Текст книги "Феникс (СИ)"

Автор книги: Владимир Колышкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)

   Почти каждый перекресток патрулируется одним или несколькими «полицейскими-регулировщиками», и нам приходится применять чудеса изобретательности, чтобы не столкнуться с ними нос к носу. Обычно мы выжидаем какого-нибудь «дорожно-транспортного происшествия» или просто какой-либо заминки в движении. По левой стороне дороги, как правило, идут груженые муравьи, по правой стороне бегут порожние. С этими последними почти не возникает проблем, а вот те, кто несет груз, часто попадают в переделки. То работяги, волокущие бревно, вдруг ни с того ни с сего разворачивают его поперек улицы и тем самым застопоривают движение, или отряд солдат, тесня всех к стене, марширует на свои посты, или когда тащат какой-нибудь крупногабаритный груз; когда пастухи гонят стадо медовых тлей в загон или на выпас, когда ведут пленников, коим уготована участь рабов, а они вдруг начинают бунтовать. Тогда «полицейские» бегут в эпицентр происшествия и быстро наводят порядок. Мы тем временем – по стеночке, по стеночке – минуем опасный участок. Если происшествий нет, а нам нужно срочно миновать перекресток, то мы сами устраиваем разного рода провокации и диверсионные акты. Берем, например, камушек и кидаем его в какого-нибудь вполне лояльного гражданина. Он, естественно, начинает возмущаться и старается выяснить, кто подстроил ему такую подлянку. И вот равномерное плавное течение нарушено, образуется пробка, затор и прочие безобразия. «Полицейские» срываются с места, сходу вклиниваются в толпу, выравнивают строй, восстанавливают направление движения. А мы уже далеко от места происшествия.

   Мы побывали на грибных плантациях и продовольственных складах города, проверили десятки помещений, но казака нашего нигде не нашли. Почти потеряв надежду, уставшие до чертиков бродить в этих катакомбах, спускаемся в самые нижние уровни города и попадаем в пещеру, своды которой теряются где-то в вышине. Здесь змеится неширокое русло подземной реки. Я в шутку назвал ее Стиксом. Чтобы нас не тревожили, мы в самом узком месте перепрыгиваем на противоположный берег, устраиваем привал, пьем ледяную воду, отдыхаем.

   – Ё-моё! – вскрикиваю я, посмотрев на часы. – Мы уже бродим четыре часа! А как же наш раненый?!

   – Не волнуйтесь, он спит, – успокаивает меня Фокин. – Даже если кладбище вновь замуровали, что вряд ли, воздуха ему хватит еще надолго.

   – Предлагаю продлить поиски еще на час, – говорю я, – потом вернемся и эвакуируем раненого. А завтра... потом посмотрим... Согласны?

   Спутники мои устало кивают головами.

   Мрачными тенями движемся мы в подземном царстве в направлении на северо-восток. Слева медленно текут черные воды Стикса. Мы выходим к очередному подземному залу, откуда доносится гул, как от работающего завода. Вход охраняют усиленный «наряд полиции» – шесть особей свирепого вида, всех входящих проверяют с особым тщанием. Чтобы не рисковать зря, мы сворачиваем в боковой коридор. Здесь никого нет. Гулко звучат наши шаги под низким сводом. Тоннель изгибается, и мы идем в прежнем, северо-восточном направлении. И внезапно попадаем в ту же самую пещеру, которую обошли давеча. Невольно вспоминаю свой завод, где через проходную ходила лишь половина работающих, другая половина, особенно опоздавшие в купе со злоумышленниками, предпочитала проникать на территорию через дыры в заборе.

   Выходим на галерею, полукругом протянувшуюся в верхней части пещеры. Такого удобства как перила здесь не предусмотрено, поэтому соблюдаем величайшую осторожность, дабы не споткнуться и не полететь вниз, что вполне вероятно в условиях ограниченной видимости. Фокин, наш Вергилий, делает знак остановиться. Подойдя к самому краю, с любопытством и тайной надеждой смотрим вниз. Там, пятнадцатью метрами ниже, в огромном зале, залитом еще более ярким светом, суетятся жители города. И это бурление здесь гораздо интенсивнее, нежели на периферии. Чувствуется, что мы попали в центр, именно здесь средоточие деловой жизни города. Муравьишки снуют взад-вперед и каждый занят своим делом, которое в конечном итоге становится делом общим. Одни убирают мусор, другие несут белые кожаные продолговатые мешки. Только через минуту до меня доходит, что это муравьиные яйца. Ничего себе яички – почти со взрослого муравья.

   В центре зала, в специальном углублении лежит громадная темная туша, величиной со слона или даже больше, в смысле длиннее. По безобразному телу гиганта ползают рабочие муравьи. Некоторые из них заняты весьма странным видом деятельности. Только присмотревшись внимательнее, я понял: они вылизывают громадное тело своей хозяйки и повелительницы. Очевидно, так происходит обмен информации – от них к ней, от нее к ним. Химический язык.

   – Самка. Царица, – слышится голос Фокина сквозь противогазную резину. – Мать-основательница, машина по воспроизводству народонаселения. Исправно несет яйца, иногда до семи миллионов штук за цикл.

   – Ни хрена себе, – говорит Хамзин и начинает суетиться. – Плодовитая, стерва... Разрешите, я в нее из подствольного гранатомета жахну...

   Фокин смотрит на меня, ждет, пока я приму решение. Я молча показываю Хамзину кулак. Хамзин пожимает плечами, мол, как знаете, и прячет снаряд в подсумок.

   Временно забыв все заботы, мы с интересом наблюдаем за личной жизнью Ее Величества. Вокруг королевы-матери хлопочут помощники: одни ее кормят, другие чистят, третьи заняты уходом за яйцами, четвертые перетаскивают окуклившихся личинок в камеру, расположенную этажом выше, где за ними будут ухаживать пятые... и так далее, до последнего часового, бдительно несущего вахту где-нибудь в верхних горизонтах – все и вся работает на поддержание жизни муравейника, жизни, в которой нет на первый взгляд никакого смысла.

   И тут к нашему ужасу мы обнаруживаем, что окружены с трех сторон отрядами солдат. Путь к отступлению отрезан, и нас легко могут сбросить вниз на каменный пол пещеры. По галерее бегут новые отряды воинов. Откуда они появляются, определить совершенно невозможно. Я четко вижу скальный монолит без единого даже мало-мальски крохотного отверстия. Не из стены же они, в самом деле, вылезают! Но получается, что из стены.

   Воины из первых рядов почему-то не атакуют, словно ждут команды. Ясно от кого она должна поступить. Командует здесь Мать-царица. Мы, обливаясь холодным потом, осторожно берем оружие наизготовку, хотя понимаем, что к выходу с галереи не прорваться, разве что чудо поможет нам. Вот тебе и «дыра в заборе». Все, оказывается, у них под контролем. Явившись незваными в святая святых муравьиного города, мы попались в ловушку. Но как им объяснить наши миролюбивые помыслы? Языка жестов мы не знаем, химическим языком по понятным причинам тоже не владеем. Как же объясняться? Господи, если человек с человеком договориться не может, где уж нам понять негуманоидную расу.

   Первый ряд солдат, упершись лапами в землю, с трудом сдерживают натиск растущую численность задних рядов. Волей-неволей смертельный полукруг сжимается, тесня нас к краю пропасти. Влажной спиной я уже чувствую восходящие потоки воздуха со дна пещеры. Под ногами хрустят камешки, и я молю Создателя, чтобы под каблук не попался достаточно крупный, от которого может подвернуться нога. И даже если я не свалюсь в пропасть, а просто упаду, будет нарушено хрупкое равновесие, и противник ринется в атаку.

   Я слышу, как Хамзин нервно дергает затвор, забыв, что патрон уже дослан. Краем глаза вижу, как ходит из стороны в сторону ствол его автомата. Парень на грани нервного срыва. Еще немного, и он без команды откроет огонь веером. Лучше держится Фокин. Он даже не поднял оружия. Следуя его примеру, я тоже опускаю ствол к земле. И снимаю противогаз. Смотрите, не такие уж мы страшные. Мне вдруг делается дурно. Волна едкого запаха, исходящая от тел готовых к атаке муравьиных солдат, как-то особенно остро шибает в нос. Может быть, это запах агрессии. Так они предупреждают врага о своем скором нападении, если они вообще склонны предупреждать кого-либо. Так же внезапно неприятный запах исчезает из моих ноздрей, и вместо него я ощущаю легкий пряный аромат одеколона «Подарочный», который мне нравился и которым я пользовался давным-давно, лет 30 назад.

   Одновременно с запахами у меня началось усиленное слюноотделение вкупе со вкусовыми ощущениями. То жуткую горечь чувствовал я, по сравнению с которой горчица покажется сладким кремом; то кислота десятков выжатых лимонов обжигала мне глотку так, что лицо мое перекашивалось от судороги и левый глаз слезился и непроизвольно закрывался. Затем без промежутка некий экспериментатор дает мне попробовать самую соленую соль в мире. Лишь после этих садистских испытаний мне выдают десерт. Воздушная сладость заполняет мой рот.

   И тут сознание мое начинает раздваиваться. Я по-прежнему стою на каменном карнизе в метре от пропасти и одновременно оказываюсь в старом дедовском доме. Но теперь он не старый, а недавно выстроенный, значит, сейчас пятидесятые годы. Я и сестра моя сидим за столом. Мне не больше пяти лет, сестре и того меньше. Комната, где мы пребываем, еще как следует не проснулась, голубоватый сумрак бродит по углам. Я рисую в альбоме из ватманских листов, сестра перебирает цветные карандаши, нюхает, жадно втягивает ноздрями их сладкий кедровый запах. Быстро исчеркав свою бумагу, она пытается вторгнуться на территорию моего листа, почти что еще чистого. На уголке рисует «калябушку». Неожиданно получается лохматый мишка. Мы восторгаемся, как это так у нее получилось?

   Потом из репродуктора звучит знакомая мелодия: «Угадай-ка», «Угадай-ка» – интересная игра...", и мы бежим слушать загадки, которые задает умный дедушка маленьким своим внучатам – Боре и Галочке. Сестра говорит: «Давай посмотрим, где они там прячутся». Я снимаю со стены и ставлю на стол репродуктор с двумя такими железными полосками и круглым, затянутым материей окном. Сзади радио оказывается просто фанерным ящиком с закругленными углами и с какими-то фиговинками внутри. Еще там виднеется старая пыльная паутина с запутавшейся в ней дохлой мухой. Но ни Галочки, ни Бори, ни тем более их дедушки там не обнаруживается, от чего мы сильно огорчаемся. Исследуя таинственный аппарат, я ненароком обрываю проводок, и в доме наступает зловещая тишина. «Вот тебе сегодня будет баня», – грозит мне сестра. От непривычной тишины нам становится страшно, и мы прячемся под стол. Где-то слышны скрипучие шаги. Сестра шепотом говорит: «Это идет злой и страшный Какатьхочешь!», и без перехода мы с сестрой оказываемся за околицей нашего поселка. Слева чернеет лес, прямо перед нами раскинулось широкое поле аэродрома. Мы следим, как заходит на посадку маленький «У-2», и бежим его встречать. Летчик вертит головой и показывает нам кулак, мол, какого черта тут делаете, а ну брысь...

   На горизонте, там, где раскинулся город Серпо-Молотов, в голубоватой дымке виднеется башня со шпилем. «Это – Москва», – говорю я сестре, указывая на башню. Меня не удивляет, что столица нашей Родины находится так близко от нашего уральского города. Наплыв, смена ракурса.

   Я сижу на корточках возле забора, склонившись над муравейником. Я веду себя как умненький мальчик, муравьишек не трогаю, только наблюдаю за их жизнью. В следующем эпизоде, где мне уже 17 лет, я веду себя как дикарь. Играю во вьетнамскую деревню. Мой воображаемый вертолет зависает над муравьиной дорогой. Я решаю атаковать ее с применением напалма. Я зажигаю пластмассовую трубочку для коктейля, она горит голубоватым пламенем, с ее конца на землю капают расплавленная масса. Горящие капли с протяжным воем падают на муравьиную дорогу. Там начинается паника. Пять или шесть жителей сгорают заживо... Это самый позорный эпизод из моего прошлого. Мне вдвойне стыдно вновь его переживать... наплыв, смена ракурса.

   И вот снова я стою на краю того же поля, только с противоположной его стороны, рядом с новенькой кирпичной пятиэтажкой, в которую мы недавно переехали. Сестра, уже семнадцатилетняя красивая девушка, прицеливается в меня объективом фотоаппарата. Я стою против солнца, нацепив на нос узкие ультрамодные черные очки. Рядом с сестрой стоит наша общая подруга Виолетка. «Иди ко мне», – зову я Виолетку. Она смеется, жеманничает. Я хватаю ее, прижимаю к себе и говорю сестре: «Давай снимай!» После этого я на краткие мгновения перескакиваю в разные моменты своей жизни вплоть до моего появления в подземном городе. Они мелькают, подобно кадрам невиданной кинохроники с эффектом присутствия. Теперь уже совершенно отчетливо я понимаю, что кто-то тестирует мой мозг. Чувствуя, что теряю сознание, я мысленно кричу в рушащееся пространство-время, с мольбой вопрошаю: «Кто ты?! Оставь меня в покое!»

   И тогда у меня начинаются еще более жуткие галлюцинации. Весь мир погружается в фиолетовый мрак. Дома исчезают. Я стою один в пустынном поле, покрытом алой травой. Впечатление такое, будто я попал в ожившую картину сумасшедшего импрессиониста. Солнце, черно-фиолетовое с яростными протуберанцами, бегает кругами по небу. Вслед за ним вращается моя тень цвета индиго. Сам я почти бесплотен, по оголившимся венам можно видеть, как струится сине-черная кровь, насыщенная углекислотой, и светится голубая кровь, обогащенная кислородом. Я поднимаю голову и вижу вдали высокую башню как будто бы с зубчатым верхом. Меж зубцов загораются два тусклых огня и сбоку третий, едва различимый. Раскаленный воздух дрожит, делая очертания сооружения неверными, обманчивыми. Мираж?

   Я понимаю, что должен войти в эту башню. Такое бывает во сне. Ты просто знаешь, что надо делать. Я делаю шаг навстречу башне и сейчас же оказываюсь у ее подножия, словно исчезли понятия о расстоянии. Высокие деревянные ворота, окованные железом, медленно открываются. Внутренность помещения похожа на пещеру, но веет оттуда не сыростью и холодом, а сухостью пустыни. Я иду в узком пространстве, словно прохожу через центральный неф величественного собора, с потолком, теряющемся в высоте. И оттуда льется свет, похожий на туман.

   Присмотревшись, я понимаю, что это не туман, а некая субстанция, своим строением напоминающая сеть. И в ее узлах сверкают крошечные капли влаги, точно роса на паутине. А еще они напоминали жемчужины. В каждой жемчужине отражался мир. И я в том числе.

   Стены – не гладкие, а как бы состоящие из многоэтажных аркад – обросли мхом и даже как будто водорослями. И под слоем этой странной растительности вдруг начинают угадываться какие-то не вполне явленные образы, существа, какие-то предметы, вещи... И все они были словно бы продолжением друг друга. Постепенно, по мере моего продвижения, вещи приобретали зеркальную поверхность, и в каждом предмете я видел свое отражение. Значит, думалось мне, они все-таки не утрачивают индивидуальности. Тут я понял, что и думаю-то я как во сне – чьими-то готовыми формулировками. Я понял, что этот мир сам по себе не обладает никакой природой. Реальность этих вещей является порождением сознания. Они меняли свой облик, по мере того как я на них пристально смотрел.

   Опять же, так бывает только во сне. Неужели я заснул в самый неподходящий момент? Или от страха впал в кому?

   Я пытаюсь проснуться, обычно я легко это делаю, когда мне снятся кошмары. Надо там, во сне, закрыть глаза так, чтобы почувствовать собственные веки. А потом открыть глаза.

   Бесполезно. После десятка попыток, я все еще в башне. Я иду вперед и не слышу своих шагов, словно нахожусь в радиостудии с прекрасной звукоизоляцией. Такой тишины я не ощущал никогда. Не слышно было даже шума в ушах, неизбежного в таких случаях. Это была АБСОЛЮТНАЯ тишина. Мне становится страшно. Кажется, вещи и образы коварно притаились и только ждут сигнала наброситься на меня.

   С несказанным облегчение я, наконец, попадаю из мира безмолвия в огромный зал. Высоченный потолок его и далекие стены скорее угадываются, чем видятся. Как морской горизонт в утреннюю пору. Здесь уже нет тишины. Далеко-далеко слышен шум, напоминающий морской прибой. Я иду к незримому морю, и предо мной, словно видения, возникают фигуры людей. Их много, и все они с разных сторон света направляются в одну точку, в которой нахожусь я. Останавливаюсь. Они тоже замирают. Поднимаю руку, они подражают мне. Тогда я догадываюсь, что вся эта толпа – всего лишь мое собственное зеркальное отражение. Это помещение имитирует комнату с зеркальными стенами. Гляжу вниз, под ноги, смотрю на потолок – и везде вижу свое отражение. Я в окружении самого себя, размноженного в бесконечном количестве экземпляров. Ум заходит за разум. Я пугаюсь того, что не могу в точности сказать, кто из них настоящий я, а кто – отражение.

   Доведенный до отчаяния, закрываю глаза, углубляясь в себя. «Да вот же я», – говорю, обхватив себя за плечи. Когда открываю глаза вновь, отражений уже не было.

   Зато стоит передо мной женщина. Вернее, монумент женщине в образе скорбящей матери, несомненно, отлитого из металла, высотой с девятиэтажный дом. В чугунном лике я узнаю Владлену, закутанную в какую-то хламиду. Не успеваю я прийти в себя от изумления, как лицо у женщины меняется с легкостью перетекания ртути, и я вижу, что это Инга. Я ошеломлен. А женщина уже приняла облик моей матери, потом – какой-то полузнакомой женщины... Образ был текуч, как вода в быстром ручье. Эта была абстрактная женщина. В ее лице попеременно отражались лица всех женщин, которых я когда-либо знал, даже мельком видел случайно.

   «Кто ты?», – спрашиваю я женщину-с-тысячью-лиц. «Я – Мать-королева, Прародительница муравьиного народа, Повелительница всего, что ты зришь», – отвечает она металлическим голосом, на время приняв облик известной дикторши национального канала телевидения Литавии. «В таком случае, я – земной червь», – отвечаю я смиренно. «Что тебе нужно в Моем Городе?», – гремит в зале грозный глас белокурой Герды Петрис. «Я ищу своего товарища», – отвечаю я и мысленно представляю облик рядового Куприянова. «Этого?», – задает вопрос Мать-королева, и я вижу возле себя скорбную тень нашего казака. Он без оружия и без одежды, словно новобранец перед армейской призывной комиссией. Только вид у него куда более плачевный, чем у новобранца. Он склонил голову на грудь и как будто спит стоя. «Да, – отвечаю я, – отдай его нам». – «Вы убили Моих солдат», – с астматическим придыханием выдвигает обвинения дородная Мать-королева в образе Валерии Новодворской. «Это была самозащита», – пытаюсь оправдаться я. «А твой воздушный налет на дорогу? Тоже самозащита? Ты предал ужасной смерти ни в чем не повинных рабочих...» – «Я искренне раскаиваюсь в содеянном... Прошу меня простить, я не ведал, что творю». – «Забирайте своего собрата и покиньте Мой Город. Очень быстро. И не возвращайтесь сюда. Иначе». – «Благодарю Вас, Ваше Величество», – низко кланяюсь я женщине в образе Екатерины Великой, и беру за холодную безвольную руку рядового Куприянова.

   – Папа! – удивляется он, – Как ты здесь оказался? Ты же у...

   Слова застывают у него на губах, растрескавшихся, страшных.

   – Все позади, Витя, – успокаиваю своего воина. – Сейчас пойдем к ребятам...

   Я перекидываю руку «сыночка» себе через шею. Он очень тяжел и мокр от пота. Стеклянные его глаза безумны, как у обкурившегося наркомана.

   Мы направляемся в сторону света.

   – Не туда! – останавливает нас Мать-королева в облике Марии Стюарт. – Вам туда еще рано. Назад идите.

   Мы направляемся в сторону тьмы.

   – Простите, – говорю я, оборачиваясь. – Можно задать последний вопрос?

   – Задавай. – На меня смотрят мудрые раскосые глаза Хакамады.

   – Что есть истина?

   С невидимого купола зала с грохотом падают камни: так смеется эта чудовищная женщина-с-тысячью-лиц. Я не ждал ответа, но он прозвучал:

   – Всё – в Одном, Одно – во Всем.

   Я благодарю ее, и мы уходим. В узкое пространство. Здесь нас уже поджидают Фокин и Хамзин, чего я совсем не предполагал. У Фокина на спине распластался Геннадий Целоусов. Видно, что он уже пришел в сознание, но еще очень плох. Мы чуть ли не бежим по проходу, а стены шевелятся ожившими фигурами. Теперь они не безмолвны. Они издают звуки. Они даже говорят, и мы их понимаем. Они просят, стенают, умоляют взять их с собой. Боковым зрением вижу, как хозяйственный Хамзин пытается прикарманить приглянувшуюся ему вещичку. А за ней тянется какой-то росток, словно мягкий корень, разматывается спиралью и тащит за собой оставляемых собратьев.

   – Брось это! – кричу я и даю Хамзину такой подзатыльник, что он чуть не роняет автомат.

   Впереди уже брезжит жемчужный свет, и когда мы достигаем этого света, я теряю сознание.

   Глава двадцать шестая

   ПЕЙЗАЖ В СТИЛЕ КУИНДЖИ

   Экспедиция: девятый день пути

   Тихо плещет светлая волна о бревна. Вода журчит, обтекая лопасти рулевого весла. Наш плот медленно движется вниз по течению реки «Попутной». Сплав по реке – одно из приятнейших занятий человека. Это благодатный отдых от всех трудностей и злоключений, в изобилии выпавших на долю участников нашей экспедиции. Можно слегка расслабиться – физически и, что важнее, психологически. Когда все хорошо, то и светило вдруг выходит из-за туч, спеша порадовать вас своим блеском. И мы загораем на солнышке, наблюдая из-под полуприкрытых век, как лениво уплывают в прошлое берега, заросшие густой зеленью и кишащие земноводными тварями разнообразных размеров и видов, подчас весьма экзотических, причудливых, иногда пугающе кошмарных, но, как говорит Фокин, совершенно безобидных. Два таких чудика с шипастыми костяными воротниками сейчас стоят у берега по брюхо в воде, лениво жуют зеленую жвачку, провожая нас равнодушными взглядами. Скоро (в известном смысле) их потомки – динозавры – освоят и заполонят всю землю, станут абсолютными хозяевами всего и вся на долгие сотни миллионов лет, пока не ахнется им на головы безымянный астероид. Закончится история холоднокровных, начнется история теплокровных, в том числе и человека. Где тут добро, где зло?

   Иногда, в местах, где русло сужается, буйная растительность обоих берегов, смыкаясь вверху, заключает реку в тесный плен, и мы вновь попадаем в такой знакомый, приевшийся зеленый тоннель. Одно утешает: нет нужды шевелить ногами, тонуть в зыбкой почве. Лежи-полеживай, река сама несет тебя сквозь эту трубу, прихотливо изгибающуюся, зеленый потолок которой там и сям пробивают дымные лучи. Но главное, наконец-то мы отмылись и постирались и можем позволить себе раздеться до плавок. Я пользуюсь случаем, в относительной безопасности продолжить свои записки, излагаю на бумаге все, что с нами случилось за прошедшие сутки.

   Владлена, раскинув руки и ноги, лежит на теплых бревнах плота, загорает. Из чьего-то порванного обмундирования она сшила себе купальную пару цвета хаки. Очень идет такой наряд к ее смуглой коже. Она похожа на воинственную амазонку, и хорошо накаченные мышцы подчеркивают это сходство. Единственное чего боится наша мужественная женщина, так это гигантских насекомых. Однако подобная слабость заслуживает снисхождения, тем более что мужчины в такой же степени испытывают ужас, когда сталкиваются лицом к морде с шести или, боже упаси, восьминогим обитателем леса величиной с крупную собаку. Сейчас Владлена уже оправилась от шока, но тогда, в день встречи с муравьями, она потеряла голову от страха и убежала так далеко, что заблудилась. Осознав это, она пришла в еще больший ужас. Подхорунжий Лебедкин рассказал, что они с трудом сняли беглянку с дерева, двое казаков не могли разжать ей руки. Самое удивительное то, что ствол дерева, на который она вскарабкалась, был абсолютно гладким.

   Потом нашли нас, чудом вернувшихся из подземного муравьиного города. Наверное, вид у нас был не менее очумелый. Мы долго не могли сообразить, каким образом вдруг оказались на поверхности. Лично я обратной дороги из подземных катакомб совершенно не помню, хоть вы меня убейте. Одно в памяти отчетливо запечатлелось, как я вел переговоры с Царицей муравьев, и головной болью могу поручиться, что это было ни что иное, как телепатический контакт. Переговоры увенчались полным успехом. Нас отпустили, не причинив вреда. Фокин уверяет, будто нас каким-то образом «переместили» наверх. И что, по всей вероятности, этот вид муравьев выработал в себе умение внепространственного перемещения, то есть овладел тайной телепортации. Нечто подобное, говорил зоолог, уже было замечено учеными у муравьев вида атта. Правда, лабораторные эксперименты с этими муравьями не проводились. Были лишь кое-какие факты, основанные на разрозненных наблюдениях.

   Такой полезной функцией, как умение мгновенно перемещаться в любую точку своих обширных владений, вероятно, обладают далеко не все колонии муравьев и не всех видов. А может, наблюдатели что-то перепутали или сделали неверные выводы... Но я своими глазами видел, как солдаты появлялись прямо из скального монолита. Что это, если не перемещение материи сквозь материю? Пока мы бессильны объяснить это явление, как раньше не могли объяснить, что такое электричество и как оно проделывает работу, мгновенно перемещаясь с одного конца провода на другой. Но это не значит, что явление отсутствует. Оно работает, возможно, в экстремальных случаях или управляется Царицей сознательно. А то, что их повелительница наделена разумом, у меня нет сомнений.

   Геннадий Целоусов чувствует себя удовлетворительно и, судя по всему, скоро поправится. Фокин ввел ему препарат, восстанавливающий жизненные функции организма человека даже при сильных ранах. Надо ли говорить, что чудо-препаратом снабдили нас джентри. Конечно, своему спасению в первую очередь парень обязан своему могучему здоровью, если бы он скончался до того, как мы его нашли, никакие даже самые расчудесные препараты джентри ему бы не помогли.

   Куприянов вообще физически не пострадал, потому что не сопротивлялся. Его взяли в плен и отрядили работать на отдаленную грибную плантацию, до которой мы не успели дойти. Рано или поздно мы бы его нашли, но без проблем вернуться обратно впятером – это вряд ли. Тут без стычек не обошлось бы.

   «Ну что, Куприянов, каково быть рабом? – спрашивали его ребята. – Чем ты там занимался на плантации?» – «Грядки пропалывал», – хмуро отвечал муравьиный пленник. «Сачканул бы», – советовали друзья. «Там сачканешь кажется... охранники – звери! Чуть зазеваешься – кинжал в задницу... ну, эти ... челюсти то есть».

   Теперь не худо бы сказать, что в дальнейший путь мы пустились двумя отрядами. Да, мы разделились. Тимурыч и его команда – Степан Охтин, ботаник Полуньев и большая часть казаков во главе с подъесаулом Бубновым (всего 21 человек) продолжат разведку и экерную съемку местности. Будут пехом продираться сквозь джунгли аж до самого синего озера-моря. То есть до конечной точки маршрута. Делая по 25 км. в день, они достигнут цели за четверо суток. То есть, на 12-й день похода мы должны встретить их на берегу. Скорее всего, это произойдет утром.

   Второй отряд, меньший по численности и возглавляемый мною, отправится в дальнейший путь водным путем. Зря что ли мы назвали речку «Попутной». Течение ее от водопада в точности совпадало с направлением нашего маршрута. Предложение о разделе экспедиции внес я на оперативном совещании, после нашего мистического возвращения из подземного города. Предложение было одобрено. Действительно, у нас появился раненый. Хотя жизнь Целоусова сейчас вне опасности, и он довольно быстро поправляется, но ему нужен покой, хотя бы относительный. Кроме того, Иван Карлович Бельтюков совсем расклеился, заявил, что еще десяток другой километров, и он окончательно протянет ноги. «Если раньше меня не доконают грязь и насекомые», – жаловался он чуть не плача, и раздирал ногтями зудящую кожу под свалявшейся бородищей. И вообще, все тело ученого покрылось аллергическими пятнами, он вынужден был постоянно чесаться, что приводило его в бешенство. Свое состояние он назвал муками Иова.

   Владлена тоже явно обрадовалась возможности передвигаться с помощью хотя бы самого примитивного вида транспорта. Да и мне, признаюсь, дальний поход оказался в тягость. Вот я и придумал такую штуку – разделить отряд. Ни буквы, ни духа инструкции, данной нам Хуметом, я не нарушил. Нам нужна всеобъемлющая разведка. И мы ее проведем. И сухопутную и речную.

   И вот, с утра 8-го дня от начала похода, с пожеланием удачи, мы провожаем сухопутный отряд, а потом начинаем готовиться к плаванию. Из подходящих деревьев мы сооружаем два плота, и занимаемся их оснасткой. На первом, командирском плоту, займут места: Владлена, я, и трое казаков – Абрамкин, вызволенный из плена Куприянов и его друг Хамзин. На втором плоту, который будет идти вслед за нами, мы разместим больного Целоусова, а сотоварищами его станут зоолог Фокин, старик Бельтюков, хорунжий Свистунов и еще двое казаков – Тиунов и Жадан. Свои вещи мы сконцентрировали в центре плота и привязали их к бревнам. На всякий случай. На 9-й день мы отправляемся в путь...

   Я вздрагиваю от прикосновения руки Владлены. Она успокаивающе проводит ладонью по моей ноге. Я сижу рядом с ней.

   – Ты все пишешь и пишешь... как Ленин в Разливе, – веселым голосом женщины, довольной жизнью, говорит она, заслоняясь рукой от солнца, – Отдохни хоть немного. Ложись рядом – позагораем.

   – Некогда, родная, – отвечаю я ласково и тоже глажу ее по щеке, – И потом: бездельничающий начальник да еще в обществе женщины – плохое зрелище для подчиненных. Не забывай персидскую княжну...

   Владлена, видя, что я законченный служака, оставляет меня в покое и отдается солнцу. Я спешу продолжить свои записи.

   Да, да, господа! То, о чем вы подумали, случилось позапрошлой ночью, когда мы разместились вблизи водопада. Наши чувства были слегка потрясены – столько дней не видеть текущей воды и вдруг такое ее изобилие! Скальный выступ в виде замшелой головы старика с огромным носом делил водопад на две неравные части. Большая часть водопада обрушивала свои воды с высоты около двухсот метров. Мы решаем, что малая часть водопада послужит нам душем. Казаки сдирают с себя мерзкую одежду и голыми лезут в сверкающий под солнцем, оглушительно шумный и девственно чистый поток воды, свободно падавший с высоты примерно шестьдесят метров. В веселой сутолоке обнаженных мужских тел я не сразу замечаю рядом с собой стройную фигуру Владлены. Жажда немедленно, сейчас же смыть с себя раздражающую грязь оказывается сильнее женской природной стеснительности. Казаки стараются не смотреть в ее сторону, и многие выдерживают с честью это нелегкое испытание. Я тоже надеваю на лицо маску равнодушия, тактично отворачиваюсь, но Владлена протягивает мне кусок мыла и просит намылить ей спину. Округлый, армат источающий брусок, все время норовящий выпрыгнуть из рук, скользит по выпуклостям и впадинам загорелого женского тела. Потом я пускаю в ход губку из поролона. У Владлены красивая шея, хорошо развита спина, тонкая талия и аккуратная, выдающаяся назад попка. Меня раздирает желание рассмотреть Владлену спереди, чтобы окончательно отмести все сомнения и такая возможность мне предоставляется.