай, начальник, – обступили Лозневого газовики. – Только скорей! Дорога каждая минута, – сыпались со всех сторон голоса, возбужденные, тревожные, требующие немедленного ответа.
Олег Иванович молчал. Его обожженное морозом лицо выражало крайнее напряжение. Вдруг он сорвался с места и, громыхая обледенелыми рукавами и полами своего плаща, натянутого поверх телогрейки, наддал за Арсентием. Он прислушивался к ударам его ключа по стальной трубе, видимо стараясь определить, как скоро вода в дюкере может превратиться в лед…
Все поспешили за ним. Когда Олег Иванович, замедляя шаг, нагибался над дюкером, затихая, останавливалась и толпа. Смотрели только на Лозневого. Вася и Сашка в обледеневшей одежде стояли здесь же и напряженно ждали. А Олег Иванович медлил. Еще когда Арсентий заворачивал штуцер, он отправил Миронова в лагерь связаться с синоптиками. И теперь тревожно поглядывал в сторону голубых вагончиков, которые проступали сквозь молодой ельник.
Наконец из-за приземистых, опустивших в глубокий снег лапы елок вынырнула крепкая фигура Миронова. На ходу застегивая полушубок, он кричал:
– Мороз жмет. Уже двадцать четыре! Синоптики обещают до тридцати.
И тут Лозневой, словно очнувшись, подал команду:
– Костры, ребята! По всему дюкеру разводи костры.
– Да сколько же их надо? – взмолился Арсентий.
– На целый километр никакого огня не напасешься, – усомнился еще кто-то.
– Ребята! Вали сушняк! – зашумел Виктор и первый бросился к дощатой будке лагеря, где хранился инструмент. За ним, не раздумывая, повалили все. В отряде были две мотопилы «Дружба», и дело пошло споро. Арсентий, Сашка Шуба и Николай Перегудов, вспомнив свои старые профессии лесорубов, ловко валили сухие деревья. Здесь же их в десятки рук рубили на дрова и таскали к дюкеру. В работу включились все, кто был в лагере. Тайга застонала от грохота и треска падающих деревьев, голосов людей, перестука топоров.
– Наддай, наддай, братва! – стараясь перекрыть шум своей мотопилы, горланил Сашка Шуба. – Наддай…
Все работали как на пожаре. Приволокут из лесу дерево и тут же бегом за другим. Вася в этой беготне согрелся так, что у него липла рубаха к спине. Руки, которые еще полчаса назад нестерпимо ломило, теперь горели. Он не чувствовал только кончиков среднего и безымянного пальцев на правой, но сейчас не до них. Надо таскать и таскать сучья из леса. Через час вдоль дюкера уже пылало десятка три костров.
Швыряя в огонь куски битума, Сашка кричал Васе:
– Если хочешь научить лягушку плавать, не кидай ее в кипяток! Слыхал такую?
– Нет.
– Наверно, японцы придумали.
– Почему японцы?
– А они лягушек любят, и даже специально разводят их в парковых прудах, и вечерами слушают лягушечье кваканье. Для японца лягушка как для нас соловьи. Это ж надо!
Плотников даже перестал орудовать топором и удивленно поглядел на Шубу.
– Откуда у тебя эти энциклопедические познания, Сашок?
– Читал. Я люблю читать, как люди в других странах живут. «Вокруг света» выписываю.
– А чего ж учиться бросил?
– А так, по дурости. – И вдруг громко расхохотался. – Знаешь, мне отец сказал: бросай, Санька, ты эту школу, а то лентяем растешь. Ты учишь только предметы, придуманные для лодырей. А у меня и правда пятерки были лишь по пению, физкультуре, рисованию и чтению. Дотянул я до восьмого, и забрал меня батя валить лес…
Вася и Сашка уже дважды сходили за сушняком, а он все говорил и говорил о себе: и о том, как они встретились с Арсентием на лесозаготовках, и как потом вместе учились в леспромхозовской школе механизаторов, и почему они подались сюда, на газопровод. Плотников слушал Шубу рассеянно и думал: в жизни каждого человека, наверно, бывают такие минуты, когда вдруг нестерпимо захочется рассказать о себе. С ним такое тоже бывало не раз. Иногда так подступит, а выговориться не перед кем. И тогда Вася тянется к своему другу-дневнику. Выговоришься, изольешь душу, и вроде бы жизнь светлее. Вот так и у Сашки сейчас.
– Давай трави, Саша, так и работается легче.
Они сбросили с плеч у костра засохшую березу и присели на нее перевести дух.
Теперь, когда огонь вошел в силу, в костры валили и сырые деревья. Их подтаскивал сюда из леса Арсентий на своем тракторе. Огонь разведен почти по всей длине дюкера, и опасность заморозить его миновала.
Первое напряжение прошло, можно было передохнуть у огня. Лозневой понял, что дюкер отстояли, но отстояли пока. За него еще надо бороться, и он тут же выделил группу для ремонта гидромонитора.
Уже давно стемнело. Небо засеребрилось звездами, от людей на голубоватый снег до самого леса падали причудливые длинные тени. Тени то появлялись, то исчезали, как привидения. Шагнет человек в полосу отсвета костра, и тень побежит до самого леса.
Плотников и Шуба развели такой костер, что языки пламени взлетали чуть не до верхушек деревьев. У Сашки блестели только белки глаз да зубы. Телогрейка в нескольких местах была прожжена.
– Видал, раскочегарили? – кричал он. – Небу жарко.
– Посмотри, на кого ты похож? – подтолкнул его плечом Вася.
– А ты? – засмеялся Сашка. – Прямо как из трубы вылез. Анчутка, да и только.
Сашка неожиданно вскочил и, отбежав от костра, стал смотреть на просеку. Со стороны дороги, которая уходила от лагеря в сторону Ивделя, вдруг послышался рокот. Все высыпали на просеку, прислушиваясь к гулу. Где-то за лесом замелькали, зашарили полосы света, и скоро на просеку выкатили машины.
– Ба! Пожарные пожаловали! – обрадованно зашумели газовики.
Через несколько минут на опушке леса стояли три машины. В отблесках костров они были зловеще красными. Словно горох, посыпали из машин люди.
– Давай, братцы, помогай кочегарить! – выскочив из кабины своего трактора, ошалело кричал Арсентий. – Выручай!
Среди пожарных у него сразу нашлись дружки. Дурачась, толкая их, Арсентий выкрикивал:
– Тушить вы никогда не успеваете. Давайте жгите! Ну, беритесь за свои топоры.
Лозневой быстро пошел навстречу командиру пожарных и, осторожно взяв его под руку, повел от машины.
– Чтобы мы вам помогли поджечь тайгу?! – вырывая руку, протестовал молоденький лейтенант. – Да вы в своем уме?
– Без вашей помощи мы заморозим дюкер. Люди валятся с ног. Через пару часов догорят костры, и все полетит в тартарары… – теснил лейтенанта Олег Иванович. – Вы понимаете, что будет?
А Арсентий и Сашка Шуба уже увели в лес за дровами первую группу пожарных.
Через четверть часа работали все пожарные во главе со своим командиром. В темном лесу зашарили их фонарики.
Тайга гудела, охала от ударов топоров и треска ломающихся сучьев. Ярче вспыхнули костры под закопченной плетью трубопровода.
Только теперь, когда в работу включились пожарные, валившемуся с ног Лозневому пришла мысль: послать за людьми в леспромхоз. Надо это сделать сейчас же. Ведь в его отряде еще никто не отдыхал с утра. И он пошел разыскивать Миронова.
– До ближайшей бригады лесорубов километров тридцать, – устало рассуждал Миронов. – Если махнуть на танке, то можно спрямить. Все равно езды не меньше часа. Да сборы, да обратная дорога: клади три часа – не меньше.
– Все равно надо посылать, – отозвался Лозневой. – Ищи Суханова, он может и быстрей справиться.
Появился Суханов. Лицо в саже и грязных потеках. Писаревская борода торчит какими-то обледеневшими клочками. Ресницы и брови обгорели, сам пошатывается.
– Лейтенант собирает своих людей, – заплетающимся языком, словно пьяный, сказал он. – Говорит, больше часа им нельзя здесь быть, его могут наказать.
– Лейтенанта мы берем на себя, – прервал его Лозневой. – Задержим сколько сможем. Но все равно до утра не устоим. Надо к леспромхозовцам за помощью.
– Я уже думал, – ответил Виктор. – Там с гидромонитором замучились мои механики. Теперь крыльчатка полетела. Без леспромхозовцев не обойдемся. Сейчас поеду, – и он уже повернулся, чтобы идти к лагерю.
– Только возьми водителя, – строго приказал Лозневой.
– Обойдусь. Здесь каждый человек нужен.
– Без водителя не разрешаю, – сердито оборвал его Лозневой и кивнул Миронову, чтобы тот проследил за отправкой вездехода, а сам быстро пошел к лесу, где порхали огни фонариков.
– Гидромонитор будет исправлен только к утру, – крикнул вдогонку ему Суханов.
– Да, я знаю, – не останавливаясь, ответил тот. – Придется жарить дюкер всю ночь, да еще и завтра неизвестно что… Сейчас же за людьми! – А про себя подумал: «Что, если мороз усилится? Ведь может быть сорок и больше. Пообморозятся люди, и никакие костры не помогут…» И тут же решил обойти всех и осмотреть, нет ли обмороженных.
…Всю долгую зимнюю ночь жгли газовики костры, спасая дюкер. Лишь к утру прибыл вездеход Суханова с леспромхозовцами, и только тогда газовики смогли перевести дух.
Лозневой и Миронов появлялись то в лесу, где валили лес, то у костров и по очереди направляли людей в столовую. Многие так устали и промерзли, что засыпали за столом.
Разморенный кухонным жаром, Вася дремал, откинувшись на спинку стула. Какое же это блаженство – тепло! Лучше его на свете ничего нет. Не хочется ни есть, ни пить, хочется только тепла, обжигающего тепла.
– Васька, Васька! – тряс его за плечо Виктор. – Да ты что, заболел?
– Нет… я замерз… – тихо, не открывая глаз, говорил Вася.
Тепло вагончика блаженно обволакивало его с головы до пят. Однако холод, который нашпиговывал всю ночь его тело, застрял внутри колом, не давая перевести дыхание. Васе казалось, что он приморозился к стулу, как примораживается мерзлая рыба в теплой комнате.
– Брось дурака валять, на вот, – как из-под земли дошел до него голос Суханова. Кто-то сунул ему в руки полстакана спирта. – Только сразу, и хлебай щи. Ну!
Вася выпил обжигающую влагу, и ему показалось, что он проглотил глубок огня. Клубок этот покатился вниз, а потом вдруг рассыпался на тысячи тонких колких игл, как рассыпается в солнечный весенний день глыба льда на реке, если ее ударить. От этих звенящих игл – льдинок внутри все запылало костром, и Вася вдруг очнулся. В руку ему кто-то сунул ложку:
– Ну хлебай, хлебай.
Перед ним стоял Виктор. Он вроде бы куда-то уходил, когда Вася проглотил этот огонь, а сейчас опять здесь. Вася принялся поспешно заливать огонь щами и опомнился, когда его ложка заскребла по дну тарелки.
Виктор, запрокинув свою мокрую обгоревшую бороду, хохотал.
– Ну ты даешь, Васек! Ну даешь…
Он поставил перед Васей свою тарелку щей и, взяв порожнюю, чуть покачиваясь, словно ступая по зыбкому полу, пошел к оконцу кухни за новой порцией.
Огонь разливался по всему Васиному телу, плавя и выгоняя из него холод. Ему стало так же весело, как и Виктору. Лютый мороз и ледяной ветер целые сутки калили его, а два глотка спирта выгнали этот холод прочь из тела.
За соседним столиком сидели Арсентий, Сашка Шуба и двое пожарных. Их голоса то и дело взрывались смехом.
– Нет, – басил Арсентий, – наедаюсь я быстро, да через силу ем долго. Натугом беру… Смешно!
– Откуда это? – указал глазами на стакан Вася.
– Из-под бешеной коровки молочко, – улыбнулся Виктор и тут же серьезно добавил: – Из своих личных запасов Лозневой выдал. – Аппетитно хлебая щи, он не спеша продолжал: – А ведь отстояли дюкер. Сейчас монитор запустили. Качает как зверь.
Расправившись с первым, Виктор взялся за жаркое. Сегодня повар не пожалел мяса. Виктор ловко подхватывал вилкой большие аппетитные куски с тарелки и отправлял их в рот. Вася залюбовался: оказывается, есть своя красота в том, как едят здоровые, крепко наработавшиеся люди.
– Ты что, как на девицу, на меня уставился? – шутливо спросил Виктор и тут же привстал из-за стола. – Вася, а ведь у тебя нос прихватило. А ну дай! – Виктор перевалился через стол и стал пристально рассматривать покрасневший Васин нос. – Точно, малость есть. А ну покажи руки? Э-э-э, да у тебя, брат, и пальцы на правой руке прихвачены. Так больно?
– Колет как иголками…
– Кончай обед, пойдем лечиться. Я из тебя вмиг человека сделаю.
Виктор нырнул на кухню и, прихватив у повара гусиный жир, тут же густо намазал им Васин нос и пальцы.
…В вагончике на своей тумбочке Вася нашел письмо. Оно заставило сильно забиться его сердце. Не раздеваясь, он быстро разорвал конверт. Перед глазами запрыгали веселые грачовские строки.
«Старик! Васек! А я у геологов. Вот как! Мы тут для вашего газопровода ковырнули еще одно месторождение. И теперь, видно, вам придется тащить трубы уже не от Игрима и даже не от Пунги, а еще ближе на сотню-другую километров…
Напиши мне про себя. Как ты и что? А чтобы ты не думал обо мне, как о подонке, скажу одно: наше житье на газопроводе было раем по сравнению с житьем геологов. Ну да ты сам видел у Миронова, как живут геологи. Напиши еще, как поживают Арсентий и Сашка Шуба. А Виктору и всем ребятам передавай большущий привет, если они, конечно, примут его. Теперь мы идем в сторону Пелыма, почти по трассе вашего газопровода. Может, летом и встретимся…»
Вася тут же начал перечитывать письмо.
– Грачик, дорогой, ты тоже здесь, ты не мог обмануть. Север не предают. Тебя, наверно, тоже заразил этот край, его синие зимние ночи… – к горлу подкатил теплый комок. «Это от спирта», – подумал Вася. Север, Север, что он делает с людьми? Чем труднее, тем сильнее прикипаешь к нему душой. Непостижимо, что гонит в эти дикие, необжитые края человека? Неужели трудности? Неужели желание проверить в этих трудностях себя? Зачем Олегу Ванычу, Миронову, Виктору проверять себя?
Нет, здесь что-то другое. Мишка объяснил бы. Он достал бы из рюкзака свою записную книжку и прочел из нее что-нибудь мудрое. Вася повернулся в своей люльке и вдруг будто услышал голос Грача.
– Это альтруизм, батенька, альтруизм – вечный в человеке зов к защите слабого, зов к самопожертвованию ради того, чтобы выжили другие. Не будет на земле людей, умеющих жертвовать во имя ближних, погибнет род человеческий…
Грач все знал. Где он теперь, мой Грачик? Есть ли рядом с ним такие люди, как Лозневой, Суханов, Миронов? И Васе захотелось записать обступившие его мысли о жизни и людях, с которыми он делит долгие синие ночи Севера.
ИЗ ДНЕВНИКА ВАСИ ПЛОТНИКОВА
«Все думаю, почему у хороших людей личная жизнь не ладится? Наверное, потому, что счастье возможно только тогда, когда его делишь с другим. А если тот, другой, не может понять тебя, то и счастья никакого.
Неужели у Олега Ваныча так? Как можно не понять такого человека? У него две добродетели: требовательность и великодушие. О требовательности Лозневого знают все. А вот о его великодушии почему-то стыдливо умалчивают. Даже считают чуть не слабостью.
А я думаю по-другому. Именно руководителю и нужно-то быть великодушным. Ведь от него, от величия его души зависят судьбы многих людей. Лозневой долго говорил со мною о Граче, о моем житье-бытье, и я понял, как болит у него сердце за нас, непутевых и несуразных. «Дело, которому служит человек, – говорил Олег Ваныч, – почти всегда требует личных потерь». Но их можно ограничить или совсем свести на нет, если человеку помогать, если окружить его товарищеским вниманием. Грачу не помогли, и вот он оказался выброшенным. «Его оттолкнули, и в этом виноваты мы, старшие», – сказал Лозневой. Он винит себя и Виктора. А я думаю, что виноват и сам Грач. Мы даже поспорили с Олегом Ванычем. Он говорит: дело не в самом Граче, Мишка не ангел, а дело в нас, в товарищеском отношении, в ответственности одного человека за других. И тут он прочел мне целую лекцию о человеческом участии и человеческом милосердии:
«Мы забыли не только это прекрасное и очень русское слово «милосердие», но и стали непонятно почему стыдиться этого деяния. А ведь оно самое большое и самое человеческое деяние, которое отличает нас от зверя. Дело, милое сердцу… Некрасов называл своего героя Добросклоновым. Народный заступник Гриша Добросклонов».
А потом Олег Ваныч начал говорить о себе. «Когда я вижу, что сильный обижает слабого, большой малого, то во мне загорается какой-то ослепительный огонь. Я глохну и слепну, я перестаю понимать себя и готов кинуться в драку. Не знаю, почему это происходит. Может быть, оттого, что меня самого очень много и долго обижали. Наверное, это идет от плена, где меня могла истязать и унижать всякая сволочь, а я стоял перед ней со связанными руками. Знаешь, у меня это теперь вроде болезни какой…»
Аж губы у него побелели. А я сказал, что это не обязательно от плена. У меня тоже такая болезнь, хотя меня никто не обижал сильно. Я тоже всегда на стороне слабого. Даже когда смотрю матч, и то всегда желаю победы слабой команде. Меня всегда высмеивал и ругал за это Грач. Ничего не могу поделать с собой, меня будто кто-то кидает на сторону слабого, даже если он этого и не заслуживает, я все равно за него…»
