Текст книги "Феникс (СИ)"

Автор книги: Владимир Колышкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 31 страниц)

   – В космосе грибы не растут, – отозвался напарник весьма здраво, быстро возвращая сознанию профессиональные навыки. – Значит, грибов там не может быть. Логика.

   – Мне это слово ничего не говорит, брат Жока. Ты и вам подобные нахватались у хох'лохов чуждых нам понятий. Вот ты – приверженец формальной логики, а того не знаешь, что формальная логика убивает разум. Я сторонник дедовского, интуитивного, трансцендентального сознания. Когда объект сливается с субъектом в единой абсолютной Пустоте... и тогда невозможное становится возможным, а возможное – невозможным, но реальным...

   – Тревога!!! Чем заняты, болваны! В какую задницу смотрите?! Отметки на радарах!

   – Грибы летят, старший брат наделенный командир сверхсрочной службы!

   – Какие, Великую Мать нашу, грибы?! Будут сейчас вам АТОМНЫЕ грибы. Это же снаряды!!! Десять суток суровой дедовщины вне очереди! Если жопы уцелеют...

   Сомавар опрокинулся, церемония была скомкана. Объявлена тревога степени "О".

   «Общая готовность! – гаркнул алый с белой каймой, развевающийся, как знамя, и постепенно синеющий глас Кума базы. – Первая линия товсь! Вторая товсь! Третья... ладно и две сойдут. Стандартными сериями!! Пли!!!»

   Вырвались из шахт и понеслись навстречу врагу, оставляя за собой длинные инверсионные шлейфы, управляемые по радио грозные снаряды. Но для большей надежности в снарядах, скорчившись в три погибели, лежали наводчики из «молодых», которые должны были, в случае отказа капризной автоматики и телемеханики, взять управление в свои лапы и довести снаряд до цели.

   Один снаряд врага они все-таки пропустили и получили по каменному кумполу. Миллионы тонн вещества испарились в одно слепящее мгновение. Многокилометровая воронка обезобразила своей искусственной правильностью природно-произвольные очертания военного спутника. Но в общем станция удар выдержала, как держит удар хороший боец.

   Когда чудовищная встряска кончилась и повисла треугольно-звенящая, серебристо-мерцающая тишина, из Ставки пришло срочное био-сообщение. Приказ Ее Величества: Куму базы присвоить звание Суперкума с широкими песочно-желто-коричневатыми и, в экстренных случаях, кубическими полномочиями.

   Через один виток боевая станция получила распоряжение из главной штаб-квартиры ВКС – «Всем постам: вскрыть оранжевые консерв-пакеты, понюхать и действовать согласно инструкции».

   Глава тридцать шестая

   НАС АТАКУЮТ!

   Мой первый бой, он самый трудный!

   Андрей умолкает и прислушивается. Снаружи доносится черное завывание ветра. Но порывы его уже не так свирепы, как вначале. Ураган явно выдыхается.

   – Нам пора, – говорит Андрей, поднимаясь и выгибая спину дугой, подобно коту, разминающему мышцы.

   – А что же было дальше? – спрашиваю я, спеша за братом, который без промедления устремляется к выходу из развалин.

   – На этом запись была оборвана. Вернее, обрывается повествование на интересующую нас тему. Дальнейшая часть свитка была посвящена каким-то расчетам хозяйственно-бытового характера. Причем, у меня создалось впечатление, что автор рукописи был довольно высокопоставленной особой. Лишь ближе к концу «папируса» текст, кажется, продолжен, но, к сожалению, не поддается прочтению из-за сильного разложения материала-носителя. Мне удалось надежно идентифицировать только один иероглиф – «хаку», но весьма многозначительный. Он часто встречается в другом свитке, некоего Маокуса Гхофа, большого любителя напитка сомар, придворного астронома, известного своими эсхатологическими видениями. Иероглиф означает «закрытие дискуссии», или в прямом переводе – «сливание воды из канала». Другие свитки, так или иначе повествующие о печальном закате Великой марсианской цивилизации, полностью утрачены. Время безжалостно к документам.

   – Рукописи не горят... – заявляю я не очень уверенно.

   – Смотря какой огонь.

   – Значит, Великая марсианская цивилизация умерла?

   – Часть «подземников», возможно, уцелела. И существует по сею пору... Но наверное это не знает никто. Нужно проводить глубокие исследования подземелий, а там такие катакомбы и лабиринты, черт ногу сломит. Один раз группа энтузиастов, в числе которых был и я, попыталась проникнуть в один подземный город. Никто из нас не вернулся.

   – Как?.. А, ну да...

   Мы выползаем наружу, нюхаем воздух, как заправские песчаные драконы. Пахнет холодной пылью и чем-то сладковато-гнилостным. Возможно, так пахнет погибшая цивилизация. Арьергард урагана еще погромыхивает слегка, но черные щупальца его уже втягиваются за горизонт. Ветер стихает до печальных вздохов.

   Мы превращаем свои тела в «летающие пиявки» и, делая интенсивные реактивные вдохи-выдохи, толчками поднимаемся в стратосферу. Тут основные наши тела подбирают ставшие ненужными органопроекции, и мы по гиперболической траектории начинаем удаляться от ржавой планеты. Меня распирает давнишнее желание наконец-то увидеть воочию эти таинственные спутники Марса.

   – Сейчас поглядишь, – соглашается брат. – Снаружи, в общем-то, ничего интересного: глыба и глыба. А вот внутри... но глубоко проникнуть туда тоже пока что никому не удалось.

   Из-за ржавого горба планеты, покрытой морщинами высохших каналов и пятнами от ядерных взрывов, похожими на старческую пигментацию, вынырнул и резво побежал по черно-фиолетовому небу каменный обломок с переменной светимостью – от темно-бурого цвета до серебристо-пепельного. Фобос походил на огромную картофелину, испещренную червоточинами кратеров – следы метеоритных бомбардировок. Впрочем, не только метеоритных. Огромный кратер виднелся с тупого конца «картофелины». От кратера отходили глубокие борозды, оставленные на теле спутника, очевидно, осколками породы, которые взметнул атомный взрыв. Мелких кратеров было много и некоторые из них располагались подозрительно правильными рядами на одинаковом расстоянии друг от друга, что свидетельствовало об их, несомненно, искусственном происхождении. Возможно, это были шахты для реактивных снарядов. Стало быть, марсианская «Махабхарата» является исторически подлинным документом, очевидно, все так и было на самом деле, как об этом писал неизвестный автор.

   – Я же говорил, что ничего интересного... – произносит брат.

   В это время над одним весьма неприметным кратером что-то вспыхивает, и облачко, быстро рассеиваясь, поднимается над поверхностью спутника. И вслед за этим еще несколько огоньков проблескивают в соседних кратерах, стыдливо прикрывшись облачками. Мое многоглазое зрение вдруг замечает маленькие хвостатые звездочки. «Что это?» – хочу спросить я брата. Но он не отвечает, потому что события начинают развиваться с кошмарно-калейдоскопичной быстротой.

   На теле брата открывается необыкновенного вида глаз. Словно мифический Вий приподнял свое страшное веко. Глаз будто налит кровью. Нет. Глаз выглядит стеклянным и светится изнутри тусклым рубиновым светом. Красная вспышка, и сейчас же вдали, где летели снаряды, полыхнуло и стало расширяться шарообразное облако. Я понял только одно – Андрей каким-то образом подбил один снаряд. Но другие приближаются с пугающей быстротой. Через мгновение взрывается второй снаряд. Отличная стрельба! Если так пойдет дело... нет, с третьей целью вышла осечка. Снаряды применяют хитрую тактику уклонения: вертятся спиралью, идут зигзагами, бросаются непредсказуемыми рывками из стороны в сторону. Поймать их в прицел, очевидно, непросто.

   – Уходим! – взрывается в моей голове голос Андрея. – Живо! К планете! Куда?! Вправо уходим, вправо!

   Я мчусь как угорелый к поверхности Марса, словно его бескрайние пустыни дадут мне укрытие от летящей по пятам смерти.

   – Защиту! – ору я. – Нельзя ли включить защиту?!

   – Не поможет. У некоторых заряды ядерные...

   Я понимаю, что защита бесполезна. Да и стрелять она не позволит, вспоминаю я наставления Андрея.

   – Разбегаемся! – командует Андрей, – и его громадное тело, летевшее рядом, отваливает в крутом вираже, проваливается в звездную пустоту.

   Я шарахаюсь в противоположную сторону, тоже кручусь, как могу, по большей части, наверное, бесполезно. Андрей знает, что я – необстрелянный новичок и поэтому руководит мной. Я беспрекословно подчиняюсь. Еще бы я стал прекословить. Проклятые реактивные снаряды не отстают. Два из них идут за мной неотступно, повторяя все мои пируэты, от которых у меня кружится «голова». Они похожи на маленьких злобных сперматозоидов, сладострастно преследующих яйцеклетку.

   Андрей сбивает еще один снаряд. Вдали распускается еще одно солнце, гораздо ярче, чем настоящее, материнское. Заряд был ядерным. У меня кровь стынет в жилах и хлорофилл бледнеет. Теперь я увидел, чем сбивает врага мой брат: рубиновым лучом, очевидно, лазерным. Во всяком случае, мне показалось, что на фоне расширившегося облака промелькнула раскаленная иголка. Вот главная причина трудности попадания в цель. Луча, которым ты бьешь по врагу, в космосе не видно, нужна какая-нибудь среда, чтобы луч стал заметен.

   Между тем я уже в атмосфере, работаю краями распластанного тела, как элеронами, горизонт перекашивается то влево, то вправо так, что от перегрузок у меня застилает зрение зеленой хлорофилловой мутью. Андрей слишком долго молчит. Душу мою леденит мысль: а вдруг, это его подбили?

   – Андрей! Ответь! Я не могу от них оторваться! – отчаянно взываю я в безмолвный эфир.

   – Жорка! Применяй противоракетную тактику уклонения! – врывается в мой тревожный мир далекий голос брата, хриплый какой-то голос, словно он ранен. Этого еще только не хватало!

   – Я не знаю как!

   – Создавай ложные объекты! И отводи их от себя как можно дальше! Вытряхивай из себя все, что есть! И уходи на низкие высоты, заманивай его к...

   Голос его захлебнулся в каких-то непонятных помехах, которых в принципе не должно быть. Наконец я нашел на своем теле разящий глаз, и открыл веко. Звездочка с хвостиком выхлопа крутилась рядом с прицелом, я повел глазом, прицел шарахнулся и поплыл слишком стремительно куда-то вбок. Я вернул его на место, но проклятый сперматозоид куда-то смылся. Наконец, как мне показалось, я захватил цель и повел ее. «Как включать?! – заорал я. – Лазер!» И тут он сработал. Просто нужно было захотеть, и все. Я все время забываю этот основополагающий принцип, по которому работают вживленные в тело странника неорганические машинные придатки. Но в прицеле уже никого не было. Я промахнулся.

   Я переключаю внимание на 180 градусов и с ужасом обнаруживаю, что поверхность планеты, вращаясь штопором, несется прямо мне в глаза с чудовищной быстротой. Ветер свистит в ушах мелодию смерти. У меня хватило ума в последние мгновения подумать о том, что если я свечкой взмою вверх, то тут они меня и настигнут... И, поджав заднюю кромку плоской части своего тела, отогнув ее вниз, как элерон, я, очертя голову, кинулся в отрицательный поворот или как он там называется, короче, вниз, вниз, вниз! На секунду я ослеп от перегрузок. Когда вернулось зрение, рыжая поверхность планеты была вверху. Быстро переворачиваюсь, ухожу в космос. Внизу, в пустыне что-то горит, что там может гореть кроме песка? Да это же один из преследователей врезался в землю! Ай да я! Ай да противоракетный прием! А где второй гаденыш? Вот он! Делает широкий разворот в противоположную сторону. Я захватываю его в прицел. Веду. Уходит. Тварь! Делаю упреждение. Импульс! И все заливает чудовищный свет. Хорошо, что я смотрел через прицел, закрыв остальные глаза. Второй снаряд оказался ядерным. Если бы это он врезался в землю... собирал бы Андрей меня по пылинкам... Где, кстати, он?

   Андрей подплывает ко мне короткими рывками. На теле его, там, где возвышается купол «черепа», виднеется чудовищная рана, кое-как прикрытая чем-то, напоминающим корабельный пластырь. За телом брата тянется шлейф каких-то ошметков зеленоватого цвета. Я в ужасе мечусь возле, тычусь в его тело, как ребенок, как беспомощный детеныш кита возле раненного родителя.

   – Что случилось? Ты ранен? – задаю глупый вопрос.

   – Задело немного, – хрипло отвечает брат. – Слишком я его близко подпустил... Ты-то как?

   – Невредим. Увернулся! Они за мной, я – вниз... А тот – ка-ак!..

   – Молодец. Я всегда знал, что ты все подхватываешь на лету, – опять похвалил брат, потом спросил: – Ты пустой?

   – В каком смысле?

   – Ты все из себя вытряхнул или что-то осталось?

   – А! Все при мне. А я и забыл... тебе нужно экто-вещество?

   – Да. Свое я все выбросил. Залепи-ка мне черепушку. Кстати посмотри, не застрял ли там осколок? Что-то башка гудит...

   – Из меня медик, – говорю я, – как из этого самого пуля... «Врач Охременко»...

   Так наш дед всегда называл врача, в чьей компетенции сильно сомневался. Очевидно, был прототип.

   – Ладно, я сам, – говорит брат.

   Я выпускаю облако экто-вещества, брат берет контроль над ним, лепит из него какого-то краба внушительных размеров. Родившись на свет, «краб» немедленно начинает действовать: отрывает пластырь на теле больного так, что у меня мурашки бегут под кожей, и лезет клешнями в рану. Андрей рычит от боли и дергается. Из раны вылетают шарики чего-то зеленого и красного и сразу застывают в условиях абсолютного нуля. Это кровь и хлорофилл брата. Ихор* небожителей. Потом «краб» плотно прижимается к ране, останавливает потерю драгоценного вещества и начинает работу, нам неприметную.

   Мы медленно уплываем прочь от проклятой планеты, ничего не могущей дать, кроме смерти. Боевой спутник закатывается за горизонт, вновь прикинувшись безобидным обломком. Долго он будет сторожить небо над Марсом. Не его ли снаряды будут сбивать земные аппараты: русские и американские? Возможно.

   Мы уходим в космос. Андрей молчит, не отзывается. Наверное, уснул или ушел в виртуальный мир, отключив связь. Ладно, пусть спит, сон лечит. Я буду рядом на страже.

   –

   * Ихор – в древнегреческой мифологии жидкость, заменяющая кровь в жилах богов]

   Глава тридцать седьмая

   ПАНТЕОН

   175-й год Э. П.

   По вагону разносится красивый женский голос: "Станция «Горная», следующая остановка «Водопадная». Магнитопоезд трогается почти неощутимо, быстро набирает курьерскую скорость. Я смотрю в окно на проносящиеся мимо дома, деревья, толпы пестро одетых людей и думаю о том, как быстро все меняется в этом лучшем мире. И те люди, идущие от станции, помнят ли они, как мы с риском для жизни отвоевывали у дикой природы территории под города и селения? В общем-то, должны помнить, хотя бы из школьного курса Новой истории. Кроме того, в свое время много вышло мемуарной и псевдомемуарной литературы на тему покорения Дикого Леса. (И моя книжечка – «Пришествие отцов», посвященная основанию первого поселения, изданная на плохой бумаге, пылится где-то в запасниках библиотек.)

   С годами появилась явная тенденция к вестернизации этой темы. На телеэкранах все чаще появляются всадники в широкополых шляпах, скачущие верхом на громадных тараканах и стреляющие в краснокожих супермуравьев. Конечно, ерунда все это. Ничего подобного не происходило. Но людям не нужна правда, им нужны красивые легенды. Им нужно приукрашенное героическое прошлое, чтобы можно было гордиться своей историей, своей страной, великими людьми прошлого. Как будто подлинная история станет от этого менее великой.

   Но Бог с ними, так уж устроено человеческое сознание. Человек, пытающийся изменить сознание общества, рискует стать врагом этого общества. Так что я никогда не рискну ступить на столь легкомысленный и опасный путь. С годами все чаше придерживаюсь нравственного императива Фомы Кемпийского: ama nesciri – «Люби пребывать в тени мира». И вообще, Страннику приличествует сохранять инкогнито, не афишировать своего присутствия среди людей. Люди не любят непонятных им существ. Чаше всего непонятное считается потенциально опасным. Странники – еще одна легенда Зеленого человечества. О них кое-что известно, но далеко не всем, и, конечно же, информация эта слишком искажена.

   Я еду на поезде из ностальгических побуждений, хотя мог бы высадиться с орбиты прямо у места назначения. Если кто помнит, как появляется на земле мистер Бин – в луче света падает на брусчатку – я схожу с небес примерно так же, ну разве что помягче. Я спускаюсь в распыленном виде, наподобие облака, только не такого заметного. У самой земли, в укромном месте, распыленное экто-вещество сгущаю до нужной кондиции, принимая вид человека. Почему именно облака? Ну, потому что здесь нет ни птиц, стаю которых я мог бы имитировать, ни даже бабочек. Вот и приходится как-то по-другому маскироваться.

   На станции «Водопадная» я выхожу из поезда. Эскалатор спускает меня с платформы прямиком на ленту движущегося тротуара. Сбылась мечта моего детства – прокатиться на движущемся тротуаре! Идея фикс фантастов 60-х годов. И вот я еду. Ну и что? Ну, тротуар, ну, движется, но все как-то обыденно, тривиально. Никто даже внимания не обращает на это чудо, совсем как пассажиры метрополитена из числа столичных снобов, давно переставших удивляться самодвижущимися лестницами. И только какой-нибудь провинциал вертит головой и спотыкается, этим и выдает себя. Так что и мне приходится напускать на себя вид пресыщенного техническими чудесами горожанина – копировать их поведенческие реакции, дабы не выпячивать себя. Еще я приметил, что пешеходы здесь в почете. Несмотря на то, что тротуар движется, никто не стоит на месте. Люди идут по несущейся ленте и таким образом увеличивают скорость своего передвижения еще на пять километров в час. Какие, однако, они все деловые!

   Если я, придерживаясь местного обычая, прошагаю по тротуару минут так 10 или 15, то мягко шуршащая лента принесет меня прямехонько к Пантеону Хумета – цели моей поездки. Сегодня исполняется 75 лет со дня его Ухода. Но я решаю сойти на полдороге, чтобы полюбоваться водопадом «Волосы русалки». Кстати, вот вам еще одна легенда этих мест. Она гласит, что тому, кто омоет лицо водой из водопада, простятся все грехи и гарантируется счастье в семейной жизни. Оттого-то здесь так много паломников. В основном молодежи.

   Памятное для меня место совершенно невозможно узнать. От дикого буйства природы не осталось и следа. Все предельно урбанизировано, выхолощено, а кое-где и кастрировано. Дорожки посыпаны песком или выложены бетонной плиткой. Окультуренные группы деревьев, декоративный кустарник. Скамеечки, павильоны и прочие удобства цивилизации.

   Непосредственно подойти к водопаду разрешено только в одном месте, с правой стороны, остальная часть территории огорожена. Вполне оправданная мера предосторожности. Тонны воды, обрушивающиеся с вершины двухсотметровой горы, могут серьезно покалечить человека или даже убить.

   Грохочущая стена воды, облака водяной пыли, в которых играют радуги, все это завораживает. Здесь можно стоять часами в немом восторге.

   Я опираюсь на влажный парапет, полной грудью вдыхаю прохладный животворящий воздух. За кажущейся головокружительной неподвижностью водопада только мне одному видится крохотная женская фигурка... Молодая, смеющаяся Владлена, с ясными голубыми глазами... Прикрытая длительным колыханием прозрачного, бескрайнего, звучащего полога, она манит меня, зовет к себе...

   Отстояв в очереди среди паломников, я протягиваю ковшиком сложенные ладони под струю воды. Зачерпнув немного счастья, делаю глоток, остальное выливаю на лицо. Несмотря на тропическую жару, вода ледяная, аж зубы ломит.

   – Что, отец, решили поджениться на старости лет? – спрашивает меня какой-то парнишка, одетый в яркую распашонку и трусы типа «бермуды». Впрочем, это в наши далекие (еще грядущие) времена они так назывались. Может, сейчас они называются как-то иначе, но покрой их не изменился.

   Златовласая подруга веселого парнишки так же молода и смешлива, и наряд ее, с моей точки зрения, столь же легкомыслен. Я выгляжу лет на сорок и кажусь им древней мумией, вышедшей погулять из запасников музея. Если бы они знали, сколько мне лет на самом деле...

   – Да вот, – отвечаю я серьезно, – говорят, что вода из этого источника, кроме всего прочего, еще обладает свойством возвращать молодость. Хочу попробовать...

   – Маринка, слыхала? – заливается парнишка веселым смехом. – Мы рискуем омолодится до ясельного возраста!

   Пока они надо мной потешаются, я вновь набираю в ладони жидкий горный хрусталь и повторяю процедуру омовения. При этом я отворачиваюсь, стараясь закрыть лицо руками, а когда вновь окидываю взглядом парочку, то их смешки застревают у них в горле. Ребятки, поперхнувшись, застывают в нелепых позах. На них смотрит парень лет восемнадцати, в точности такой, каким я был во времена свидания с дамой из Болатово. Впрочем, трансформацию лица я провел не глядя в зеркало и запросто мог ошибиться. Но я максимально отчетливо представил свою фотографию тех лет. Судя по их лицам, шутка моя удалась.

   – Хватко! – побледневшими губами произносит парень и подтягивает сползшие «бермуды».

   – Я распухаю предметно, – соглашается ошарашенная девица, но ее одолевают некоторые сомнения, которые она тут же спешит прояснить. – Скажите, а лицо у вас так и останется серым?

   – В каком смысле? – отступаю я на шаг, начиная догадываться, что где-то напортачил.

   Златовласая подносит к моему носу карманное зеркальце, и я вздрагиваю, увидев свое отражение. Я молод без сомнения, но кожа лица и часть шеи имеет какой-то странный, совершенно неживой, мертвенно-серый оттенок. Болван! Цветных фотографий тех далеких лет у меня почти не было. И я совершенно машинально скопировал лицо с фотографии ЧЕРНО-БЕЛОЙ.

   – Наверное, это какой-нибудь побочный эффект, – отвечаю я с видом ученика, проведшего неудачный химический опыт. – Полагаю, кратковременный...

   И точно. Вскоре лицо мое уже играет всеми красками жизни. Я прощаюсь с ребятами и бегу в припрыжку к движущемуся тротуару. «Ну, герой, герой, – отчитываю я себя. – Без выпендрежа никак нельзя обойтись? К чему эти детские забавы? Теперь к водопаду ринутся не только влюбленные, но и старики, в надежде омолодиться. Родится еще одна легенда...»

   Выехав из треугольной рощицы, темно-зеленым бархатом покрывающей склоны ближайших холмов, я ступаю на твердую землю Святой долины. Здесь кончается самодвижущаяся дорога. Я бодро шагаю по хрустящему гравию дорожки, потом – по розовой брусчатке, наслаждаясь силой и легкостью тела. Люблю солнечное утро, когда кажется, что все еще впереди. Прохожие – чистые, свежие, словно только что из-под душа – идут одетые в легкие светлые одежды с короткими рукавами. В утреннем мареве энигматической фата-морганой дрожат, исчезают, как лед на солнце, и чудесным образом вновь проявляются монументальные очертания «Дома Хумета».

   У дверей Пантеона всегда змеится очередь. Здание усыпальницы представляет собой ступенчатую пирамиду, наподобие тех, что строили ацтеки. Величие и простота. Мудрая мощь. Базальтовые блоки отшлифованы до зеркального блеска. Траурные тона. Чем-то это сооружение напоминает мавзолей Ленина. Черные металлические врата отворены. По бокам, попарно, стоят недвижно, точно статуи, курсанты военно-космической Академии – почетный караул. На выступе карниза виднеется простая надпись новой кириллицей: «ХУМЕТ».

   Склонив голову, я вхожу в коридор, ведущий вглубь пирамиды. После жары и яркого солнца сразу, как в воду, окунаешься в прохладный сумрак. Тотчас стихают разговоры взрослых, и даже неугомонные дети умолкают, настороженно вытаращив глазенки. Охваченный ощущением дежа вю, я вместе с другими паломниками продвигаюсь по коленам коридора. Иногда рука бдительного стража предупредительно касается моего локтя, это значит, что под ногами ступени и нужно соблюдать осторожность. Так постепенно, короткими лестницами спускаемся мы в подземный этаж.

   Сумрачный зал. В его центре на постаменте из черного камня стоит беломраморный саркофаг, искусные украшения которого выполнены в стиле древних кельтских орнаментов. Саркофаг в точности такой, как некогда рассказывал о нем летчик Петров, только отсутствует крышка. Вместо нее – прозрачный колпак, освещенный изнутри мягким янтарным светом. Мумия Великого Хумета, одетая в черный мундир, покоится на ложе, затянутом алым бархатом. Руки вытянуты вдоль тела. Лицо, цвета потемневшего воска, точно живое – эффект освещения точечными светильниками, искусно скрытыми от глаз. Каким чудесным составом ученые восстановили прежний облик Великого джентри, для меня непонятно. А может быть, останки вовсе не подлежали реставрации, и это всего лишь муляж, восковая фигура, а настоящая мумия хранится где-нибудь в другом месте? Резон простой: народ должен лицезреть вождя в неискаженном виде. Народу нужны, так сказать, нетленные мощи. Впрочем, меня это не должно касаться. Я не вмешиваюсь в политику новой расы.

   «Вот и поменялись мы ролями, – шепчу я беззвучно. – Теперь ты лежишь, а я смотрю. Где, в каких космических далях, в каких измерениях обретается твоя бессмертная душа, о Великий вождь наш?! Упокой, Господи, его душу грешную (или безгрешную?). Здесь ли или в другом месте, но пусть его прах покоится с миром. Аминь».

   Не отрывая взгляда от саркофага, люди проходят в скорбном молчании по периметру зала и попадают в коридор, ведущий к выходу. Процедура свидания с Великим вождем Зеленого человечества закончена. В толпе постепенно нарастает оживление, словно мы выходим из-под гнета некой таинственной могучей силы, требующей к себе уважительной, почтительной тишины. Когда в глаза ударяет солнце и влажная жара вновь набрасывается на нас, все уже говорят в полный голос, дети смеются, капризничают, взрослые делятся пережитыми впечатлениями.

   – Интересно, а где же корабль? – спрашиваю я себя.

   Очевидно, я произношу это довольно громко, потому что одетый в белую полотняную пару мужчина, идущий рядом, живо интересуется:

   – Какой корабль вы имеете в виду?

   – Ну как же, – отвечаю я с задором, за который вечно себя ругал раньше, будучи человеком, и даже теперь мой характер мало изменился. – В 100-м году, когда срок полномочий Командора истек, он покинул людей на том самом корабле, который привез первопоселенцев... А потом этот корабль был обнаружен здесь, на плато, плененный Древним Лесом...

   – Голубчик, это вздор! Сказки это все, – уверенным тоном рубит мужчина, и его монокль задиристо проблескивает на солнце.

   – Как говорится, в сказке есть место были, – изрекаю я.

   – Это не тот случай, – отмахивается собеседник от меня, как от надоедливой мухи.

   Ему жарко, но он из принципа не желает приспустить узел галстука. Он вытирает белоснежным платком свою гладко обритую голову. Я с приязнью смотрю на его великолепный длинный череп долихоцефала.

   – Достопочтенный Хумет героически скончался на своем посту, не мог он оставить свой народ, это не в его правилах. Читайте документы, молодой человек, они опубликованы...

   – Вы говорите о документах из Центрального Архива?.. – усмехаюсь я и добиваю оппонента: – Почему же в таком случае Пантеон возвели не в Столице, а где-то у черта на куличках, посреди Леса?

   – Ну, ни такие уж это и кулички, – отвечает знаток, окидывая взглядом ухоженный парк. – Надо полагать, такова была воля покойного.

   – А, по-моему, он вовсе и не желал, чтобы ему возводили «тадж-махалы» народной любви. Потому и хотел укрыться в такой глуши. Но разве от народной любви скроешься?..

   – Народу нужны идеалы, – изрекает мужчина, подкручивая усы и приглаживая с проседью бородку. – А идеалы, знаете ли...

   – А идеал по своему смыслу есть крайнее, последнее и величайшее задание, к которому стремится человечество. Согласитесь, что с этой точки зрения идеал эсхатологичен. Еscatos – крайний, последний, величайший... Вот почему у нас так любят покойников и не замечают современников.

   – Хм, – человек роняет монокль, он виснет на шнуре, человек протирает его бархатным лоскутком, вставляет в глаз, прижимая нахмуренной бровью, глядит на меня с подозрением. – А вы умны не по летам. Простите, что сразу недооценил... Вы у кого учитесь? Что-то я не видел вас среди студентов нашего Университета. Видите ли, я приват-доцент...

   – Это мне говорил сам Николай Александрович Сетницкий в частной беседе, незадолго до того, как его расстреляли в 37-м году.

   – Простите, в каком, вы говорите, году?

   – В 1937-м. Приятно было с вами поговорить, всего хорошего, – я раскланиваюсь и теряюсь в толпе, оставив доцента в полнейшем недоумении.

   «Ладно, хватит баламутить честной народ,– говорю я себе – Ври да не завирайся. Еще бы сказал, что беседовал с сэром Ньютоном».

   Да, что верно, то верно. Не научился я еще перемещаться во времени. Надо будет спросить об этом у Андрея. Возможно, мне еще и не разрешат. Путешествия во времени – большая ответственность. Вдруг я наговорю тому же Ньютону такого, что он не захочет открывать свой закон всемирного тяготения. Вот тогда мы попляшем. Вся История полетит к чертям. Впрочем, это все ерунда. Случится то, что должно случиться. Потому что уже случилось. Таков закон единовременности и однократности событий пространственно-временного континуума. Просто сэр Ньютон ответит на мои высказывания: «Не пудрите мне парик, молодой человек». Тем все и кончится. Вселенная – очень устойчивая махина. Ее словами не разрушишь и не изменишь. Только делами можно ее изменить. Только делами.

   Сворачиваю в боковую аллею. Тут безлюдно, и мне никто не помешает совершить трансформацию временного тела в обратном порядке. Чтобы не привлекать внимание людей огненными шарами, опять рассыпаюсь на мелкие части в виде малозаметного облака, и под порывами ветра поднимаюсь в небо. Поднимаюсь все выше и выше в холодную стратосферу, постепенно сгущаясь в шар. Мое основное тело притягивает этот шар, всасывает в себя. Все. Я дома.

   Я – Феникс. Воскрес из тлена ради новой жизни, ничего не имеющей общего с прежней.

Часть шестая

ГАЛАКТИЧЕСКАЯ ВОЙНА

   Глава тридцать восьмая

   НАКАНУНЕ ВЕЛИКОЙ БИТВЫ НАРОДОВ

   Каждое поколение должно иметь свою войну.

   Мао Цзэдун

   240-й год Эры Переселения

   1

   Мы с Андреем прибыли в район сосредоточения военно-космических сил союзников за одну условную неделю до начала Великой Битвы с Мировым Змием. Эскадра землян состояла из ста двадцати ракетных крейсеров, семидесяти пяти ракетных кораблей, девяноста шести кораблей-маток, несущих в общей сложности 4800 палубных штурмовиков; тысячи двухсот вспомогательных кораблей. Космические платформы типа КАРМА в количестве 300 единиц должны были поддерживать стабильность пространственно-временного континуума в районе битвы, чтобы исключить возможные темпоральные манипуляции со стороны противника. Все будет происходить здесь и сейчас.