Текст книги "Феникс (СИ)"

Автор книги: Владимир Колышкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 31 страниц)

   В городах транспортное движение осуществляется электромобилями или автомобилями на водородном топливе. Чтобы жить в ладе с природой и, в то же время, не попасть в сети первобытного руссоизма, «чистого, незамутненного фурьеризма», и еще, черт знает, какого «изма», пришлось изрядно повоевать с фалангистами в Сенате. В частности, с фракцией «Новая Русь», которую тогда возглавлял сенатор от необитаемого острова Парадиз Павел Филимонович Засохин. Он и его банда носорогов были ярыми противниками приватного использования наноаппаратов и столь же ярыми сторонниками государственного распределения всего и вся, с целью, так сказать, упорядочивания, как они любят выражаться. Властолюбцы! Если бы не твердая позиция Хумета как гаранта конституции, и подписанная им Хартия о правах, не усилия партии «Новое Крыло» да не мои скромные старания на недолгом посту Консула, кто знает, как бы повернулся ход исторического развития нашей молодой Республики. Выполнили бы мы вообще ту миссию, каковую возложил на нас Мировой Разум? Не последнюю роль, наверное, сыграло известное изречение из Евангелия, которое я напомнил собравшимся на памятном заседании Ассамблеи: «Не наливайте вино новое в мехи старые». Помню, как побагровело лицо Филимоныча, как кричал он что-то несуразное, брызгая слюной, и молотил воздух кулаком. А я смотрел на него и думал, откуда в них столько этой собачьей злобы?

   Ладно, Бог с ним, с Пашей. История нас рассудила. Его модель «фаланстеры» не прошла, а сам он давно уже упорядочен природой – прах его сожженный развеян по ветру.

   Наконец, говоря об обществе, невозможно не сказать о том, какова его вера. Разумеется, мы верим в Светлое Будущее. O, fallacem hominum spem! – О, прекрасная надежда людская! А еще у нас появились зачатки новой религии, что-то вроде культа предков. Даже традиционное христианство постепенно видоизменяется – явно регрессирует. Наблюдается тенденция к многобожью. Впрочем, во главе нового пантеона богов по-прежнему стоит Христос, только называется он Грядущим. И все большим почетом пользуется Водолей, бог воды и вообще всяческого плодородия, а также покровителя Народных собраний. Из мужских богов еще весьма почитаем Порог – божество дверей, бдительный привратник; а также хранитель домашнего очага – Домовик.

   Бог весны – Май. День его рождения справляют первого мая. Священным считается месяц Август. Именно в этот месяц колонисты отправились по звездному пути навстречу новой жизни. Однако и старую жизнь никто не вычеркивает из памяти: мы по-прежнему пользуемся (слегка видоизмененным) земным календарем, хотя, как уже известно, времена года здесь весьма условны.

   Из богинь на первом месте стоит Святая Дева Мария – заступница, защитница матерей и детей. Не забывают и Венеру – богиню любви, покровительницу женщин (если вы понимаете, о чем я...).

   А вот бога войны у нас нет. Это показывает, что мы мирный народ, как бы там ни говорили о народе-воине.

   На 86-м году жизни окончила свой земной путь Владлена. Прах моей верной жены покоится на центральном кладбище, возле часовни Св. Девы Марии. В последнюю пору жизни Владлена страшилась предстоящей посмертной кремации, просила меня употребить свой авторитет, дабы сделали для нее исключение. Но я был суров и непреклонен. Я сказал, что Закон о кремации, который я сам подписывал когда-то, направленный на пресечение так называемого археологического парадокса, един для всех, и никаких исключений быть не может. Мир управляем законами, вещал я, иначе воцарится хаос! Владлена обиделась на меня, замкнулась в себе, а потом как-то стала ко всему безразлична. Она бродила по коридорам и комнатам, что-то бормотала себе под нос. Мысли ее блуждали совершенно неприкаянно, как и она сама. И однажды ночью она умерла, даже не призвав к себе никого из домашних. И меня в том числе. А может быть, просто не смогла, или тихо скончалась во сне, как умирают счастливые люди. Ведь по большому счету она была счастлива. Она сама так и говорила... Хочется надеяться, что так все и было. Но до сих пор чувство какой-то вины перед ней гнетет душу. Опуская в землю (моя единственная ей уступка) лаковую шкатулку с ее пеплом, я, не обращая ни на кого внимания, сказал прерывающимся голосом: «Прости меня, Владлена, прости...» Присутствующие потом, верно, гадали: в чем он так провинился перед своей женой?..

   После похорон поползли странные слухи с мистическим оттенком. На поминках я случайно подслушал, как две кумушки – сначала полушепотом, с оглядкой, потом громче, перебивая друг друга, – рассказывали другим кумушкам почти мистическую историю сожжения тела Владлены. Из их слов я понял, что в крематории произошло ЧП. «Представьте, отказал транспортер – небывалый случай!.. пришлось заталкивать вручную...»

   На этом дело не кончилось. Как я понял, «адских» работников постигла еще одна неудача. Тело не желало заходить в топку.

   «Усопших-то ногами вперед отправляют в печь... А у ней, у покойницы, то левая нога, то правая все время упиралась в косяк. Не хотела она туда, в печку! Вот страх-то! А ноги работники не догадались связать... Пришлось головой вперед... Когда топку закрыли, такой страшный крик раздался, что кочегары все разбежались и долго не могли успокоиться: все им чудился крик боли...»

   Спасая честь мундира, директор крематория, Платон (запамятовал, как его по батюшке), специально явился на следующие, девятидневные, поминки и оправдывался передо мной, как человек, на которого возвели напраслину.

   «Ну дуры же бабы, – жаловался он, – какие упирающиеся ноги? какие косяки? что они плетут!.. Да, транспортер отказал, ничего странного – механизм склонен ломаться время от времени. Но никаких упирающихся ног, уверяю тебя, Николаич, не было и не могло быть. Мы жмуров... прости, профессиональный термин, будь оно не ладно... усопших то есть, всегда в закрытых гробах сжигаем. Гроб летит туда, в огонь, со свистом, по направляющим, и никаких проблем с ногами...»

   И мрачно пошутил: «Вот помрешь, сам увидишь... Извиняй, Николаич, что рассказываю тебе такое...»

   Но слухи продолжали циркулировать аж до сорокового дня поминок, теперь уже в модифицированном виде: «Когда сгорел гроб, покойница, уже почерневшая, вдруг села, подняла пылающие руки кверху, и закричала нечеловеческим голосом, от которого разбежались кочегары...»

   Да, вина перед Владленой была, или призрак вины. Она, эта вина, точно горб, гнет меня к земле.

   Простите, я опять немного отвлекся. Так о чем это я?... Ах, да! О смерти. Пора, пора уже громко сказать знаменитое цицероновское «vixerunt!» – отжили! Скоро уж уйду и я в Мир Покоя (если на том свете есть покой). В лоно вечности, как сказал бы Афанасий Фет, куда, кстати сказать, сам не очень торопился. Но пока, выполняя свою давнишнюю жизненную программу (которая сейчас мне кажется нелепой) – дожить до 101 года, продолжаю увеличивать скорбь в этом «лучшем из миров».

   Но иногда случаются удивительные вечера. Вот как сейчас. Когда у меня ничего не болит. Это праздник для меня. Я выхожу на террасу своего дома, сажусь в кресло, которое я называю гамти (так называют в Тибете ящик-кресло для медитации), и, опершись на палку руками и подбородком, слегка покачиваясь, сижу на воздухе до тех пор, пока солнце не уйдет за зубчатый горизонт, пока звезды не выступят на черном занавесе ночи, и пока сырость не заставит меня закончить медитацию. Тогда я поднимаюсь, скрипя старым креслом и всеми своими костями, и иду спать. В кровати я мечтаю только об одном: чтобы мне приснилось далекое, но кажется оставленное совсем рядом, где-то за углом, мое детство. Но детство мне никогда не снится. Значит, еще буду жить, есть такая народная примета.

   Глава тридцать третья

   СТРАННИК

   – Что же ты любишь, необычайный странник?

   – Я люблю облака... летучие облака... чудесные облака!

   Бодлер, «Странник»

   52-й год Э. П.

   На мой столетний юбилей собрались все мои дети, внуки и правнуки, многочисленные родственники с чадами и домочадцами. Они прилетели на геликоптерах, распугав всех моих кур и индюшек. Я вышел к ним еще твердой походкой, опираясь на шашку, как на палку. Офицерский «георгий» сверкал, начищенный специальной пастой. Теперь я совершенно похож на своего прапрадеда Макара благословенного. Он любил на праздник надевать все свои медали и кресты. Комсомольцы двадцатых годов над ним смеялись и говорили, что награды его нынче ничего не значат. «Я вам дам, не значат, сукины вы дети!» – огрызался стодвадцатилетний старец и грозил насмешникам палкой.

   Мундир мой стал мне несколько великоват. Усыхаю. Неумолимо тянет к себе земля. Поэтому, если честно сказать, без глупой бравады, шел я с трудом, словно к ногам моим были привязаны пудовые гири каторжника. Свои седые редкие волосы я причесал, не глядя в зеркало. Довольно и того, что я лицезрю свои руки, которые стали похожими на корневища, высохшие и потемневшие от времени. Я мог только догадываться, как я выгляжу внешне, подозреваю, что зрелище не из приятных. Как писал Сартр: «С каждым днем мы все больше походим на свой будущий труп».

   Но еще больших усилий потребовало от меня собственно торжество. Меня поздравляли, снимали видеокамерой. Устроили самодеятельный концерт. Они пели и плясали, какие-то совершенно незнакомые дети ползали и бегали по комнатам, рисовали цветными карандашами на стенах, смеялись, прыгали, разбивали вазы, ревмя ревели, писали в пеленки и штанишки, требовали ласки, гонялись за моими собаками, испугали кота, так что он стал мяукать с заиканием, утомили меня чуть ли не до смерти, и наконец-то все разлетелись. И когда в доме установилась благодатная тишина и успокоительный полумрак потек по комнатам, явился он. Давно, ох, давно не навещал он меня. Все так же молод. И вот мы вдвоем сидим у камина, растопленного по поводу сезона дождей, слушаем, как дождь барабанит по стеклам, шуршит по листве сада, и ведем молчаливый разговор. Потом «Андрей» спрашивает, лукаво улыбаясь:

   – А где ты прячешь свою знаменитую настойку?

   – Вовсе я ее не прячу, – обижаюсь я, – от кого бы мне ее прятать?.. Вон бутылка стоит в шкафу, бутылка с самодельной этикеткой, на которой написано: «Морилка». Достань ее, угостись сам и мне налей.

   «Андрей» встает с кресла, подходит к шкафу, собственноручно мною сделанного из благородного лепидодендрона, открывает застекленную цветными стеклами дверцу и достает бутылку с жидкостью приятного чайного цвета. Это мой «бальзам»: настоянные на спирте горные травы в сочетании с вином из плодов, выращенных в моем саду. В общем, адская смесь, если пить его неразбавленным.

   – Послушай, Странник, – говорю я, добавляя тоник в свой бокал с «бальзамом» и делая маленький глоток, – ты не мог бы по старой дружбе сделать мне маленькое одолжение?

   – Весь к твоим услугам, – отвечает Странник и залпом выпивает рюмку неразбавленного «бальзама».

   У этого псевдоорганизма, сидящего рядом, странная реакция на мой напиток. У него краснеют и существенно увеличиваются в размерах уши. Я смотрю с любопытством, как они растягиваются и продолжаю:

   – Пройдет 300 миллионов лет, и в один прекрасный и ужасный день я отправлюсь в космическое путешествие без возврата. Моя мама, которую я так хотел увидеть, и не увидел... бедная моя мама, она будет страдать, потеряв последнего сына... Ты понимаешь, о чем я?..

   – Угу, – кивает головой мой гость, дергая себя за мочку распухшего уха. – Еще одну рюмочку я могу позволить себе?

   – Ради Бога! – восклицаю я. – Только разбавляй... Смешение воды и вина есть символ умеренности, говорили древние.

   – Не пристало небожителю разбавлять «огнь» вина, – заносчиво отвечает гость и, зажмурив глаза, бесстрашно выдувает вторую рюмку настойки.

   – Не зарывайтесь, Штирлиц, даже Христос пил разбавленное водой вино.

   – Для Сына Человеческого, умевшего превращать воду в вино, это действо не более чем нравоучительный жест.

   – Не богохульствуй, космический бурдюк. Да, так вот... о чем это я?..

   – Ты вспомнил свою матушку, – ехидно отвечает гость, демонстрируя кристальную ясность мышления.

   – Да! Так вот, не мог бы ты, при твоем могуществе, состряпать для нее какого-нибудь двойника. Пусть совершенно безмозглого, но любезного и заботливого... с тем, чтобы он досмотрел маму до ее естественного конца... Впрочем, прости, я, кажется, выжил из ума...

   – Нет, отчего же, мысль интересная. А почему бы тебе самому не осуществить ее?

   – Смеешься, разве такое возможно?

   – Почему нет? – отвечает гость, мечтательно глядя на бутылку. – Когда ты умрешь...

   – Продолжай, – успокаиваю я Странника и, предвосхищая его просьбу, наливаю в его рюмку очередную порцию настойки.

   – Когда твое бренное тело придадут огню, и твоя душа обретет свободу, ты волен будешь – правда, с некоторыми ограничениями – выбрать другое тело для новой жизни. К тому времени мы можем подготовить для тебя приличное бездушное тело Странника. Всю информации с твоего мозга мы можем перекачать в его искусственный интеллект, чтобы ты помнил себя прежнего, но сделать это необходимо еще при жизни. Потому что новое воплощение – это своего рода tabula rasa – чистая доска. Впрочем, бывают исключения...

   «Андрей» отворачивается. Камин озаряет его лицо неровным, мятущимся светом ада. Кажется, судороги страдания искажают дорогие мне черты, делая их чуждыми, страшными. Торчащие вихры светлых волос, расчесанные еще по до армейской привычке на прямой пробор, походят на рожки. Может, именно таким был карамазовский черт.

   – Да, так вот... – гость выныривает из преисподней воспоминаний в синеющий вечер «здесь-и-сейчас», продолжает с хрипотцой в горле: – ...когда ты переселишься в организм Странника, тебя станет подвластно многое, очень многое... Жить ты будешь практически вечно, пока неумолимый статистический закон больших чисел не угрохает тебя каким-нибудь образом. Но это произойдет ох, как не скоро! Но, смею уверить, обязательно произойдет, потому что рано или поздно ты должен предстать перед НИМ для отчета. Усекаешь?

   – Ты предлагаешь мне стать МОНСТРОМ!.. Прости... но согласись, что для человека это как-то непривычно. Человеку прилично быть человеком.

   – В твоем положении не выбирают. – Гость залпом выпивает настойку и сжимает пустую рюмку в руке. – Бог мой, тебе предлагают такую альтернативу тлению... Право, ты говоришь, как филистер какой-нибудь. И это при том, что с детства ты мечтал о бессмертии...

   Я с удивлением вглядываюсь в своего гостя, а он тем временем продолжает витийствовать:

   – Ты – художник! Разве тебе не интересно взглянуть на мир под другим углом? К тому же, если уж на то пошло, ты ни на секунду можешь не выходить из образа человека. Для того и дана тебе будет бинарная жизнь. Там, в виртуальной реальности, которая в принципе неотличима от настоящей, ты будешь жить человеческой жизнью в человеческом обществе, каким ты себе его представляешь.

   – Но это же фальшивка... – говорю я с огорчением, пытаюсь встать с кресла, но оно меня не отпускает. – Электронный онанизм!

   – Прекрасно! Живи внешней жизнью, как я сейчас. Я сижу с тобой, разговариваю, пью твой замечательный «бальзам», а основное мое тело наматывает витки на орбите Земли. Но вообще-то... это только сначала непривычно, потом ты обязательно признаешь, что тело Странника красиво своей целесообразностью. Уже не говоря о том, что тебе будет подвластно прекрасным конем скакать по степи, птицей летать под небесами, дельфином или рыбой мчаться под водой. Такая полнота жизни не снилась человеку! Кстати о человеке, тело себе ты сможешь создать такое, что сам Поликлет пролил бы слезу над его пропорциями. Но главное, став Странником, ты навсегда избавишься от болезней, ты забудешь, что такое депрессия. Жажда жизни будет переполнять тебя, как вода переполняет фонтан...

   – Хорошо фонтанируешь... – отвечаю я.

   – Тому доказательством – мой личный опыт, – говорит гость, пронзительно глядя мне в глаза. – Ведь в своей прошлой жизни я был человеком. Твоим братом.

   – Черт... – у меня так задрожали руки, что я ненароком задеваю рюмку, она падает со столика, остатки настойки расплываются по ковру темным пятном. – Так ты все-таки... Андрей?

   Он молча кивает головой. Улыбнувшись знакомой невеселой улыбкой, дает объяснения:

   – Был Андреем. За то, что я лишил себя жизни, меня воплотили в почти бессмертном существе. Цель моего теперешнего существования – сеять жизнь на планетах с подходящими для этого условиями. Раньше я был пьяница, теперь я – Сеятель. Sator, если перевести на благородную латынь. Погубив одну жизнь, я должен буду посеять миллионы жизней. Таково наказание за мой грех.

   Андрей автоматически наполняет настойкой свою посудину до самых краев и так же автоматически проглатывает налитое.

   – Кое в чем ты не изменился, – не удерживаюсь я от укора.

   – Ты прав, – тонкие губы брата перекашивает гримаса отвращения, – от старых привычек трудно избавиться. Еще Сведенборг, великий духовидец, наставлял, что «...человек не изменяется не только покуда он живет на земле, но даже и после смерти, став духом. Жизнь его такова, какова любовь его...» Это лишний раз доказывает, что сущность твоя мало изменится. Ты ведь именно этого боишься?

   – Я уже ничего не боюсь, – мне, наконец, удается выползти из кресла. – А скажи-ка, разве ты можешь испытывать опьянение? Ведь то, что я вижу перед собой, прости, всего лишь ощущающий орган, дистанционный передатчик, так сказать...

   – Если ты возьмешь магнит и поднесешь его к экрану телевизора – что произойдет?

   – Картинка исказится, – отвечаю я уверенно, потому что в детстве проводил такого рода эксперименты.

   – Правильно. Ибо воздействие производится на один конкретный приемник, посредством которого ты в данный момент смотришь на мир. Но это вовсе не значит, что искривилось пространство студии. Или совсем наглядно: в детстве мы любили рассматривать мир через цветное стеклышко. Весь мир становился багрово-красным, изумрудно-зеленым, солнечно-желтым...

   – Понятно. Ты получаешь кайф без всякого вреда для организма.

   – Вот тебе еще одно преимущество.

   – А как же тезис о том, что за все надо платить? – Дрожащими пальцами я поправляю фотографию Владлены, стоящую в черной рамке на верхней крышке домашнего алтаря.

   – Рано или поздно, но расплачиваться придется всем. Каждому в свое время. Твоя жизнь в теле Странника будет лишь частью Дао.

   – Быть Странником, Агасфером... как Вечный Жид, скитаться по просторам Вселенной... А я так привык к этим горам, к моему дому... – говорю я с невольным эпикурейским ворчанием.

   – Ну, как знаешь, – с огорчением говорит мой брат и глядит на меня как на пропащего человека, которого лучше оставить сидеть в его повседневном дерьме.

   Но он все-таки мой брат, ему жаль меня, и тогда он прибегает к последнему средству, жестокому, но действенному, впрочем, всегда для него характерному.

   – Господи! – восклицает он, – каким же ты стал скучным старым засранцем! Обзываешь меня бурдюком, монстром, а посмотри-ка на себя, во что ты превратился сам? Живешь анахоретом. Пьешь эту омерзительную настойку. Ходишь в дырявых подштанниках...

   – Неправда, – возражаю я, – только что снял костюм.

   – Что «неправда»? – лицо Андрея искажает гримаса отвращения. – Ты же стал полнейшей развалиной... какое уж тут величие...

   И тогда восстает, наконец, мой дух противоречия, и вспыхивает огонь в глазах, и я тороплюсь высказать согласие, чтобы не успеть передумать:

   – А что, это даже интересно... Хватит пессимизма! Считай, что ты уговорил меня... Где надо расписаться? Кровью?.. Шучу, шучу... Согласен. Попробуем начать Новую Жизнь.

   Глава тридцать четвертая

   ФЕНИКС

   (Записки с того еще света)

   Не больничным от вас коридором уйду я,

   а Млечным путем...

   Смеляков

   1. МЕТАМОРФОЗА

   Когда мне исполнилось 101 год, я умер. Говорят, что умереть в день своего рождения, – к счастью. Потусторонний юмор.

   Мое тело отпевали в маленькой церквушке. Сквозь узкие окна с цветными стеклами пробивается утренний свет, в лучах которого голубоватый дым из кадильницы, клубясь, поднимается и тает под куполом, в пространстве нефа, где царит вечный полумрак. Я лежу во гробе с каким-то удивлением на восковой маске, в которую превратилось мое лицо. У собравшихся проводить меня в последний путь, были скорбные лица, впрочем, без тени фальши, и это меня порадовало. Младшие правнуки рвались на улицу, затевали тайную возню, смеялись, в общем, вели себя как все дети. Я радовался, глядя на них, и ничуть не обижался. Так и должно быть. Им цвести, нам тлеть.

   Но тут я вспоминаю, что теперь я почти бессмертен. Несказанный поток радости подхватывает меня, и я совсем уж было расправил крылья своей души, чтобы взлететь с карниза хора, откуда я наблюдал обряд, как в церкви происходит смятение. Не сильное, но заметное. Входит Хумет в сопровождении чиновников из магистратуры. Чуть позже к ним присоединяется немного задержавшиеся Председатель Народной Ассамблеи и нынешний Консул с неизменным своим секретарем. За ними группками подтягиваются сенаторы. Люди расступаются. Вся эта государственная элита с минуту стоит возле моего гроба в подобающем молчании. Ничуть не постаревший Хумет (верховная власть которого продлится еще 48 лет), совершенно человеческим жестом, сложив ладони рук домиком, угрюмо, исподлобья, рассматривает своими раскосыми глазами джентри мои ввалившиеся в череп, навсегда закрытые глаза, словно не до конца верит, что лежащий перед ним строптивый и не всегда удобный бывший человек, никогда уже не поднимется. Тонкие губы Хумета едва заметно шевелятся, словно он читает молитву. Может быть... О религиозных воззрениях джентри мало что известно. За эти годы они ничуть не стали ближе к нам, к людям. Скорее, наоборот, отдалились. Пройдут годы его власти, и люди будут предоставлены самим себе. И вот тогда начнется самое трудное. Но я не оставлю вас, Зеленое человечество. И обязательно помогу, если вы, не дай Бог, собьетесь с выбранного пути. Может, ради этого я и стал Странником? Это будет моей миссией.

   Однако здесь кроется одна коварная штука. Об этом я подумал сразу, как только узрел перспективы, открывающиеся передо мной. Еще когда мы распивали «бальзам», я заплетающимся языком спросил у самого себя: уж не претендую ли я на роль господа Бога в судьбе новой нации? Нет ли у меня в подсознании опасного самомнения, что только я знаю, куда и как надо идти. Меня обдало холодом при мысли об этом. Не стану ли я через годы и столетия диктатором, не терпящим возражений, да еще с претензией на божественность. На этот случай я немедленно, не сходя с места, взял клятву со своего младшего брата, что он предпримет все меры, вплоть до моего полного и окончательного физического уничтожения, если в поведении моем начнет проявляться губительный комплекс Антихриста. Андрей промычал мне в ответ в том смысле, что на этот счет я напрасно тревожусь. Зеленой расе уже присвоен специальный индекс и вся ее деятельность взята под контроль соответствующими космическими иерархиями.

   – Пы-п-равда? – сказал я, тяжко икая. – Уже все сх-вачено, да?

   – Ес-с-сесено, – ответил Андрей, еле ворочая одеревеневшим от «бальзама» языком. – А ты как думал?.. У НИХ на этот счет... очень строгий учет... как в бухгалтерии... – хохотнул Андрей.

   Мы поздравили друг друга, что все так хорошо складывается.

   Лицо моего братца перекосила благостная гримаса. По старому опыту я понял, что, заговорив стишками, он «дошел до нужной кондиции». Вот кого мне следует патронировать. В ближайший миллион лет я ему пить не дам.

   Однако, господа, мне пора к брату и другу. Андрей заждался меня на орбите. О прахе моем позаботятся: его сожгут в крематории согласно закону, о котором я уже упоминал.

   И вот, согласно другому закону, закону метаморфоза, я, сгоревший в пламени, возродился к новой жизни, как птица феникс. Ее условный образ я и принял на время церемонии.

   Взмахиваю длинными златоперыми крылами и легко поднимаюсь в бесптичье небо. Острый хохолок на затылке помогает стабилизировать голову в полете, держать ее гордо поднятой. Я лечу все быстрей, поднимаюсь все выше. Горы становятся маленькими, а потом и вовсе тонут в лесах. Узорное пятно столицы начинает проявляться на западном горизонте. Оттуда все началось.

   Ловлю прощальный отблеск солнечных лучей, отраженных от золотых стекол Башни. Меня подхватывают восходящие потоки. Щемящее чувство полета уже не столь остро воздействует на психику, как в первый день, когда я, яко Лазарь воскреси, стал Странником и пробовал свои силы в разных ипостасях, и птицей в том числе. Но все равно, вряд ли со временем это чувство свободы притупится. Будучи человеком, я часто летал во сне. Фрейдистские теории скучно и неромантично объясняют это повышенной сексуальностью. Может быть, в чем-то они и правы, но лишь отчасти. Возможно, что сны о полетах – отражение прошлых жизней, когда ты был птицей. Мы все когда-то были птицами. Только многие это забывают. И только во сне задавленная память прежних воплощений мучительно пытается пробиться на поверхность сознания. И вот сны сбылись.

   2. СТРАННИКИ

   Огромная чаша Земли, раскачиваясь, кренится, уходит в сторону, детали поверхности смазывает голубая дымка атмосферы. Вскоре воздух перестает быть надежной опорой для моих крыльев, и я произвожу трансформацию своей органопроекции. Красное золото оперенья вспыхивает огнем, цветом переходя в фиолетовый спектр. Я становлюсь плазменным шаром и выхожу на орбиту. Земля все дальше удаляется в черноту космоса. Один край планеты как будто обгрызен, поглощен мраком вечной ночи. Другой, чисто-голубой, ярко светится. На этом фоне виднеются две звездочки. Они парят в пространстве, приближаются и вот уже видны подробности. Теперь они походят на две гигантские юлы. Это Странники. Существа, живущие в космическом пространстве. И один из них – я! (Наверное, это единственные разумные жители Вселенной, которым дана возможность видеть себя со стороны. Буквально.) Их вид непривычен: утолщение в центре постепенно переходит в круговую плоскость. Эти странного вида существа, едва ли не превосходят размерами самого крупного земного животного – голубого кита. Кожа Странника зеленоватого цвета из-за содержащегося в крови хлорофилла, естественно, обнажена, но имеет стойкую защиту от жесткого излучения светила. Под этим грубым покровом, изборожденным глубокими морщинами, словно их возраст исчисляется миллионами лет, видны вздувшиеся жилы – вены и артерии. Одни из них имеют толщину с пожарный шланг и более. Иные потоньше, другие, играющие роль капилляров, вовсе не приметны.

   На макушке Странника видно коммуникационное отверстие, стянутое мышцами. Оно напоминает куриную гузку, если говорить мягко. В общем-то, у каждого существа имеются непривлекательные части тела, так сказать, интимные места, на которые лучше не обращать внимания. Я любуюсь их телами в целом, не вдаваясь в подробности. В целом Странник производит впечатление целесообразной красоты и несокрушимой силы жизни.

   Я отключаю визуальные рецепторы плазменного шара, на секунду наступает темнота, после чего я открываю глаза, расположенные непосредственно на теле Странника, на моем ОСНОВНОМ теле. Я ослабляю мышцы на затылке (так я это ощущаю), коммуникационное отверстие открывается, и я втягиваю в себя, ставшую теперь ненужной органопроекцию. Запасов эктоплазмы* у меня имеется в большом количестве, но разбрасываться своими частями тела неразумно.

   [*эктоплазма или эктовещество – особый вид материи: коллоидно-дисперсное вещество сложных фаз, которое управляется мыслью странника, и способное к трансформации, а затем приобретать разную степень твердости или мягкости в зависимости от задачи, после выполнения которой, вновь становиться газообразным. Прим. автора]

   Я, в который уж раз, «примеряю», в пору ли мне это странное тело, как человек примеряет ботинки, не жмут ли, не теснит ли пиджак, не висят ли брюки?.. И нахожу, что новое мое тело начинает мне нравиться. Я чувствую в нем необузданную мощь: физическую и интеллектуальную.

   Я пробую запустить антигравитационный двигатель, который расположен внутри моего тела. Для этого нужно сделать почти то же самое, что делает человек, желающий начать движение. Сначала я желаю двигаться, мой мозг посылает соответствующий сигнал, вслед за этим сокращается специальная акселераторная мышца, приводящая в действие мой мотор. И я лечу!

   Правда, ощущение полета в космосе не очень заметно. Его можно наблюдать лишь по косвенным признакам, как то: вращение и колебание звездного неба, уменьшение или увеличение в размерах ближайших астрообъектов и т. д. Иногда очень эффектно проносятся шлейфы космической пыли, и тогда ощущение полета неописуемо прекрасно.

   Я переключаюсь на другой ряд глаз и вижу в метрах ста от себя летящего напарника. Он покачивается в пространстве то вверх, то вниз. Мы летим как два истребителя – ведущий и ведомый. Теперь я четко вижу, как вокруг тела брата светится голубоватая аура, назначение которой, впрочем, весьма тривиальное – работает противометеорная защита. Я включаю аналогичную систему и мысленно приветствую напарника: «Привет, Андрей!» – «Добро пожаловать в семейство Странников!» – отвечает он мне телепатически и покачивает плоской частью тела, как самолет крыльями.

   Я смотрю туда, что по человеческой привычке называется низом, то есть у себя под брюхом, и вижу черную бездну, усеянную звездами. И такая же бездна открывается повсюду, куда ни взглянешь. От страха у меня холодеет макушка и трепетно воспаряют куда-то все четыре моих сердца. Но ликование переполняет душу. Я нашел брата, я стал могучим существом, я лечу! Чего же мне еще?!

   «Наивный вопрос, – отвечает брат, – Конечно же, – получать удовольствия от реализации этих возможностей! Куда бы ты хотел отправиться? Перед тобой вся Вселенная!»

   Я смущен и взволнован, не знаю, что выбрать, как человек, открывший сундук с драгоценными камнями. Взяв себя в руки, говорю: «Начнем с малого. С детства мечтал побывать на Луне и на Марсе. Поскольку Луны нет... летим на Марс?»

   "Отлично, – отвечает Андрей, – держись за мной, а по дороге я тебе преподам первые уроки астронавигации. Сориентируй свой крайний затылочный глаз на вон ту яркую звезду, через нее, кстати, проходит плоскость эклиптики Солнечной системы. Это будет ориентир А. Используем звезды как ориентиры. Ходил по азимуту? Если точку А примем за нулевой градус, то в данном случае направлением полета будет вектор 210 градусов.