Текст книги "Феникс (СИ)"

Автор книги: Владимир Колышкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

   – Молодец, – хвалю его я и отпускаю.

   Сегодняшний день был поистине черным для меня и для всех нас. Мало того, что я разуверился в докторе Лебедеве, а вслед за ним и во всех остальных, так судьбе угодно было нанести мне еще один удар. Мало ей показалось тех жертв, которые я принес, решив отказаться от попытки возвращения домой, так она, судьба моя, повелела срубить под корень робкие мои мечты о семейной идиллии. В полдень, в жаркий полдень, в проклятый полдень мы попали в ужасную переделку и сразу потеряли троих человек. Отряд потерял двух бойцов, а лично я – Владлену.

   Но все по порядку.

   После завтрака мы в походном порядке спускаемся с Лысой горы и входим в низину. По данным, полученным от летчиков, мы знали, что примерно через 10 километров повстречаем водопад. Его заметил с воздуха Алик Мучников и, согласно праву первооткрывателя, дал ему название «Волосы русалки». Как мне показалось, название не очень удачное. В народе принято считать, что русалки водятся в тихих заводях, с кувшинками, лилиями, а тут водопад... Впрочем, с высоты водопад и впрямь кажется прядями волос.

   С возвышенности, расположенной на востоке, приходит безымянная река, петляет по джунглям, потом обрушивает свои воды с двухсотметровой высоты. Здесь кончается возвышенность и река делает свой последний поворот и уже далее спокойно течет на юг, чтобы, очевидно, впасть в огромное, как море, озеро, к которому мы направляемся. Куда же ей еще впадать?

   Как я уже сказал, от точки водопада река течет на юг почти параллельно нашему маршруту. Что очень важно, ни разу его не пересекая. Значит, нам не придется переправляться через реку, а впоследствии – строить мосты через нее.

   Мы идем окрыленные мечтой – пополнить запасы воды и вымыться, наконец, по-человечески, ибо дольше терпеть на теле накопившуюся грязь не было никаких сил. Уже слышен был шум водопада, веселые каскады плеска. Воды! Воды, воды хотелось нам, чистой, холодной, хрустальной чистоты!

   И тут мы вляпываемся в переделку. Трое бойцов из головной части колонны проваливаются под землю, вернее, относительно твердый, слежавшийся песчаник. Одного мы успеваем вытащить почти сразу. «Дайте руку!», – орет он, судорожно цепляясь за край ямы. Двое казаков выдергивают его – за руку, за шкирку – на поверхность. Оставшиеся двое истошно вопят. Их уже не видно под сучьями и ветками, под осыпавшейся трухой, которая шевелится, вздымается, разлетается прочь и оттуда, из ямы выскакивают рыжего цвета твари размером с собаку, с жуткими челюстями, с какими-то трясущимися антеннами на головах. Муравьи! Только громадные!

   – Цепью! Отходим! – орет подъесаул. – Оружие – к бою! Огонь!

   Залп грохочет вразнобой. Каждое попадание несет супермуравью смерть. Удачное попадание разносит их в клочья. Оставшиеся в живых шестилапые твари, разбегаются по сторонам, исчезают за деревьями. Мы приостанавливаем отступление, готовые броситься на выручку бойцов, попавших в ловушку. Если, конечно, они живы...

   На смену уничтоженным врагам из-под земли выскакивает новая партия, совсем уж чудовищного вида. Раза в два крупнее предыдущих. Голова как медный котел, челюсти совсем иной конструкции. Понятно: первые были простыми рабочими муравьями с челюстями, приспособленными в основном для хватания. Эти же чудища наделены были орудиями, исключительно предназначенными для убийства. На то они и солдаты. Узкая специализация.

   Муравьи-солдаты, нацелив на нас свои жуткие саблевидные челюсти, понеслись в атаку. Я отдаю приказ всем гражданским отходить назад, уносить отсюда ноги, что есть духу. Казаки прикрывают отход. Припав на колено, я бью из «макара» по рыжим бестиям, стараясь попасть в голову, благо она большая. В рогатую башку, между антеннами, в широкий лоб, между крошечных, широко расставленных глаз всаживаю я пуля за пулей, пока не кончается обойма. Левый фланг отходит, на ходу меняя опустошенные рожки, правое крыло цепи ведет огонь короткими прицельными очередями. Паническое настроение витает в воздухе вместе с пороховым дымом, но в целом ситуация еще не вышла из-под контроля. Казаки слушаются командиров и четко выполняют приказы. Трусливого бегства пока не наблюдается. Мы отступаем, но за каждый отданный нами метр земли, мы берем с врага очень большую плату.

   Сменив обойму, передергиваю затвор, ищу глазами врага. Долго искать не приходится – трое прут на меня, проламываясь сквозь папоротниковый подлесок, щелкая саблями-челюстями. Тупая, наклоненная по-бычьи голова, стреляю навскидку, потому что близко и промахнуться невозможно. «Медный котел» с антеннами раскалывается, расплескивая по сторонам свое содержимое, отвратного вида и запаха. Членистые ноги подламываются, муравьиный солдат, перевернувшись, падает. «Сабли» вонзаются в грунт возле моей ноги. Еще бы немного и... Бдах! Бдах! – стреляю я по другим солдатам и «делаю ноги», наседают, суки.

   – Быстрее сюда! – машет мне вахмистр. Кривой оглоблей он торчит в папоротниках с группой казаков, готовых стрелять, но я мешаю им. Прыгаю в сторону, за дерево, проламываюсь через кусты рододендронового молодняка. Всю морду исцарапываю. Отделение тотчас вступает в бой. Грохочут автоматные очереди, в промежутках между которых слышны отборные матюки казаков.

   – Святой Георгий, помоги нам! – молю я своего божественного покровителя. И божественный воин Георгий творит чудо. Преследователи оставляют поле боя за нами, отступают. О нет, они не испугались. Насекомые-воины не ведают страха, возможно, у них даже инстинкт самосохранения специально подавлен. Причина их отступления объясняется просто: они выполнили свою задачу – прогнали врага прочь со своей территории. Других задач у них пока нет. Вот если бы это была война, тогда другое дело. Интересно мне знать, кто и каким образом подает сигнал ко всеобщей мобилизации муравейника?

   Кстати, о муравейнике. Где он? Находится ли он под землей или на поверхности? Что-то не видно нигде «пирамид Хеопса», ведь именно таких габаритов должен быть здешний муравьиный домик. Если исходить из размеров отдельного муравья. Как бы нам не нарваться на него. На домик их, а не на муравья. С отдельно взятым муравьем мы разберемся, а вот с их мощной армией вряд ли.

   Мы трубим сбор. С нетерпением я жду, когда мы все построимся и сосчитаем друг друга. Галдеж и всеобщее возбуждение. Подтягиваются казаки, прикрывавшие отход основных сил. Возвращаются спецы. Из казачьего отряда отсутствуют двое: Геннадий Целоусов и Куприянов Виктор. Высказываются слова сочувствия и досады. Подъесаул ужасно огорчен тем, что потеряны почему-то самые сильные ребята. Я не берусь судить его за такую антигуманную арифметику. Он мыслит другими категориями. Наивысшая боеспособность отряда – вот что для него главное.

   Тут я обнаруживаю отсутствие Владлены. Из-за деревьев показывается Бельтюков в разорванной одежде, без рюкзака и без очков. Впрочем, очки его целы, достает их из кармана. Борода ученого всклокочена, но, в общем, он спокоен, только тяжело дышит. Я с надеждой гляжу в зеленое пространство между деревьями, надеясь увидеть знакомую, и ставшую уже родной, фигуру единственной нашей женщины в отряде. «Владлена!» – ору я, а вслед за мной остальные.

   – Кто ее видел последним? – спрашиваю я у казаков и спецов.

   Выясняется, что ни те, ни другие не могут сказать по этому поводу ничего путного.

   Я сам-то ничего не могу вспомнить. Вроде, всю дорогу она была рядом... Какой же я никудышный! Мне хочется себя высечь за ротозейство.

   Разделившись на группы, казаки выступают на поиски пропавшей женщины. Двоих посылаем разведать обстановку возле ямы. Там нас поджидает наибольшая опасность, и я иду с ними. Делаю я это больше из-за того, чтобы никто не смог меня упрекнуть, будто я побежал искать «свою бабу», а бойцов бросил умирать. Втроем – я, Фокин и рядовой Хамзин – крадемся, перебегаем от ствола к стволу, на открытых местах – переползаем, постепенно приближаемся к трагическому для нас месту. Мы выскакиваем на свою тропу, где шли недавно, уже видна яма, вернее, то, что от нее осталось. Пока мы воевали с муравьями-солдатами, рабочие муравьи заделывали прореху в своем туннеле. Теперь ясно, что мы провалились в их туннель, одну из подземных дорог, которых, кстати, много, как сообщает Фокин, и тянуться они могут на большие расстояния.

   – Но, в конечном счете, все они ведут в муравейник, – говорит Фокин, двигаясь рядом со мной с легкостью леопарда. Ни одна веточка не хрустнет у него под ногами. Словно он не человеческой породы, а кошачьей. Большая, сильная кошка. Наделенный знаниями о повадках животных, он автоматически становится руководителем нашего маленького отряда.

   Фокин делает знак остановиться, и мы замираем, выглядываем сквозь крылатые ветви папоротников. Сам зоолог почти не прячется.

   – У них слабое зрение, – кивает он в сторону суетящихся муравьев, работу которых охраняют часовые, муравьи-воины. – Главное для них запах. Они его воспринимают как трехмерный объект. Их мир состоит из предметов-запахов. Более того, запах для них может быть шершавым или гладким...

   – Чудно, – шепчет рядовой Хамзин и прижимает к себе крепче автомат.

   Вскоре муравьи скрываются под землей, в том числе и солдаты. Теперь рабочие особи изнутри заделывают пролом в потолке своего туннеля. Можно подходить, не опасаясь нападения. Если только сюда не прибежит какой-нибудь заблудший муравьишка, из тех, что разбежались по лесу. Поле боя убрано чисто. Всех убитых солдат-муравьев унесли в муравейник. Видно, поработала похоронная команда. И у них существует такая специализация. Есть в этом что-то человеческое. Хоронить павших героев. Значит, и нам, людям, не пристало бросать на поругание тела своих погибших воинов. Их надобно найти и придать земле по христианскому обычаю. К тому же, как заверяет зоолог Фокин, есть некоторая вероятность того, что пропавшие могут быть живы. Муравьи не всегда убивают на месте свою жертву, иногда они берут пленных. Правда это делается при набегах на чужие муравейники. Свой же дом они защищают мужественно и безжалостны по отношению к врагу. Но коль скоро вероятность существует, пренебрегать ею мы не имеем права.

   – Я думаю, что мы должны попытаться проникнуть в муравейник, – говорит Фокин без интонаций.

   Я поддерживаю его предложение, хотя внутренне содрогаюсь.

   – Я – пас, – отвечает Хамзин, содрогаясь внешне. – Если только это дело добровольное...

   – Конечно добровольное, – говорит зоолог, – только я думал, что Куприянов был тебе другом. Нет?

   Пристыженный рядовой Хамзин сопит и не отвечает.

   – Ладно, это твое дело, – говорит Фокин казаку и обращается ко мне: – Вы разрешите дать ему поручение?

   Я поспешно соглашаюсь, и Фокин дает задание рядовому Хамзину: сгонять к товарищам, прочесывающим лес и попросить их, принести сюда трупы муравьев-солдат, какие будут найдены.

   У меня муторно на душе, меня страшит намерение добровольно спуститься туда, под землю, в это мрачное царство Аида, кишащее ужасными тварями. Под силу ли такие испытания человеческому рассудку? Может, под каким-нибудь предлогом отказаться? Я же руководитель похода. Они должны меня отговаривать от столь неразумного шага.

   Вот из леса вышли казаки, неся на плечах шесты с привязанными к ним останками муравьиных солдат. Они похожи на охотников, идущих с тяжелой добычей на плечах. Или мнится мне, что это похоронная команда... вот так же нас понесут, если будет что нести, если найдут...

   Погибших в бою с людьми супернасекомых складывают рядом с подземной дорогой, чей только что восстановленный свод мы опять намерены потревожить. Лапки у формика супер безвольно подломлены и вообще вид у них весьма плачевный, а какой еще вид может иметь павший в бою солдат? Они решительно ничем не похожи на людей, и все же чем-то они их напоминают. Есть в муравье, особенно соразмерного человеку, что-то гуманоидное. Будучи мертвыми, они уже не вызывали ужаса, более того, они вызывали у меня жалость. Мы потревожили их, мы убили их... Они тоже убили... возможно, убили, но ведь они НЕРАЗУМНЫ. Чувствую я, сойдутся скоро наши пути-дорожки: колонии формика супер и колонии хомо сапиенса. Это будет грандиозная битва.

   На мой невысказанный вопрос: «как идут поиски?», подхорунжий Лебедкин разводит руками, похожими на грабли: ищем, мол.

   Фокин наклоняется над убитым муравьем и начинает массировать конец его брюшка, словно корову доит.

   – У муравьев, – говорит зоолог, – много всевозможных желез, вырабатывающих феромоны – вещества, которые у них служат химическими средствами общения. Запахом они метят дорогу, запахом сообщают то-то и то-то, например, «я ранен». Все равно, как если бы мы повесили себе на шею табличку с надписью...

   На ладонь зоологу выдавилась уже начинающая густеть жидкость чайного цвета. Атлет Фокин секунду смотрит на нее, как непьющий человек на стакан водки, который надо непременно выпить, потом решительно мажет этой жидкостью себе лицо, руки, одежду.

   – В данном случае мы повесим на себя табличку со словами «Я – труп», – говорит он и дает нам указание. – Мажьтесь, мажьтесь, господа, да как следует.

   – Фу-у, гадость какая! – крутит носом Хамзин и, собравшись с духом, с брезгливой гримасой начинает пальцем проводить линии по лицу, словно индеец, наносящий боевую окраску. – Воняет, спасу нет. Лучше портянки в казарме нюхать, чем эту...

   Я тоже с омерзением выдавливаю из другого трупа его пахучий секрет и с омерзением наношу его на лицо, шею, волосы, грудь, одежду, открытые участки рук и ног. Не берусь в точности определить, чем пахнет этот лосьон смерти, но если примерно, то – смесь перебродившего мускуса с конским навозом и кое-какими эфирными добавками. Хорошо, что мы не успели пообедать. С полным желудком, такие запахи выдержать невозможно. А может, наоборот, меня так воротит оттого, что я голоден?

   Помню, как-то еще пацаном, сломался у нас мотор на катере. Всю ночь мы с папаней моим плыли, натянув на весла одеяло вместо паруса. Под утро подошли к поселку «Заозерье». Молочный туман стелился по реке, и вместе с туманом с берега, очевидно с фермы, доносился слабый, но весьма настойчивый запах навоза. У нас кончились продукты, я был голоден, и стало меня мутить. Мучился я тошнотой, пока мы не причалили к берегу, пока отец не сбегал в сельмаг и не купил свежий батон и банку тертых яблок. Я слопал полбатона и полбанки яблочного пюре – и тошноту как рукой сняло...

   Закрепив на голове и надвинув на глаза приборы ночного видения, мы были готовы. Ложимся ничком рядом с трупами муравьиных солдат, я делаю знак казакам.

   – Зовите похоронную команду, – гундосю я из-за того, что прибор сдавливает мне нос, и, повернув голову к Фокину, добавляю: – Только бы они не прочли на наших «табличках»: «Я – замаскированный враг».

   – В этом случае, – отвечает зоолог, – будем притворяться насекомыми мирмикофилами, которых полно в муравейнике.

   – Лично я никогда ничего не имел против рыжих лесных муравьев, – отзываюсь я с наигранной веселостью, а сам думаю, почему же меня никто даже не попытался отговорить? Может, они рады случаю избавиться от меня? Но потом до меня, давно уже оштатившегося человека, все-таки доходит, что «так надо» и что если я вернусь живым, то получу почетное звание – «батяня-комбат», который, как известно, жопу не прячет за спины ребят.

   Лишние люди уходят в лес. Четверо казаков бросают на предполагаемый свод муравьиного туннеля по два огромных валуна, которые с треском обрушиваются под землю. Я вижу, как по накренившейся папоротниковой поляне убегают за деревья казаки, растворяются в зелени. И тогда я закрываю глаза.

   Глава двадцать пятая

   ПОДЗЕМНЫЙ ГОРОД

   Дальнейшее походит на жутковатый сон. Мы как будто попадаем в потусторонний, астральный мир. Стены тоннеля мягко светятся зеленоватым фосфоресцирующим светом, прибор ночного видения прекрасно справляется с кромешной тьмой подземного города. Гораздо более ярче светятся кошмарные тела подземных жителей. И не только светятся, но ужасно воняют чем-то нестерпимо кислым. Так и подмывает натянуть на себя противогаз, чтобы избавиться от этого запаха. Но приходится терпеть.

   Нас несут уже черт знает сколько времени, вернее, волокут. Так, что я спиной пересчитал все неровности их дороги. Я вижу, как тяжело им тащить мое тело, как подгибаются и заплетаются их лапки, тут гравитация не на их стороне. В большом мире муравей слаб и не может тягаться с животными с костным скелетом и мощными легкими. Крупные насекомые, с их несовершенной дыхательной системой, не способны делать тяжелую работу так же эффективно, они задыхаются, им не хватает кислорода. В борьбе за выживание насекомые гиганты обречены.

   Но пока их спасает коллективизм, их многочисленность, кастовая система и самодисциплина. Им бы еще добавить крупицу индивидуального разума, цены бы им не было. При всей кажущейся организованности, муравьи во многом бестолковы. Восемь особей волокут меня, судя по компасу, на юго-восток, а двое других почему-то пытаются тянуть меня в обратную сторону. Это еще ничего, можно выдержать, если напрячь мускулатуру. Теперь-то они приноровились, а сначала я чувствовал себя, как воз, который тянут лебедь, рак и щука. Довольно-таки с жесткими челюстями. Муравьи – существа без сущности. Они похожи на роботов.

   Моя команда роботов сворачивает в правый коридор, двое оппозиционеров делают попытку волочить мою ногу в прежнем направлении. Напрягаю мышца, трещит штанина, их челюсти соскальзывают, вырвав кусок материи. Наконец, эти два остолопа отвязываются от меня и убегают по другим делам. Синяки и ссадины мне обеспечены надолго. Но это еще ничего, по сравнению с тем, что я ожидал. Судя по наклону тоннеля, мы спускаемся в нижнюю часть муравьиного города. На этом участке дороги движение одностороннее, и потому нам никто не мешает быстро продвигаться. Меня несут вперед ногами, как и положено нести покойника. Изредка мне удается разглядеть, где и в каком состоянии находятся мои товарищи. Пока нас не разъединили, и это хорошо. Значит, нас несут в одно место. Скорее все, в один из их некрополей – подземное помещение, предназначенное для захоронения бренных останков обитателей города, по разным причинам отдавшим свои жизни за дело муравейника и ее царицы. Интересно, умирают ли муравьи от старости? Или их жизнь так опасна, а значит, коротка, что они все погибают либо в бою, либо на трудовом фронте?

   Ну вот, кажется, мы прибыли. Похоронная команда укладывает нас рядком и начинают заваливать камнями. К счастью для нас, погребальный обряд проводится довольно формально, не так основательно, как принято у людей. Иначе нас бы ничто не спасло от захоронения заживо. Поверх камней наваливают кучи сухих папоротниковых ветвей.

   Когда наступает могильная тишина, мы выжидаем какое-то время, после чего восстаем из праха, сами похожие на каких-то чудовищ.

   Стряхнув с себя погребальный хлам, мы осматриваем помещение. Оно довольно обширно, с низко нависающим потолком и, скорее всего естественного происхождения. Какое-нибудь карстовое образование. Вход, как и следовало ожидать, завален камнями, ветками растений и прочим мусором. Если отсюда не выберемся в ближайшие полчаса, то непременно задохнемся от недостатка кислорода. Поэтому мы действуем быстро. Мы идем вдоль лиственно-каменных холмиков, насыпанных весьма небрежно. Кое-где из могил торчат скрюченные лапы усопших рабочих муравьев и мощные, но уже нестрашные саблевидные челюсти солдат. Кое-где валяются даже отдельные части тела: высохшая, как бы мумифицированная нога, обломки усиков-антенн, а вот голова с обломанными челюстями и с дырками на месте глаз. «Бедняга Иорик! То бишь формик».

   Мы осмотрели около сотни захоронений, но останки свои ребят так и не обнаружили.

   – Может, они на другом кладбище?– говорит Фокин, приблизив свою голову, не похожую на человеческую, к моей, столь же обезображенную прибором ночного видения.

   Я даю знак проверить самый отдаленный угол захоронения. И тут мы делаем ужасное и вместе с тем радостное открытие. Мы находим бездыханное тело Геннадия Целоусова. Мы стряхиваем с него землю, обнажаем грудь. Она вся в крови, которую мы воспринимаем как зеленый свет. Яркими пятнами светятся рваные входные отверстия от слишком нам теперь знакомых орудий убийства. Фокин прикладывает чувствительные пальцы к сонной артерии казака и через несколько томительных мгновений, делает рукой обнадеживающий знак – есть пульс! Мы снимаем с головы «ночные глаза», зажигаем фонарики, достаем бинты из санпакета и делаем перевязку раненому. Я прикладываю к носу и рту пострадавшего кислородную маску и прикрепляю маленький баллончик с живительным газом к его телу. Кислорода хватит на сорок минут, чтобы оклематься и прийти в себя ему больше и не надо. А мы в это время должны разыскать Куприянова и постараться выйти на поверхность. Я совершенно не представляю, как это сделать, не столкнувшись с многочисленным населением муравейника. А это значит – бой, бессмысленный и беспощадный. Бессмысленный, потому что мы все погибнем. Фокин вгоняет шприц с каким-то лекарством в безвольную вену Геннадия Целоусова. Еще один укол он делает непосредственно в голову раненому. Я отворачиваюсь. Не переношу я этого натурализма.

   Рядовой Хамзин почти разобрал проход и теперь ведет наблюдение за муравьиной дорогой. Вдвоем с Фокиным мы перетаскиваем раненого к выходу, ближе к коридору, где чувствуется ток воздуха. На минуту оставляем приходящего в сознание Целоусава, сами бежим к проделанным Хамзиным амбразурам. Туннель пуст. Кладбище, оно и у муравьев кладбище – на отшибе.

   – Ну что, будем прорываться? – дребезжащим от волнения голосом спрашиваю я у Фокина. – Эвакуируем раненого, потом вернемся... вы как считаете?

   Фокин отрицательно мотает головой.

   – Раненному здесь ничто не угрожает, – говорит он тоже с одышкой, прилаживая к глазам прибор, – оставим его здесь и отправимся на поиски Куприянова, а там видно будет...

   Не дождавшись моего согласия, Фокин выбивает ногой земляную пробку и выползает в коридор. Делает знак Хамзину прикрыть его. Рядовой Хамзин, как и я, тушит фонарик, натягивает на лицо «ночные глаза», осматривает автомат, не попала ли земля в ответственные его части и берет под прицел муравьиную дорогу. Затвор он не передергивает, патрон давно уже в стволе. Я хотел уж было прокричать, чего он ждет? Но тут появляется пешеход, одинокий муравей. Он быстро семенит лапками, столь же проворно прощупывая усиками дорогу впереди себя. Химические знаки, оставленные его компатриотами, муравьиным языком говорили ему: «Правильной дорогой идешь, дорогой товарищ!» Все было привычно, все было как всегда. И вдруг нелепого вида и в нелепой позе предстает перед ним, мирным пешеходом, некое существо.

   Позже этот муравей будет «рассказывать» своим сородичам примерно следующее: «Раз пробегаю это я мимо кладбища, как назло никого кругом, жутковато мне стало. И вдруг – шасть мне навстречу какое-то чудище с огромными выпуклыми глазами и о четырех лапах. На дыбках стоит. Чую, от него за версту несет смертью. Не иначе как призрак, спаси и сохрани, мать-королева наша! Схватил меня – лапы горячие – и прижал к земле – ни охнуть ни вздохнуть. И стал он меня доить как последнюю тлю».

   Фокин, захватив «языка» и прижимая его коленом к земле, наносит на свое тело и одежду муравьиный секрет, гласивший: «Я свой, жив, здоров». Мы с Хамзиным подходим и проделываем ту же операцию, используя бедного прохожего как тюбик. Потом мы отпускаем пленника, и он улепетывает от нас сломя голову и вскоре исчезает в хитросплетениях коридоров. Наверное, его надо было убить. Для нашей же безопасности. Наверняка, он каким-то образом сообщит стражникам о том, что в город проникли вражеские элементы. Но убивать лежачего у нас не поднялась рука. Вот здесь наше коренное с ними, с насекомыми, различие. Зачастую мы гуманны. Даже млекопитающие животные способны на жалость к слабой особи. Насекомые же не ведают жалости. Нет, ей-богу, я бы ни за что не отнес насекомых к разряду высших животных. Кто же тогда низшие? Черви что ли?

   Осторожной поступью движемся мы по коридору с довольно высоким (170-190 см.) потолком. Тоннель, несомненно, прорыт муравьями в мягкой породе типа песчаника. Этим муравьишкам, безмозглым на наш взгляд, оказывается хорошо знакомы такие строительные элементы как колонна, замковые камни, которые скрепляют выгнутым стенам аркад, образующих своды тоннеля, не позволяя сооружению рассыпаться.

   С замиранием сердца мы ждем тесного контакта с обитателями города. Я иду в середине, впереди меня крадется Фокин своей кошачьей походкой. Хамзин, озираясь назад, тычет меня стволом в спину. Локтем я задираю его ствол кверху и делаю рукой знак – «будь внимателен с оружием!»

   И вот мы сталкиваемся нос к носу с несколькими работягами, бегущими куда-то на третей скорости. Они обстукивают своими антеннами наши ноги и, приподнявшись, обследуют наши тела. Они пытаются общаться с нами на языке жестов. Мы тоже прикасаемся к их телам руками, как бы говоря: «Здорово, брат!» Работяги как-то озадаченно смотрят на нас, недоверчиво вертят широколобыми головами. Конечно, для них наши жесты – полная бессмыслица, как, впрочем, и для нас самих. Мы стараемся не задерживаться и «рвем когти». Относительно наших особ – считать ли нас персонами грата или нон грата – видимо, не поступило еще никаких указаний сверху (или снизу? Царица муравьев находится в самом нижнем этаже). Как бы там ни было, но нас почти не трогают. Иные обитатели шарахаются в сторону, потом пытаются нас преследовать, но, натыкаясь на своих собратьев, меняют свое решение, получив от них, вероятно, какое-нибудь другое задание. Один раз мы застали кормежку. Муравей-фуражир, раздувшийся от еды кормил подбегавших к нему голодных работяг, которым не велено отлучаться из дому. Хорошо бы и нам подкрепиться, думаю я, в животе недовольно и требовательно урчит пустой желудок. И тут словно по волшебству исполняется мое желание.

   Мы попадаем в большую круглую камеру, похожую на кладовую. В центре рядами лежат шарообразные емкости диаметром более полутора метров. При нашем к ним прикосновении «бочки» начинают расползаться, стараясь забиться в дальний угол. Оказывается, это муравьи, чья специализация и смысл жизни заключается в том, чтобы быть живой тарой.

   Фокин сдергивает с лица противогаз. Мы их временами надевали, когда невмоготу было дышать смрадом, исходящим от множества муравьиных тел.

   – Кто желает соку, становись в очередь, – говорит он и достает из кармана раскладной стаканчик.

   Мы с Хамзиным не заставляем себя долго упрашивать, с радостью срываем с головы ненавистные резиновые маски. Зоолог бесцеремонно поворачивает живую тару к себе задом, пальцами щекочет брюшко недовольного муравьишку, и тот, волей неволей выделяет положенную порцию сока в подставленный стакан. Я оказался не столь предусмотрительным, как зоолог, и не взял с собой ни стаканчика, ни кружку, только обязательную фляжку с водой. Хамзин так же ничего кроме фляги и солдатской ложки при себе не имел.

   Мы выпиваем по очереди по два стакана приторно-сладкого муравьиного «меда». И сразу чувствуем себя сытыми и готовыми к борьбе за выживание.

   – Классная штука! – облизываясь, говорит Хамзин. – А я думал, будет противная... Хотя я совсем небрезгливый.

   Пока мы насыщались в этой муравьиной столовой, сюда то и дело заскакивали перекусить работяги со всех ближайших улиц. Никакого учета, кто сколько съел, не ведется. Все рассчитано на сознательность членов общества. И надо сказать, никто не злоупотребляет доверием. Мы тут немного за ними понаблюдали и поняли, что в муравейнике давно используется принцип, о котором мы так много мечтали. Я говорю о коммунистическом принципе – от каждого по способности, каждому по потребности. Здесь никто не бездельничает, не слоняется по улицам с преступными намерениями и с прочими извращенными целями, как это происходит в наших городах. Здесь, в муравьином городе, властвует закон и порядок. Наверное, в этом городе русский человек был бы счастлив жить.

   Пока работяги пили свою порцию меда, мы предательским образом заимствовали излишки феромона, сочащегося у них из брюшка, для того чтобы нанести на себя новую порцию секрета. Оказывается, высыхая, он быстро выветривается и поэтому его приходится периодически обновлять. А, кроме того, желательно чтобы муравей не заметил, или, по крайней мере, не взволновался, когда вы забираете у него феромон. В этом случае вы получаете секрет без тревожной информации. В случае насильственного изъятия секрета, наподобие того, как мы действовали у кладбища, муравей испытывает стресс и, разумеется, все это отражается соответствующим запахом. Вот почему вначале мы были столь подозрительны встречным муравьям. Нас боялись и даже пытались задержать. Но теперь, кажется, положение изменится в лучшую сторону. Теперь мы как бы заменили фальшивые документы на почти настоящие. Почти, потому что общаться на языке жестов, который здесь в широком ходу, мы по-прежнему не могли. А это значит, что полной любви и взаимопонимания жителей города нам не добиться. Для них мы будем странными муравьями, и, если мы столкнемся с «полицейскими», нас обязательно задержат и допросят с пристрастием.

   Отдохнув, мы вновь натягиваем противогазы на лицо, укрепляем, помогая друг другу, приборы ночного видения и покидаем относительно безопасную муравьиную забегаловку с тем, чтобы продолжить поиски рядового Куприянова. Только попав в подземное царство, мы понимаем, какую непосильную задачу возложили на себя. Муравьиный город – это крайне сложная система наземных и подземных трасс, протянувшихся на многие километры, со своеобразными транспортными развязками и кольцевыми дорогами. Кроме того, схематическая картина муравейника до крайности осложнена бесчисленным множеством тоннелей для пешеходов, вентиляционными магистралями, системой водоотводных каналов, включающихся в работу, когда дождь пытается промочить этот город.

   Ближе к центру мы замечаем, что можем обходиться без прибора ночного видения. Главные «улицы» муравьиного города заливает призрачное зеленоватое сияние. Это биолюминесценция. Через равные промежутки на потолке сидят светлячки величиной с футбольный мяч. Чтобы они не уползли (этот вид не умел летать), их привязывали к арочной конструкции потолка. Время от времени их кормят. Это похоже на то, как смотрители-фонарщики земного города заправляли маслом фонари.