Текст книги "Закипела сталь"

Автор книги: Владимир Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)

24

Макарову нездоровилось – сказалось перенапряжение последних дней. Он позвонил в цех и, узнав, что дела идут нормально, решил, к великому восторгу Вадимки, не ехать на вечерний рапорт – поручил провести его своему заместителю.

Вадимка отказался идти спать. Он прилег рядом с Василием Николаевичем так же, как, бывало, ложился с отцом, и шепотом спросил: «А почему тетя Лена у нас такая грустная растет?»

Василий Николаевич прыснул, но, взглянув на жену, заметил в глазах у нее слезы.

Надо было как-то отвлечь ее, и Макаров рассказал о разговоре с Ротовым.

– Гаевой, говоришь, у него остался? – спросила Елена. – Ну, он уговорит.

– И я так думаю. Если уж Григорий чем-то займется, то доведет до конца.

С улицы донесся зловещий, заплетающийся говор ветра. В стекло беспокойно застучала ветка березы, как человек, просящий в ночи у хозяев крова.

Елена вздрогнула, зябко поежилась.

– Жутко.

– А знаешь, о чем я думаю в такие ночи?

– Знаю, – одними губами сказала Елена, побледнев, и безвольно уронила голову на сцепленные пальцами руки.

Макаров понял, что она представила себе одинокую могилку сына в степи на полустанке, и мысленно выругал себя за неосторожность. Тихонько, чтоб не разбудить заснувшего ребенка, встал с кровати, взял теплый платок и накинул его на опущенные, дрожащие плечи жены.

Елена признательно кивнула головой и отбросила со лба прядку непокорных волос. Еще год назад она выглядела так молодо, что порой походила на школьницу. Но со смертью сына появились сединки (впрочем, они легко терялись в светлых волосах), у глаз собрались морщинки – легкие, тонкие, но их не спрячешь.

– Вот так на все лады завывал ветер, когда хоронили Витюшку, – произнесла Елена, глотая слезы, и, не выдержав, беззвучно зарыдала.

Раздался телефонный звонок, резкий, продолжительный. Василий Николаевич схватил трубку и долго еще слышал треск звонка. Так телефонистки вызывали абонента для директора или на аварию.

На линии был нарком. Он осведомился о работе цеха и спросил, каково его, Макарова, мнение об увеличении тоннажа печей.

– Я считаю, что только это даст возможность выплавлять миллион тонн стали в год.

– Значит, вы поддерживаете предложение Ротова?

– Ротова? – переспросил Макаров и осекся.

– А разве это предложение ваше?

– Нет, это инициатива сталеваров Шатилова и Пермякова.

В трубке стало тихо, и Макаров по индукции слышал, как телефонистка вызывала Серовский завод.

– Мне Ротов не сказал об этом, – наконец произнес нарком. – Что ж, очень хорошо, если у вас такие сталевары. Поддержали?

Макаров коротко рассказал, как было дело. Нарком усмехнулся.

Теперь мне все понятно. Директор, очевидно, считает, что если он руководит коллективом, то все рационализаторские предложения, рождающиеся в коллективе, должны исходить от него.

– Товарищ нарком, – вступился за Ротова Макаров, – сталевары предлагали увеличить завалку до двухсот пятидесяти тони, я – до трехсот, а Ротов одновременно с нами – до трехсот пятидесяти. Первенство, таким образом, за ним.

– Ладно, не в этом суть, – сказал нарком и распорядился: – Включайтесь и вы в подготовку к реконструкции, товарищ Макаров.

– Но ведь вы директору отказали.

– Да, долго стоять нельзя. Уложитесь в сроки обычного большого ремонта.

– Как? – удивился Макаров, решив, что ослышался.

– Чему удивляетесь? На Магнитке уложились в эти сроки. Описание сверхскоростных методов ремонта наркомат вчера разослал по заводам, но я посоветовал Ротову не ждать, а послать инженеров для изучения опыта на месте. Подину печи и отдельные участки разрешаю взорвать.

– В действующем цехе?

– А в Действующей армии разве снаряды не рвутся? Приступайте и смотрите: ни часу более. За этот срок я поручился перед правительством.

Макаров положил трубку обрадованный и озадаченный. О таких сроках он до сих пор не слыхал. Он позвонил Гаевому и подробно рассказал о беседе с наркомом. Хотел позвонить и Шатилову, да вспомнил, что тот еще не пришел на смену.

– Ну, Леночка, предстоят горячие дела!

Елена грустно посмотрела на мужа, позавидовав его настроению.

– Тебе хорошо. Ты плоды своей работы видишь. А я? Что делаю я? – вымолвила она тягуче, с придыханием.

– Тоже немало. Рукавицы для бойцов вяжешь, над детским садом шефствуешь – там ведь дети бойцов, английский изучаешь.

– Я хочу отдать Вадимку в детский садик. Он уже достаточно подрос. Ты согласен?

Макаров знал, как сильно привязана жена к ребенку, как неохотно расстается с ним даже на короткое время, и, не поняв мотивов ее желания, спросил:

– Есть ли в этом необходимость?

– Есть. Рукавицы и шефство – не то. Этим и на досуге заниматься можно. Пора выполнить Гришин совет. Хочу на завод. Снаряды точить, как Мария Матвиенко. У нее трое детей, а работает.

– Смотри-ка! Ты еще в армию запросишься, – пошутил Макаров.

– Куда мне, трусихе! Помнишь, как бомбежек боялась? Первая пряталась в щель. А знаешь, в спеццехе много новеньких работает. Там и женщины и подростки. Неужели я хуже?

Макаров крепко обнял жену.

25

Ремонт печи для сталевара – процесс неприятный, глубоко прозаический. Вместо привычной интересной работы над металлом приходится ломать спекшиеся огнеупоры, грузить мусор, проверять качество кладки, спорить с несговорчивыми каменщиками.

Шатилов не любил ремонтов, но относился к ним терпеливо. И в Донбассе он бывал на всех участках, где только стучали молотки каменщиков, даже глубоко под землей, в дымоходах.

Это всегда не нравилось Дмитрюку.

– Ты что, не доверяешь мне? – ворчал на него старик. – Да тебя, жигуна, еще не замышляли, когда я эти печи строил!

Обрадованный тем, что их предложение одобрено (эту часть разговора с наркомом Макаров передал сталевару), Шатилов спросил начальника цеха:

– Премируете, Василий Николаевич?

«Женится, наверное, – решил Макаров, – деньги нужны».

– Обязательно. Поработаем, экономию подсчитаем – сумма получится, надо полагать, изрядная.

– Да я не о деньгах. – Шатилов досадливо отмахнулся. – Поставите меня на эту печь сталеваром?

– Поставлю, – пообещал Макаров. – И как лучшего сталевара, и как инициатора. На эту печь – самых лучших. Плавка-то в триста пятьдесят тонн!

В дверях Шатилов столкнулся с Дмитрюком.

– Останься, Вася, замолвишь словечко… – шепнул Дмитрюк.

Макаров вышел из-за стола навстречу старику, тепло потряс его руку. Дмитрюк проковылял к столу и сел.

– Пришел наниматься, – сказал он, теребя отрастающие усы.

– А эвакопункт?

– Там работа стихла, а я тихой работы ой как не люблю. Старикам живое дело нужно, а на этом заснуть можно.

Молча вынув из стола приемную карточку, Макаров заполнил ее и протянул Дмитрюку.

– Идите, Ананий Михайлович, в отдел кадров оформляться.

– А кем? Написали?

– Каменщиком, конечно. Оформитесь, а тут что-нибудь полегче подберем.

– Инспектором по качеству, – подсказал Шатилов.

– Рабочие нужны, а не инспектора, – строго ответил Дмитрюк. – Скоро будет у вас большой ремонт.

– Вы и об этом знаете?

– Ворон чует, где пожива, а каменщик – где ремонт. Прошу самую деликатную работу мне дать: выпускное отверстие заготовить и арочки для шлаковых лёток.

– Лучше Анания Михайловича их никто в мире не сделает. С других заводов к нему ездили учиться. Никто так кирпич к кирпичу не пригонит, – превозносил старика Шатилов.

– Хорошо, – согласился Макаров. – Даю вам отдельный участок работы. Дело такое…

– Сиди дед у печи и теши кирпичи, – вставил Дмитрюк другую свою поговорку. – Ну, спасибо, Василий Николаевич.

Шатилов провожал Дмитрюка до отдела кадров.

На площади, перед проходными воротами, на которых были установлены мощные репродукторы, они увидели огромную толпу рабочих.

Слышался голос московского диктора: «…враг терпит поражение, но он еще не разбит и тем более не добит…»

– Что передают? – спросил Дмитрюк рабочего.

– Не мешай. Слушай! – сердито бросил тот.

Дмитрюк обратился к другому рабочему.

– Приказ. Двадцать четвертая годовщина Красной Армии.

«…необходимо, чтобы с каждым днем фронт получал все больше танков, самолетов, орудий, минометов, пулеметов, винтовок, автоматов, боеприпасов…» – чеканно читал диктор.

– Будто специально для тебя, – шепнул Дмитрюк Шатилову.

Люди шли на вторую смену, и толпа рабочих росла. Из здания заводоуправления выбегали служащие – красный уголок не вместил всех. Многие не успели набросить на плечи верхнюю одежду и стояли налегке – в костюмах, в платьях.

Когда диктор дочитал приказ, на площади загремели аплодисменты.

Люди не расходились, ожидали повторения передачи. Хотелось снова услышать ясные и твердые слова приказа, вселявшие уверенность в победе над врагом.

Шатилова потянуло к Ольге. Но как его примут? Не рассердилась ли на него девушка за то, что так долго не появлялся?

Однако Ольга встретила гостя так, будто они вчера виделись.

«Не обрадовалась, не обиделась…» – недовольно подумал Василий.

Разговор не клеился.

– Видите, Вася, как плохо подолгу не навещать друзей, – укорила Ольга. – Отвыкаете, и говорить вам словно не о чем.

Шатилов с нескрываемой нежностью посмотрел на девушку и порывисто ответил:

– Отвыкаешь, когда не думаешь о человеке. А когда все время думаешь о нем – еще больше привыкаешь. Вы знаете, Оля, мне когда-то очень нравилась одна девушка. Только виделись мы редко – в разных городах жили. Я о ней ни на минуту не забывал, и от встречи к встрече она мне все роднее становилась…

– А вы ей?

– Я? – смущенно улыбнулся Шатилов. – У нее шел обратный процесс: отвыкала и совсем отвыкла.

Ольга смотрела в сторону, казалось, безучастно. «Жаль его, хороший он и такой непосредственный. Может быть, лучше сказать прямо: Вася, вы мне нравитесь совсем не так, как я вам». – И решила: «Скажу», – но взглянула в грустные глаза Шатилова – и язык не повернулся.

– Какие новости в цехе? – спросила Ольга, чтобы изменить тему разговора.

Шатилов потускнел, стал рассказывать вяло, неохотно. Ольга многое знала от отца и мысленно отметила, что Шатилов не упомянул о себе, о похвале наркома.

– А как занятия? – продолжала расспрашивать она.

– Занимаюсь большегрузной.

– Бурой папе говорил, что вы ворох учебников накупили, в техникум готовитесь.

– Отложил на время, – сознался Шатилов, краснея. – Не умею одновременно несколькими делами заниматься.

Ольге захотелось ободрить Шатилова. Прощаясь, она задержала его руку чуть-чуть дольше обычного и задушевно сказала:

– Не забывайте друзей, Вася, помните: в этом доме вам всегда рады. – Ольга улыбнулась какой-то светлой, чудодейственной улыбкой, от которой все вокруг, казалось, засияло.

Шатилов ушел окрыленный. Возвращаться домой не хотелось, и он зашагал по широкой аллее, где лежал свежевыпавший, еще не утоптанный и не запыленный снег. В радужных думах об Ольге он незаметно для себя поравнялся с театром и остановился. Отсюда хорошо был виден завод.

Четкие пунктирные линии огней окаймляли асфальтированные шоссе, пересекавшие завод в разных направлениях. Ярко светились огромные окна цехов. Высоко в небе созвездиями сияли огни на колошниках доменных печей. Изогнувшись коромыслом, уходила через реку бетонная плотина, залитая электрическим светом.

Вдруг небо вспыхнуло красным заревом, и огни померкли, как на рассвете. С горы широким огненным потоком хлынул расплавленный шлак, образовав огромную причудливую фигуру. Шлак быстро начал тускнеть, сделался багровым. Зарево в небе потухло, огни снова стали острыми. В этот миг новый поток низвергся с горы, и снова вспыхнуло зарево в небе, отражаясь, как при пожаре, тревожными бликами в окнах домов.

На шлаковой горе появилась огромная красная луна, потом вторая, третья – это в опрокинутых набок ковшах светила приставшая к стенкам корка раскаленного шлака. Но вот луны потускнели и исчезли совсем. На горе, как звездочка, заскользил огонек паровоза, увозившего ковши обратно в цех. Из трубы мартеновской печи вырвалось пламя, превратилось в большое горящее облако и исчезло так же внезапно, как появилось. За цехом вдали медленно двигались, словно плыли в воздухе, алые квадраты.

Шатилов пересчитал их – тридцать слитков. «Хорошая плавка, почти двести тонн! А будем же подавать на блюминг по пятьдесят слитков – более трехсот тонн с одной плавки. Эх, скорее бы!» – мечтательно подумал он.

Часть вторая

1

В оккупированном гитлеровцами донецком городе, растерзанном, голодном, безмолвном, продолжалась своя страшная жизнь. Никто не знал, что произойдет с ним завтра, даже сегодня, вернется ли он, уходя из дому, переживет ли ночь, ложась спать. Спасаясь от угона в Германию, люди старались заболеть, прятались в подвалах, на чердаках. Казалось, жестокий мор надвинулся на город, еще недавно шумный, как улей, и редкие жители ходят по улицам, будто обреченные на смерть. Большинство разбредалось по селам, меняя носильные вещи на хлеб, кукурузу, картофель. Покидали дома чуть свет, стремясь вернуться дотемна. Запоздавшие предпочитали ночевать в степи на снегу, лишь бы не попадаться ночью на глаза полицаям или жандармам.

Но и гитлеровцы чувствовали себя здесь как на раскаленных углях. Дорого обошлась их начальству гибель хозяйственной команды, поднятой на воздух при взрыве подпольщиками котельной электростанции. Коменданта города и шефа гестапо с ближайшими помощниками, не сумевших уберечь электростанцию, фашистское командование отправило на самый тяжелый участок фронта.

Начальником гестапо был вновь назначен фон Штаммер, не так давно снятый за провал агентурной сети. Штаммер старался изо всех сил. Заборы и стены домов запестрели приказами, в которых за малейшую провинность гражданам угрожали расстрелом. Полиция снова провела перерегистрацию паспортов и, дополнительно набрав полицаев, чаще устраивала облавы.

Шесть дней после взрыва котельной электростанции подпольная группа Сердюка не выпускала листовок, применяясь к новой обстановке. На седьмой день в лестничных клетках домов, на внутренней стороне заборов снова появились листовки. Эти листовки срывали полицаи, но чаще всего бережно отклеивали те, кто переносил их из дома в дом. Многие же просто заучивали их наизусть и передавали из уст в уста.

Однажды утром в ремонтную мастерскую Пырина пришла пожилая женщина и, достав из плетеной кошелки замок ручной работы, без ключа, молча положила его на стол. Пырин осмотрел затейливый механизм, взглянул на посетительницу, снова на механизм. Ошибиться было нельзя – об этом замке, как о пароле, говорил ему Сердюк. Алексей Иванович показал глазами на дверь в жилую часть домика.

В эти беспокойные дни Сердюк никак не ожидал прихода связной. Он рассчитывал, что свидание состоится позже, когда утихнет переполох, вызванный взрывом электростанции.

Связная потребовала детального отчета об организации взрыва и о положении в подпольной группе.

Сердюк подробно описал диверсию, рассказал, что, взорвав станцию, инженер Крайнев ушел в степь, чтобы перейти линию фронта, и о нем до сих пор нет никаких известий; Мария Гревцова служит в полицайуправлении, снабжает подпольщиков города документами и информирует их об операциях, намеченных полицией; Петр Прасолов работает в механическом цехе; младший брат Петра – Павел по-прежнему служит в кочегарке гестапо, использовать его пока не представляется возможным; Валя Теплова печатает листовки, Саша их распространяет. Этого парнишку он еще ни разу не видел, но знает: подпольщик отменный. Работает в бригаде по расчистке мартеновского цеха и все успевает. У него большая группа из ребят, неуловимых и смелых. Расклейка листовок – это их дело. Потерь в личном составе пока нет.

Внимательно выслушав Сердюка, связная стала расспрашивать о жизни и быте рабочих: что делают, чем питаются. Взяла со стола кусочек хлеба, похожего на жмых, бережно завернула его в чистый платок и положила в кошелку.

– В ЦК партии Украины покажу. Очень довольны вашей работой. Разгром гестаповской агентурной сети и взрыв электростанции выполнены блестяще. Спасибо вам.

Какой-то комочек подкатился к горлу Сердюка и помешал сказать то, что хотелось.

Связная заговорила снова:

– Мне поручено напомнить вам: ваша группа оставлена в тылу со специальным заданием – бороться с гестапо. Завод пусть вас не беспокоит: без электроэнергии он – труп. Листовки продолжайте выпускать. У вас это хорошо налажено. Но как же быть с гестапо? Может, удастся Павлу взорвать в кочегарке котлы?

– Котлы небольшие, эффекта от взрыва не получится.

– Придумайте что-нибудь получше. Если сил будет мало, обратитесь за помощью. Прошлый раз я вам дала явки. Не забыли?

– Как же. Помню.

– Решайте, что делать с гестапо. О городе, шахтах, железной дороге не думайте – там везде есть группы. Шахтеры не выдают на-гора ни крошки угля и не выдадут. У них крепкая организация. Потребуется в каком-нибудь деле ваше участие – получите задание, – и неожиданно попросила: – Андрей Васильевич, не найдется ли у вас чего-нибудь поесть? Последний раз ела еще вчера утром.

Сердюк засуетился. Как он не подумал об этом? На столе появился холодный вареный картофель и кукурузные лепешки, приготовленные Пыриным.

– Устали, Юлия Тихоновна? – участливо спросил Сердюк.

– Очень. Но скоро, кажется, отдохну. Мы с вами, возможно, больше не увидимся.

– Почему? – встревожился Сердюк, решив, что рвется эта связь, которая придавала столько сил, столько уверенности.

– Благодарю. Какая вкусная картошка. – Связная отодвинула тарелку. – Городская группа получает радиопередатчик. Как только наладится связь со штабом, радист свяжется с вами. Он пристроился на работу у немцев и прийти может только в воскресенье. Через него будете получать задания и отчитываться.

– Товарищ проверенный?

– Конечно.

– Возможно, активистом был неплохим, доносить не пойдет, а схватят, начнут под ногти иглы совать – и расскажет…

Связная посуровела.

– У нас нет способов точно определять, выдержит ли человек такой экзамен. Приходится верить. Без этого никакая работа немыслима. – И, помолчав, продолжала: – Подумайте над тем, как спасти рабочих от угона в Германию при наступлении Красной Армии. Шахтеры могут уйти под землю, а рабочие завода?

Простившись и взяв свою кошелку, связная ушла.

Последнее задание особенно подняло настроение Сердюка. «Значит, готовятся наступать наши. Пора бы! Под Москвой погнали, а здесь фронт неподвижен: ни туда ни сюда».

Подпольные группы в городе заметно активизировались. Антифашистские листовки стали появляться гораздо чаще. Много хлопот доставляла гитлеровцам группа, занимавшаяся порчей фашистских плакатов. Их не срывали, не замазывали, а корректировали. Вывесят немцы плакат с надписью: «Гитлер – избавитель», а наутро появляется приписка: «наших желудков от хлеба». Призыв к городскому населению переключиться на сельскохозяйственный труд заканчивался жирной строчкой: «Земля ждет вас». Ночью подпольщики приписали: «по три аршина на брата». На многокрасочном и многообещающем плакате «Я записался в Германию» появилась наклейка: «а я в партизанский отряд». Надписи ни стереть, ни отклеить было невозможно. Приходилось полицаям срывать плакаты.

Много шуму наделало убийство подпольщиками начальника полиции. Глубокой ночью в его квартире взорвалась мина. Расследованием установили, что мина была спущена в дымоход печи.

Комендант города решил похоронить погибшего с воинскими почестями. Гроб был установлен на грузовике, за которым шла рота автоматчиков.

Едва гроб коснулся дна могилы, как раздался оглушительный взрыв: и здесь оказалась мина. Из ямы вылетели щепы гроба и останки предателя. Четыре солдата, спускавшие гроб, остались лежать недвижимо, остальные разбежались. Гитлеровцы немедленно оцепили кладбище, но не скоро рискнули подойти к могиле и забрать убитых. А утром горожане читали на кресте у пустой могилы надгробную эпитафию: «Здесь должен был покоиться прах фашистского холуя, но оного земля не приняла». Внизу было приписано: «Собаке – собачья смерть».

Одна серьезная диверсия, проведенная в городе, говорила о связи городских подпольщиков с частями Красной Армии. Незадолго до войны на окраине города началось строительство квартала коттеджей. Стены уже были подняты на высоту этажа, когда из-за войны пришлось остановить работу. Гитлеровцы избрали этот район для стоянки танков.

И вот среди бела дня эскадрилья советских бомбардировщиков налетела на город и начала бомбить танки. Напрасно гитлеровские танкисты пытались завести моторы и вырваться из района бомбежки – ни одного танка не удалось сдвинуть с места.

На другой день комендант города разразился двумя приказами. В одном он запрещал населению хранить поваренную соль в количестве более полукилограмма на семью; в другом сообщал о смертной казни через повешение бывшего шофера гаража горкомхоза «за выведение из строя танков».

От Гревцовой подпольщики узнали, что этому патриоту удалось насыпать в бензобаки соль, отчего бензин потерял способность воспламеняться.

«Насыпали-таки им соли на хвост, – радовался Сердюк. – Такую операцию без взаимной радиосвязи провести нельзя. Значит, получен уже в городе передатчик».

И с этого дня он стал ожидать прихода радиста.