Текст книги "Поколение"
Автор книги: Владимир Еременко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 27 (всего у книги 39 страниц)
13
Завтра в Ленинград возвращается Лева Вишневский, а Лозневой так и не поговорил с ним. Как же все будет дальше? Тогда, в первую их встречу в Ивделе, Олег Иванович увидел Леву, натянутого, как струна, готового ко всему, и принял прямой, отчаянный Левин взгляд, протянул руку.
Но то не было примирением, даже временным перемирием, просто их нелегкий мужской разговор отдалялся. Лозневой сам сделал это, неожиданно передумав давно решенное.
Он начал говорить о делах. Но не так, будто бы между ними ничего не случилось, а подчеркнуто сухо, только о деле, Лозневой дал понять Вишневскому, что отныне между ними никогда не может быть тех отношений, какие были раньше, никогда. Лозневой знает, что глупо, старомодно ревновать. И все же ничего не мог поделать с собою. Как только вспоминал о Леве и Рае, он переставал понимать себя. В деловом разговоре Лозневой сразу отстранил Вишневского от себя на то расстояние, с которого ему будет честнее и легче начать их главный разговор. Олег Иванович знал, что от этого разговора почти ничего не зависит, и все же он нужен, потому что, кроме них троих, есть еще и дети. И их-то они должны оградить…
Лева понимал, что в разговоре о детях, их детях, он не имеет права ни предлагать что-либо, ни советовать. Поэтому, когда Лозневой спросил у него, что он думает о детях, Лева ответил:
– Как решит мать, так и будет.
Он так и сказал «мать», а не «Рая», потому что боялся ранить этим именем Лозневого. И все же Олега Ивановича обидел его ответ, и горячий туман поплыл у него перед глазами.
– А меня в расчет вы уже не берете?
Темные Левины зрачки вздрогнули за стеклами очков, и он распрямил свои сутулые плечи.
– Сказал потому, что право выбора, с кем жить детям, остается за их матерью… и за самими детьми.
Лева уже овладел собою и произнес фразу четко, экономно, как он умел это делать во всех деловых разговорах.
– Уже и права знаете! – взорвало Лозневого. – Все порешили.
Лева промолчал, но глаз не отвел. Очки его блестели дерзко, да и сам он напружинился, готовый ко всему.
Лозневой смотрел в лицо Вишневскому, потом опустил голову. Он не пожалел, что разговор начался так круто. «Мы не на дипломатическом рауте. Пусть знает». Олег Иванович чувствовал, как где-то в самой глубине его существа вскипают обжигающие обида и злоба против этого человека. То, что копилось в нем эти месяцы, в чем он не хотел себе признаться и что постоянно прочь гнал от себя, теперь вдруг рванулось наружу. Лозневой удержал себя на месте, хотя готов был каждую минуту сорваться со стула. Свинцом наливались ноги и руки, прижимало к креслу, словно испытывал перегрузки, какие бывают при взлете самолета. Жаркий туман уже проходил. Он стал различать предметы: сначала тупой закругленный угол стола, потом шкаф, забитый папками и кипами чертежей, и наконец выплыло острое, напряженное лицо Левы. Тот сидел на стуле перед ним, неестественно прямой, сцепив сухие тонкие губы, и смотрел все так же открыто и твердо перед собой.
Теперь, когда Лозневой погасил в себе неожиданную вспышку злобы и мог говорить почти спокойно, он вдруг понял, что говорить-то им больше, собственно, не о чем. Зачем же он так рвался к этой встрече? И рвался не он один, рвался и Лева. Из-за нее приехал в эту командировку на Север. Ведь группу проектировщиков мог привезти любой другой сотрудник института. Но приехал именно Лева.
Неужели, чтобы все это понять, им, двум мужчинам, нужно было только посмотреть друг другу в глаза и разойтись?
Лозневой понимал это, во всем отдавал себе отчет и сейчас хотел одного: чтобы все быстрее окончилось, развязалось. С Левой ему больше не о чем говорить. Они могут подняться и разойтись.
Теперь Лозневому нужно увидеть Раю, и тогда он, может быть, разрубит узел. Надо увидеть, глянуть ей вот так же в глаза, пусть она ответит. Или пусть молчит, он увидит все сам. Но ему надо обязательно заглянуть в ее глаза, и он вдруг почувствовал в этом такую неотвратимую потребность, что захотелось сейчас же все бросить и, не возвращаясь в лагерь, прямо из Ивделя лететь в Свердловск, а оттуда в Ленинград.
Несколько секунд он боролся с искушением поднять сейчас же трубку телефона и позвонить начальнику аэропорта. Завтра бы он мог быть в Ленинграде.
Но это было минутное затмение. Он уже давно научился сдерживать себя, отметать неразумное. Ему больше не надо волноваться на этот счет. Он не встанет, не побежит. Будет все в пределах нормы, как это принято у серьезных людей.
Лозневой глянул на Леву. Тот сидел по-прежнему перед ним все в той же позе, словно проглотив аршин.
Олег Иванович поднялся. Тут же поспешно встал Лева.
– Скажи Рае, что к концу месяца буду в Ленинграде, там все решим, – помолчал и добавил; – Насчет ребят и прочего.
14
Всю долгую осеннюю ночь по железным крышам узких голубых вагончиков лагеря газовиков барабанил дождь. Не прекратился он и утром, когда ребята, проклиная «прохудившееся небо», шли к своим машинам.
– Выше головы, эпроновцы! – подбадривал их Суханов. – Подводники, а воды испугались!
– У нас в леспромхозе вот такой же бригадир был, – недовольно пробурчал Арсентий. – Как только глаза продерет, так и орет.
– Ну и что? – спросил Виктор.
– Теперь не орет.
– Почему?
– Охрип.
Парни захохотали. И вроде бы легче стало шагать по раскисшей, хлюпающей земле к руслу реки, где в предрассветной мгле чернели плети сваренных труб.
К возвращению Миронова его группа, работавшая на прокладке дюкера, сильно разрослась. Лозневой включил в нее бригаду водолазов, и она теперь получила громкое название комплексного отряда подводно-технических работ. Здесь работали еще трактористы, экскаваторщики, шоферы, водители вездеходов-амфибий, машинисты трубоукладчиков. Но все они именовали себя подводниками. Даже Арсентий, существо в высшей степени сухопутное, причислял себя к ним. Он достал где-то фуражку речника и щеголял теперь только в ней.
– Сейчас мы, подводники, главный гвоздь стройки, – говорил он.
– А ты, Арсентий, еще и демагог, – заметил Вася Плотников.
Арсентий удивленно посмотрел на него и процедил сквозь зубы:
– Ох, сосунок, мед с бритвы лижешь…
Арсентий огляделся по сторонам, посмотрел в низкое, без единого просвета небо и, ежась от непогоды, ловко нырнул в кабину своего бульдозера. Рядом уже гудел мотор экскаватора, а через минуту взревела него машина.
С наступлением осенней распутицы подводники спорили не столько с реками, через которые они прокладывали газопровод, сколько с непроходимыми топями и непролазной грязью. Несколько дней назад трасса газопровода вышла к болотам, и они теперь от зари до зари торчат по самые шеи в вонючей болотной жиже. А тут этот проклятый дождь.
За ночь уже готовую к укладке траншею залило водой, края ее обрушились, и сейчас пришлось ставить экскаватор и все переделывать заново, углублять траншею, откачивать из нее воду. Работа усложнялась тем, что траншея была прорыта в низине поймы реки и туда, как в воронку, стекалась вся вода и грязь. Бульдозеры нагребли земляные перемычки, чтобы оградить траншею, но дождь превратил их в месиво.
Экскаватор без конца черпал и бросал в сторону раскисший суглинок. Ковш по самую рукоятку уходил в рыжеватую жижу. Рядом натужно стрекотал бульдозер Арсентия, отодвигая вынутый из траншеи грунт. Как казалось Плотникову, шла та бестолковая работа, какой иногда вынуждены заниматься люди, чтобы не сидеть без дела. Вот они и барахтаются здесь, надеясь устоять перед этим дождем.
Сегодня утром в столовке, расправляясь со второй порцией гуляша, Арсентий поучительно, свысока, точно хотел унизить, говорил Васе:
– Видишь, как дождь полощет? Тут, брат, не Крым. Тут тайга.
– Вижу, что не Крым, да и ты не крымский хан, – ответил ему Вася.
Арсентий долго смотрел на него своими немигающими, чуть заплывшими глазами, а потом с угрозой сказал:
– Один такой же храбрый, как ты, все время похвалялся, что он человек северный. – Он сделал паузу, еще раз посмотрел на Васю и добавил: – А выяснилось, что он с Северного Кавказа.
– Ну и что? – удивился Плотников.
– А то, что здесь тайга, а у нее свои законы, запомни, сосунок.
Эти слова он, видно, слышал еще от отца или деда; когда-то они имели совсем другой смысл, но Арсентий упрямо повторяет их, стараясь подчеркнуть, что он таежник, а все, кто не из здешних мест, это так, временное недоразумение. И это злило Васю. Арсентия недолюбливали многие в отряде. Даже Саша Шуба, веселый, парень-балагур, который сам был не прочь похвастаться своим «таежным» происхождением, называл Арсентия «дремучим».
И все-таки среди ребят у Арсентия был свой авторитет. Его даже по-своему уважали. И не только за то, что он узнавал каждую лесную птицу по голосу, безошибочно называл каждый гриб, ягоду и даже каждую травинку, но больше за то, что он умел работать, как никто другой. Когда все уже выбивались из сил, он продолжал вкалывать. Работал экономно, легко и ловко, и Василий часто завидовал ему. Снимая с тракторной тележки грузы, Арсентий как бы говорил: «Вот ты уже устал, а я нет. А все потому, что ты не таежник».
О прошлом Арсентия в отряде знали немногие. Родом парень из здешних мест. Он валил лес на Пельме, Северной Сосьве, Лозьве и других северных реках. Из родных краев никогда не выезжал дальше Серова. Случилось так, что и в армии служил здесь, на Урале. Еще до войны, в таежной Толокнянке, он, как шутили ребята, «закончил свое образование да так с тех пор, видно, и не брал в руки книг».
– А зачем мне эти книжки-тетрадки, – растягивал Арсентий свои толстые губы. – У меня главные рычаги жизни – вот. – Он вытягивал перед собой ручищи, и широкое его лицо кривилось в хитрой ухмылке.
Дождь не прекращался. Бульдозер Арсентия рокотал без умолку. Отодвинув от экскаватора раскисший грунт, он как-то боком пятился назад за новой ношей, и тогда косые мутноватые нити начинали хлестать прямо в кабину. Арсентий не закрывал дверцу, все время высовывал из проема свою крупную голову и плечо. Телогрейка его потемнела, по мясистой красной щеке стекали грязные струйки не то пота, не то дождя.
Экскаватор отработал участок траншеи, и ему нужно было передвинуться на новое место. По такой грязи сам он, конечно, не мог продвинуться и на метр, и Арсентий, выскочив из кабины, стал прилаживать буксир. Он никогда не просил помочь ему расправить тяжелый стальной трос. Сам ловко накинул его на крюк бульдозера, а затем, разгибая кольца непослушного троса, потащил его к экскаватору. Машинист открыл дверку кабины, собираясь помочь, но Арсентий махнул рукой:
– Обойдусь.
Через минуту он сидел уже в кабине трактора, давая хороший газ мотору перед буксировкой. Трос рывком вытянулся, и от него, как от тетивы, полетели комки грязи. Могучая машина медленно потащила за собой экскаватор. Его колеса по ступицы увязали в темной, клейкой жиже, и он оседал все ниже и ниже. Скоро и бульдозер, как гусь на льду, беспомощно заелозил гусеницами и застрял.
Арсентий выскочил из кабины без шапки, взъерошенный, красный, точно из парилки, и заорал на машиниста экскаватора:
– Ты зачем газовал? Внатуг надо было идти, растяпа, внатуг!
Позвали на выручку бульдозериста Сашу Шубу. Этого шумного и очень подвижного паренька никогда ничем нельзя было удивить. Он обошел утопшие почти на метр в грязи машины и фыркнул:
– Ерунда. Я сейчас обоих выхвачу. Только бы трос у вас выдержал.
Пересиливая шум надрывающегося мотора, Арсентий сердито крикнул:
– Мой трос не твоя печаль. Ты сам не сядь!
Зацепили. Саша лихо крикнул:
– Пошел!
Дернул раз, дернул два, потом его бульдозер потянуло в сторону, и он увяз в грязи по самую раму.
Арсентий вылез из кабины и кинулся с кулаками на Сашку. Но тот предусмотрительно отбежал в сторону.
– Убить тебя мало, трепло несчастное! Иди сейчас же за «спасателем»!
Шуба растерянно потоптался на месте, будто соображал, как же это все вышло, потом обошел свой бульдозер и, многозначительно свистнув, пошел прочь.
– Не ходи! – немного подобревшим голосом окликнул его Арсентий. – Вон он сам едет…
Со стороны лагеря шел болотный трактор, прозванный «спасателем». Метровой ширины гусеницы позволяли ему пробираться даже через топи и выручать из беды застрявшие машины.
– Кто едет? – спросил Арсентий.
– Кажется, сам Суханов, – вглядываясь в пелену дождя, ответил Сашка.
– Его еще тут недоставало, – недовольно пробасил Арсентий. – Небось и сосунка за собой тянет, от Миронова вернулись и словно иголка с ниткой.
– Сегодня он еще с ним, – отозвался Сашка, – с завтрашнего дня переводят на сварку. Центровать трубы будет. Новая партия труб из Челябы пришла.
– Пусть центрует. От него толку и там как с козла молока.
Арсентий был зол на Виктора, а заодно и на его друзей. Они вечно подтрунивали над ним и высмеивали перед всем отрядом. Он терпеть не мог этих грамотеев и всякий раз хотел досадить им.
Однако с Виктором Арсентий вел себя настороженно, потому что не раз обжигался. Он не любил Виктора еще и за то, что считал его жизнь неправильной.
– Жизнь одна, – говорил Арсентий. – И тот, кто живет не для себя, а для других, – или дурак, или притворяется. У нас и тех и других не любят. Это в городе можно обмануть, а у нас такие штучки не проходят. Здесь каждый человек перед другим голый.
Когда Арсентию возражали, он недовольно кривился.
– Чепуха, не поверю я в ваше благородство. Суханов возится с Плотниковым не за его красивые глаза, он тоже себе авторитет на этом зарабатывает.
Ему говорили о Лозневом, Миронове. Но, даже загнанный в угол, Арсентий не сдавался:
– Вы народ здесь временный, вам можно и в благородство поиграть. Мы же здесь вечные, и нам эта суета ни к чему.
– Ну и дремуч же ты, Арсентий, – стонал Суханов. – Да какая же это игра в благородство, когда человеку надо помочь…
Арсентий распалялся и начинал кричать:
– Видали мы таких городских чистюль и умников, да недолго они держались здесь – вылетали пробкой. Тайга, она не шутит. Вылетит и этот. Не ту в нашем крае человек жизненную установку должен иметь. Вы все хотите взять наскоком, сразу, а жить надо без суеты, степенно, день ко дню, грош к грошу – глядишь, ты уже и человек. У меня вон отец ни за каким образованием не гнался, ни перед кем шапки не ломал, а его весь Северный Урал знал. Первый в округе вальщик леса был. Везде его возили – и в Пермь, и в Свердловск, и в Москву на ВДНХ. Свой метод имел. Даже в книжках его работу описали. И достиг он всего сам, без всякого там образования. Потому что жил правильной жизнью, не суетился. Была на плечах голова да руки золотые.
Ободренный тем, что все затихли и внимательно слушают, Арсентий прибавил в голосе металла:
– Отец мой объездил полстраны, в войну побывал за границей и всегда говорил, что самая здоровая и правильная жизнь здесь, в деревне. Вон Грач хоть и пижон порядочный, а понимает, что город губит человека. У его отца-матери в Саратове и харчи слаще, и перины мягче, а он в тайгу забился, на нарах спит, сушеную картошку ест, а домой не едет. Потому что понял…
– Что понял? – прервал его Суханов.
– Свою жизненную установку.
Все выжидающе посмотрели на Грача. Но тот с любопытством смотрел на Арсентия и молчал, точно речь шла не о нем.
– Философствуешь о здоровой сельской жизни, – метнул в Арсентия недобрым взглядом Виктор, – а где же это в тебя столько плесени и гнилья понабилось? В городе, что ли, которого ты не видел?
Но и эти обидные слова не могли вывести из себя Арсентия. Наседая, как медведь, на запальчивого в спорах Виктора, он басил:
– Ты вот говоришь, у меня нет образования. Хорошо. У меня три класса, а четвертым уже был коридор. А ты кончил десять да еще институт. Сейчас в ученые пробиваешься. А кто мы с тобой?
– Крой, Арсентий, интеллигенцию, ломай ее под себя, – хохотал Сашка Шуба.
– На одной ноге мы с тобой, – стараясь побольше вложить в слова ехидства, продолжал Арсентий, – оба, как жуки навозные, ковыряемся в грязи. А завтра пойдем за получкой, так мне еще на тридцатку больше выдадут, хоть ты механик, а я простой бульдозерист.
– Так это же по твоей жадности, – отозвался Плотников.
Арсентий поперхнулся, но тут же, поборов в себе злобу, громко рассмеялся.
Не удавалось Арсентию подавить Суханова и своим знанием тайги. Во-первых, Виктор в свои двадцать девять лет побывал на многих стройках, в том числе и Сибири, и сам неплохо знал тайгу, а во-вторых, если он чего и не знал и Арсентию удавалось вынудить Виктора в этом признаться, тот делал это удивительно легко и просто:
– Спасибо, Арсентий, теперь я буду знать.
В его негласном, но постоянном споре с Виктором за Арсентием оставалась лютая жадность к работе и его медвежья сила. Здесь он не имел себе равных и мог, как он сам говорил, любого заткнуть за пояс. Однако недавний случай в отряде поколебал и в этом авторитет Арсентия.
Как-то заправляли они тракторы. Наливать солярку на земле было неудобно. И тогда Арсентий, ухватившись за край бочки, крикнул Суханову:
– А ну давай махнем ее на козлы!
Это была провокация. Ее нарочно подстроил Арсентий. В бочке более 200 килограммов. И он знал, что в отряде, кроме него, никто не может это осилить.
– Ну что же ты, давай! – все больше отрывая край бочки от земли, кричал Арсентий.
Ребята смолкли и повернулись к Виктору. Дальше все произошло мгновенно. Суханов пружинисто присел к бочке и, ухватив ее за края, стал выпрямляться. Тяжесть рвала вниз руки и ломала спину. Арсентий хитрил. Он держал свой конец выше, так что в неполной бочке солярка схлынула на сторону Виктора. Но тот нашел в себе силы выпрямиться и раньше положить свой конец на козлы. Теперь Арсентий оказался в положении Суханова. Солярка перелилась на его сторону. И без того всегда красное лицо Арсентия налилось кровью. Он как-то неестественно крякнул, рывком бросил бочку на козлы и, пошатываясь, отошел в сторону.
– Ты что же, медведь, – закричал на него Миронов, – надорвать мне механика вздумал?
– Такого лося надорвешь, – дрожащим от напряжения голосом сердито ответил Арсентий. – Его вместо трактора впрягать можно.
– Так у меня же, Арсентий, первый разряд по штанге, – как можно веселее сказал Виктор. Но голос его так же срывался.
– Вы у меня бросьте, – прикрикнул Миронов. – Марш по своим местам!
Трактор Суханова подошел к увязшим машинам. Гибкий, как кошка, Виктор выпрыгнул из кабины, а за ним вынырнул и Плотников.
– Как живете, караси?
– Ничего себе, мерси! – в тон ему ответил Сашка Шуба. Он уже успел натаскать к своему бульдозеру кучу свежесрубленных осинок и березок и сейчас разбрасывал их перед гусеницами. Метрах в семидесяти, в чахлом леске, какой растет только в заболоченных местах, ловко управлялся топором Арсентий. Короткими сильными взмахами он, как лозу шашкой, валил корявые и кривые деревца. Отсюда и таскал их к застрявшим машинам Сашка.
– Давай сюда, – крикнул Виктор Арсентию. – С твоего начнем.
– Надо больше нарубить, – неохотно отозвался тот. – Чтоб наверняка. – И махнул ребятам. – Идите заберите.
Все пошли к нему.
…Арсентий долго и тщательно укладывал перед своим трактором хворост, совал под гусеницы жерди, словно сооружал гать. Нетерпеливый Суханов уже несколько раз садился к рычагам, сдавал свой трактор назад и кричал Арсентию:
– Кончай возиться. Швартуйся!
Но Макаров, не разгибая спины, стелил и стелил лесины и хворост, втаптывая их своими сапожищами в буро-рыжую хлябь. Наконец он выпрямился, еще раз неторопливо прошелся по своему насту и изрек:
– Теперь давай трос.
Бульдозер Макарова вытащили легко, и Виктор пожалел, что из-за Арсентия они потеряли столько времени и труда на сооружение гати.
– И так бы выхватил, без твоего моста, – сердито крикнул он ему.
– Тут уже один такой горячий был, – огрызнулся Макаров и, глянув на бульдозер Сашки, добавил: – Да сам по самую репицу сел.
Взялись за экскаватор и скоро перетащили его на новое место. Это совсем подхлестнуло Виктора, и он, подкатив к бульдозеру Шубы, весело предложил:
– Хватит гати строить. Давай швартуйся.
Арсентий молча отвернулся и пошел прочь, показывая всем своим видом, что он ничего общего не имеет с этим полоумным.
– Давай, давай! – прикрикнул Суханов на Сашку. – Не слушай ты его. Он тут до вечера будет гатить.
Зацепил буксир. Виктор дважды рванул свой трактор. Он приседал, словно хотел подняться на дыбы, но бульдозер Шубы только вздрагивал. Надрывался мотор, гусеницы скребли грязь, а машина ни с места.
– Давай враскачку, – кричал из кабины Виктор.
Попробовали враскачку. Моторы оглушительно взрывались, летела из-под гусениц грязь, но дело не шло. Вдруг трактор Виктора резко повело в сторону, и он сам залез в топь. Заглушили моторы. Показалось растерянное лицо Виктора.
– Не вылазий! – крикнул ему Арсентий. – Я сейчас! – И он побежал к своему трактору.
К удивлению всех, Арсентий не ругался, а молча полез в кабину и стал осторожно сдавать к увязшему «спасателю» Виктора.
– Оба на полном газу! – крикнул он, и тракторы, оглушительно взревев, рванулись из болота.
– Выскочили, – обрадованно закричал Сашка, но тут же умолк, увидев, как трактор Арсентия стал оседать на правую гусеницу. Надо было быстро отцепить буксир. Он бросился к тросу, но трактор все сильней кренился. Там была топь…
Машина Виктора стояла на сухом, и теперь только он мог выручить Арсентия.
Дождь хлестал по лицам людей, все время приходилось вытирать лоб грязными рукавицами или рукавами телогреек. Все перепачкались, словно их вываляли в луже. Но никто на это не обращал внимания. Нужно было скорей выручить технику, иначе дождь совсем разрушит траншеи.
Так они и таскали друг друга, проклиная все на свете, а больше всего тех, кто наметил трассу в этом гибельном месте. Доставалось и Олегу Ивановичу, и тем проектировщикам, которые сидели в Ленинграде и Ивделе.
– Их бы сюда! – кричал Арсентий. – Вот бы пополоскать в этой жиже…
Уже давно прошло время обеда. Сашка Шуба несколько раз предлагал бросить все, пойти рубануть но три вторых и начинать все сначала.
– Мы же не железные, – поддерживал его Вася, ища защиты у Виктора.
Но Арсентий и слушать не хотел.
– Давайте лучше рубить лес. Его надо больше. А так мы дурную работу делаем. И тракторы наши по самую макушку сядут.
– Да разве ж можно все болото вымостить? – стонал Вася. – У меня спина разламывается. Не могу больше… Хоть режьте, не могу.
Но все шли к лесу, и он тоже тащился за ними. И опять валили деревья, тащили их волоком по грязи, подкладывали под гусеницы, устилали топь и, не передохнув, тут же лезли к рычагам. Трактор действительно выбирался, но застревал другой, и всем приходилось браться за него.
Виктор понимал, что это уже не работа, а какой-то бред. Надо остановиться, осмотреться, подумать. Но он уже не мог этого сделать. Почему? Неужели и его захватил сумасшедший арсентьевский азарт? «Вот сделаем это, и конец». Его заразил Арсентий, он поддался ему.
Сашка, побледневший и еле державшийся на ногах от усталости и голода, уже несколько раз выпрыгивал из кабины и зло кричал:
– Я ухожу! Хватит!
Но, видя, как парни садятся за рычаги, ругался и тоже лез в кабину или шел за ними к лесу рубить деревья.
«Что это со всеми нами? – думал, как в бреду, Виктор. – Надо кончать». И не мог остановиться.
Когда, выбиваясь из сил, они подтащили к трактору здоровенную березу, Сашка пластом повалился на ее ветви. Сразу же рядом плюхнулись Вася и Виктор. И только Арсентий, окатив ребят презрением, степенно сел. Все тяжело дышали, как загнанные кони. Дрожащей рукой Суханов достал из кармана помятую пачку «Примы», положил ее на колени, но вынимать сигарету не стал. То ли раздумал курить, то ли у него уже не было сил, чтобы поднести ее ко рту. Под нестихавшим дождем пачка сразу намокла, он шевельнул коленом, и она упала в грязь.
– Ну и работка, вилы ей в бок, – прохрипел Виктор.
– Да уж не для комсомольцев, – сердито ответил ему Арсентий и полез в нагрудный карман за сигаретой. Все знали, на кого он намекает, и потому молчали.
По возвращении из тайги Вася Плотников уже не застал здесь своих друзей. По разным причинам они выбыли из отряда. Официально каждого отпустил Лозневой, но все говорили, что они просто сбежали.
– Они некомсомольцы, – устало бросил Виктор.
– Почему? – возразил Арсентий. – У них же путевки. – И, глянув на Плотникова, спросил: – А ты чего молчишь, сосунок? Разве путевки и некомсомольцам дают?
– Дают, – ответил Виктор.
– Комсомольцы, – наконец вмешался в разговор Вася, – у Игоря Самсонова и Славки Новоселова комсомольские билеты. А Грач некомсомолец.
– Все некомсомольцы, – отрезал Виктор.
– Ты чего рот затыкаешь всем? – поднялся на ноги Арсентий. – А кто ж, по-твоему, комсомольцы? Назови.
– Павка Корчагин – комсомолец, – спокойно ответил Виктор и спросил: – Слыхал про такого?
– Слыха-а-ал… – удивленно протянул Арсентий, и круглое лицо его немного вытянулось. Чтобы не молчать, он добавил: – Даже в кино видел. Ловко шашкой рубал. Да и дорогу они строили вроде по такой же грязи, как и мы. – Но тут, будто что-то вспомнив, вдруг закричал: – Ты что меня дуришь! Его ведь нет. Вспомнил, как моя бабка рожала. Ты мне из живых назови.
– Из живых? Из живых – я. – Виктор распрямился во весь свой высокий рост. Он не поднялся, а именно распрямился, точно кто его подбросил с земли. Арсентий, ожидая какого-то подвоха, покосился на него, потом перевел свои немигающие глаза на ребят и, видя, что те серьезны, растерянно спросил:
– Ну, допустим… А еще кто?
– Для начала и двух хватит.
И тогда словно ударил гром. Ребята грохнули раскатистым смехом. Сашка Шуба повалился на спину и, подняв вверх ноги, сквозь хохот выкрикивал:
– А-р-р-се-н-тю-шка, сколько раз я слезно просил тебя не связываться с этим молотком. Он же тебя на всю жизнь может заикой сделать!
Но Арсентий уже вышел из своего неожиданного шока и тоже смеялся.
– Ты брось заливать! Тоже мне, комсомолец бородатый.
– У него душа комсомольская, – продолжал смеяться Сашка. – Это ты, Арсентий, забурел здесь в тайге.
– Оно и видно, – ответил Арсентий. – До тридцати годов в женихах ходит, девок портит.
– Пребывание в комсомоле, Арсюша, состояние не возрастное, а идеологическое.
– Хватит трепаться. Идемте обедать, – бросил Макаров, и все, продолжая хохотать, пошли через лужи, по непролазной грязи к голубым вагончикам.
