Текст книги "Закипела сталь"

Автор книги: Владимир Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 32 страниц)

12

«Почему вы не учитесь, Вася?» – настойчиво звучало в ушах Шатилова. А когда было учиться? После семилетки – ФЗО, затем завод, путь от подручного до сталевара. Разве он не учился в это время? Много читал по своей специальности, окончил школу мастеров. Потом армия, война в Финляндии, а там умерла мать и на его попечении остался школьник-братишка. Возвратившись с фронта, стал работать мастером и упорно готовился в техникум, но 22 июня 1941 года забросил учебники и явился в военкомат.

В армию его не взяли, но и за книги он больше не сел.

«А что, если идея у меня какая-нибудь родится, изобретение? – размышлял Василий. – Как технически обосновать? Начертить – начерчу, а расчет теплотехнический – к дяде иди: подсчитайте, пожалуйста. Допустим, поженимся мы с Олей. Она инженер, а я сталевар, пусть и хороший, первоклассный, но больше умеющий, чем знающий. Как сложатся отношения? Если даже Оля никогда не даст почувствовать своего превосходства, то другие дадут это понять».

Однажды Шатилов зашел в техническую библиотеку, взял книгу по теории металлургических процессов. Знакомые интересные явления, но всюду знаки дифференциалов. Пробежал глазами курс теплотехники – снова дифференциалы и интегралы. Он долго сидел в читальном зале, задумчиво перелистывая страницы, и в этот день унес с собой только одну тоненькую брошюрку – справочник для поступающих в техникумы.

Накупив учебников, он внимательно просмотрел их и с горечью установил, что многое окончательно забылось.

Как только кислую печь передали второму цеху, Шатилов перевязал учебники и сунул их под кровать. Он понял, какая угроза нависла над Макаровым. Своими опасениями поделился с Пермяковым, и друзья решили выручить начальника.

После смены они шли на кислую печь и внимательно следили за работой людей. Теперь у Шатилова свободного времени почти не оставалось, но он все же умудрялся почитывать книги по кислому процессу и с каждым днем убеждался, что знаний у него недостаточно. Все чаще приходилось заглядывать в учебники химии, но и это не всегда помогало.

Когда же наконец прибыл долгожданный песок и Панкратов стал готовиться к наварке подины, Шатилов и Пермяков пришли к Макарову с просьбой поставить их на кислую печь. Макарова растрогало такое самопожертвование – работа на печи была адская, а заработок – голая тарифная ставка. Он поблагодарил их и отказал. Но те упорно настаивали на своем.

– Жарче, чем Шатилов, никто печь вести не умеет, – доказывал Пермяков. – А для наварки подины большая температура нужна.

– Лучше Ивана Петровича никому печь не заправить, – поддерживал Пермякова Шатилов.

Макаров подумал, подумал и согласился: если с такими помощниками у Панкратова не получится, то положение, по-видимому, безнадежное.

Восемь суток Панкратов наваривал подину. Кроме Пермякова и Шатилова, Макаров поставил на печь Смирнова, дал в помощь лучших подручных цеха. Подручные смешивали песок с окалиной и затем ровными слоями забрасывали смесь на подину. Пока подогревался очередной слой, подручные заготовляли смесь для следующего слоя. Рабочая площадка перед печью была почти сплошь покрыта кучами песка и окалины.

Панкратов безотлучно находился в цехе и только ночью, в перерыве между подсыпкой слоев, позволял себе подремать в диспетчерской на составленных стульях. Щеки у него совсем ввалились, он заметно осунулся, но старался казаться бодрым и лихо покрикивал осипшим голосом на подручных. Его уверенность передалась Ротову и Гаевому и даже подручным, измученным и уже ни во что не верившим.

Когда закончили варку, мастер наконец ушел домой, сказав:

– Подина – на славу. Теперь неделю можно не заглядывать.

Как только металл расплавился, в цех пришел директор. Каждые три-четыре минуты он посматривал в гляделку. Плавка шла хорошо, шлак был нормальный.

За полчаса до выпуска плавки появился Панкратов, посмотрел в гляделку и горделиво обвел глазами собравшихся инженеров, как бы говоря: «Просил вас: дайте моего песку», – и подошел к директору.

– Леонид Иванович, за такую работенку не мешало бы и премийку.

Ротов взглянул на него искоса сверху вниз и, не сказав ни слова, отошел в сторону.

Слили последнюю пробу. Панкратов подозвал к себе подручного.

– Отверстие длинное, – сказал он. – Иди, начинай ковырять полегоньку. – И вдруг, заглянув в печь, замер.

Ротов все понял. Расталкивая собравшихся инженеров и доставая на ходу синее стекло, он бросился к печи.

Огромные куски сорванной подины плавали в ванне, как айсберги.

13

В воскресный день Ольга и Валерий решили отправиться на лыжную прогулку.

Пока Ольга надевала в своей комнате красный лыжный костюм, отороченный белым заячьим мехом, Валерий беседовал на кухне с Анной Петровной.

«Красивый, – думала женщина, слушая его смешной рассказ о том, как он в детстве потерялся на железнодорожной станции при переезде на дачу. – Таких раньше на пасхальных открытках рисовали. Глаза умственные, прямо в душу смотрят. И нрава покладистого. Всё «Олюшка», «Оленька». Если уж в него Ольга не влюбится, кто ей по сердцу придется?»

Лыжники проехали в трамвае весь город и вышли на окраине рабочего поселка. Отсюда дорога шла через лес. Плотной стеной подступили к ней сосны. Под толщей нависшего снега согнулись ветки. Затянув ремни лыж, заскользили по обочине дороги.

Некоторое время Валерий шел позади Ольги, любуясь ее тонкой фигурой, сильными и легкими движениями. Ее костюм, казалось, горел на фоне ослепительно белого снега, залитого солнцем. Девушка почувствовала его взгляд, замедлила шаг, и они поравнялись.

– Знаете, Оленька, чем мне лыжи не нравятся? Под руку ходить нельзя, – пошутил Валерий.

– А вот мне это нравится. – Ольга лукаво улыбнулась.

Было удивительно тихо. Лишь изредка шумно взлетит с дерева испуганная птица, осыпая пушистые снежные комья, да донесется издалека протяжный паровозный гудок. Снег похрустывал под лыжами, словно отсчитывал каждое их движение.

– Реконструировать бы нам лыжи, – с серьезным видом предложил Валерий. – Соединить их вместе, скамеечку поставить…

– Оглобли приделать и лошадку запрячь, – поддержала шутку Ольга.

Они расхохотались звонко, молодо. Многоголосое эхо тотчас вернуло их смех из глубины леса и раскатисто повторило: «Ах-ха-а-а!..»

И показалось Ольге – сам лес ликует где-то в глубине, только ликует глухо, сдержанно, боясь спугнуть своих чутких до звуков обитателей.

Из-за деревьев выскочил заяц, присел за кустами, потом подпрыгнул раз, другой, третий, как бы дивясь на людей, и не спеша перебежал дорогу.

– Малютка еще, непуганый, – произнесла Ольга тоном бывалого охотника.

Девушка свернула с дороги на тропинку и помчалась по ней, изредка оглядываясь на спутника, не отстававшего ни на шаг. Чем дальше продвигались они, тем гуще становился лес, тем выше были деревья. Солнце с трудом проникало сквозь ощетинившиеся кроны сосен и местами серебрило сумеречный синеватый снег. То здесь, то там стройные стволы отсвечивали янтарными пятнами.

Внезапно слева между деревьями мелькнул просвет, и через несколько минут лыжники остановились на краю крутого спуска в долину, сжатую с обеих сторон высокими холмами, заросшими по склонам мелким осинником. На вершинах холмов, как часовые, высились одинокие узорчатые березы.

Впереди, за редколесьем, долина расширялась, холмы мельчали, и там начиналась ровная и бескрайняя степная ширь.

– Дико, но величаво! – Вырвалось у Валерия.

– Люблю я наши края. Отойдешь немного от города – и перед тобой еще нетронутая природа. И краски такие нежные, что передать их можно только акварелью. Посмотрите, тени от берез синие-синие.

Валерий прищурил глаза и заметил в долине несколько черных точек. Точки тотчас задвигались и собрались вместе, образовав на снегу сплошное темное пятно.

– Волки, – настороженно сказал он.

Ольга, защитив ладонью от солнца глаза, долго всматривалась в даль.

– Нет, это дикие козы. Вы их видели? Жаль – близко не подпустят. Они такие стройные, изящные.

– Волки, – убежденно повторил Валерий.

– Вот упрямый. Ну, ладно, проучу вас. Поспорим?

Ударили по рукам.

– Но как узнаем? – спросил Валерий.

– Очень просто: бросятся на меня – значит, волки, от меня – козы, – загоревшись азартом, сказала Ольга и, раньше чем Валерий понял смысл ее слов, резко оттолкнулась палками и ринулась вниз по склону. Снежный вихрь поднялся ей вслед.

С такого крутого склона Валерию спускаться не приходилось, и он в нерешительности затоптался на месте. Но страх за девушку, которая вот-вот врежется в волчью стаю, да и самолюбивое желание не обнаружить свою робость придали решимости, заставили последовать за ней.

Морозный воздух обжег лицо, перехватил дыхание. Сквозь слезы, застлавшие глаза, Валерий ничего не видел.

Благополучно преодолев спуск, он заскользил по долине. Темного пятна впереди уже не было, а по косогору в стороне неслись, обгоняя друг друга, легкие, тонконогие животные.

Вдруг правая лыжа врезалась во что-то твердое, как камень. Валерий ощутил нестерпимую боль в ноге и полетел в снег. С минуту он пролежал неподвижно, стараясь понять, что с ногой, потом попытался подняться, но тотчас же свалился, вскрикнув от боли.

Испуганная Ольга примчалась к нему, помогла привстать и усадила на едва видневшийся из-под снега пень, возле которого валялся обломок лыжи. Валерий стонал сквозь стиснутые зубы.

«Что делать? – лихорадочно думала Ольга. – Оставить его и побежать за помощью? До завода далеко, может замерзнуть».

Но другого выхода не было. Сказав Валерию несколько ободряющих слов, девушка удалилась.

Валерий провожал Ольгу глазами. Легкая фигурка ее быстро уменьшалась, словно таяла вдали. Вот она уже в степи, постояла несколько мгновений и повернула почему-то не вправо, к заводу, а влево и скрылась за пригорком. «Значит, ближе есть жилье», – обрадовался юноша.

Мороз уже успел забраться под свитер, и Валерий стал напрягать мышцы, чтобы согреться.

На холме снова появились темные точки.

«Вот когда волков не хватает», – мелькнула тревожная мысль, но, всмотревшись, он увидел диких коз. Они прошли неподалеку от него и, когда он свистнул, с быстротой ветра исчезли.

Ольга появилась из-за холма неожиданно быстро. Следом за ней, утопая по брюхо в снегу, с трудом тащила розвальни гривастая лошаденка.

– Озябли, Лера? – участливо спросила девушка.

– Откуда лошадь?

– Да я, глупая, совсем забыла, что рядом животноводческая ферма. – И она виновато заглянула в его глаза.

Спустя час Ольга уже была дома. Она прошла в свою комнату, ни о чем не рассказав матери, и Анна Петровна так и не поняла, в каком настроении вернулась дочь с прогулки. «У, какая серьезная. Как в детстве, когда у нее, бывало, книжку отберут».

Анна Петровна вспомнила дочь маленькой. Оля почти никогда не играла в куклы, охотно отдавала свои игрушки подругам, а сама, не зная ни одной буквы, держа книжку как попало, воображала, что читает. «Не иначе профессором будет и замуж никогда не выйдет», – сокрушенно говорила мужу Анна Петровна, упорно считая, что главное в жизни женщины – благополучное замужество. Успокаивало ее только то, что дочь любила хорошо одеться. Когда девочке было еще четыре-пять лет, мать наблюдала, как, стоя перед зеркалом, Оленька примеряла на себя одну за другой материнские кофточки. Очень нравилось девочке надевать старинную соломенную шляпку с выцветшей тафтовой лентой мышиного цвета, хранившуюся в числе многих ненужных вещей, а однажды добралась она и до священной реликвии матери – подвенечного наряда. Тщательно рассмотрев незнакомые ей предметы, она в конце концов пристроила на головке венчик из восковых цветов, завернулась в фату, обула старомодные туфли с утиными носами и в этом наряде, с трудом передвигая ножонки, вышла во двор, возбуждая восхищение и зависть своих подруг. Как ни была рассержена Анна Петровна, она не могла удержаться от смеха, увидев свою крохотную модницу.

С годами любовь к нарядам у Ольги окрепла. Шила она сама – после портних одни переделки, – и новое платье всегда доставляло ей огромное удовольствие. Это радовало Анну Петровну: «Не для себя же одевается. Не иначе, хочет и другим нравиться».

Мальчишки увивались за Олей хороводом, но Оля была со всеми ровна, никого не выделяла. В институте тоже ни один студент не тронул ее сердца. В доме Пермяковых бывали многие, но Ольге не правился никто.

Впервые мать услышала из уст дочери мужское имя, произнесенное с теплотой и внутренней взволнованностью, когда она заговорила о Валерии. Анна Петровна воспрянула духом: «Наконец-то проснулась моя спящая красавица!» – и поняла, что сухость дочки напускная, что сердце у нее все же девичье: гордое, но пылкое.

Появление Шатилова Анна Петровна встретила с некоторой тревогой. «Парень симпатичный и характерный, такой может вскружить голову. Однако не ровня он Олюшке. Та инженером будет, Валерий тоже, а Шатилов дальше мастера может и не пойти».

И Анна Петровна всеми своими нехитрыми средствами старалась склонить дочку на сторону Валерия.

14

После срыва подины из надеждинского песка Макаров, отчаявшись в успехе, вернул Шатилова и Пермякова на прежние места.

Гаевой вызвал сталеплавильщиков на расширенное заседание парткома. Пригласил и директора.

– Лишнее, – возразил ему Ротов. – У меня каждый день по этому вопросу оперативное совещание.

– Больше голов – больше мыслей, больше возможностей.

– Я своей голове верю больше, – самонадеянно отпарировал Ротов.

На том разговор и кончился.

Первыми на заседание явились начальники мартеновских цехов. Их теперь часто можно было видеть вместе. Кайгородов не отстранился от участия в опытах, считал своим долгом довести начатое им дело до конца.

«Дуэт неудачников», – с горечью подумал Гаевой.

Пришел Пермяков, занял два места, положив на стулья газеты, пригладил свои седые жесткие вихры и подсел к парторгу.

– Что нового? – спросил его Гаевой.

– Опять сорвало. Вся подина в ямах. – И сбавил голос: – Директор придет?

– Не уверен, – еще тише ответил парторг. – А вот Дорохин, директор танкового, собирался.

К семи часам стали сходиться группами. Инженеры техотдела и лабораторного цеха пришли незадолго до начала. Ровно в семь появились научные работники Института металлов под предводительством старенького, но еще бодрого и подвижного профессора.

«Привыкли по звонку работать, – подумал Гаевой. – Ни минутой раньше, ни минутой позже. В Магнитке, говорят, работники института круглые сутки в цехах сидели, пока броню не освоили».

К Гаевому подсел Хлопотов – его информация о рабочем снабжении тоже значилась в повестке дня – и рассказал, что директор подсобного хозяйства после ревизии арестован, на его месте уже другой. Показал проект резолюции по своему докладу.

– Вы резолюцию парткому не навязывайте, – Гаевой перечеркнул бумажку. – Ее и без вас составят.

Первое слово Гаевой предоставил руководителю Института металлов.

– Простите, товарищ парторг, – не двинувшись с места, произнес профессор. – Я буду выступать, во всяком случае, после начальника цеха. Освоение новой марки – его прямая обязанность, и первое слово должно принадлежать ему.

Не вступая в пререкания, Гаевой дал слово начальнику второго мартеновского цеха.

К его удивлению, поднялся не Макаров, а Кайгородов, мрачный, усталый.

– Считаю, что отвечать должен я. Макаров – человек новый. Что могу сказать? На кислых подинах никогда не работал. Нуждаюсь в практической и теоретической помощи. Как мне помогли теоретики и практики – вы знаете. Так же помогают они и Макарову, – сказал он и сел.

Гаевой вновь дал слово руководителю Института металлов.

Профессор неторопливо поднялся, надел очки, недвусмысленно осмотрел поверх них собравшихся.

– Я не знаю, как мне говорить. Аудитория очень пестрая по роду занятий…

– И по степени ответственности перед заводом, – громко вставил кто-то в тон профессору.

Достав из кармана объемистый блокнот, профессор стал медленно читать. Сложнейшие формулы химических соединений сменяли одна другую. Даже Гаевой, за последнее время внимательно прочитавший ряд книг и статей по кислому процессу, порой ничего не понимал из сказанного. Люди начали перешептываться, становилось шумно.

Разговоры смолкли, когда Гаевой постучал карандашом по графину, но вскоре возобновились.

Пермяков покраснел от напряжения. Он приставил руку к уху, чтобы яснее слышать тихий голос выступавшего, и все время недовольно морщился.

В дверях появился Дорохин, невысокий массивный человек в военной форме, передал записку парторгу.

Прочитав ее, Гаевой кивнул головой, и директор танкового завода занял свободное место.

Когда наконец профессор закончил, слова попросил Шатилов.

– Мне кажется, в выступлении профессора нет ясности, – начал он.

– Это потому, что лично вы ничего не поняли? – спросил профессор, не поворачиваясь. Насмешливая гримаса застыла на его лице.

– Нет, не потому, – сдержанно ответил Шатилов. – В кристаллических модификациях силикатов я не разобрался, верно. Но не понял и основного: как Институт металлов думает помочь нам в освоении подин и стали?

Профессор промолчал, но Гаевой попросил его ответить Шатилову, сказав, что собирался спросить то же самое.

– Мы все время помогаем. Но когда удастся освоить, я предрешить не могу, – тихо вымолвил профессор.

Шатилов опять попросил слова.

«Горячится, – подумал Гаевой. – Но не беда, может быть, еще кое-кого подогреет».

Шатилов повернулся было лицом к профессору, но понял, что его слова должны относиться ко всем и обвел взглядом аудиторию.

– Как наварить эту подину, научить не могу. Но я знаю, что такое недостаток танков на фронте, – сам служил в танковой части. И брат мне писал, что против немецких танков на их участке не танки пустили в ход, а бутылки с горючей жидкостью. Как вы думаете, бутылки – это от хорошей жизни? И если вашей лекции, товарищ профессор, я недопонял, то меня вы, конечно понимаете?

Профессор встал.

– Поймите, товарищи, и меня. Я металловед. Институт наш подинами никогда не занимался. На малых печах они хорошо стояли, на больших – кислых подин не было. Есть проблемы, над которыми работают годами и решить не могут. Возможно, и эту проблему придется решать несколько лет. Мы приложим все силы…

– Слово имеет начальник техотдела товарищ Криона, – объявил Гаевой.

– Что ж, товарищи, не могу вас успокоить. Мы перепробовали все, что только могли, и мне кажется, освоение кислых подин на двухсоттонных печах – задача неразрешимая, – скупо высказался Криона.

Начальник лабораторного цеха высказался еще короче:

– Убежден, что это бесполезная трата времени и сил.

– Так что же вы советуете, товарищи? – обратился к собранию Гаевой. – Не отвечать же нам Государственному Комитету Обороны: ваше задание невыполнимо.

Его вопрос остался без ответа.

До заседания у Гаевого теплилась надежда, что кто-нибудь наметит выход из положения – ведь не со всеми успел он переговорить. Теперь и этой надежды не осталось.

– Я считаю, что нужно доложить Комитету Обороны так, как оно есть, – заявил Макаров, – кислую сталь, которую требуют от нас, мы выплавить не можем.

«Страшное заявление, но не лучше ли знать правду, чем быть в неведении?» – подумал Гаевой.

– Мне кажется, что технология и анализ этой стали, – продолжал Макаров, – разработаны по старым традициям, без учета достижений металлургов за последние месяцы. Варим же мы на пяти основных печах хорошую броневую сталь. Надо попробовать и новую марку стали варить в обычных основных печах.

– Ересь! А еще инженер! – донеслось до его уха.

– Как же вы сварите высококремнистую сталь в основной печи, если кремний в ней выгорает? – спросил начальник бронебюро Буцыкин. На холодном, надменном лице его скользнула язвительная усмешка.

– Мы предлагаем совершенно другой путь, – невозмутимо продолжал Макаров. – Вы говорите, что высокое содержание кремния мешает варить эту сталь в основной печи. Значит, нужно изменить анализ стали, снизить содержание кремния, компенсировать его другими равноценными компонентами и варить эту сталь в обычных печах.

Профессор одобрительно закивал головой и стал что-то доказывать своему соседу. Раздались возгласы:

– Правильно!

– Глупость!

– Кто это «мы»?

Гаевой хотел было постучать карандашом по графину, но удержался, подумал: «Пусть погорячатся, это бывает полезно».

– Кто это «мы»? – повторили вопрос.

– Кайгородов и я, – ответил Макаров.

Пожилой человек в роговых очках и с орденом на пиджаке шумно отодвинул стул и зло, словно Макаров оскорбил его лично, крикнул:

– Из этого ничего не выйдет! Научно-исследовательский институт особого назначения несколько лет занимался выплавкой подобной стали в основной печи и пришел к выводу…

– К неправильному выводу, – с неожиданным апломбом возразил профессор. – У вас не получилось, у них получится.

– А они что, боги? – послышалась реплика.

– Да не в них дело. Условия иные. Здесь чистейшие чугун и железный лом – первородная шихта, чего у вас не было. Вы давали в печь материалы, бывшие не один раз в переплавке, насыщенные газами. Институт металлов целиком поддерживает эту мысль. А насчет подин – не обессудьте, не наш профиль.

Поднялось несколько рук. Гаевой дал слово военному приемщику.

– Я не понимаю, что здесь происходит, товарищ парторг, – с явным возмущением начал тот. – Существует проверенная технология выплавки особо ответственных сталей в кислых печах кислым процессом. От завода требуют такую сталь, и извольте ее дать. Никакой другой стали я по инструкции принимать от вас не могу. А некоторые здесь действуют, как приказчик из мелочной лавки, который вместо писчей бумаги сует оберточную. Ишь до чего додумались! Сталь к печи приспосабливать! Будьте готовы к другому – все печи переделывать на кислые.

– Не будет этого! – обозлился Пермяков. – Одна кислая печь, и той ладу не дадим! Непривычная она для нас.

Вспыхнули горячие споры. Те, кто был против, приводили веские доводы, ссылаясь на работы научно-исследовательских институтов на заграничную практику; те, кто поддерживал Макарова, высказывали только собственные убеждения.

С неудержимой яростью выступил Буцыкин.

– Решительно возражаю против такой технической профанации! Это противоречит всем теоретическим соображениям, проверенным многими годами. Я ученик профессора Кротовского, и я…

– Порочная школа, – неожиданно пробасил Мокшин, и все повернулись на этот хорошо знакомый голос.

Гаевой не знал, что главный инженер здесь. Он пришел позже и примостился в сторонке, почти никем не замеченный.

– Как это порочная? – Буцыкин просверлил глазами главного инженера.

– Извольте, отвечу, – с готовностью произнес Мокшин. – Ваша школа (говорю ваша, если вы себя к ней причисляете) утверждала, что больше четырех тонн стали с одного метра пода снимать нельзя. А пришел на завод кубанский пастух Мазай, вашими теоретическими домыслами не ограниченный, поработал два года и снял в четыре раза больше – шестнадцать тонн! И завалил вашу школу, товарищ Буцыкин.

– Вы что, против теории? – не унимался Буцыкин.

– Нет. Я просто за связь теории с практикой, – продолжал Мокшин. – За теорию, которая освещает путь практике, за практику, которая поправляет теорию.

Тяжелой походкой к столу Гаевого подошел Дорохин, взял слово, но несколько секунд молчал, как бы собираясь с мыслями.

– Простите меня, товарищи, что вторгаюсь в сферу вашей деятельности, – начал он низким, приглушенным голосом. – Я прибыл на ваш завод, чтобы ознакомиться с положением дела. Через месяц мы досрочно пускаем новый танковый завод. За его строительством следит Государственный Комитет Обороны, ежедневно звонят из Москвы. А я послушал вас – и у меня волосы дыбом встали.

Дорохин был лыс, но никто не улыбнулся.

– И меня удивляет, почему на таком собрании отсутствует директор, – продолжал он.

– В обком выехал, – солгал Мокшин, пытаясь выручить Ротова.

– Когда на заводе такое положение, директору в обкоме делать нечего. Так что же будет дальше, товарищи? У нас на заводе есть все для выпуска танков – и моторы, и гусеницы, и механизмы – все. А брони нет. Что ж делать? Что, я вас спрашиваю? – В голосе Дорохина прозвучало отчаяние. – Я машиностроитель, до войны работал на тракторном и мало в ваших делах разбираюсь. Нашему заводу нужна броня. Какая она – кислая или основная – нам все равно, была бы лучше гитлеровской. Вы выдвинули проблему новой марки стали. Решайте, но поскорее. Близится пуск завода. Пуск не состоится, если вы не выполните своего долга.

Дорохин шумно вздохнул, вытер пот, выступивший на голове, и пошел на свое место.

Снова поднялся Мокшин.

– Я считаю, Григорий Андреевич, что предложение Кайгородова и Макарова требует серьезного изучения. – Мокшин был так мал ростом, что его почти не было видно за головами сидящих, но голос его, густой и громкий, звучал, как в репродукторе, и невольно приковывал внимание. – Подкупает здравый смысл. И мой долг – помочь товарищам. Прошу завтра в десять ноль-ноль начальников цехов и отделов быть у меня. Руководителей института тоже.

Гаевой с невольным уважением посмотрел на главного инженера. Ротов терпеть не мог, когда кто-либо, пусть даже и главный инженер, совал нос в дела мартеновцев. Мокшин заведомо шел на неприятность.