Текст книги "Закипела сталь"

Автор книги: Владимир Попов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 32 страниц)

– Сделай хоть это. Совесть чище будет.

Дальше разговор не клеился. Иван Петрович посидел, повздыхал, достал папиросу и, закурив, ушел.

Василий, глядя на стул, будто на нем сидела Ольга, сказал:

– Что ж, Оленька, не разобрала коня за погремушками. Тяжелое дело в первой любви так ошибиться. После этого и другому, настоящему, не поверишь.

6

Крайнев не стал ждать, пока восстановятся его силы, и, едва рана на бедре затянулась, упросил врачей выписать его из госпиталя. Не теряя ни минуты, он отправился прямо в «Главуралмет». Ему повезло: в эти дни в Свердловске был нарком – занимался делами главка.

Крайнев вошел к наркому в военной форме, еще больше подчеркивавшей его худобу, постаревший, осунувшийся, бледный, но подтянутый.

Много теплых чувств хотел выразить нарком этому человеку, вынесшему такие тяжелые испытания, но его остановило сурово-сосредоточенное выражение лица и особенно глаз, смотревших открыто и пристально. И он сказал так, как сказал бы генерал солдату:

– Благодарю за выполнение задания.

– Служу Советскому Союзу! – так же коротко ответил Сергей Петрович.

Нарком сел в кресло перед столом, усадил Крайнева напротив.

– Знаете, где сын? – прежде всего спросил он.

Губы у Крайнева дрогнули, глаза потеплели.

– Спасибо, товарищ нарком. Знаю.

– Растет, вытянулся, говорят. В детский сад ходит. Здоровье как?

– Хожу, но нервное истощение сказывается.

– Не мудрено. Но не беда. Страшное позади. Поможем отдохнуть и полечиться еще. Поедете на тот завод, где Макаров работает. Кстати, там сейчас крупные медицинские силы.

Крайнев возразил:

– Я прошу отпустить меня в армию.

– А заводы кто возрождать будет? Новые люди? – Нарком помолчал и затем добавил: – Первое задание вам – займетесь проверкой выполнения заказов для вашего завода. Знаете, как пригодились данные, переданные вами по радио? Все основное мы заказали и, как только Донбасс освободят, отправим на юг. А когда наберетесь достаточно сил, возглавите проектирование мартеновского цеха.

Крайнев оживился, и нарком заметил это.

– Первые агрегаты восстановим по-старому, а затем будем строить новые печи большой мощности, полностью автоматизированные. Это сложно, но это прекрасно. Сталевар уже не рабочий. Он техник. Впрочем, вы и сами понимаете не хуже меня.

– Задание принимаю. Только с условием: хочу вернуться в свой город в день его освобождения, если уж не доведется освобождать.

– Почему вам хочется этого? – спросил нарком, уловив в голосе Крайнева волнение.

– Я оставил в подполье жену, – не раздумывая, признался Крайнев, в упор глядя в глаза наркому.

– Позвольте. Ваша жена прислуживает гитлеровцам. Крайнев слегка покраснел.

– Мне с первым выбором не повезло.

– Да, бывают смолоду ошибки, исправлять их трудно, – посочувствовал нарком.

– Но можно, – горячо возразил Сергей Петрович и снова посмотрел наркому прямо в глаза: – Я ни одного лишнего дня не смогу пробыть в неизвестности. И прошу разрешить мне вернуться в Донбасс вслед за армией. – Помрачнев, он добавил: – Может, ее уже нет в живых…

– Успокойтесь. Жива и продолжает борьбу комсомолка Валентина Теплова.

– Товарищ нарком! Это точно? Это правда?.. – Крайнев с облегчением откинулся на спинку кресла. Груз всевозможных опасений, который давил его последние месяцы, мигом исчез, но он еще не поверил до конца, боялся поверить в такое счастье. – Но откуда?..

– Такая уж у меня обязанность – знать все о своих кадрах.

– Откуда? – переспросил Крайнев.

Нарком улыбнулся.

– Как же не знать человека, который спас жизнь хорошему инженеру и патриоту?

– Скажите, ради бога, как узнали? – взмолился Сергей Петрович.

– В Москве с начальником штаба партизанского движения виделся. Он мне о вас рассказал, и не только о вас. Порядок у него – даже я позавидовал. В штабе о каждом человеке знают – где он, что с ним. А ведь партизаны и в лесах, и в степях, и в болотах – сколько их! Мои же сотрудники отдела кадров иной раз инженера по неделе ищут. Куда эвакуировался, на какой завод переехал? И я их особенно не бранил: думал, так и должно быть. Теперь потребовал самого точного учета.

Нарком первый раз за всю беседу взял папироску, протянул коробку Крайневу. Тот отказался, показав на сердце.

– Когда едете к сыну?

– Сегодня.

Нарком вызвал секретаря.

– Билет товарищу Крайневу на поезд. И свяжите меня с Ротовым.

Выйдя от наркома, Сергей Петрович зашагал по улицам Свердловска, испытывая ни с чем не сравнимое блаженство. Он мог идти прямо, свернуть направо, налево, зайти в магазин. За ним никто не следил, и никому до него не было дела. Он просматривал театральные афиши и любовался людьми, которые шли, как обычно ходят люди, – не сгорбившись, не таясь. На их лицах не было того страшного выражения отчужденности и ненависти, какое он привык видеть в оккупации. Во дворах беззаботно играли дети, которые никогда не знали и не узнают гитлеровцев. Радовали звонки трамваев, сирены машин, гудки заводов. Все это было так обычно для всех и так странно для него. «Как хорошо, что к ощущению свободы привык немного в госпитале! – подумал он. – Прилети самолетом прямо сюда – с ума сойти можно».

И все же, поймав на себе чей-то пристальный взгляд, Крайнев почувствовал, что у него по привычке напряглись нервы.

«Развинтился, – отметил он с досадой. – Впрочем, тут и не разберешь: развинтился или завинтился».

Остановился у концертной афиши. Марина Козолупова. Захотелось послушать музыку – его давнишнее увлечение, – и он подошел к кассе, но передумал – показалось кощунством сидеть в концертном зале, упиваться мелодиями в то время, как там, в подполье, его товарищи рискуют жизнью. Постоял и вышел.

Однако удержаться от искушения пойти в кино не смог. Еще издали, раньше чем прочитал название картины, внимание привлек большой красочный плакат – напряженное женское лицо на фоне горящего дома. «Она защищает Родину».

Во время сеанса Сергей Петрович пожалел о том, что попал сюда: фильм перенес его в страшную обстановку оккупации.

Когда он вышел из кинотеатра, уже стемнело, но улицы были ярко освещены, фонари цепочкой уходили далеко к зданию Уральского политехнического института. На тротуарах сновали люди. Порой его толкали, но и теснота и шум только радовали: он среди своих людей, на своей, никогда не топтаной врагами земле.

7

Посещение цехов Гаевой считал неотъемлемой частью партийной работы – так он не только вникал в производство, но и приближал к себе людей. Здесь к нему подходили даже те, кто не пришел бы в партком, – то ли по застенчивости, то ли по привычке долго собираться. Часто под шум грохочущих механизмов вспыхивали беседы, порой задушевные, порой бурные, но неизменно приносившие пользу.

Так случилось и сегодня. Проходя по среднесортному цеху, Гаевой увидел Первухина. Вальцовщик, хмурый, стоял в ожидании начала смены.

Парторг подошел к нему.

– Что такой сердитый?

– Да как же. Ходил я, ходил по вашему совету к директору и слышал одно: «Катать не можем», – в сердцах ответил Первухин. – Он так и в наш наркомат написал и в танковый. На том и закончилось. А танки стоят. Прислал мне с танкового завода письмо строгальщик один. По двенадцать часов люди из цеха не выходят, без выходных работают – и все одно не успевают. Выругал, и поделом: обещал, мол, черт старый, помочь и набрехал. Каково такие письма читать? Не по возрасту в брехунах ходить.

– А почему ко мне не зашли? – упрекнул Гаевой. – Я же вам говорил: не заладится – помогу.

– Почему, почему! – разозлился Первухин. – Потому что и у вас особого желания помочь не увидел.

– Письмо с вами?

Первухин протянул парторгу конверт, а сам продолжал изливать свою досаду:

– Знатный калибровщик расчет делал – Свиридов. Это бог в своем деле. Говорит, нельзя, не пойдет. А я вот нутром своим чую, что можно. – Он стал выкладывать парторгу свои соображения, потом достал из кармана мелок и принялся на чугунной плите пола чертить калибровку.

Гаевой спрятал письмо, присел на корточки рядом с Первухиным, но, как ни старался вникнуть в суть его объяснений, ничего не понял.

– Вы со Свиридовым не говорили? – спросил он, поднимаясь.

– Пустое с ним говорить. Он самому директору докладывал. А характер у него тоже директорский: сказал так – перетакивать не будет.

– Время у вас сейчас есть?

Первухин взглянул на большие электрические часы на стене цеха и сказал подручному:

– Принимай смену, да смотри, по-моему.

Прошли в помещение калибровщиков. Свиридова отыскали в комнате, стены которой были до потолка завешаны чертежами. Он приветливо поздоровался с парторгом и небрежно кивнул вальцовщику. Свиридов и Первухин уважали друг друга, но характерами не сошлись, часто спорили и бранились из-за цеховых дел.

По просьбе Гаевого Первухин начал подробно рассказывать о своей поездке на танковый завод. Сначала Свиридов, ничего не понимая, переводил удивленный взгляд с парторга на вальцовщика, но едва Первухин стал объяснять, для чего нужен новый профиль, глаза его приняли озабоченное выражение.

Когда стрелки показали без пяти три, Гаевой напомнил увлекшемуся вальцовщику, что пора идти на смену. Оборвав фразу на полуслове, Первухин выскочил из комнаты.

Гаевой взглянул на Свиридова – тот ответил ему честным, открытым взглядом.

– Я этого не знал, товарищ парторг, – признался он.

– Легко разговаривать с понимающими людьми. А если бы знали? А если бы познакомились вот с этим? – Гаевой положил на стол письмо с танкового завода.

– Сейчас ничем обнадежить не могу. Просидел над расчетом три ночи – не получилось, и не стал больше возиться. Посижу еще, посчитаю…

– С Первухиным посоветуйтесь. Он мне чертил калибровки на плитах, я, правда, ничего не разобрал, но его убежденность меня заразила. И это понятно: чем меньше человек знает, тем проще все ему кажется.

– Поверьте, товарищ Гаевой, если у меня теперь не выйдет, то ни у кого на заводе не выйдет.

– Верю. Мне Первухин сказал, что вы бог в этом деле.

– Первухин?

– Ну я же не выдумал.

– Вот чертов старик! А в лицо одни пакости говорит. Да какие!..

8

Не думал Макаров, что жена его станет хорошим токарем. Последнее время ее фамилия все чаще появлялась на доске Почета. Возвращалась она домой усталая, но радостная, приносила в комнату запах машинного масла и металла, много говорила о цехе, о станке, о резцах, об угле резания, о мастерах и подругах по труду. Во всем ее облике, в манере держаться, в движениях появилась какая-то не свойственная ей до сих пор уверенность и деловитость. Как много дает человеку умение создавать своими руками реальные, ощутимые, весомые предметы, которые можно замерить, сосчитать, взвесить!

Был выходной день. Вадимку увела старушка соседка на прогулку вместе со своим внуком. Елена еще подремала немного, потом накинула махровый халат и, встав перед небольшим зеркалом, принялась расчесывать волосы. Подумала: «Поредели, а ведь еще недавно с ними трудно было совладать».

В дверь постучали.

Решив, что это хозяйка квартиры, Елена ответила гостеприимно-протяжным «да-а», но услышала за спиной скрип мужских сапог. Она откинула волосы, оглянулась и вдруг вскрикнула, не веря своим глазам:

– Сергей Петрович! Вы?

Крайнев схватил руку Елены, прижался к ней губами.

– Лена, милая… Спасибо вам за сына, спасибо!.. Вадимка где? В садике?

– Нет. Гуляет. Скоро придет. И Вася приедет завтракать.

Елена приникла к полушубку Крайнева и заплакала, но быстро взяла себя в руки, вытерла слезы, улыбнулась уголками губ и стала рассматривать Сергея Петровича. Заметила шрам на виске, редкие сединки и какую-то жесткость во взгляде.

– А вы такая же, – понял ее Сергей Петрович, – только глаза… грустные.

Елена молча кивнула. Крайнев снял полушубок, не торопясь повесил на вешалку.

Подумав, что скоро придется расстаться с Вадимкой, которого отвоевала у смерти и к которому привыкла, как к сыну, Елена сказала, подходя к Крайневу:

– Простите, Сергей Петрович, что я так сразу, но… не забирайте пока мальчика. Поймите: не могу… У нас скоро будет свой…. Вот тогда… Хорошо?

У Крайнева заблестели глаза и, чтобы скрыть волнение, он мерно зашагал по комнате, Елена с трепетом ждала его ответа.

– Не заберу, – пообещал он.

Елена вздохнула с перехватом, как ребенок, утешившийся после долгого плача, и чуть слышно, одними губами сказала:

– Спасибо…

У подъезда дома остановилась машина, хлопнула дверка.

– Вася приехал.

Макаров вошел в комнату, остановился на миг у порога и бросился целовать Крайнева.

– Что ж ты молчал целый месяц? Душу вымотал, – упрекнул он. – Из госпиталя?

– А я почему ничего не знала? – с обидой в голосе спросила Елена.

– Это я просил ничего не говорить. А замолк потому, что считал: вот-вот у вас буду. Полтора месяца со дня на день врачи откладывали выписку, – выручил Макарова Крайнев.

– Ну и молодец ты, Сергей! Верил тебе, но выдержки такой не ожидал. Ты же, чертяка, взрывчатый.

– Был, – возразил ему Крайнев.

В коридоре послышались мелкие торопливые шажки. В приоткрытую дверь заглянул Вадимка, крикнул «папочка!» и замер: должно быть, показалось, что ошибся.

Сергей Петрович схватил сына на руки, прижал к себе и долго целовал его раскрасневшееся от мороза и радости личико.

…Наступили ранние зимние сумерки, а Крайнев, не упуская ни малейшей подробности, рассказывал Макаровым обо всем, что с ним произошло. Вадимка заснул на руках у отца – его так и не удалось уложить в кроватку. Как только Сергей Петрович пытался это сделать, мальчик просыпался и цепко хватал его за рукав гимнастерки.

– Пора вам отдыхать, Сережа, – предложила Елена. – Привыкайте. Жить у нас будете – Вадимка не отпустит. Завтра койку сюда поставим и заживем все вместе. Да, да, не мудрите.

– Сколько ж ты высидишь без дела? – усмехнулся Макаров, хорошо знавший деятельную натуру Крайнева.

– Дня два. Потом начну делать рабочие чертежи головки мартеновской печи своей конструкции. Довезли чертежи, Лена?

– Конечно!

– Спасибо за все, родные!..

9

Свиридов сам позвонил Гаевому:

– Ваше задание выполнено. По расчету получается. Необходимо испытать, но без распоряжения директора не могу.

Поблагодарив калибровщика, парторг тотчас отправился к Ротову.

Ротов разговаривал по телефону.

– У тебя срочное дело? – спросил он Гаевого, кладя трубку.

– Срочное.

– Давай. Так и быть.

Гаевого покоробил тон, каким были сказаны эти слова. После того как парторга не оказалось среди награжденных, Ротов разговаривал с ним с подчеркнутой снисходительностью. Он не знал, что Гаевой сам просил секретаря ЦК вычеркнуть его из списка представленных к награде, считая, что год работы на заводе не дает ему права на орден.

– Разговор с полковником о новом профиле помнишь? – спросил Гаевой.

Директор нахмурился и отвел глаза.

– Эта тема уже исчерпана, – сказал он. – Я и ему и наркомату ответил, что прокатать не удастся.

– Нет, не исчерпана. На танковом заводе обработка нашего квадрата – самое узкое место.

– А ты что, на танковый перешел работать? – не преминул съязвить Ротов.

– Так ты не можешь или не хочешь прокатать?

– Не могу. Не освоим, – раздражаясь, заявил директор.

Парторг затянулся, медленно выпустил жиденький дымок. Его спокойствие не понравилось Ротову. «Начал планомерную осаду», – понял он.

– Какого ты мнения о Свиридове? – спросил Гаевой.

– Знающий, – нехотя отозвался Ротов, всем своим видом подчеркивая, что он не намерен заниматься праздными разговорами.

– Скромная оценка для такого работника. – Гаевой снова затянулся. – Так вот. Свиридов сделал вторичный расчет калибровки. Говорит – удачно. При первом расчете он ошибся.

– Ерунда. На бумаге все получается.

Гаевой дружелюбно улыбнулся.

– Давай проверим, попробуем. Я знаю, что это снизит выполнение плана по стану, но людям поможет.

Ротов вспомнил полковника, резко бросившего ему в лицо: «Будете катать!» – и свои телеграммы: «Прокатать не можем». Что о нем скажут в наркомате? И что будет с планом на стане?

– Это нелепая трата времени и средств, – категорически заявил он и, взглянув на часы, встал.

Гаевой не тронулся с места.

– Ты меня прости, но я Свиридову верю в этом больше, чем тебе.

– Ты вообще всем веришь больше, чем мне. – Ротов позвонил в гараж: – Машину.

– Безусловно, – согласился Гаевой. – Всем вместе верю больше. Так, может быть, подумаешь?

– Думал уже, – отрезал Ротов, наливаясь гневом, – и больше думать не собираюсь. – Он положил в карман папиросы, спички.

– Самолет никуда не отправил?

– В ЦК полетишь? К наркому? Хватит уже, налетался.

– Да не бесись! Хотел слетать с тобой на танковый. Убедился бы сам, какое там положение.

Ротов сделал решительный жест рукой.

– Никуда не полечу. У меня на своем заводе дел по горло.

Парторг грустно посмотрел на него, вздохнул.

– Что же, тогда приходи завтра на партком. Обмозгуем сообща.

– Заставить хочешь? Не выйдет! – запальчиво произнес Ротов.

– Не знаю, – устало отозвался парторг. – Там посмотрим. А вот это почитай на досуге, – он сунул Ротову в карман пиджака письмо строгальщика, полученное Первухиным.

Вопрос о помощи танковому заводу стоял на повестке дня первым, но Гаевой вынужден был перевести его на конец заседания, а потом снять совсем, потому что директор так и не пришел – уехал на известковые карьеры. Покончив с текущими делами, Гаевой отпустил членов парткома. Остались только приглашенные – Первухин, Свиридов и Мокшин.

– Так будете что-нибудь делать, товарищ парторг? Время идет, а мы – ни с места, – возмущался вальцовщик. – Кто в лес, кто по дрова…

– Завтра снова соберемся, – испытывая чувство неловкости, угрюмо ответил Гаевой и подумал: «Завтра, быть может, повторится то же самое».

– Все можно иначе сделать, без проволочек. Вот главный инженер – может приказать начальнику вальцетокарной изготовить валки, вот калибровщик – он сам знает, что ему надо делать, а вот, – Первухин ткнул пальцем себе в грудь, – вальцовщик, и не из последних. Моя бригада решила, не нарушая графика работы цеха, по ремонтным дням осваивать этот профиль.

Гаевой взглянул на Мокшина – тот недовольно поморщился.

– Не стоило бы обходить директора, – сумрачно сказал Мокшин и снял очки. – Распоряжение должно исходить от него.

Первухин заерзал на стуле, хотел что-то сказать, но удержался: видимо, решил послушать, что будет дальше.

– Но директор отказался дать такое распоряжение. А танковому заводу помочь нужно в кратчайший срок, – настаивал Гаевой.

Мокшин подумал и тут же вызвал начальника вальцетокарной.

Огромная машина с грохотом дробила стальными челюстями известняк. Казалось, она привлекла все внимание директора, который стоял, опершись на дрожавший барьер.

Но Ротов не видел ни камнедробилки, ни начальника известковых карьеров, несколько раз проходившего мимо него в надежде, что директор заметит и заговорит, – мысли его были заняты другим. «С мнением Свиридова нельзя не считаться – непревзойденный калибровщик. Но когда он ошибся? Сказав «нет» или сказав «да»? Вероятно, все же в первый раз. Значит профиль прокатать можно. Ох, и подвел, шельмец! Теперь уже Гаевой не отступится».

Ротов невольно нащупал в кармане письмо строгальщика с танкового завода и только сейчас представил себе с полной ясностью, что творится там. Работают по двенадцать часов без выходных и то не успевают. Вспомнил измученного майора, заснувшего в кабинете. «Придется осваивать профиль, – решил он. – Если не удастся – шкуру сниму со Свиридова, чтобы не мутил воду. А если получится?..»

Резко отодвинувшись от барьера, Ротов зашагал по площадке. «Если получится… тогда срам. Перед всеми в дураках окажусь. И в каких! Всем клялся: «Невозможно, сам проверял, сам подсчитывал». Ну, посмотрим еще, кто окажется прав».

Он прошел в будку дежурных мастеров, вызвал к телефону начальника вальцетокарной мастерской и приказал ночью приступить к изготовлению валков по калибровке Свиридова, пообещав премию, если задание будет выполнено досрочно.

Начальник вальцетокарной был человек с тактом. Он не сказал, что такое распоряжение уже получил от главного инженера.

Свалив с плеч тяжелый груз, просветлевший Ротов уже с иным настроением прошелся по площадке, тепло поздоровался с начальником карьеров, похвалил за работу, пожелал дальнейших успехов и уехал, оставив того в полном недоумении.

В ремонтный день бригада Первухина, выйдя на смену, быстро сняла валки на стане и установила новые с калибровкой Свиридова.

Когда раскаленная полоса металла легла на плиты, Свиридову показалось, что профиль удался, но, присмотревшись, он увидел: сложная гребенка, напоминающая своей конфигурацией хвост ласточки, не вышла. Калибровщик, однако, не унывал.

– Еще пересчитаю, валки переточим и в следующую субботу снова попробуем, – ободряюще сказал он Первухину.

Но и при вторичном испытании Свиридова снова постигла неудача. Гребенка получалась, но полосу гнуло вверх, вело в сторону, и она выходила из валков искореженной.

Первухин с остервенением бросил на чугунные плиты пола свою шапку, но тут же поднял ее, надел на голову, не отряхнув от пыли.

Директор, присутствовавший на испытании, взглянул на Свиридова – на лице ни тени смущения.

Калибровщик попросил подручного прокатать еще несколько заготовок, а сам, не отрываясь, следил за поведением металла.

Когда плиты перед станом покрылись гнутыми, как гигантские штопоры, полосами, Свиридов поднял руку.

– Довольно! – И подошел к Ротову. – Приходите в следующую субботу, посмотрите, как пойдет.

Ротов метнул на него возмущенный взгляд.

– В субботу? Да вы в своем уме! На танковом люди по полсуток работают, а вы еще неделю тянуть думаете! Сегодня же переточить валки, завтра снова пробуйте.

Возражения начальника цеха, которому не хотелось снизить выполнение плана из-за опытов, Ротов выслушать отказался.

На испытания нового профиля Гаевой не ходил, однако обо всем, что делалось на стане, знал от Первухина. Вальцовщик жаловался то на начальника вальцетокарной мастерской, который якобы медленно вытачивал валки, то на Свиридова.

– Нарочно сделал такую калибровку, чтобы доказать правильность своего первого заключения. Почему-то у него все остальные профили с первого раза выходят, а сейчас в третий раз валки перетачивать будут! – возмущался он. – И почему вы, товарищ парторг, на этот саботаж сквозь пальцы смотрите?

Он так разбушевался, что Гаевой был вынужден выпроводить его из кабинета, посоветовав отоспаться.

– Не могу спать, – огрызнулся Первухин. – Связался с этим профилем, будь он трижды неладен! Не дает он мне покоя.

В понедельник Свиридов, измученный, но счастливый, пришел в партком, положил на стол кусок еще не остывшего металла.

– Вот он каков в натуре, полюбуйтесь на этот срез, – с гордостью произнес Свиридов и со многими техническими подробностями, одному ему понятными, принялся рассказывать обо всех перипетиях, связанных с освоением нового профиля.

Гаевой разделял с ним и радость и гордость.