Текст книги "Феникс (СИ)"

Автор книги: Владимир Колышкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)

   – Это точно, – согласился бородач, – Вякнули и слиняли. А ведь могли возглавить движение. Вас многие поддержали.

   – Я не пойму, то ли вы меня одобряете, то ли порицаете...

   Георгий решился, наконец, спросить этого гестаповца, с какой целью он ворошит угасшие уголья, какого рожна ему, бородачу, надо... но вдруг расфокусировал взгляд и через голову этого надоедливого типа и через открытую дверь в смежную комнату увидел там стоящий у стены гроб, обтянутый черной материей с белыми рюшками. У них, оказывается, похороны, подумал Георгий, а я... Я тут, как пятое колесо в телеге...

   Но поведение гостей вовсе не напоминало поведения людей, пекущихся об уважении к памяти покойного. Сквозь туман сигаретного дыма слышались чмоканья поцелуев, которым предавалась джинсовая парочка. В противоположном углу гостиной кто-то ржал, как ишак: «и-а-иа-ха-ха-ха!» Тренькала гитара. Человек с лошадиным лицом и соответствующими зубами играл и очень плохим голосом пел что-то – то ли из раннего Розенбаума, то ли из позднего Галича. «А может, хозяйка чудит, – предположил Георгий, – спит в этом гробу, как Сара Бернар...»

   Из комнаты с гробом доносились весьма двусмысленные звуки: прерывистое дыхание, громкий шепот, возня какая-то. «Ну, скоро ты?..» – спросил женский голос недовольным тоном. В ответ раздалось уханье, похожее на совиное.

   – Может быть, вас интересует один вопрос? – произнес докучливый сосед на ухо Георгию так, что тот от неожиданности вздрогнул.

   – К-какой вопрос?

   – Зачем я копаюсь в делах давно минувших дней?..

   – Ну так зачем же вы копаетесь? – раздраженно спросил Георгий.

   – Тогда, 10 лет назад, на Колве-юле в Доме Правительства, вами всерьез заинтересовались. Ваши призывы наделали много шуму, подняли волну читательских откликов самого противоречивого толка. Стоило вам только шевельнуть пальцем, и вы могли бы возглавить общественное движение за гражданские права русского населения Литавии. Но вы вякнули и замолчали. Однако на Колве-юле переполошились. Они ведь там не знали, что вы просто балабол. Вас принимали всерьез. Они до судорог боялись этих протестов, всех этих немытых русских писателей, припадочных русских художников, обкуренных русских музыкантов...

   Казалось, от возбуждения у бородача из глаз посыплются искры, искры ненависти. Но он быстро взял себя в руки.

   – Ну, так вот. В нашу Контору на вас пришла ориентировка, а мне поручили это дело разрабатывать. Был поставлен вопрос о вашей ликвидации. И вопрос этот был решен в положительном аспекте...

   Георгий весь взмок, словно оказался в сауне.

   – Угадайте, кому поручили исполнить приказ о ликвидации?..

   – Судя по вашей довольной физиономии – вам... верно?

   – Угу. – Муж Инги победоносно взглянул на конфидента. После чего затушил докуренную сигарету в пепельнице, словно раздавил гадкое насекомое. – Ну, потом начались события, которые вынесли на поверхность этого выскочку, Адама Голощекова, и уже стало не до вас

   Георгий облегченно вздохнул.

   – Н-да... Но самое забавное в этой истории не это. – Бородач выдержал драматическую паузу, как в телевизионной игре на миллион, паузу, от которой можно было упасть в обморок от недостатка кислорода. – Самое забавное здесь то, что приказ о вашей ликвидации не был отменен.

   Георгий весь замерз, словно голый вышел на мороз.

   – Это какой-то идиотизм... махровый вздор! – Художник от возмущения с трудом подбирал слова. – Уже прошло черт знает сколько лет, целое поколение сменилось... Уже многих и на свете-то нет, из прежнего правительства, кто отдавал преступные приказы!..

   ...– Но я-то еще существую! – злобно прошипел Ланард. – Или вы полагаете, что слово офицера, офицерская честь уже ничего не значат?!

   – Послушайте, вы пьяны...

   – Но заметьте, веду себя цивилизованно.

   – Мне действительно повезло, – сказал Георгий.

   В комнатке с гробом кто-то ухал все громче и громче и, наконец, замолчал после долгого протяжного стона. Заскрипели пружины кровати, из комнаты вышла и направилась в ванную тощая рыжая девица в одной комбинации на голое тело.

   Притончик еще тот, подумал Георгий, сгорая от стыда. Сборище психопатов и развратником. Он встал с дивана, выискивая глазами Ингу, с намерением дать понять ей, что уходит. «Мужней жены» нигде видно не было, и он вновь один пересек гостиную, стараясь ни на кого не глядеть и держать голову прямо. Тут, возле двери, ведущей в коридор, они его и поймали.

   Марго и Инга схватили гостя под локотки с двух сторон и, несмотря на неудовольствие, выражаемое им, потащили его к столу. Их энергичными стараниями он был посажен за стол, после чего они стали усиленно его кормить и поить. А, черт с ними, все равно идти рано, подумал Георгий, когда тепло от выпитых подряд двух рюмок водки разлилось по телу. Горячая нога Инги прижалась к его ноге, и ему стало совсем хорошо.

   Из комнаты с гробом вышел, пошатываясь, некий типус лет сорока отроду, с брюшком. Он был небрит и неопрятен. Весь его наряд состоял из черной майки с фотопортретом Адама Голощекова и легкомысленных трусов типа «бермуды», спускавшихся ниже колен. Огладив брюшко и пегие свои волосы, тип уселся за стол, к счастью, за противоположный от Георга край.

   – А, Кодя! проснулся, филин ты наш!.. – заржал человек с лошадиным лицом, бросая гитару, музыкально загудевшую от удара. – Ты всегда так ухаешь?

   – Нет... – тряхнул пегими патлами новый персонаж этого паноптикума, наливая себе в рюмку прозрачной жидкости из импортной бутылки, – только когда... воспаряю на крыльях любви... хы-гы-гы... глоп-глоп... уф! – Он шумными глотками выпил рюмку и с урчащим мяуканьем отправил в рот сочный, отливающий жемчужным блеском кусок семги.

   – Вот погоди, узнает про эти твои воспарения разлюбезная твоя Лариса, она те крылышки-то обкорнает... – шутливо пригрозил гитарист длинным кривым пальцем.

   – У! мегера... – поморщился тип и тоже погрозил пальцем – толстой волосатой сосиской. – Ты смотри... ты человек божий или хрен в рогоже?..

   – Ну ты, беспарточный... – заржал гитарист, опять хватая гитару, и дребезжаще брякнул басовой струной в до-мажорной тональности.

   Рыжая девица вышла из ванной, вновь продефилировала под носом у гостей в своей черной комбинации, скрылась в гробовой комнате, через малое время вышла оттуда и уселась на диване против стола. Она посмотрела на Георгия пристальным птичьим взглядом. Левый уголок ее тонкогубого рта то ли презрительно, то ли иронически приподнялся и стал подрагивать. Рыжая закурила черную сигарету «More» и весьма демонстративно закинула ногу на ногу (довольно-таки стройную). Георгий спокойно оглядел ее с тем же вызовом, отметил, что рыжая надела трусики, но бюстгальтер не нашла или вообще его не носила, по причине почти полного отсутствия бюста. Поглядев на девицу вторично, Георгий понял, что ошибся: на рыжей была надета не комбинация, а новомодное платье, которое, впрочем, ничем от нижнего белья не отличалось. «Рыжие бабы блудливы как козы», – изрек он про себя избитую истину.

   2

   – Георг, – обратилась к своему новому гостю хозяйка салона, – хороши ли ваши картины? Господа, он художник... Мне так хотелось бы их увидеть!

   – Приходите на выставку в цех номер 5 завода им. "Ш". кое-что увидите, – ответил художник.

   – О, так у вас выставка? Персональная?

   – К сожалению, нет, баронесса... Это очень трудно устроить. Нужны связи, нужны деньги...

   – Вот что, голубчик мой, вы как-нибудь на днях со мной свяжитесь, я попытаюсь вам помочь, – покровительственным тоном произнесла Марго, и неизвестно откуда достав, протянула Георгу глянцевую картонку. – Вот моя визитка.

   – Премного благодарны, – грубоватым голосом нигилиста Базарова ответствовал художник.

   – А вы какой жанр предпочитаете? – продолжала спрашивать хозяйка, не обращая внимание на тон собеседника, занеся его, как человека искусства, в разряд enfant terrible – озорников, которым прощается многое.

   – У него отличные женские портреты выставлены, – ответила за художника Инга, – мне очень понравились. Мы, кстати на этой выставке и познакомились... И он обещал написать мой портрет, так ведь, Георг?

   – Обязательно напишу... в обнаженном виде, – сказал Георгий, с вызовом посмотрев на бородача.

   – Тогда уж и мой напишите, – сказала Марго, всерьёз возбуждаясь, даже покраснела.

   Другие дамы тоже пожелали иметь свои портреты кисти Георга Колосова.

   – Вас просто засыпают заказами! – воскликнул пожилой человек в форме министерства народного образования, по виду директор гимназии. – Вы, наверное, хорошо зарабатываете?

   – Когда как, – уклончиво ответил художник. – Обычно перебиваешься с коньяка на хлеб...

   Публика рассмеялась шутке.

   – Занятия искусством не часто приносят сносный доход, – продолжил директор гимназии, – что весьма вредно для желудка существ, которым природой предназначено «пить нектар и питаться амброзией», по выражению Бодлера.

   – Господа, – поднимая рюмку, провозгласил патлатый в «бермудах», – предлагаю выпить за нового члена нашего кружка.

   Все, кто присоединился к тосту, подняли бокалы и выпили.

   – Я тоже был на этой выставки и могу засвидетельствовать, что картины Георга стоят внимания и денег, – сказал человек со старомодными бакенбардами и в столь же старомодном, но весьма приличном костюме-тройке. – Кстати! Презабавный случай там произошел...

   Заинтриговав публику, бакенбардист достал из кармана сигару, снял с неё целлофановую обертку, из другого кармана извлек щипчики и сделал сигаре обрезание.

   – Ах, не томите душу, ВиктОр! – пожаловалась Марго, – давайте же, рассказывайте.

   – Ну вот, значит, ходим мы, смотрим картины, вдруг! – Бакенбардист зажег спичку и стал прикуривать сигару с мокрым причмокиванием. – Угу... вдруг произошло смятение, заходят какие-то люди в одинаковых плащах, всех посетителей ставят к стенке...

   – Кошмар! – ужаснулась молодая дама с красивым, но глупым лицом. – Неужто террористы?

   – Нет, хуже... – успокоил публику бакенбардист, выпуская дым через ноздри. – Это была охрана нашего генерал-президента Адама Голощекова, а потом появился сам Адамчик. Зал разразился рукоплесканием.

   – Ну, еще бы, – презрительно сказал ингин муж. – Это всегдашняя рабская покорность русского народа.

   – Я бы с вами поспорил, – возразил человек с бесцветными волосами и близоруким прищуром альбиноса.

   – Да ладно, сиди уж там, – отмахнулся бородач. – Продолжай, Виктор, извини, что перебил.

   – Ну и что, президенту понравились картины? – спросила другая дама с жемчужными бусами.

   – Кажется, не очень, – ответил человек с сигарой – Адам оказался приверженцем классического реализма. А на выставке преобладали авангардистские картины в стиле сюр и абстракт. И только одного художника он похвалил. Вас, Георг.

   – Меня?! – Георгий от удивления даже отодвинулся вместе со стулом.

   – Именно вас. Вот, говорит, с кого надо брать пример.

   Теперь Георгий получил свою порцию аплодисментов.

   – Точно, точно. Хвалил. Особенно ему ваши обнаженные натуры понравились. Тонко, говорит, написаны, как живые! Там еще хохма вышла. Голощеков стоит возле секции, где ваши картины, и спрашивает: «Кто автор этих работ?» Вперед кидается какой-то малый...

   – Карелин, наверное, – догадался Георгий.

   – Не знаю, может быть, короче, он показывает свои картины. Адам на них покосился и ждет, пока вас найдут, а вас нет, тогда Адам говорит этому: «Скромней надо быть, молодой человек, хорошо, что я либерал, а то бы ты нарвался...» Охрана оттеснила этого Карелина, кулаком под ребра сунули...

   – Теперь, Георг, пойдете в гору, – сказала Марго. – Вас заметили. Теперь государственную мастерскую дадут, учеников, заказы посыплются... и вообще – известным станете. Теперь вам и моё покровительство не нужно. Но вы нас, смертных, там, на своем Олимпе, не забывайте.

   – Не нужна мне госмастерская, – легкомысленно отмахнулся Георгий. – Мне и дома неплохо пишется. И ученики есть... Веду студию живописи, неплохо плятит.

   – Ну и зря, – сказал патлатый, сходу переходя на «ты». – Видал мастерские напротив драмтеатра? Хоромы! Окна в три сажени... Станешь придворным художником, как тот Леонардо. Будешь портреты Голощекова писать, его супруги, ее любимой овчарки... Коня ему нарисуешь... с большим членом... ха-ха-ха... а сверху посадишь Адама...

   – Ужо ему! – зарычал Георгий. – Не желаю жить под пятой Медного всадника!

   Человек с сигарой взял со столика газету и углубился в чтение.

   – Что пишут? – поинтересовался директор гимназии.

   – Будто не знаете, – раздраженно сказал бакенбардист и запыхтел сигарой, весь окутавшись дымовой завесой, словно обиженный осьминог. – С тех пор как ввели цензуру, газеты пишут только про летающие блюдца, черт бы их всех побрал!

   – НЛО – это миф, – авторитетно заявил альбинос.

   – Примерно полтора часа назад, – совершенно серьёзным голосом сказал Георгий, – мы с Ингой были свидетелями, как мифическое летающее блюдце было сбито мифическим лучом, выпущенным с борта вертолета ВВС Литавии.

   – И это в то время, когда политическая обстановка напряжена до предела, – сказал директор гимназии.

   – Ну вас к черту с вашим занудством, политиканы проклятые! – взвыла рыжая Машка. – Давайте лучше танцевать! Мы должны отпраздновать такую победу!

   Она врубила магнитолу, и дом затрясся от ритмического топота десятков ног. По своей привычке к уединению, Георгий хотел было уползти куда-нибудь подальше, однако рыжая бесцеремонно сгребла его худыми, но сильными руками и заставила танцевать с собой. От рыжей остро пахло разгоряченной самкой. А может, она просто плохо помылась. Чувствуя себя клоуном в этой свистопляске, художник коварно обманул партнершу: станцевав только первую фигуру rock-cadril'и, во время одного из поворотов подсунул ей типуса в бермудах, а сам по касательной переместился из центра вакханалии и разгула на более спокойную периферию, приземлился на стул, стоящий возле стены рядом с большим фикусом, который рос в кадке. Решил, что хорошо замаскировался.

   3

   Все отплясывали лихо. Георгий, нахохлившись, сидел над полупустой рюмкой и безучастно следил за тщетными попытками плодовой мушки выбраться из водочного озера. То ли с фикуса, то ли с горки бананов, громоздящихся в вазе на столе, занесло ее ненароком к нему в бокал.

   Чьи-то проворные руки скользнули по его плечам, и какая-то женщина голосом Инги прокричала ему в ухо: «Что ты сидишь, как на похоронах. Пойдем танцевать!» Георгий отрицательно помотал головой, и его оставили в покое. Он не любил раздельные танцы. Какой тогда смысл в партнере? Для кучи? Весьма сомнительное удовольствие. И вообще, разве это танцы... Где поэзия движения, искусство ритма и пластики? Никакого отношения к трясущимся и скачущим людям это не имеет.

   Мошка в рюмке перестала сопротивляться чуждой стихии и замерла. «Окосела, ядрена вошь... – подумал Георгий. – Вот жизнь: пей – не хочу!.. Давай, давай... борись, сопротивляйся, а то помрешь... Не хочешь? А ты прояви силу воли. У тебя есть сила воли? Нет? Жаль... Сдохнешь ведь. Уповаешь на чудо? Ладно, так и быть, будет тебе чудо».

   Георгий наклонил рюмку и осторожно слил водку в грязную салатницу. Пустую рюмку с мошкой поставил в бочку с фикусом. «Возвращайся в Эдем. Ползи на древо... Там тебе будет хорошо...»

   Георгий без закуски выпил еще пару рюмок водки, и его поволокло куда-то в сторону. Через мгновение он очнулся и обнаружил себя танцующим с Ингой. Их щеки соприкасались. Мягкие гибкие руки женщины обнимали его за шею. Динамики магнитолы изливали из себя какую-то слезливо-сладостную мелодию. Георгий держал в объятиях стройное тело партнерши, осторожно переступал ногами и старался не сбиться с ритма. Ему было хорошо с ней. И потому, он желал невозможного, – чтобы танец никогда не кончался. Он поцеловал подругу в мочку уха, потом прошептал:

   – Послушай, Инга, может быть, это прозвучит банально и не вовремя, но я хочу сказать тебе... что очень люблю тебя... и хочу, чтобы ты стала моей женой.

   – А чем тебе плохо так... – ответила Инга с нарочитой вульгарностью, чтобы скрыть волнение, но, быстро поняв, что взяла неправильный тон, поцеловала Георгия в щеку и прошептала: «Прости».

   – Понимаешь,– сказал Георгий, – надоело собирать крохи с чужого стола, урывать чужое счастье. Хочу своего, законного... Понимаешь?

   – Понимаю, – ответила она и прижалась к нему всем телом. – Я все отлично понимаю, но...

   – Я помню наш разговор, вчера на кухне... Если ты сомневаешься насчет денег, то обещаю – буду работать как проклятый, но тебя обеспечу.

   – Господи! Да не в этом же дело... Дело вовсе не в этом. Просто он не даст мне развода. Никогда. В этом деле он ревностный католик.

   – Ну кого сейчас этим всерьез напугаешь? В конце концов, есть суд.

   – Хо-го! Суд... Знаешь, какая это волокита. К тому же Ланард способен поднять такой скандал, который дойдет до вашего президента. При известной нелюбви Голощекова к разводам, меня вообще в Леберли не пустят. Ты ведь в курсе его высказывания: «Распад государства начинается с распада семьи».

   – Какое ему дело до семьи соседнего государства?

   – Голощеков последнее время делает вежливые реверансы в сторону правительства Литавии. В надежде, что они признают Леберли... И потом, даже если бы я сумела убедить суд, что желаю развестись именно с целью в будущем иметь детей... ты представляешь, сколько стоит сейчас развод?.. Прости, ты можешь подумать, что я слишком меркантильна... но сумма за развод действительно берется просто несуразная. У меня нет таких денег.

   – Ну о чем ты говоришь, – поморщился Георгий. – Словно речь идет о выкупе тебя из рабства. Неужели мы не найдем каких-то паршивых денег?

   – Где же ты их найдешь? Они на дороге не валяются.

   – Ну, ты хотя бы любишь меня?

   Молчание Инги было столь долгим и тягостным для него, что он уже и не надеялся услышать ответ, но ответ прозвучал: – Кажется, да...

   Музыка выдохлась, и гости расползлись по местам. Георгий сел с Ингой на диване, тесно, бедро к бедру, ощущая, как от нее идут теплые женские токи.

   Откуда-то появилась хозяйка, вошла своей порывистой походкой, тесно переставляя ноги, звонко-гулко похлопала в ладоши, привлекая к себе внимание.

   – А теперь, господа, – вскричала Марго, которая как истинная хозяйка дома не могла допустить, чтобы благородное собрание хотя бы на минуту заскучало. Игра, господа, финальная игра! «Слабое звено!»

   Взрыв энтузиазма потряс гостиную. Тип в джинсовом рванье так залихватски свистнул, что бедный кот, все время искавший тихих мест, подпрыгнул и, вздыбив шерсть на загривке, удрал на кухню.

   – Сегодняшний этап игры называется «Карусель смерти».

   Пока хозяйка дома делала объявление, Георгий, глядя на ее тонкие губы, легко представил Марго в садомазохистской кожаной сбруе, с хлыстом в руке.

   Словно прочтя его мысли, баронесса криво ему улыбнулась и подмигнула. Мелко семеня ногами, как гейша, она подошла к месту уединения влюбленной парочки.

   – Надеюсь, вы, как мужчина, – жеманничая, сказала она Георгию, поблескивая лукавыми глазками, – не откажетесь с нами играть.

   – Ну конечно, баронесса... – ответил Георгий и подумал, что эта Марго, с ее сексуальной манерой быстро и тесно переставлять ноги, – весьма пикантная особа, по внешности и фигуре подходит под разряд тех женщин, которых одна знакомая художница называла «постельными».

   Инга незаметно сжала ему руку и прошептала одними губами: «Не играй».

   – Я уже дал слово, – буркнул художник, чувствуя, как в душе нарастает беспокойство и раздражительность.

   – Ну, как знаешь... – заключила Инга и отвернулась.

   4

   Стол между тем подготовили к игре, перетащив его в центр гостиной и убрав с него все лишнее, то есть практически все. Потом были поставлены маленькие хрустальные рюмки по числу присутствующих мужчин, и, наконец, под всеобщие аплодисменты в центр композиции водрузили шикарную бутылку водки «Распутiнъ» с безумным ликом знаменитого старца на этикетке.

   Хозяйка дома, будучи выбранной ведущей в этой игре, виляя бедрами, как истинная постельная женщина, порывисто прошлась по комнате, остановилась в центре гостиной и после небольшой драматической паузы объявила: «Прошу дорогих гостей разойтись по комнатам: женщины – в petit salon, в малую гостиную, мужчины – в мой кабинет, или лучше в столовую, если будите дымить».

   Георгий прошел вместе с мужской компанией в столовую, она же кухня. Все сейчас же дружно закурили, кривя рты, пускали струи дыма кверху вследствие тесноты, хотя кухня-столовая была очень большой по сравнению со стандартной и, возможно, раньше вовсе кухней не являлась. Ехидно улыбаясь, как-то бочком к Георгию подошел муж Инги.

   – Не боитесь, что фортуна повернется к вам задом? – сказал он, стряхивая пепел на пол, устланный футуристической расцветки линолеумом.

   – Не вполне понимаю, на что вы намекаете, – сквозь зубы процедил художник.

   – Ты спрашивал, что я здесь делаю, в компании «этих русских оккупантов»? Я тебе отвечу. Понимаешь, сам я не могу решиться, а тут это практикуют... Вот я и хожу, на удачу... Да все как-то мимо проносит...

   – Загадками изволите изъясняться.

   – Расслабьтесь, приятель, и смените прокладку. Надеюсь, вы по достоинству оценили мою шутку на счет вашей ликвидации?.. Ха-ха-ха... Это моя маленькая месть. Заметьте, кстати, что я веду себя цивилизовано.

   Георгий манерно преклонил голову, в знак того, что он признает благородство своего визави, и отвернулся от неприятного лица, глянул на собравшихся. Альбинос сейчас весь как-то лоснился – то ли от пота, то ли от полуистерического возбуждения. Он нетерпеливо подскакивал на месте и преувеличенно громко хохотал, рассказывая анекдот человеку с лошадиным лицом. Последний и тут не расставался с гитарой. Слушал он брызгавшего слюной собеседника в пол-уха и, задумчиво склонив голову, длинными костлявыми пальцами перебирал струны. Бакенбардист и директор гимназии солидно молчали.

   Георгий заприметил бронзовую пепельницу в виде человеческого черепа с отрезанной макушкой, взял ее, поставил на подоконник. Потом открыл форточку, и струи дыма устремились наружу. «Бедный Юрик», – сказал Ланард и опустил кончик сигареты в пустоту металлического черепа. Не брезгуя замараться и терпя боль, он медленно шевелил ногтем и подушечкой пальца по огоньку, пока с него не упал весь пепел. Так стряхивают пепел садисты и люди, не боящиеся замарать руки в грязи, – подумал Георгий и взглянул на альбиноса, чтобы проверить свою наблюдательность. Многое можно сказать о человеке, наблюдая, как он стряхивает пепел. Альбинос, несмотря на свою внешнюю нервозность, стряхивал пепел аккуратно, стуча выпрямленным пальчиком вдоль сигареты. Хорошо воспитан, женственен, артистичен, потенциальный или явный педераст, – сделал вывод наблюдатель. Сам Георгий имел привычку стряхивать пепел решительным щелчком так, что иногда сбивал огонек. Значит, о нем можно было сказать, что он – человек волевой, решительный, но иногда склонен к импульсивным, необдуманным поступкам. Верны или ошибочны любительские психологические штудии Георгия, мы не знаем и спорить не будем.

   На снежно-белой вершине холодильника, стоявшего возле окна, подле горшка с комнатным цветком, сидел старый знакомый, недружелюбно поглядывая исподлобья на ворвавшуюся компанию. «Кыс-кыс-кыс», – сказал Георгий и погладил кота по большой черной голове. Кот норовил уклониться от непрошеной ласки и нервно стучал хвостом. Не выдержав фамильярности, гордое животное спрыгнуло на доску подоконника, декорированную под мрамор.

   Муж Инги грубо взял за шкирку любимца хозяйки, отодрал от подоконника и подвесил беднягу в воздухе.

   – У, какую пузень нажрал, боров! – сказал он, трогая живот кота другой рукой. – Жируешь, курва, на хозяйских-то дармовых харчах и в ус не дуешь, сукин ты кот... Ну-ка, покажи, есть ли у тебя яйца, или тебя кастрировали? Ага, есть... О какие! А что тогда тут лежишь? Бабу ищи...

   – Ланард, перестань мучить животное, – проворчал гитарист; оттянул басовую струну и отпустил ее как тугую тетиву лука: «бум-м-м-м», загудела струна.

   – Моа-аяв! – вякнул «боров» и крутанулся, чтобы мазнуть когтистой лапой обидчика, но Ланард оказался проворнее – вовремя отбросил кота. Тот шмякнулся на пол, на четыре точки, и умчался к «мамочке», задрав хвост трубой.

   Бородач посмотрел на свои руки и вытер их о полы пиджака.

   – Линяет, сволочь, – сказал он брезгливо, потом как бы вспомнив что-то, ударил себя ладонью по лбу и шагнул к гитаристу.

   – Федор! – сказал он, доставая из внутреннего кармана пиджака бумажник и вынимая из него приличную пачку денег в гигиенической пластиковой упаковке. Это были литавские кроны.

   «Вот что у него там топорщилось, – сказал про себя Георг, – совсем не то, что я думал...»

   – Вот, Федя... Федор Дмитриевич... Самое время, думаю, расплатиться...

   Гитарист отрицательно покачал головой, не отрываясь от своего инструмента. Гуигнгнм с конскими ноздрями, как сказал бы Джойс.

   – Чудак, возьми, – настаивал Ланард, – здесь на 30 процентов больше обещанного первоначально, с учетом инфляции...

   – Я не продаюсь, – разлепил наконец губы гуигнгнм. – Отдай Никодиму, ему нужнее... на Машку истратит...

   – Если ты боишься насчет этого... то стерильность гарантирую. Только вчера снял со счета.

   При слове «стерильность» гитарист скорчил гримасу, будто его тошнит. Георгий смотрел на них и по какому-то странному наитию понимал то, что рационалист и логик не в состоянии был воспринять. «Лошадиное лицо» скоро умрет, подумал художник, с таким потусторонним лицом долго не живут. Ему ли бояться какой-то денежной чумы, когда он уже и так отмечен печатью смерти.

   Раздался мелодичный звон колокольчика. На пороге возникла хозяйка и позвала всех к столу. Заиграла громкая музыка, и мужчины, выстраиваясь друг за другом, двинулись в большую гостиную. Не останавливаясь, они замкнули кольцо вокруг игорного стола, на котором стояли все те же хрустальные рюмки, но теперь уже наполненные до краев водкой. Женщины стояли возле стен и хлопали в ладоши. Игроки прошли один круг, потом другой. «Что за хоровод они тут затеяли?» – раздражительно и недоуменно подумал Георгий. Музыка внезапно оборвалась на полутакте, и все замерли как вкопанные. Затем повернулись лицом к столу, и каждый сел на стул, возле которого он остановился. Георгий, как новичок, везде запаздывал. Наконец и он присоединился к компании и так же, как и все мужчины, поднял рюмку с водкой, стоявшую перед ним. Все опять разом встали, вскинули рюмки и прокричали: «Фортуна!», после чего влили водку в открытые рты и сели.

   Малопьющий Георгий хотел было направиться к столу с закусками, но сверху кто-то надавил на его плечо. Пришлось остаться на месте. Игроки сидели молча, выпучив глаза друг на друга. Георгий, как мог, несколько раз сглотнул, убирая изо рта противный водочный привкус. Он взглянул на Ингу, стоявшую в полумраке. Она смотрела на него, нервно сжав руки, в глазах ее застыл ужас.

   Вдруг гитара с музыкальным грохотом упала на пол, а вслед за ней свалился и гитарист. С противоположного конца стола Георгий мог видеть только неестественно согнутую руку и оскаленные в зверской усмешке лошадиные зубы. «Кончено», – сказал альбинос, прикоснувшись пальцами к сонной артерии выбывшего игрока. Все засуетились. Гитариста подняли, положили на диван, застеленный уже кем-то полиэтиленовой пленкой. Потом усопшего разоблачили из одежды, обмыли губкой его тощее тело с выпирающими ребрами и стали напяливать на него черный костюм. Из маленькой комнаты принесли гроб и водрузили его на стол, за которым только что происходила игра под названием «Карусель смерти». Человеку с лошадиным лицом не повезло. Это к нему своевольная Фортуна повернулась задом. Он оказался самым слабым звеном в этом собрании.

   Альбинос, который, как оказалось, был врачом, нервными штрихами стал писать протокол, свидетельствовавший о внезапной кончине от сердечного приступа Федора такого-то – человека и музыканта.

   Георгий тихо встал и на ватных ногах направился к выходу. Комната и гроб с покойником поплыли у него перед глазами. Атмосфера в помещении вдруг напрочь лишилась кислорода, и ему казалось, что если сию минуту он не вдохнет свежего ветра, то в этом безумном доме еще одним трупом пребудет. В темноте коридора он как слепой котенок тыкался по стенам, силясь отыскать выключатель или запоры двери, все равно что, лишь бы вырваться отсюда побыстрей.

   Ему помогли. Некто гибкий и стремительный, гоня перед собой ударную волну приторно сладких духов, слегка задел его бедром, и зажегся свет. Оказывается, свет был, может, и вовсе не выключался. Георгий сощурился от нестерпимого блеска хрустального бра, висевшего на стене, и увидел перед собой Марго – хозяйку этого сумасшедшего дома, постельную женщину, маленькую, глупую похотливую сучку, с куриными мозгами, любительницу забав, достойных курятника.

   – Ах! Георг, голубчик, что же это... вы, разве, уходите? – закудахтала она, чувственно дыша. – Покидаете нас? Жаль, жаль, очень жаль... – Вам не понравилось? Видите ли, здесь нельзя судить предвзято... Это ни в коем случае не надо рассматривать как жертвоприношение, скорее, как акт добровольного, героического самопожертвования... чтобы отвести беду от других. Вы понимаете? Вы должны понимать. Ведь вы художник, интеллектуал, а не какой-нибудь там заскорузлый обыватель. Это свежее веяние нового тысячелетия... Вселенская гекатомба... А, кроме всего, эта игра так возбуждает... – призналась хозяйка и декольте ее платья само собой поехало вниз. – Острота восприятия жизни возрастает неимоверно. Душевный подъем здесь сопоставим с наркотическим воздействием. После этого у мужчин наступает такая потенция... Я надеялась, что вы останетесь... – произнесла она, глотая сухую слюну, постельно улыбаясь, с лицом пастельных тонов.

   «Цирцея, – мысленно прорычал Георгий, пытаясь открыть замок. – Занимайся свинством со своими свиньями, заколдованными тобой».

   – Останьтесь, вы нас очень обяжете... Видите ли, нам нужен художник. Необходимо впечатать имя на траурной ленте. У нас уже все приготовлено: лак и золотая пудра...

   Георгий непроизвольно поднял руку, чтобы заткнуть тухлый фонтан ее красноречия. К горлу подступила волна острой ненависти к этому пауку в женском обличии. «Впечатал бы я тебе!..», – подумал он. Но рука опустилась, обмякли мышцы: разве возможно одной хлесткой затрещиной выбить из нее всю ту гадость и мерзость, что накопила она за свою жизнь.