Текст книги "Феникс (СИ)"

Автор книги: Владимир Колышкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)

Роман с пространственно-временным сдвигом

Часть первая

ПУТИ ЗЕМНЫЕ

   Глава первая

   ПОСЛЕ ВЕРНИСАЖА

   Мы созданы из того же

   вещества, что и наши сны.

   И наша маленькая жизнь

   окружена этими снами.

   Вильям Шекспир

   1

   На перекрестке загорелся рубиновый глаз светофора. Водитель затормозил машину и, в ожидании разрешающего сигнала, опустил голову на руки, устало лежащие на баранке. Навалилась тишина, и счетчик застучал как-то особенно громко, точно обнаруженная мина с часовым механизмом. Георгий высунулся в окошечко двери в шелестящую ночь, и сразу ему на нос упала теплая капля. Он вгляделся во влажно-черное, как китайская тушь, небо – ни Луны, ни звездочки, ни летящего огонька. Зато на улице огней было много, но все они были какие-то тусклые, сонные. Город спал, как Помпеи перед катастрофой.

   «Чего ради стоим? – вяло подумал Георгий и откинулся на мягкую спинку сиденья. – Никого же нет... Кругом ни души...»

   Инга взяла его под руку и прижалась к плечу. От нее шло тепло, обворожительный запах духов возбуждал чувственность. Георгий ощутил нарастающее желание и вознамерился сказать своей спутнице нечто нежно-ласковое, но мысли увязли в алкогольном смоге от выпитых коктейлей, и он счел за лучшее промолчать. В таком состоянии ничего, кроме мычаще-плоского, грубо-вульгарного исторгнуть из себя невозможно. Впрочем, если трезво разобраться, не так уж он и пьян.

   Наконец зажегся желтый свет. Водитель, как автомат, поднял голову и схватился за рычаг переключения скоростей. Загорелся зеленый, и машина тронулась, резко набирая скорость. Переключив рычаг на постоянную позицию, водитель, зевая во всю пасть, вытер лицо рукой и с шумом выдохнул воздух:

   – Фу-ты! Вздремнул немного... Даже сон видел.

   – Неужели? – откликнулся Георгий, чтобы не обидеть человека равнодушием.

   – Ага!.. – обрадовано продолжил водитель, поощренный вниманием. – Приснилось, будто я у себя на родине – Тамбовщине. Иду это я по полю. Кругом цветы, солнце светит, небо голубое... Короче, благодать. И смотрю, значит, – тамбовская баба лежит... пардон, женщина. Голая. С двумя вот такими арбузами... хе-хе-хе... Лежит, значит, на травке, загорает. Я говорю ей: «Не помешаю?»

   – На следующем перекрестке сверните направо, пожалуйста, – сказала Инга.

   – ... А она мне: «Пожалуйста, устраивайтесь поудобнее». Я говорю: «Мне особо разлеживаться некогда, ехать надо, сейчас зеленый дадут. Так что, говорю, надо поторопиться...» – « А ты успеешь?» – спрашивает она. «Конечно, – говорю ей, – мы, шофера, народ скорый...»

   – А сейчас – налево, – продолжала командовать Инга.

   Шофер замолчал, переключая внимание на дорогу. Высунув кончик языка и удерживая дыхание, вписался в сложный грависто-скрежещущий поворот.

   – Ну и как, успели? – усмехаясь, спросил Георгий, чтобы несколько смягчить паузу в разговоре, вызванную вмешательством Инги.

   – А как же! – весело хохотнул шофер. – Разрезал один и уплел за милую душу. Ничего арбузец... не очень сладкий только, но сочный. Да и такой сойдет, в жару-то...

   – Здесь, пожалуйста, остановитесь, – сказала Инга.

   Машина встала как вкопанная. Георгия бросило вперед так, что он повалил спинку переднего пустующего сиденья.

   – Так вы что, арбуз там ели? – сказал он машинально, вылавливая в кармане бумажник.

   – Ну да, я же так и говорю, – удивился шофер, – а ты об чем подумал?

   Георгий смущенно вскинул брови, неопределенно мотнул головой и достал хрустящую купюру.

   – Ну, я пойду, – сказала Инга, – догоняй!..

   Водитель запихал полученные деньги в карман кожанки и заржал смехом здорового человека:

   – А ты, видать, подумал, что я у нее трояк стал просить взаймы?.. Ха-ха-ха!..

   Заразительный животный смех шофера поглотила ночь вместе со звуками мотора удаляющегося такси. Слегка покачиваясь, Георгий пошел по направлению к светлому пятну, которое по мере приближения обрело очертания элегантно одетой молодой женщины. Благодаря хорошему освещению, эта женщина довольно ловко прикрепила на лацкан его куртки планку с какой-то надписью, после чего энергично взяла под руку.

   – Что это? – спросил Георгий, косясь на пластиковый прямоугольник у себя на груди.

   – Гостевой пропуск, – ответила Инга, – не снимай его, а то не пустят.

   – Ну и порядочки у вас тут, на Правом берегу, – добродушно посетовал гость.

   – А у вас, на Левом, по-другому? – Она приложила идентификатор к кодовому замку, и дверь из толстого стекла отворилась.

   – Да, в общем, так же, – согласился Георгий, – только еще с хамскими прибамбасами.

   Георгия ввели в гулко-мраморный подъезд бывшего элитного дома досоветской постройки. Наши полуночники задержались у конторки консьержа, показав дежурному свои пропуска. Яркий свет из маленького окошка бил наотмашь, слепил глаза, но Георгий все же разглядел набриолиненный пробор и цепкие, с собачьим вниманием, глаза. Привратник разинул рот, чтобы задать какой-то вопрос, но Инга сунула ему в окошечко полкроны, и набриолиненный цербер передумал издавать звуки и только с шумом выдохнул воздух.

   «У этого ночного консьержа рожа довольно противная, – подумал Георгий, – по-моему, он любитель подглядывать. И подслушивать...»

   Инга предвосхитила озабоченность своего гостя и успокоила его, сказав насчет консьержа:

   – Не волнуйся, он новенький, еще толком никого не знает...

   Лифт допотопного образца, с металлической сеткой, поглотил припозднившуюся парочку влюбленных и неторопливо, солидно гудя, повез их на седьмое небо. Он и она стояли и смотрели в глаза друг другу. Он был дальнозорким, не носил очков, хотя следовало бы, и вблизи не особенно отчетливо видел. И потому с повышенным вниманием смотрел он на лицо, что было так близко от его собственного, на темные ресницы, опущенные на бледную кожу щек, на классический нос и прекрасных пропорций рот. Это лицо без оговорок можно было назвать красивым, в нем превосходно уравновешивались одухотворенность и потаенная чувственность.

   Он снова почувствовал прилив возбуждения и притянул женщину к себе, взявшись руками за ее мягко-упругую попку. Она обняла его за шею и, наклонив голову к левому плечу, подставила свои сочные губы для поцелуя. Георгий жадно припал к ее отзывчивым устам, словно вампир, пытающийся высосать душу из податливого женского существа. Не знаем, как там насчет души, но порцию приятного, жарко-коньячного духа он получил.

   «Сдается мне, что женщина эта – моя лебединая песнь, – не без грусти подумал Георгий и не удержался от ерничанья над собой: – или гусиное гоготанье, я бы сказал...»

   И еще он подумал, что нужно постараться запомнить все происходящее с ним до мельчайших подробностей: нежнейший атлас внутренней стороны ее губ, пахнущие ароматным шампунем локоны темно-каштановых волос, длинные дрожащие ресницы закрытых глаз...

   Он вдруг вспомнил свою первую девушку. Семьдесят, кажется, девятый год. Новогодняя ночь. Они встречали его втроем: он, его сестра и подруга сестры – Виолетта. Сестра рано легла спать, а они с Виолеткой целовались, целовались, целовались, сидя за столиком в комнате, освещаемой мерцающим светом экрана телевизора и трепетным язычком пламени свечи. Целовались, целовались, целовались, пока не загорелась столешница от растаявшей до конца свечи. Потушив огонь, они снова принялись за поцелуи, пока у Виолетты не лопнула кожа на нижней губе и не пошла кровь. «Ну вот, – сказал он, – теперь ты уже не девушка»

   – Ты хочешь взять меня прямо в лифте? – сказала Инга, переводя дыхание от затянувшегося поцелуя. – Подожди уж, осталось совсем немного...

   Они вышли из подъемника, стараясь не грохотать железной дверью. Георгий, смущенный последней фразой Инги, с виноватым видом вертел головой по сторонам, пока хозяйка квартиры доставала из сумочки ключи. Площадка эта была необъятных размеров, с какими-то нишами, в коих, надо полагать, раньше, в невообразимо далеком прошлом, стояли в вазах цветы.

   – Солидный у вас дом, – с уважением в голосе сказал Георгий.

   – Да, этот дом видел многих и многое... – ответила Инга, пытаясь отыскать ключи среди кладезя женских мелочей. – Раньше здесь жили состоятельные буржуа, потом, после чистки в августе 1940 года, сюда поселили работников горсовета, после войны с немцами дом отдали в медицинское ведомство, и здесь поселились врачи...

   – ...вредители, – закончил Георгий фразу Инги.

   Она засмеялась, продолжая историю дома: – После врачей...

   Глухой ночью, они вылезали из черного лимузина с погашенными фарами и, тихо переговариваясь, входили в полутемный подъезд. Не клацнув отставшей кафельной плиткой пола и не пользуясь лифтом, тихо поднимались они по ступенькам лестницы. Все в черных кожанках, в скрипучих ремнях портупей и блестящих хромовых сапогах, пахнущих креозотом. Они останавливались возле этой, обитой дерматином двери, и ночную настороженную тишину пронзала неотвратимо-властная трель звонка, от которого у жильцов обрывалось сердце и выступал на лбу холодный пот.

   На несколько секунд в квартире повисала обморочная тишина. Потом слышались крадущиеся шажки ее несчастных обитателей, и робкий, тихий, дрожащий голос вопрошал: «Кто там?», хотя уже весь дом прекрасно знал – КТО ТАМ! «Гражданин Юнкерс здесь проживает?» – спрашивали люди, стоявшие по эту сторону двери. "А что случилось? – наивно удивлялись по ту сторону двери. «Открывайте, мы из... (назывались страшные четыре мистические буквы)» – «Ой, Боже ж ты мой!»

   Робко открываемую дверь распахивали властным рывком и, грохоча сапогами по паркету, они шли в глубь квартиры. «Это какая-то ошибка, мой муж – ответственный работник...» (называлась аббревиатура не менее уважаемого учреждения) – «Гражданин Юнкерс?» – «Нет, мы Юргенсы». – «Абрам Линкольнович?» – «Да... то есть нет. Я Абрам Леопольдович...» – «Это неважно, собирайтесь – поедите с нами». – «Как это не важно, когда налицо – явная ошибка. Вы же все безбожно переврали!». – «Органы никогда не ошибаются. Следуйте за нами». – «Куда?» – «В ...! (произносилось известное русское ругательство из пяти букв) И не надо падать в обморок, этот номер у вас не пройдет. Стоять! Да стой же ты, Господи...»

   – Ну, вот мы и проснулись. С добрым утречком тебя. – Инга стояла возле открытой двери и улыбалась, поддерживая его за плечо.

   – Что? – спросил Георгий, разлепляя глаза и отклеиваясь от стены. – Что такое? Который час?

   – Два часа, пять минут пополуночи. Ты спал, как слон. Стоя. Ты спал, прислонившись к стене, а я стояла и смотрела на тебя, как ты спишь, потом ты вдруг стал падать, будто тебя подстрелили, насилу удержала...

   – Надеюсь, я слюну не пускал? Привычка спать стоя у меня еще с армии. Стоишь, бывало, в наряде... Ха-ха... Первый раз стоял на посту: тишина, вдруг «калашник» – как загремит по камням! Я ничего понять не могу! Оказывается – задремал, уронил автомат. Потом-то у меня оружие клещами не выдернули бы... Я и на ходу приспособился спать. Теперь вот опять изнежился... – Георгий прервал себя сам и приобнял Ингу за талию. – Ты прости, умаялся я с этой выставкой. Всю предыдущую ночь готовили экспозицию. Знаешь ведь как у нас: сначала тянут до последнего, потом начинают гнать...

   – Следуйте, сударь, за мной. Я сейчас вас взбодрю!

   – Не сомневаюсь, – ответил сударь и вошел в огромную прихожую, отделанную с удивительным вкусом. – Ваш плащ, миледи.

   – Не называй меня миледи, – сказала Инга подозрительно ровным тоном, позволяя Георгию раздеть себя, – а то получишь оплеуху.

   – Оригинальная прелюдия... Но все же позволь узнать, почему?

   – Маленькая семейная тайна. Может быть, потом как-нибудь расскажу... Проходи в гостиную, а я сейчас приготовлю кофе.

   – Не привык я в гостиных сиживать. Большие пространства меня пугают. Мы все больше на кухоньках привыкли ютиться. Проклятая плебейская привычка.

   – Ну тогда пойдем со мной на кухню.

   Кухня была не менее великолепной. Все сверкало хромом, никелем и умопомрачительно красивым кафелем. Одним словом – евродизайн. Здесь даже была стойка домашнего бара, интимно освещаемая точечными светильниками. Чувствовалось, что ее хозяйка любит домашний уют. И эстетического чутья ей было не занимать. Неправда, что богатство и безвкусица часто шагают рядом. Деньги развивают вкус к жизни и ко всему остальному.

   – Кофе в зернах кончился, – сообщила хозяйка, открывая один из навесных шкафчиков. – остался растворимый, будешь?..

   – Растворимый подойдет, – охотно согласился гость, усаживаясь на высокий, с мягким сидением деревянный стульчик, стоявший перед стойкой бара. – Прибалтийские гурманы предпочитают кофе в зернах, свежего помола, а я почему-то люблю растворимый, гранулированный. Я не сноб... А вообще-то, не поздновато ли кофе пить? Не уснешь потом.

   – А ты что, спать сюда пришел? – сказала Инга с лукавой улыбкой и включила газовую конфорку под чайником. Она не зажигала спичку, но газ тем не менее сам воспламенился, с шипением выпустил когти голубого огня. Чудеса техники.

   – Да нет, это я так... – ответил гость на провокационный вопрос хозяйки. – Помню годы молодые: в кафе сидим... Пару кофейничков тяпнешь да полпачки сигарет засадишь в легкие, домой придешь, ляжешь в постель – и до полночи таращишься глазами в потолок.

   – Сегодня мы найдем, чем заняться.

   – Ты полагаешь?.. – задал риторический вопрос Георгий, притягивая Ингу к себе и демонически улыбаясь. – Слушай, а у тебя никто не придет?

   – А кто ко мне должен прийти? – игривым голосом ответила Инга.

   – Ну... я не знаю... ну, предположим, муж там или... – Георгий смутился и стал искать по карманам пачку сигарет.

   – А, этот... Да, муж... объелся груш. А он на работе.

   – Что эта за работа такая, по ночам. Он у тебя, случайно, не киллер? Слишком ты шикарно живешь.

   – Ну что ты! Совсем наоборот. Он в органах у меня служит... А насчет обстановки – это я сама заработала. Одна фирма хорошо платила за мои вдруг проявившиеся способности менеджера. Потом я неожиданно заболела. Сильно, опасно. Пришлось уйти с работы и серьезно лечиться. Была в Бадене, на водах, пыталась забыться, ходила в казино, на всякие там ипподромы, как какая-нибудь Анна Каренина... кстати, и настроение тогда было соответствующее... Не в смысле шуры-муры, а в смысле рельсов... Но, к счастью, так же неожиданно выздоровела, чем удивила всех тамошних докторов. У них такое редкое явление называется – спонтанная ремиссия: неожиданное, внезапное самоизлечение... Теперь пытаюсь восстановиться на работе, но все как-то неопределенно... Да еще теперь вот с гражданством начались проблемы. Я ведь не чистокровная «арийка» (Инга усмехнулась горько), отец у меня был эстонцем, мать – русская. После смерти отца, мама со мной малолетней переехала сюда, здесь у нее тетка была, а в Эстонии – никого... Так что к Литавии я, вроде, никакого отношения не имею. В Бюро по гражданству мне так и сказали. А то, что я прожила здесь почти двадцать пять лет, их не колышет... Так что, в данный момент у меня нет ни работы, ни денег – сижу на иждивении мужа. Отвратительное, мерзкое чувство зависимости. Тем более при таком муже, как мой...

   – Характер работы оставляет специфический отпечаток на душе человека, – со знанием дела заявил Георгий. – Он у тебя в каких органах работает? Правоохранительных?

   – Да вроде того... Оставим это, скучно.

   – Вот он приедет с проверкой, то-то весело станет.

   – Он не имеет такой привычки. Да и не сможет. У него сегодня спецзадание.

   – У мужа, значит, спецзадание, он, значит, сидит в засаде, – сказал Георгий, все сильнее прижимая к себе Ингу, – а его жена по выставкам шляется, заводит легкомысленные знакомства с какими-то художниками... Кофе с ними распивает... А муж в это время, может быть, сейчас отстреливается, кровью истекает...

   – И слава Богу, – ответила Инга полушутя, полусерьезно. – Если бы он умер, я бы перекрестилась обеими руками.

   – Что, он тебя так достает? – Георгий почти положил Ингу на кухонный стол и навис над ней.

   – Это не то слово, ответила Инга, возбужденно дыша. – Если бы ты знал, какой он гад!..

   Ее спина наконец коснулась столешницы. На пол полетели приготовленные кофейные чашки. Инга расслабилась и раздвинула ноги. Георгий скользнул ладонями по гладкой коже ее бедер, зацепил пальцами резинку трусиков и потянул их на себя и кверху. Она поспешно расстегивала ему рубашку и брюки, а он освобождал ее от блузки и бюстгальтера.

   У нее были не большие, но гордо вздернутые груди. Твердые, высокие соски стойко выдерживали натиск ладоней Георга. Он обнял Ингу за плечи, чтобы тело ее не скользило по гладкой крышке стола. Опираясь на локти, прильнул к женщине – и глубоко вошел в нее.

   – О, Боже! как... – простонала Инга и закрыла глаза. На лице ее отражалось не то страдание, не то экстаз.

   – Что-то не так? – сказал Георгий ей в самое ухо и укусил за мочку, в которой была вдета маленькая сережка с бриллиантом. Ступни женщины неожиданно коснулись его бедер, будто она подстегнула его.

   – Наоборот. Все прек-рас-но-о-ох! – Ее тело стало вздрагивать в такт его движениям, она часто дышала и вскрикивала.

   В подъезде вдруг загудел лифт, кто-то поднимался на этажи. У Георгия нехорошо сжалось сердце.

   Это едет ОН, подумал Георгий, со спецзадания. Ведь никогда не знаешь, когда оно закончится. И вот оно закончилось, и он возвращается домой. Может быть, чудом уцелевший, так и не поймав никого. Голодный и злой. С пистолетом. С большим наградным пистолетом в подмышечной кобуре. И теперь ему нужны только две вещи на свете – еда и женщина. Чтобы острее почувствовать, что он живой. «Если бы ты знал, какой он гад!..»

   – Не останавливайся, прошу тебя! – сказала Инга громко, и он почувствовал, как напряглись ее вагинальные мускулы. – В этом деле нельзя останавливаться...

   Где-то этажом ниже хлопнула дверь, и все опять погрузилось в ватную тишину, прерываемую только судорожными вздохами Инги. Ее замечания отбросили мысли Георгия далеко в прошлое, в пространство Родины, лет этак на 30 с лишним...

   2

   Когда он был еще совсем юным, даже восемнадцати не исполнилось, и звали его тогда по-другому – то Гоша, то Жорка (так его называл младший брат), случилось с ним одно событие, весьма примечательное, положившее начало его половой жизни.

   Гоша и еще более юный паренек, Толик Репин, по кличке Репа, зашли как-то поздно вечером в подъезд соседнего дома. По лестнице спускалась одна очень старая, как ему тогда казалось, и очень пьяная дама в берете, ну и в пальто, естественно (дело было зимой). Дама неожиданно смело обняла за шею Гошу с возгласом: «Ой, какой красивый парень!» После чего она схватила его под руку и потащила из подъезда. Знакомый сопляк путался под ногами и предлагал дружку трахнуть ее вместе. (Впрочем, в те времена такого эвфемизма как «трахнуть» еще не знали, поэтому он сказал просто – выебать.) Гоша ответил, что справится сам.

   На улице они крепко целовались. Он уже тогда был высокого роста, и даме приходилось тянуться к его губам, сильно откинув голову. Чтобы берет не падал в снег, она поддерживала его левой рукой, а правой тискала шею малолетнего своего кавалера. Нацеловавшись, она спросила: «Куда пойдем, к тебе или ко мне?» – «У меня – родители...», – хмуро пробурчал Гоша. «Значит, едем ко мне». Дама поймала такси, и они поехали к ней домой, в Болатово, на другой конец города, почти что ночью. Смелая попалась бабенка. Оказавшись в комфортных условиях на заднем сидении, она вновь склонила мальчика к поцелуям. Шофер тачки, холуйская морда, сидел как каменный, не оборачиваясь.

   У нее дома никого не было. Все – сын школьник и дочь первокурсница – почему-то отсутствовали. Усадив гостя в кресла гостиной, дама угощала его кофе, курила с ним наперегонки, ерзала у него на коленях, наслаждаясь обществом молодого человека, то есть его, Гоши, обществом, и, с расчетливостью скупердяя, как можно дольше оттягивала предстоящее удовольствие. Она говорила приятным, низким грудным голосом: «Не спеши, у нас с тобой вся ночь впереди». А он все равно спешил, все рвался «на передок», как необстрелянный доброволец ВОВ. Все норовил овладеть (не в мечтах, а в натуре) взрослой бабой, хотя представления не имел, как это делается. В конце концов, она сдалась и постелила на диване. Потом проделала такой фокус: зашла в кладовку (была такая в хрущевских домах небольшая комнатка без окон), одетой, а вышла оттуда голой. Его это слегка шокировало. Он впервые видел голую женщину вот так близко, причем, раздевшуюся специально для него.

   Когда он, наконец, овладел этой странной дамой на ее одиноком, полутораспальном диване, он удивился, как легко у него все получалось, как он сразу уловил нужный ритм, который она задавала, и сам, без подсказки, догадался, что двигаться надо не абы как, а в противофазе. Но все равно – она его учила. И охала от удовольствия, хотя он ничего особенного еще не сделал, даже не притронулся к ее увядшим грудям, просто механически двигался, и все. Как включенный станок. Но, казалось, ей и этого было достаточно.

   И тут она стала плакать. То есть всхлипывать, в голос подвывать, как при рыданиях. Он удивленно спросил: «Что с тобой? Ты плачешь?» – «Не останавливайся, ради бога! – простонала она, крепко обнимая руками его спину. – НИКОГДА не останавливайся в это время...» – и еще сильнее зарыдала и задвигалась под ним неистово.

   Дурачок! К ней приближался оргазм, а он подумал, что чем-то ее обидел или сделал больно. Ведь она была такой худенькой, как девушка, а у него, несмотря на малолетство, орган этот был уже «ого какой!», как потом скажет другая дама. Ему казалось, что он пронзает ее насквозь. «Тебе не больно?» – заботливо вопрошал он. «Нет, – шумно дышала она, – мне хорошо. Боже, как мне хорошо! О, теперь я знаю, что значит – молодой парень! Ты весь как пружина!..» – Она была счастлива.

   Как выяснилось позднее, муж ее ушел к другой, более молодой. И вот дама мстила своему мужу тем же оружием – познавала молодых. Гоша надеялся, что свою месть она начала с него, с Гоши Колосова. Как бы там ни было, он был благодарен ей за то, что она на долгие годы вперед заложила в него уверенность в себе как в мужчине. Георгий долго, очень долго помнил, что он бог в постели, что мало кто с ним сравнится в искусстве довести женщину до экстаза. Глупо, как он сейчас понимает. Но зато у него почти никогда не было проблем с потенцией, если рядом лежала ждущая его женщина.

   Георгий кончил с каким-то истерическим оргазмом, словно Инга была первой женщиной за много лет его отшельнической жизни. Возбуждение его было столь велико, что он еще минут пять трудился над всхлипывающим телом Инги, пружинно распластанном на кухонном столе; трудился усердно, без остановок и задержек, как его учила когда-то женщина из Болатово, далекая теперь и, вероятно, давно умершая, – и замер только тогда, когда смолк самый громкий вскрик-стон Инги, и пока она не открыла уже совершенно трезвые глаза. – Ух-х! Ну мы даем копоти, – сказала Инга, тяжело дыша, полностью расслабляясь. – Даже муж мой не отведывал на этом столе подобного блюда... А он был, в свое время, гурман известный.

   – А как насчет других столов? – осведомился Георгий, стоя прямо и поглаживая ноги лежащей навзничь женщины, его птенчик все еще нежился в ее теплом гнездышке.

   – И других столов тоже не было, хотя не скажу, что других мужчин не было вообще. Но в целом, я женщина целомудренная. Только вот сегодня я загуляла, сегодня я блуду...

   – Ах, ты моя, целкомудренная блудница! – почти пропел Георгий, наклонился и укусил за еще не утративший твердость сосок Инги.

   – Хулиган, сказала Инга, поднимаясь.

   Она осталась сидеть на столе, и они крепко обнялись.

   – Я не хулиган, – отверг Георгий, целуя Ингу в закрытые глаза. – Я просто старый... потрепанный жизнью художник.

   – Ты старый конь, – поправили его. – Помнишь, у Пушкина: «Куда ты скачешь, гордый конь?..»

   – И где отбросишь ты копыта?.. – смеясь, докончил художник и меланхолически продолжил: – Знаем, знаем – старый конь, который не портит борозды, но, увы, глубоко не пашет.

   – Ага – не глубоко! – вскинулась Инга. – Глубже некуда. Все мне там разворотил... И всю меня залил. Можно подумать, ты с Рождества не имел женщины...

   – С Покрова, с Покрова дня прошлого года. Или позапрошлого. Точно не вспомню.

   – Бедняга. Ну ничего, мы наверстаем упущенное. У нас еще вся ночь впереди. (Георгий усмехнулся.) Надеюсь, что это, – она постучала по столу, – был только аперитив?

   – Об чем речь! Само собой, моя радость, – похвастался Георгий, впрочем, не без основания. Сегодня он чувствовал небывалое вдохновение. Вот что значит, молодая любовница!

   – Зер гут! – резюмировала Инга, нахватавшаяся в Бадене немецких словечек. – Тогда будем пить кофе. Достань новые чашки, а я схожу в ванную... Пусти меня, «мой конь ретивый».

   – Рад стар-р-раться, Ваше Величество! – верноподданнически вытаращив глаза, заорал Георгий.

   – О! Меня уже короновали, – засмеялась Инга, – тогда я приму душ.

   – Погоди-ка, что это у тебя на плече? – спросил гость, взяв хозяйку за руку и внимательно рассматривая маленькое коричневое пятно, похожее на трилистник. – Какое интересное у тебя родимое пятно... Словно клеймо фирмы «Адидас»? – Он засмеялся было, но резко оборвал себя, поняв, что оплошал.

   – Я не знаю, откуда оно у меня появилось. Раньше его не было. Я обнаружила его, когда загорала на пляже. Думала, просто обожгла на солнце, ан нет... цветочек этот остался... Как лилия у Миледи... С тех пор мой изверг меня так и называет... а меня это ужасно бесит.

   – Еще раз прости меня, я не знал, – повинился Георгий. – Но, в общем-то, это ведь не смертельно. Подумаешь, родимое пятно! Бывает хуже...

   – Лучше бывает чаще, чем хуже., – засмеялись они, уткнувшись лбами и носами друг в друга.

   Она убежала в ванную, а Георгий выключил чайник, во всю кипевший, так что прекрасный заморский кафель на стене обливался слезами. Потом он сходил в туалет, оборвал приличную портянку пипи-факса и привел себя в порядок. Полюбовался на стерильной чистоты финский унитаз, подумал и застолбил его. После этого вернулся в кухню, вымыл руки с мылом и протер стол тряпкой, смоченной в горячей воде. Как преступник, уничтожающий следы своего присутствия на месте преступления.

   Больше делать было нечего, и он, закурив сигарету, подошел к незашторенному окну. Сеял мелкий, как через сито, дождичек. Город погружен был в кромешный мрак. Только в соседнем доме напротив, этажом выше, ярко горел свет в одном окне, очевидно тоже на кухне. И там, тоже у окна, стояла женщина, лет тридцати. Дом был близко, и Георгий отлично ее видел. Женщина какое-то время смотрела на Георгия, потом, очевидно смутившись, сделала вид, будто высматривает кого-то внизу на земле. Но кто там мог быть – в мокрых кустах, глухой ночью.

   "И давно она тут стоит? – задал себе вопрос Георгий и застыдился. – Боже ты мой, она все видела... А мы – ни свет не выключили, ни шторы не задернули. Устроили шоу на столе, на потеху всем соседям...

   Когда женщина вновь посмотрела в его сторону, Георгий сделал ей знак рукой, привлекая внимание, после чего приложил палец к губам.

   – Ты ничего не видела, поняла? – сказал он.

   Та никак не отреагировала, отошла от окна и выключила свет. «Обиделась, – подумал он, – решила, что я зову ее устроить групповуху». – Ну дела, я веду себя, как форменный идиот!

   – С кем ты разговариваешь? – поинтересовалась Инга, выходя из ванной. Она была с мокрыми волосами, в белом махровом халате, вся такая чистенькая, хоть сейчас ее снимай в рекламном клипе.

   – Да с теткой одной, вон из того окна... Только сейчас она ушла спать, а до этого, по-моему, наблюдала за нами. Ты ее знаешь?

   – Бог с тобой! Откуда? она ведь живет в соседнем доме. А это значит – в другой галактике. Я из своего-то подъезда не всех жильцов знаю...

   – Но она тебе не подгадит, как ты думаешь?

   – Брось, не бери в голову, а бери в руки... чашки. Бери чашки и расставляй.

   – Я понятия не имею, где приличные люди держат свои чашки. Там, над мойкой?

   – Ладно, я сама. Ради такого случая принесу праздничный сервиз. А ты пока можешь посетить мой душ.

   Он посетил ее душ, а заодно и ванную. Помещение было огромным, рассчитанным на стандарты героической эпохи великанов, а не карликов, как сейчас. При желании, здесь могли бы помыться все знакомые жильцы из подъезда одновременно. Ванная, как и кухня, блистала кафелем, никелем, зеркалами и всякими красивыми пластмассовыми приспособлениями. Там даже вились по углам и спускались вниз зелеными водопадами листьев искусственные цветы, стойкие к влаге. Бесчисленные баночки, флаконы и пузырьки источали нежнейшее, изысканное амбре. Этому теплому аромату хотелось соответствовать, и он с удовольствием полез под горячие струи воды.

   Пока он мылся, вытирался и примерял женский халат (от халата ее мужа он, чистый, брезгливо отказался, а старый халат Инги был маловат, но ему удалось как-то натянуть его на себя, запахнуть полы и завязать пояс), она сходила в гостиную, принесла кофейный сервиз – черный с золотом, – всполоснула его водой и выставила на стол. Чашки были тонкими и хрупкими, как лепестки японской хризантемы. Судя по темному цвету, вкусу, аромату и крепости, кофе был бразильским, высокого качества и очень дорогой. Это вам не какой-нибудь дешевый суррогат, который пил Георгий последнее время у себя в мастерской. Сделав последний глоток горячего бодрящего напитка, Георгий закурил сигарету. Он любил, если выдавался случай, совмещать эти два маленьких удовольствия в одно большое. Он похвалил кофе и замолчал.

   Воцарилось неловкое молчание, поскольку они еще недостаточно долго знали друг друга, чтобы просто помолчать вместе. Говорить же о выставке, а тем более об искусстве вообще, Георгию не хотелось, его тошнило от всего этого. И тут он вспомнил:

   – Знаешь, а я тебя видел и до выставки.

   – Где это ты меня мог видеть, – Вскинула тонкие брови Инга.

   – Я ехал в автобусе, а ты трамвае, стояла на задней площадке и смотрела в окно... Мне очень хотелось, чтобы ты обратила на меня внимание, но ты меня не замечала... Потом мой автобус и твой трамвай разъехались в разные стороны – ты на свой буржуйский Правый берег, я на Левый, в Леберли.

   – А, это, наверное, было, когда я от своей тетки возвращалась. Знаешь, в последнее время мне как-то не до мужчин было. Как раз переживала очередную размолвку с мужем...