Текст книги "Феникс (СИ)"

Автор книги: Владимир Колышкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц)

   – Ой, вы знаете, он ведь у меня сказок не читает, – пожаловалась тетка, поправляя платок и, казалось, сейчас заплачет, но вдруг рассмеялась: Он все этих читает... Шопер... гар... Шопенгалтера что ли... Вот не могу выговорить.

   – Шопенгауэра? – подсказала Инга

   – Ага, – обрадовалась женщина, – все вот таких... Прям, я удивляюсь, и в кого он такой пошел: ни в мать ни в отца – в проезжего купца, как грится...

   Ингу разобрало любопытство, и она стала просить мальчика почитать.

   – Ну-ка, давай читай вслух, – приказала женщина своему отпрыску, – и с выражением.

   – «Бардо Тёдол». Тибетская книга мертвых", – огласил название книги мальчик.

   Георгий и Инга оторопело переглянулись. А тот стал читать текст, сначала нехотя, потом все более и более увлекаясь:

   – «...Допустим, вы скончались от обжорства или погибли при бомбежке, не важно, главное, что вы мертвы. Поймите это и не ропщите. Осознайте сей факт. Вы умерли. Иными словами, врезали дуба, отбросили коньки. Перво-наперво, не паникуйте. Скажите себе: „все хорошо!“ Иначе вами овладеет страх, который увлечет вас в долину кармических миражей и низвергнитесь вы в область страданий...»

   – Прости, мальчик, – прервал чтеца Георгий. – Там что, буквально так и написано – «при бомбежке»...и еще слово «коньки»?..

   – Иероглифы «тутань» и «гоого» имеют широкий спектр толкований, – ответил мальчик, презрительно глядя поверх книги на вопрошавшего. – Я адаптирую текст к нашей повседневной обстановке. Чтоб вам было понятнее...

   – А-а... – сказал Георгий. – Хорошо, продолжай.

   – «Итак, вы почили в бозе и вступили в первую область Царства Мертвых, называемую Чикай Бардо. В этих местах сознание еще парит в привычных местах своей деятельности, привычной географии – всего привычного, что составляло при жизни умирающего...»

   – Что это там блестит? – воскликнула Инга, указывая рукой чуть левее курса лодки. Туман слегка рассеялся, и на том берегу, куда они направлялись, вспыхнула звезда. Осветила их и ослепила так, что приходилось зажмуриваться, заслонять глаза ладонями или отворачиваться. Даже равнодушный ко всему лодочник высунул свой нос из-под капюшона, взглянул в ту сторону, но сейчас же нос его, как крыса, юркнул обратно в тень, лодочник отвернулся и стал грести энергичнее.

   – Это блеск Предвечного Света, Просветленной Яви, первое, что видит умерший, переступив Порог... – ответил за всех умный мальчик, сунув палец между страниц полузакрытой книги.

   – Это прожектор пограничного блок-поста, – сказал Георгий трезвым мужским голосом и менее уверенно добавил: – Надеюсь, они не станут по нам стрелять...

   На блок-посту действительно передумали стрелять, подняли столб голубовато-белого света в небо, где он почти растворился в просветленном воздушном пространстве. К лучу с блок-поста с какого-то другого места добавились еще парочка, и они вместе начали бродить по небу, окрашивая облака в серебристый цвет. Ничего интересного дальше не последовало, и мальчик продолжил чтение:

   – «...Тут и звуки самые разные могут наполнить грохотом уже несуществующие уши, и, кроме света, удивительно острые лучи пронзительно вспыхнут миражами. Это стихии нашего тела показывают свою основу, свою суть. Сверкающие и пролетающие мимо видения, миражи – суть мысли и чувства умирающего...»

   Над ними с ревом пронесся громадный военно-транспортный самолет. Весь в огнях, он летел низко, ниже белесых туч, видимо, заходил на посадку в Нарчнае, где базировались военно-воздушные силы международного контингента. Пятнисто-зеленую тушу воздушного левиафана сопровождали два звена истребителей новой серии «стелс» – угольно-черные, дельтовидные, с острыми углами, непривычных очертаний, словно объекты футуристического фильма. Прожектора на левом берегу тотчас погасли.

   Когда ревущая громадина уже пролетела километра четыре, превратившись в точку на горизонте, мальчик, беззвучно разевавший рот, как выброшенная на берег рыба, вновь обрел дар речи:

   – «...Не распознав Света Предвечности мы можем встретить Часовых Вечности. Явиться они могут в любом привычном вам обличье. Покорись и порадуйся проводнику. Обратись к нему с мольбой, и откроется Великая Тропа...»

   – В последние годы мы живем в нереальном мире, – сказала Инга, глядя на проплывающие мимо быки и стальные балки моста, слегка размытые расстоянием и туманом. – А что, если мы хотим невозможного или просто несуществующего?!

   Георгий неотрывно смотрел на другой берег реки. Он внимательно разглядывал приближающиеся темные холмы, на одном из которых белыми камнями была выложена великанская надпись: «СЛАВА ЛЕБЕРЛИ!»

   – Мое предложение остается в силе. Можешь перебраться в мою хижину...

   Инга махнула рукой:

   – Да я же не об этом...

   – «...В любом состоянии Бардо Тёдол существует возможность достичь Дхарма Кайи путем преодоления четырехликой горы Меры, разумеется, если вы не поддадитесь желанию последовать за „тусклыми огнями“. Посредством Великой Прямой Вертикальной Тропы можно сразу освободиться, даже достигнуть Блаженства, вообще не ступая в пространства Бардо, не тяготясь длинной дорогой обычного пути, пересекающего бесчисленные равнины и теснины кармических миражей. Эта вероятность подстилает всю суть учения Бардо целиком. Вера – это первый шаг на Тайном Пути. Ибо Вера – есть путь и одновременно правило, как идти, ибо сказано, если ты совершенно уверен, что ты на верном пути, – ты потерял его... Успех на этом Тайном Пути всецело зависит от развития души...»

   – Господи... Георгий, скажи ему, чтобы перестал читать, – расплакалась Инга. – Я не могу это слушать! Мне страшно!

   3

   Первое, что увидели они на безлюдном левом берегу, едва причалив, была полосатая будка речного сторожа. Потревоженный неурочной суетой, сей страж вышел, опираясь на костыль, в промозглую сырость тревожного утра. Зябко кутаясь в потертую офицерскую плащ-палатку, изобразил на помятом, желтом, плохо выбритом лице недовольную гримасу.

   – Кто такие?

   – Беженцы, – ответила ему прибывшая четверка людей.

   – Пароль?..

   – «Слава Леберли!» – за всех ответил Георгий, сказал первое, что пришло в голову.

   Сторож, согласуясь с правилами игры, для порядка выдержал паузу, строго насупив брови, и вынес вердикт:

   – Ответ правильный. Проходите.

   По каменистым уступам, по какой-то козьей тропе, стали они карабкаться наверх. Сторож вернул свою задницу к жаровне с тлеющими углями. Георгий слышал, как он накручивает ручку полевого телефона и кричит в трубку: «Але! Але!..»

   К блок-посту они вышли с заранее поднятыми руками. Из-за бетонных глыб, нагроможденных в высоту, высунулся предупрежденный сторожем милиционер и велел всем остановиться. Потом приказал Георгию: «Иди сюда».

   Георгий подошел и остановился так, чтобы видеть и свою группу и постовых. Милиционер, который его позвал, стоял возле импровизированной бетонной стены и, расставив ноги, справлял малую нужду. Рядом с ним справлял нужду еще один милиционер. Георгий ждал, когда стражи выссутся, испытывая острое чувство унижения. А те, не спеша журча струями по бетону, весело продолжали свой разговор между собой, начатый еще в помещении блок-поста. Там вообще было весело, горел яркий свет, слышались мужские пьяные голоса и веселые повизгивания девиц.

   Наконец они закончили свой физиологический процесс, потрясли членами, заправились. Сразу же занялись задержанным.

   – Откуда здесь оказались? – спросил первый милиционер, подойдя вплотную и быстро, ловко так, обыскал Георгия, вернее прощупал, словно погладил. Очень мягкий обыск произвел. За это Георгий даже простил ему свое унизительное ожидание.

   – С того берега, – чистосердечно признавался задержанный, – лодочник перевез нас... Спасаемся от бомбежки...

   – Документики... – потребовал милиционер.

   – Вообще-то я местный, свой... – говорил Георгий, протягивая бумаги.

   – Свой, говоришь... – пробормотал милиционер, разглядывая печати и фотографию Георгия и сравнивая ее с оригиналом.

   Второй милиционер поманил к себе оставшуюся группу беженцев. Те подошли и стали перед его настороженным взором. Первый милиционер сразу потерял интерес к Георгию, вернул ему документы и воззрился на Ингу. Его руки потянулись к ней. «Если он коснется ее груди своими грязными лапами...» – подумал Георгий, бледнея, и докончил фразу не словами, а яркими образами: он срывает с плеча милиционера небрежно висящий АКМ. Две коротки очереди, враги падают, конвульсивно дергаясь под пулями. Потом длинная очередь по сияющему окну... И – гранату туда, где визжат голоса и разбиваются падающие на пол бутылки. Хер-р-р-рак!!! И все разлетается к чертовой матери...

   Георгий шумно перевел дух. Нет, на самом деле будет все не так, все будет проделано крайне неловко, ведь он морально не готов убивать людей... А потом с ним расправятся. Очень больно и очень жестоко. И в конце – смерть.

   – Скажите, пожалуйста, – сказал Георгий, отвлекая милиционера от Инги, – что за заварушка случилась?

   – А хрен его знает. Тарелочки грёбаные опять поналетели... – сказал живой милиционер и, так и не притронувшись к вожделенным женским формам, махнул рукой: – Ладно, топайте отсюда по-скорому...

   Женщина в платке вытащила пальцы из ушей мальчика, которыми она перекрывала слух ребенку, пока говорили взрослые дяди, рассыпалась пред стражами в любезности. «Звините, ребятки, – говорила она, – звините, что потревожили... Но там такое творилось...»

   – Так им и надо, паразитам, – сказал первый страж, похохатывая.

   – Верно, – согласился второй, – пускай этих блядских буржуев потрясет маленько, а то больно гордые стали...

   И, смеясь, они удалились к своим оставленным боевым друзьям и подругам.

   С благосклонного разрешения представителей власти, группа беженцев взошла на самый верхний ярус набережной и углубилась на территорию Леберли. Георгий, можно сказать, был у себя дома. Куда направятся женщина с мальчиком, его как-то не заботило, но, прощаясь с ними, Георгий счел нужным сказать ребенку, державшему свою чудовищную книгу под мышкой.

   – Ты читал о приключениях Буратино?

   – Нет, – сказал мальчик.

   – Я так и думал. Почитай. Гораздо интереснее и полезнее, чем эта твоя буддийская ахинея.

   – А вы знаете, что такое «Лепидодендрология»? – задал вопрос мальчик, без запинки произнеся последнее слово.

   Георгий смущенно поднял плечи и отрицательно покачал головой.

   – Я так и думал, – не без ехидства сделал вывод пацан. – Это раздел ботаники. Почитайте, наверняка вам пригодится, когда начнутся ваши приключения.

   – Какие еще приключения?

   – Кармические.

   – А-а, ты опять за свое...

   Георгий понял, что форма сознания этого ребенка уже отлита и затвердела. Перевоспитывать его поздно.

   – Звините нас, – говорила тетка, прощаясь, и уже в отдалении слышался ее голос: «Вот отдеру тебя ремнем, будешь знать, как со взрослыми разговаривать...»

   – Ну что, идем ко мне? – сказал Георгий преувеличенно бодрым голосом, чтобы затушевать смущение. Он вопросительно взглянул на подругу, и бледность ее лица поразила его.

   – А куда?

   – В Котош...

   – С ума сойти, слишком далеко. Я устала.

   – Хорошо, давай присядем на лавочку – отдохнем, дождемся, пока не пойдет транспорт.

   – Нет. Переждем у моей подруги. Она тут рядом живет.

   Перспектива для Георгия была мало прельстительна, но более разумна: в такой час сидеть на набережной – опасно.

   Они вошли почти в такой же сквер, что и на правом берегу, только этот был шире и не так ухожен. В одном месте уже бесполезно горел фонарь и бледный его свет был особенно унылый. Проходя через его тусклую ауру, туман обращался в бисер дождя.

   По безмолвным аллеям, меж древних стволов кленов и лиственниц, двигались они, как тени. Инга старалась не стучать каблучками по бетонным плиткам. Художник даже в эту минуту примечал краски кленовых листьев на палитре мокрой дорожки.

   В одном месте на набережной стоял танк, замаскированный под памятник танку. Инга и Георгий с опаской обошли его стороной, продираясь через жасминовую заросль и цепкие ветки акаций.

   Наша парочка перебежала улицу, через всю ширину которой протянулся надутый узким парусом транспарант. «Любовь – это орудие совершенствования расы» было написано на нем за подписью Голощекова, хотя это была цитата из П. Успенского.

   Проходя мимо старого двухэтажного здания государственного банка Литавии (ныне Народный Банк Леберли), Георгий оглянулся, выискивая глазами то самое окно на втором этаже.

   Андрей служил в этом банке инкассатором. И как-то в один препакостный вечерок глухой осени взял да и покончил все счеты со своей жизнью, причем сделал это именно в здании банка. И что позорнее всего – в туалете. Эту деталь Георгий никогда не упоминал, если доводилось сообщать знакомым о смерти брата, а проходя мимо здания банка, старался не смотреть на пыльное, никогда не мытое окно этой комнаты. Оно было одно такое среди ряда чистых окон второго этажа. И эта грязь ложилась единственным темным пятном на светлый образ брата.

   Впрочем, не единственным... Еще удручало одно обстоятельство, что брат, уж коли на то пошло, не воспользовался оружием, как подобает мужчине – ведь при нем был револьвер, безотказное оружие, – а повесился. Повесился на поясе от пальто. Андрей так спешил, что не приладил петлю как следует. Под тяжестью тела пластмассовая с острыми краями пряжка пояса впилась в кадык и сломала его. Потом, когда Андрей умиротворенно возлежал в гробу (Георгий причесал брату волосы старой расческой с поломанными зубцами), галстук, стягивающий ворот рубашки, был прилажен так, чтобы скрыть ужасную ссадину на шее. Это заботливо, будто собирая сына в дальнюю дорогу, сделала мама. Прилетев на похороны, она тихо, безудержно и безутешно плакала, заливалась слезами с момента получения страшной телеграммы. Так и отбыла обратно, еще больше огорченная, когда жена Андрея настояла на захоронении тела мужа в Каузинасе, не дав согласие на перевозку его на родину, как того хотела мать Георгия.

   Андрей не оставил никакой предсмертной записки, где объяснялись бы мотивы, побудившие его сделать ЭТО. С тех пор минуло более десятка лет, но для матери Андрея поступок сына так и остался навсегда необъяснимым. Георгий же полагал, что знает причину, вернее совокупность причин. Они на поверхности: всевозрастающая тяга к алкоголю, вечная нехватка денег, настойчивые требования жены, дать семье как можно больше средств к достойной жизни в буржуазной Литавии, надвигающаяся старость (ему уже было 28!), а он всегда хотел быть молодым. И, конечно, неудовлетворенные амбиции. Время уходит, а он все бегает с пистолетиком, красуется в джинсовом костюмчике (этакий ковбой!) перед девочками-кассирами. Но то, что было хорошо и здорово в молодые годы, теперь вызывало лишь глухое раздражение. Кое-кто – и таких немало – в его годы уже получили солидные должности: кто – управляющего, кто – зама, кто – завотделом, на худой конец, – начальника смены; а он все тот же мальчик на побегушках. Стыдно, горько и обидно.

   А главное, нет любви! Любви с большой буквы, о которой он мечтал... о которой тайно писал стихи... И уже ясно просматривается финишная прямая: лысина в 30 лет, семейные скандалы, становящиеся день ото дня все истеричнее, и осознание полной своей несостоятельности. В самом широком смысле этого слова (Служба в ракетных войсках не проходит бесследно для мужского организма). Сам Андрей свои неурядицы сводил к одному: «Они зажимают меня по национальному признаку, расисты поганые...», говорил он в пьяном виде, и просил у Георгия одолжить ему немного денег. Но это была неправда. У руководства банка Андрей был на хорошем счету. Через год его хотели сделать начальником отдела. Просто Андрей запутался в обстоятельствах психического свойства, отягощенных семейными неурядицами. В конце концов он просто возненавидел этот мир страданий. И «УШЁЛ».

   Много позже Георгий реабилитировал брата в отношении его способа «ухода». Как выяснилось, брат все-таки пытался стреляться, но сделал это почему-то на маршруте, в машине, при своих коллегах. Они уже «взяли» последнюю сберкассу и возвращались в банк. Были выпивши (после выходного дня поправка здоровья). Тут Андрей и сорвался. Видимо, в машине произошел откровенный разговор, результатом которого стало бурное излияние его душевной боли с похмельной истерикой. Он приставил наган к виску и хотел нажать курок, но ребята вывернули ему руку. Револьвер, однако, все же выстрелил. Пуля пробила несколько сумок с деньгами. Оружие у неудавшегося самоубийцы отобрали, намяли ему бока, пригрозили подать рапорт. Кому охота ездить с безумцем, который размахивает заряженным револьвером в тесной кабине.

   Видимо, в тот роковой день мысль о самоубийстве Андреем завладела основательно. После инцидента в машине, он стоял на втором этаже банка и смотрел в лестничный пролет, высота была явно мала. Снизу его заметил начальник, спросил: «Что ты там делаешь?»

   Андрей вымученно отшутился. Затем сходил в алкомаркет, купил бутылку коньяка и опять вернулся в учреждение. Так обстоятельства загнали его в ту грязную комнату. И все-таки умирать было страшно. Следователь, который разбирал это дело, поведал, что Андрей Колосов долго стоял в туалете с петлей на шее, с бутылкой в руке. Прихлебывал из горлышка и набирался смелости, а может, быть, тайно надеялся, что кто-нибудь войдет и вторично спасет его от самого себя. Но никто не шел, смена закончилась, сотрудники разъехались по домам, оставалась только охрана...

   Уже было выпито две трети бутылки. Андрей был сильно пьян, худощавый, он пьянел легко, быстро, а тут еще на голодный желудок... Он стоял, качался, качался, менял опорную ногу – и вдруг вырубился. Дальше – темнота.

   Могилу Андрея Георгий посещал редко. Она находилась в 30 километрах от города, за рекой Калмой, на Северном кладбище, вблизи военного кладбища, где похоронены русские солдаты, павшие во время освобождение Каузинаса от немецко-фашистских захватчиков.

   Скорбная же тень брата всегда сопровождала Георгия, как своя собственная. От этого призрака никуда не денешься. Некий укор совести всегда будет колоть душу, тяжелым крестом довлеть над ним. Вероятно, Андрею можно было как-то помочь? Главной своей виной Георгий считал то, что именно он сманил брата, позвал в эту чужую страну, когда брат, будучи в армии, с ним переписывался. Возможно, ДОМА, в России, этого бы с ним не случилось...

   Наконец они вышли к жилому строению, окруженному деревьями. Еще одно привидение: очаровательный уголок, кусочек старого мира, осколок серебряного века.

   Глава третья

   ДОМ

   Что за странный дом,

   Что за люди в нем...

   Образа и те перекошены...

   В. Высоцкий

   1

   Дом находился в глубине обширного двора, обнесенного старинной оградой – снизу каменной, сверху чугунной. Внутри, вдоль ограды, высились деревья, и ни какие-нибудь там дурные тополя, а благородные липы. Особняк в два этажа по виду был старинным, дореволюционной постройки, с фальшивыми колоннами по фасаду. За свою долгую жизнь этот дом тоже видывал многое. В советскую эпоху кому-то показалось, что высокие полуовальные сверху окна слишком велики. Проемы заложили кирпичом и вставили рамы по тогдашнему стандарту, от чего казалось, будто дом близоруко прищуривается.

   За темными стеклами колебались огни свечей.

   Они взошли на низкое скрипучее крыльцо, на котором некогда, быть может, топтался какой-нибудь титулярный советник, не решаясь тронуть бронзовую ручку дверного молотка. Ручка позеленела от времени, «это уже был труп ручки, но когда-то она, несомненно, щегольски блестела на солнце, радуясь жизни». Вещи, как люди, стареют и умирают.

   Инга толкнула незапертую дверь. Коридор. Тьма египетская. Потом блуждающие огни приплыли из глубины дома. Кто-то нес подсвечник с тремя горящими свечами. «Ах, Инга! Как я рада!.. – чмок, чмок. – А я вас еще в окно увидела...» – «Марго, это – Георг, он художник... Маргарита Евграфовна, моя подруга, баронесса». – «Да неужели? Польщен... Очень рад встрече...» – «Для меня тоже большая честь, принять человека художественного дарования! Не смущайтесь... Однако пойдемте же... Я приношу свои извинения за темноту. Представьте, у нас отключилась электроэнергия. Я звоню в электрическую компанию и предъявляю им претензии, а они отвечают – война. Я говорю им: меня не касается – война там у вас или мир. Я исправно плачу по счетам, извольте и вы выполнять свои обязательства. Скажите, я не права?» – «Безусловно, вы правы, баронесса, это неслыханное безобразие». – «Вы очень милы, ну пойдемте же, я вас представлю гостям...» – «Ни в коем случае! Не люблю китайских церемоний, желаю оставаться инкогнито...». – «Ну, как знаете, прошу...»

   И они двинулись по темному коридору в круге неверного света. Под руки, расставленные на всякий случай, все время лезли чьи-то плащи, висевшие на вешалках вдоль стены, под ногами иногда звякали пустые бутылки. Георгий наступил на что-то мягкое, показавшееся крысой, гадливо отдернул ногу и чуть не упал. Однако в метущемся пламени свечей он успел разглядеть, что это был всего лишь домашний шлепанец. Художника поддержали и направили в ту сторону, откуда пахло спиртным, пряным дымком американских сигарет и слышалась русская речь.

   Под руки с женщинами он вошел в большую гостиную. Наконец-то можно было расслабиться и не беспокоиться за свой лоб или получить травму ноги. В разных местах великолепной гостиной стояли антикварные канделябры с зажженными свечами. Отблески живого огня придавали лицам собравшихся здесь людей некую романтическую загадочность. Публика была самая разношерстная. Мужчины в добротных костюмах. Дамы, в туалетах весьма приятных для глаз, сияли бриллиантами и красотой. И тут же находилась парочка не разбери какого пола в молодежном прикиде, похожем на клоунский наряд.

   Большинство расположились на диванах или в креслах. Богема, не богема... или нувориши? Черт его знает, что их связывает вместе? Все перемешалось в этом собрании, безусловно претендующим называться благородным. Прямо-таки салон Анны Шерер, не иначе. Эта Марго с любовью изображала некую grande precieuse – хозяйку светского салона, как говорят французы, «царящую в золоченой гостиной и блеском ума чарующую поэтов, вельмож, паломников».

   У дальней стены гостиной стоял большой раздвижной стол с расположенными вокруг него стульями с высокими спинками. На столе красовалась разнообразная закуска и выпивка, наверняка привезенная контрабандой из России. За столом сидела только одна персона – женщина солидных габаритов. Волосы ее, крашенные перекисью водорода, были коротко острижены и мелко завиты. С энтузиазмом людей, любящих хорошо поесть, она поглощала разнообразную снедь, хищно поблескивая золотой фиксой. Другие люди, как уже было сказано, предпочитали более комфортные, интимные места, чему способствовало наличие возле диванов одного, а иногда и двух журнальных столиков, которые могли использоваться, и использовались как трапезные. Кстати о еде, в столь неопределенный час суток, даже Остап Бендер, наверное, не смог бы определить – поздний ли это ужин или ранний завтрак.

   Невольно оказавшись в центре внимания, Георгий ощутил себя человеком, пришедшим в баню, у которой раздевалка – через дорогу. По своей природной нелюбви к обязательной, шумной и фальшиво-любезной процедуре представления новичка хозяевам квартиры и гостям, он мечтал сейчас только об одном – скользнуть на диванный уголок в наиболее темной части гостиной. Вот хотя бы туда, где на мощной тумбе, закрытый вышитой скатеркой, дремал жирный черный котяра.

   Гость с облегчением вздохнул, когда Инга сказала:

   – Мы посплетничаем с Марго, так что я оставлю тебя минут на десять, а ты посиди пока...

   – Да, располагайтесь, голубчик, где вам будет удобно, – хозяйским жестом Марго обвела комнату рукой.

   Георгий устремился к выбранному месту, ступая по мягкому ковру. Тут он на секунду замешкался, решая вопрос: снимают здесь обувь или нет? Но, увидев, что все сидят в обуви по европейскому обычаю, быстро пошел к выбранному месту, слегка пригибаясь, как будто пробирался по рядам в полутемном зале кинотеатра.

   К счастью, никто не обратил на него внимания, за исключением субъекта, что оказался рядом. Это был крепкого сложения, некогда красивый мужчина неопределенных лет, со светлыми волосами, которые слегка курчавились возле шеи – признак физической силы. У него были холодные, нордические глаза, крепкий подбородок, но довольно вялый рот, словно перезрелая малина. Прибалтийская бородка с пшеничными усами обрамляла неестественно красные губы.

   На лице бородача была написана тайна, может быть даже государственная. Бывают, знаете ли, такие люди с загадочным выражением лица, словно им известно нечто такое, о чем все остальное человечество узнает лишь спустя столетия, когда рассекретят некие архивы. Или в самом примитивном варианте такие люди прячут скелет в шкафу.

   Вот и хорошо, подумал Георгий, по крайней мере, такие типы в большинстве своем – молчуны и философы. «Давно знаком с ней?» – неожиданно подал голос бородач и кивнул головой в сторону двери, через которую удалилась Инга с хозяйкой дома. Он говорил тонким, надтреснутым голосом, с тембром, никак не характерным для его комплекции. «С кем?» – вскинулся гость. «С Ингой», – уточнил бородач. Георгий ответил, что недавно. «Ну и как она как баба?» – «Мне нравится», – ответил Георгий, чувствуя нарастающее в себе раздражение и неловкость от обсуждаемой темы. Все-таки расспросов избежать не удалось, молчун оказался болтуном. Да еще и фамильярным.

   – Она всем нравится, – сказал бородач, криво, с ленцой, ухмыляясь. – Только не обольщайся на ее счет. Непостоянна. Сегодня у неё одно на уме, завтра – другое, а послезавтра вообще несусветное что-нибудь выкинет. К тому же, она совершенно не разбирается в людях.

   – Откуда вы это знаете? – В голосе Георгия прозвучала обида и вызов за эту явно двусмысленную характеристику. – Ну, мне ли не знать своей жены. – Он налил себе в рюмку коньяку, смачно выпил и потянулся к закуске. Под тонкой тканью рукава его дорогого костюма перекатился напряженный бицепс.

   «Так... только этого мне не хватало, – подумал Георгий, холодея. – Дрянь, провокаторша... На кой ляд она притащила меня сюда?!»

   Он не стал прятать глаза и прямо посмотрел в пьяное лицо ЕЕ мужа («Если бы ты знал, какой он гад!») и сказал спокойным голосом: «Это у вас мода такая – знакомить любовника с мужем?» – «Как тебе сказать... давно устоявшийся модус вивенди, – ответил тот, вкусно закусывая. – Заметь, я веду себя цивилизованно...»

   Он говорил это в небрежно-ленивой манере, с улыбочкой, которая создавала впечатление, что он либо презирает вас, либо просто высмеивает. Губы его лоснились от жира. Георгий представил, как эти пухлые красные губы целуют Ингу, и его замутило.

   – Мы с вами уже на «ты»?

   – А разве нет, о, названный брат мой по общей постели?

   Грузным корпусом он вторгся в личное пространство Георгия и выжидательно приподнял бровь. От него пахнуло, кроме спиртного, дорогим одеколоном и натуральной кожей с легким запахом креозота, хотя ничего кожаного на нем не было, кроме начищенных до блеска черных туфель.

   Георгий хотел было послать непрошеного собеседника куда подальше, чтобы он там поучился вежливости. Но, во-первых, у бородача довольно нагло оттопыривался борт пиджака, что свидетельствовало о наличии у него в перепревшей подмышечной кобуре «Тульского Токарева». Того самого! А во-вторых, как ни крути, а Георг крепко перед ним виноват. Каким бы плохим ни был бородач, но он – законный муж Инги. Стало быть, имеет право на сатисфакцию, хотя бы в виде ответов на свои вопросы. Георгий сквозь зубы буркнул свое имя.

   – А позвольте полюбопытствовать, о Вашей национальной принадлежности?

   Конечно, подумал Георгий, теперь это самый важный вопрос, вопрос жизни и смерти.

   – По отцу я – русский, а по матери – болгарин, – ответил Георгий, вынужденный пуститься в объяснения. – Славянин в общем, но себя считаю русским.

   – Каким же ветром вас занесло в мою Прибалтику?

   – Сюда приехал... как бы это сказать... в поисках европейской свободы.

   – Разве в России вас зажимали? – сказал муж Инги, доставая из кармана пачку сигарет «Rothmans».

   – Видите ли, – совсем разоткровенничался Георгий. – Я – художник. Порой миграция художника неизбежна. Очень часто для него родной город – тюрьма. Так Леонардо, у которого в своем родном городишке не было никакой перспективы, перебирается из Винчи во Флоренцию, а когда и там не получает признания, уезжает на долгие двадцать лет в Милан, фактически бежит за границу.

   – Скромность вам к лицу... – едко заметил бородач.

   Он прикуривал, ехидно улыбаясь этой своей гаденькой улыбочкой.

   – А может, вы русский шпион? Из России?..

   – Ну, знаете ли... – прыснул невеселым смешком Георгий. – Я ведь не спрашиваю вас, что делает стопроцентный ариец, бывший сотрудник литавской контрразведки в обществе «этих проклятых русских оккупантов»?

   – «Бывший...» – язвительно повторил бородач. – Вы, я вижу, обо мне хорошо осведомлены. Понимаю, Инга наболтала вам.

   Муж Инги глубоко затянулся сигаретой и продолжил разговор, неожиданно перейдя на официальный тон, к которому, очевидно, имел привычку, отчего любопытство его приобрело казенный оттенок, а беседа стала больше походить на допрос.

   – Стало быть, Георгий... Помню, помню такое имя... А фамилия ваша, случайно, не Колосов?

   – Так точно, – почему-то по-армейски ответил Георгий, чувствуя себя подследственным, и задал наивный вопрос подследственного: – А откуда вы знаете?

   – Мы внимательно читаем прессу, – ответил бородач и не стал уточнять, кто такие «мы». – Ведь это ваша статейка была напечатана в газете «Комсомолец Прибалтики» за такой-то год. Вы там призывали русское население объединяться, бороться за права гражданства... И дописались до того, что требовали разделить столицу Литавии путем политического отделения Левого берега от Правого. А это, знаете ли, призывы к сепаратизму.

   Георгию вдруг стало душно. Он достал платок и вытер мокрый лоб, Подумал, что этот жест бородач примет за испуг. Ну да, было неприятно такое слышать от работника службы безопасности, хотя и бывшего.

   – Не привирайте, я не призывал к сепаратизму, – Георгий решил, что наступление – лучшая форма защиты. – Да и когда это было!... и в политику-то я не лез...