Текст книги "Закипела сталь"
Автор книги: Владимир Попов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 32 страниц)
2
На территории завода, отданного в частное владение барону фон Вехтеру и именовавшегося теперь по старинке железоделательным, продолжались восстановительные работы. Изможденные рабочие уныло копошились среди руин. Только в бригаде, убиравшей груды кирпича и кучи мусора в мартеновском цехе, порой слышался смех. Во время перекура Сашка читал нелепые статьи из «Донецкого вестника» и издевательски комментировал их. За последнее время в бригаде появились колхозники, согнанные из окрестных деревень. Сначала они держались группкой, опасливо косились на отчаянного мальчишку во время его разглагольствований, но постепенно осмелели. Прибывший раньше всех Федор Штанько все чаще рассказывал о недавнем житье-бытье своего большого колхоза.
До начала работы и во время перекура бригада собиралась в шлаковике третьей мартеновской печи. Он был больше других и лучше сохранился. Вспоминали обер-мастера Опанасенко, который сжег свой дом вместе с поселившимися в нем гитлеровцами; сталевара Луценко, сброшенного гестаповцами в шахту.
В шлаковике постоянно топился камелек, огонь в котором поддерживал Сашка. Он никому не передоверял своих обязанностей, дававших ему возможность отлучаться в доменный цех за коксовой мелочью и по пути завернуть за необходимыми инструкциями в механический к Петру Прасолову.
Как-то в морозный январский день, когда Сашка, оставшись один, грелся у камелька, на пол упал кусок кирпича. Он с тревогой поднял глаза на свод шлаковика, но увидел только ровную отполированную пламенем поверхность. Нигде не было ни трещинки. Присмотревшись к куску кирпича, парнишка заметил, что он перевязан проволокой, за которую засунута свернутая бумажка. Сашка поспешно поднял кирпич, развернул бумажку и прочел: «Саша, после работы задержись здесь. Нужно переговорить». Подписи не было.
Оставшаяся половина дня тянулась как никогда долго. Сашка уже успел сбегать к Петру Прасолову, сообщил ему о записке, взявшейся неизвестно откуда, и спросил, как быть. Тот посоветовал остаться.
Только теперь парнишка вспомнил, что в насадочной камере, примыкавшей к шлаковику, он и вчера и позавчера слышал странный треск, но не обратил на это внимания. Значит, оттуда и брошена записка. Любопытство Сашки разгорелось до того, что он уже не мог работать, все чаще заходил в шлаковик, подбрасывал коксовую мелочь в камелек и вглядывался в черное окно насадочной камеры. В конце концов он не выдержал. Убедившись, что рабочие заняты вдалеке своим делом, вскарабкался на порог, шагнул в камеру и замер.
– Иди ближе, Саша, – тихо позвал его кто-то из темного угла камеры.
– Кто это? – спросил Сашка и попятился назад.
– Тише! – властным шепотом произнес человек. – Подойди, не бойся.
Сашка нерешительно сделал несколько шагов. Чья-то рука взяла его за полу стеганки и усадила рядом.
– В шлаковике никого нет? – так же шепотом спросил человек.
– Нет, но поблизости есть. Заору – прибегут.
– Дай закурить.
– Какое тут курево, – буркнул Сашка. – Навоз курим.
– Давай что есть.
Сашка успокоился. Если человек и навоз курит – значит, свой. Он торопливо полез за кисетом, надеясь, что при свете зажигалки удастся рассмотреть лицо неизвестного.
Свернул козью ножку, протянул ее человеку, свернул вторую, чиркнул зажигалкой. Перед ним сидел обросший бородой, исхудавший Крайнев.
– Сергей Петрович! – вскрикнул Сашка. – Теперь я знаю, как вы станцию…
В этот момент он ощутил толчок в бок, да такой энергичный, что зажигалка выскользнула из рук и упала ему на колени. Он снова зажег ее, дал прикурить и мгновенно потушил, чтобы кто-нибудь, войдя в шлаковик, не увидел отблеска света.
– Это хорошо, что ты все знаешь, – сказал Крайнев. – Разговаривать легче. Но сначала достань мне поесть. Третьи сутки ничего во рту не было.
– Хм, это не так просто. – Сашка приуныл. – Полдник прошел – и шелухи от картошки ни у кого не найдешь, – но тут же вспомнил запасливого Штанько, всегда прятавшего в шлаковике половину похлебки на вечер. – Баланду есть будете? Сейчас сопру…
– Все буду…
Минуту спустя Крайнев глотал жидкую похлебку из картофельных очисток.
Сашка унес опорожненный котелок, налил в него воды и водворил на место, невольно улыбаясь. «Поднимет Штанько крик: как же, обворовали! Но для такого дела – не грех», – и снова вернулся к Крайневу.
– Значит, не удалось перейти линию фронта?
– Нет, сейчас это невозможно. Как у вас дела? Валя здорова?
– Все живы, – успокоил Саша. – Наше дело такое: немцев выживать, а самим – выжить.
– Ну, молодцы. Значит, сегодня ты к Вале. Пусть узнает, что мне делать. А завтра – ответ и что-нибудь поесть. Думаешь, наелся?
– Завтра притащу. Где же вы прячетесь?
– Под этой насадкой. Завтра бросишь записку и еду, а то и сам спускайся. Только, смотри, не расшибись. – И сокрушенно добавил: – Из этой норы я могу и не вылезти: ослабел донельзя.
Вечером к Сердюку пришла Теплова.
– Что случилось, Валя? – встревожился Сердюк, увидев ее лихорадочно блестевшие глаза и легкий румянец, проступивший на бледном лице.
– Сергей Петрович вернулся… – еле выговорила девушка, и было непонятно, довольна она или огорчена.
Теплова и сама не знала – радоваться ей или огорчаться. Она была рада тому, что Крайнев жив, что она сможет его увидеть, говорить с ним, что закончилась эта страшная неизвестность, но и боялась: а вдруг поймают.
Со времени ухода Сергея Петровича она не забывала о нем ни на минуту. Картины, одна страшнее другой, вставали в ее воображении. В возможность перехода Крайнева через линию фронта она почти не верила: очень уж усилили гитлеровцы наблюдение за прифронтовой зоной. Чаще всего терзала Валю навязчивая мысль, что Сергей Петрович схвачен и подвергается нечеловеческим пыткам. В такие минуты она теряла самообладание и готова была умереть.
Она подробно рассказала о свидании Саши со своим бывшим начальником цеха и почувствовала, что появление Крайнева не столько обрадовало Сердюка, сколько озадачило. Стало обидно. Лицо ее вдруг потускнело.
– Договоритесь через Сашу о встрече с Крайневым, – разгадав ее мысли, сказал Сердюк. – Надо решить, что с ним делать. На поверхности показываться нельзя – чересчур хорошо знают. И самое главное – узнайте, как проник в завод. Это нам пригодится.
3
На высоком бетонном заборе, который отгораживал завод от города, гитлеровцы установили дополнительную изгородь из колючей проволоки, поставили будки для часовых. Не завод, а тюрьма, концлагерь. Даже со стороны откоса, круто спускавшегося к пруду, за которым расстилалась степь, был сделан забор из колючей проволоки. Подойти близко нельзя, не то что пройти на завод.
Внизу, у самого пруда, в откосе чернели два малозаметных отверстия – выходы каналов отработанной воды.
К одному из этих каналов темной ночью пробиралась Теплова. Она перешла по глубокому снегу замерзший пруд и направилась вдоль берега, дрожа от холода и нервного возбуждения.
Вот, наконец, сводчатое отверстие. Валя заглянула в него и, согнувшись, шагнула в густую тьму. Ее тотчас обхватили чьи-то руки, прижали к себе. Щеку уколола жесткая борода.
– Это я, Валюша.
– Сережа!..
У Тепловой закружилась голова от слабости, от прилива нежности.
Сергей Петрович провел Валю по тоннелю до поворота, усадил на импровизированную скамью, составленную из двух разного размера ящиков и доски, сел рядом. Стиснув маленькие руки девушки, старался отогреть ее окоченевшие пальцы.
– Жив! Жив! – самозабвенно повторяла Валя. – Я так счастлива, Сергей Петрович, что вы живы! Так счастлива!..
– Говори мне «ты», Валюша. Я все время помнил о тебе. Представлял тебя рядом с собой в цехе, дома. Да, да, у нас дома, Валечка… С Вадимкой ты уживешься. Он очень чувствует ласку, а ты такая ласковая… У меня нет человека дороже и роднее тебя.
Крайнев ощутил, как потеплели руки Вали, будто от этих слов. Она прижалась щекой к его плечу.
– Взглянуть на тебя хочу, Валюша. Какая ты? Пойдем к выходу.
Сергей Петрович выглянул наружу – нигде ни души. Вышли. После мрака подземелья плотная ночная мгла будто поредела, хотя луна пряталась за облаками и только кое-где тускло горели одинокие звездочки. Серые глаза Вали в густом обрамлении ресниц казались черными, бездонными и резко выделялись на бледном лице. Тонкий нос вытянулся, заострился.
– Ты не больна, Валюша? – встревожился Крайнев.
– Нет, просто высохла. От неизвестности замучилась. Все мне казалось, что вас схватили… Истосковалась – сил нет… – Она улыбнулась, вложив в эту улыбку всю свою нежность, и ласково погладила ладонью заросшую щеку Крайнева.
Сергей Петрович заметил, что Валя обута в легкие туфли.
– Бедная моя! Промокли ноги?
– Еле-елешно, – ребячливым тоном соврала Валя, Высоко над ними на шлаковой горе раздался свист.
Крайнев и Валя юркнули в тоннель и снова уселись на скамью. Сергей Петрович снял с девушки туфли, принялся растирать мокрые, окоченевшие ноги.
– Здесь вы живете? – спросила Валя, поежившись от холода.
– Нет, я глубже забрался. Там теплее. Облюбовал местечко под насадкой третьей печи. Трубу отгородил заслонкой, чтобы не тянуло. И знаешь, еще почему там поселился? В шлаковике рабочие собираются, разговаривают. Я их голоса слышу и чувствую, что не один на белом свете, вернее – в кромешной тьме. Курят они, и до меня дымок доходит.
– Я махорку принесла.
– Вот за это спасибо, – обрадовался Крайнев, но тотчас разочарованно протянул: – А огня-то нет…
– Есть. Захватила зажигалку. Модную – кремень, железка и фитиль. И еды немного взяла.
– Прежде курить…
Валя положила в руку Крайнева кулечек махорки и бумагу. Он осторожно сделал закрутку, стараясь не потерять ни одной драгоценной крупинки.
– Давай твою зажигалку.
– Я сама. Этому научиться надо.
Под ударами железки искры сыпались снопом, но фитиль не зажигался. Наконец Крайнев увидел огненную точку. Валя подула на нее. Точка превратилась в яркое пятнышко. Сергей Петрович раскурил закрутку и с наслаждением затянулся. Затянулся вторично и заметил, как отсвет огонька выхватил из темноты лицо Вали. Тогда он стал затягиваться без перерыва, любуясь ею.
– Довольно курить, поешьте, – сказала Валя, и Крайнева тронула заботливо-властная нотка в ее голосе.
Он со вкусом съел зачерствелую пресную лепешку и ломтик сала.
– У меня и десерт есть. – Валя протянула Крайневу кусочек сахара и, когда он догрыз его, спросила: – Где же вы скрывались?
– Под полом у одного колхозника. В подполье, так сказать. Везет мне… Там в темноте сидел и тут тоже. Как крот.
Крайнев погладил руку Вали. Поразила странная шероховатость кожи.
– Что с руками?
– Кислотой травила, чтобы видимость чесотки придать. Гитлеровцы ее, как огня, боятся. Ни один не подойдет. А как сейчас врачи помогают! Раньше к ним люди ходили от болезней лечиться, а теперь – болезни получать. Многие щелочь себе под кожу впрыскивают. Язва образуется, похожа на сибирскую. Табак, пропитанный маслом, курят – способствует сердцебиению, как при пороке. На что угодно люди идут, лишь бы не угнали.
Валя рассказала Крайневу обо всех городских новостях. Услышав историю с похоронами начальника полиции, Сергей Петрович рассмеялся, расспрашивал о деталях и снова смеялся.
– У меня ваша фотография есть, – неожиданно сказала Валя.
– Фотография? Откуда?
– Сашок подарил. Шел затемно на работу, увидел объявление, на нем снимок ваш. Не поверил своим глазам. Подошел ближе – читает: за сокрытие вас – расстрел, за поимку – премия. В пятьдесят тысяч марок оценили фрицы буйную… – Валя порывисто обхватила руками голову Крайнева, прижала к себе.
Хотелось так много сказать Сергею Петровичу, найти какие-то особые, ласковые и любящие слова, но, как назло, все слова пропали. Сергей Петрович слышал, как бьется сердце девушки, неровно, с перебоями.
– Плохи мои дела, – заговорил он. – И так в городе многие меня знают. А теперь, значит, и носа не высовывай.
– Да, придется отсиживаться здесь. Андрей Васильевич запретил выходить. – Валя произнесла эти слова тоном, не допускающим возражений, и, вспомнив наказ Сердюка, по-деловому спросила: – Большое это подземное хозяйство?
– Очень большое, – ответил Крайнев. – По этим каналам спускалась вода, охлаждавшая агрегаты в доменном цехе, мартеновском и в прокате. К каждому цеху можно пройти по этим каналам. Имеется подземный тоннель, по которому когда-то предполагали подавать чугун из доменного цеха в мартеновский, и большой бетонный зал.
– А он для чего?
– Обнаружили его в июле прошлого года. Когда рыли котлован для фундамента спеццеха, наткнулись на бетонную плиту. Пробили ее и увидели огромное пустое помещение. Только один старый рабочий знал о нем. При бельгийцах там была секретная лаборатория. Из каждой партии рельсов один рельс через отверстие бросали туда и испытывали. Если рельс был хороший, то партию предъявляли заказчику без всяких хитростей, если партия оказывалась бракованной, заводчики сдавали ее жульнически. Вале вдруг стала понятной мысль Сердюка.
– А план этого хозяйства можно составить? – спросила она.
– План? – Крайнев подумал. – Конечно, можно. Кропотливое дело, но можно.
– Завтра Саша передаст все, что нужно, и придется заняться этим. Таково задание Сердюка.
– Хорошо, – согласился Крайнев. – Но для чего это?
– Для чего – будет ясно позже, – уклонилась от ответа Валя.
– Не веришь?
– Ну что ты, Сережа! – вырвалось у Тепловой. Она смутилась, но повторила снова: – Что ты, Сережа! Если тебе не верить, так кому же?
Замолчали. Крайнев встал; дошел до конца тоннеля, посмотрел на небо. Скованная холодом молодая луна, обессилевшая, тусклая, склонясь набочок, уходила в тучу, казалось, отогреться. Предрассветный ветерок пахнул в лицо колким морозцем.
– Валюша, тебе пора, – сказал Крайнев, вернувшись, и нежно обнял девушку.
Вскоре фигура Вали затерялась между нагроможденных шлаковых глыб. При мысли, что она бредет в туфлях по глубокому снегу, Крайневу стало нестерпимо холодно.
4
Начальник гестапо фон Штаммер с безразличным видом прочитал секретное письмо гаулейтера Коха о мерах поощрения агентуры. Кох писал: «В обычных случаях нужно награждать товарами, а в чрезвычайных наделять отличившихся агентов усадебной землей. Подчеркиваю, что продуктовый фонд, выделенный для поощрения агентов, имеет единственное назначение. За расходование продуктов для других целей виновные будут привлекаться к ответственности».
Так же безразлично Штаммер взглянул и на приложение к письму, в котором сообщалось о выделении для агентуры пятисот литров водки, двухсот килограммов сахару и тысячи пачек табаку.
Поощрять было некого. После ликвидации подпольщиками резидентов и расклейки листовок с фамилиями агентов вербовка стала почти невозможной. Официальный аппарат гестапо состоял из надежных, проверенных сотрудников – им бы только работу. Но что они могут сделать без агентуры.
Свое восстановление в должности Штаммер сначала воспринял как прощение, а теперь понял, что после такого провала это худшее из всех возможных наказаний.
Начальство прислало ему в помощь четырех агентов, успешно окончивших школу шпионажа, террора и диверсий ОУН[1]1
ОУН – объединение украинских националистов.
[Закрыть]. Это заведение, находившееся в Берлине на Мекленбургштрассе, 75, готовило агентуру из украинских националистов. Но присланные агенты пока не оправдали надежд. Они целыми днями просиживали в кабачках, непрестанно требовали денег на спаивание, уверяя, что в душу русского человека лучше всего проникнуть, когда он пьян. Правда, они ежедневно присылали донесения – в кабачке обязательно кто-нибудь ругал гитлеровцев.
Штаммер сажал провинившихся в лагерь без всякого воодушевления. Он знал, что недовольных можно искать проще и без особых затрат. Не ругающие «новый порядок» нужны были Штаммеру, а борющиеся с ним. Вот их-то как раз и не удавалось выявить.
Много хлопот доставила Штаммеру шифрованная радиограмма из области. В ней категорически предписывалось обнаружить в городе женщину в сером демисезонном пальто, с очками в железной оправе и плетеной кошелкой, установить, с кем она будет встречаться, пока не задерживать, а в случае выезда в другой город, незаметно сопровождать и там передать наблюдение за ней местной агентуре. В радиограмме подчеркивалась исключительная важность операции.
У полицаев немедленно сняли нарукавные повязки, сотрудников аппарата гестапо, переодетых в штатское, разослали по городу. Из области каждый час запрашивали о результатах поисков, и Штаммеру уже надоело докладывать об их безуспешности.
На третий день начальник полиции сообщил, что одному полицаю удалось выследить женщину. Она заходила в ремонтную мастерскую по Ратной улице, 16, которую содержит некто Пырин, пробыла там около часа и направилась на железнодорожную станцию. Здесь выяснили ее имя, отчество и фамилию, подвергнув проверке документы всех находившихся на станции людей. Дальнейшая слежка за ней поручена железнодорожной полиции.
Штаммер приказал щедро наградить отличившегося полицая и сообщил обо всем в область. Ответ последовал немедленно: «Установить за мастерской тщательное наблюдение, никаких оперативных мер до особого распоряжения не принимать».
5
Наискосок от мастерской Пырина, на противоположной стороне улицы, три холостяка сняли квартиру якобы под фотографию, разрешение на открытие которой ждут от горуправы. Владельцы дома – старик и старуха – изголодались и смотрели на квартирантов как на единственный источник пропитания. Хозяйка готовила им еду, могла подкормиться сама и поддержать окончательно отощавшего мужа.
Жильцы никогда не выходили из дому все вместе. Кто-нибудь из них постоянно сидел в маленькой угловой комнате у окна возле намертво укрепленного на штативе фотоаппарата. Когда в мастерскую Пырина заходил посетитель, наблюдатель щелкал затвором объектива, передавал свой пост другому, а сам поспешно одевался и исчезал. Через пустырь за домом он выходил на параллельную улицу, затем переулком возвращался на свою и издали вел слежку. Как только посетитель выходил из мастерской, его снова фотографировали. Первый снимок получался в профиль, иногда даже в затылок, второй – в фас.
За несколько дней беспрерывной слежки наблюдатели установили, что мастерскую регулярно посещает миловидная девушка в ватнике и ушанке. Она была единственным человеком, возбудившим их подозрение, потому что, возвращаясь из мастерской, всякий раз заходила в разные дворы. Дворы эти сообщались с другими дворами, и выследить незаметно ее квартиру не представлялось возможным.
Остальные посетители, в основном женщины, приносившие в починку домашнюю утварь, особых подозрений не вызывали.
Сердюка вскоре перестали фотографировать. Бывал он в мастерской ежедневно, приносил негодную бытовую рухлядь – керосинки, примусы, лампы – и тащил после ремонта на толкучку.
Штаммер подолгу останавливал взгляд на фотографиях Сердюка. И не только потому, что их было изрядное количество. Поневоле обращал на себя внимание этот крепко сколоченный мужчина с лицом крупным, грубоватым, волевым.
«Попробуй из такого что-нибудь выжми. – Штаммер рассматривал высокий, упрямый лоб, умные проницательные глаза и свирепел. – С него всю кожу спусти – не застонет. В этой проклятой стране не люди, а дьяволы. Пытками тут мало добьешься. А хитростью? Очень много хитрости нужно, чтобы обвести такого вокруг пальца. Он руководитель, он», – убеждал себя начальник гестапо и терпеливо ждал команды.
…В кабинете фон Штаммера сидел тучный эсэсовец – начальник областного гестапо Гейзен. Глаза его были воспалены, выглядел он усталым, как рьяный, день и ночь работающий в поте лица служака. Гейзен вертел в руках сложный замок и ждал, когда Штаммер соберется с мыслями.
Сегодня Штаммер был особенно похож на щуку, подкарауливающую добычу. Маленькие водянистые глаза прищурены, тонкие губы сжаты так сильно, что кажутся сшитыми изнутри.
– Мой ответ очень прост: всех, кто ходит в мастерскую, арестовать.
– Вас ничему не учит жизнь, коллега, – насмешливо возразил Гейзен. – Пытать? Ваш предшественник был посильнее вас в этом искусстве, а хоть одно признание он вырвал? Избивал до смерти, и со смертью дознание кончалось. И притом: на сто посетителей может оказаться только два-три партизана. Не так ли? Ах, когда-то немецкая тайная полиция считалась лучшей в мире… Но тогда в ней работали не такие, как вы, Штаммер. – Гейзен намеренно пропускал приставку «фон» – он терпеть не мог этого выскочку. – Вам бы быть палачом, Штаммер, надевать петлю на шею. А вот найти эту самую шею…
Штаммер молчал. Он чувствовал превосходство своего соплеменника и за это ненавидел его.
Разными путями пришли они в гестапо. Гейзен начал сотрудничать с тайной полицией еще в школе. Тогда уже зарабатывал пфенниги за доносы на учеников и их родителей. Затем ему поручили наблюдение за домом, где он жил: кто с кем дружен, кто у кого бывает, кто что купил. Теперь Гейзен получал уже не разовые подачки, а жалованье. Жалованье возросло, когда он поступил на завод и вел слежку за коммунистами. Стали перепадать и наградные. К моменту гитлеровского переворота Гейзен имел за плечами солидный стаж в качестве тайного агента. В 1934 году он легализировался, перешел в аппарат гестапо на официальную работу.
Штаммер поступил в гестапо за год до войны с Россией и сразу получил высокий чин. Этот отпрыск захудалого дворянского рода, разорившийся баварский помещик, обозленный на весь мир, был лют и кровожаден. За эти качества ему прощали и недостаток ума и отсутствие профессиональной выучки.
Гейзен не пропускал случая куснуть Штаммера, норовил уязвить его самолюбие, когда втолковывал элементарные истины тактики гестапо, при этом всем своим видом подчеркивая, что имеет дело с человеком неловким и безнадежно глупым, от которого нечего ждать изобретательности и ухищренности.
И сегодня он поучал Штаммера как мальчишку.
– Основные качества настоящего разведчика – хитрость и терпение. Надо понимать врага. В чем ваша ошибка на первом этапе работы? Вы русских считали дураками, а они оказались куда умнее вас.
Штаммер открыл было рот – хотел что-то сказать в оправдание, но Гейзен опередил его:
– Да, да, умнее, и намного. Развесили списки вашей агентуры по городу… Это же неслыханный провал! Вам этого никогда не простят…
– Сам фюрер простил, – огрызнулся Штаммер, не преминув напомнить о личных связях с Гитлером.
– Простил, но не забыл, – ехидно отрезал Гейзен, барабаня пальцами по столу. – И рассчитается по совокупности. Хорошо. Пока думать за вас буду я. Сумейте только выполнить. Арестовать одного-двух – значит, спугнуть дичь. Надо захватить всю стаю.
– Но как? – Штаммер, скривив рот, беспомощно усмехнулся.
– Можно применить два способа. Или тот, что применили они в отношении вас – подослать агента и получить списки, – или спровоцировать их на крупную операцию, заставить собрать все силы и уничтожить нашими превосходящими силами.
– Но как? – снова спросил Штаммер.
– Слушайте внимательно. Женщина в железных очках, безусловно, не рядовой подпольщик. Это видно по ее выдержке, по стойкости характера. Таким поручают важные задания. Кем она может быть, по-вашему?
– Руководителем организации или связной, – попытался угадать Штаммер.
– Правильно. Наконец-то я слышу от вас дельный ответ. Уроки идут вам на пользу, Штаммер.
Шеф гестапо побагровел от обиды, но сдержался. Гейзен продолжал:
– Судя по тому, что она не сидит в одном городе, а разъезжает, надо полагать, что она связная. Логично?
– Логично.
– Дальше. Если от связной добиться признания невозможно, попробуем иначе использовать ее. Как вы думаете, для чего она носила с собой этот замок?
– Он служил паролем…
– О! Вы на правильном пути, – уже без иронии произнес Гейзен. – Но что убеждает вас в этом?
– Сложность механизма. Такой уникум ни с каким не спутаешь.
– Почему же нет ключа?
– Это меня уже обижает. Понятно и старо, как мир. Если резидент сапожник – ему несут ботинки, если часовщик – часы. К парикмахеру идут бриться. А в данном случае просили сделать ключ. – И вдруг Штаммер задрожал от внезапной догадки: – Направим нашего агента с замком связной в мастерскую – и… игра выиграна… Если у них нет дополнительного словесного пароля. – Губы Штаммера сложились в щелку.
– А если есть – наш агент провалится, – как бы вскользь заметил Гейзен.
– Если не сумеет убедить, что пароль ему забыли сообщить в спешке.
– Но будем надеяться на лучший исход. Направим туда самого опытного агента. Он должен будет дать якобы от имени связной задание уничтожить аэродром в степи. И там…
– И там мы их накроем, как перепелов сеткой. – Штаммер, хищно скрючив тонкие пальцы, сжал их в кулак.
– Оттуда не уйдет ни один! – торжественным тоном заключил Гейзен. – Об этом позабочусь я. А вот вывести их на операцию – ваше дело. План составлен – сумейте выполнить!
Сергей Петрович получил от Сашки полный дневной рацион – вареный картофель, хлеб непонятного состава и льняной жмых. Жмых был твердый, как огнеупорный кирпич, Крайнев клал его в воду и потом разбивал железным болтом. Остальное с трудом доделывали зубы. Принес Сашка также ученическую тетрадь в клетку, карандаш, заржавленное лезвие безопасной бритвы и фонарь, который удалось ему стащить с маневрового паровоза. Фонарь светил тускло, но с его помощью можно было передвигаться.
Сначала Крайнев пытался нанести на бумагу все ходы и подземные помещения пропорционально их действительным размерам, вымеривая расстояние шагами. Но потом понял, что от него требуется не технический план. Важно было быстрее изучить этот лабиринт. Он, видимо, может быть использован как убежище для людей.
Целыми днями, а иногда и ночью (под землей время было трудно определить) Сергей Петрович шагал по подземному хозяйству, порой пробирался ползком и заносил в тетрадь расположение ходов. Кусок листового железа служил ему планшетом.
Это занятие помогало ему коротать время, он чувствовал, что приносит какую-то пользу. И все же его терзало беспокойство: пройдет неделя-другая, план будет составлен, а дальше? Теплилась надежда, что организация найдет ему применение, даст другое задание, но какое – ясно представить не мог. Показаться на поверхность нельзя. Правда, обросший, исхудавший, он был почти неузнаваем. Но рисковать бессмысленно. Бездельничать да еще обременять товарищей заботой о себе не хотелось.
Крайнев злился на себя: зачем вернулся? Надо было продолжать попытки перейти фронт. Но зрелые размышления подсказывали, что все это неминуемо кончилось бы его гибелью.
Листок за листком заполнялась тетрадь эскизами, постепенно расположение ходов укладывалось в голове Крайнева так же ясно и четко, как на бумаге. Обнаружил он и несколько больших помещений, служивших водоотстойниками и водосборниками.
Своей штаб-квартирой он избрал подземную насосную для откачки дренажных вод из-под насадок мартеновских печей. Насосная сообщалась длинным колодцем с поверхностью земли.
Много труда стоило Крайневу найти подземную лабораторию, о которой он рассказывал Вале. В конце концов ему удалось обнаружить в канале для стока воды от рельсобалочного стана замурованный лаз. Еще труднее было разбирать кирпичи, сложенные на цементном растворе. Вот за этой работой он понял, насколько ослабел. От физических усилий появлялась дрожь в ногах, лоб покрывался дробинками холодного пота.
Наконец с большим трудом кирпич был разобран. Крайнев пролез в проделанное отверстие, прошел подлинному ходу и попал в огромный зал. Здесь до сих пор стоял копер для испытания рельсов на удар, валялись изогнутые куски рельсов.
Сергей Петрович долго бродил по подземному залу. В одном углу лежал пожелтевший от времени обрывок газеты «Русское слово», в другом – коробка от папирос «Эх, отдай все!». Далеким прошлым пахнуло от этих клочков бумаги. Вспомнилось детство, шахта, где его отец прятался от белогвардейцев, вспомнилось, как навещал он отца, как нашел его, убитого контрразведчиками. Крайневу стало жутко в этом пустом зале, и он поспешил в насосную – это было уже обжитое место.
Во время очередного путешествия по подземному хозяйству Сергей Петрович попал в канал, проложенный близко к поверхности и перекрытый толстыми чугунными плитами. Кое-где плиты были неплотно пригнаны, в щели между ними проникали дневной свет и звуки. В одном месте он ясно услышал голос гитлеровца и затаил дыхание. В отдаленной части канала послышался грохот. От неожиданности он прижался к стене. Минуту спустя снова раздался грохот – немцы что-то выгружали прямо на плиты.
«Заняли помещение под склад», – догадался Крайнев и особым крестиком пометил на плане это место.
Здание, под которым он находился, принадлежало сортопрокатному цеху. Здесь на чугунных плитах раньше укладывалась готовая продукция. Крайнев посмотрел в щель. Плита тяжелая, одному не поднять. «Жаль, – подумал он. – Если здесь складывают продукты, то можно обеспечить ими товарищей, а если боеприпасы – устроить фейерверк».
Он долго стоял и вслушивался в разговор гитлеровцев, но так ничего и не понял. «Придется сказать Саше – пусть разведает», – решил он и, боясь, что его могут услышать снаружи, осторожно, на цыпочках двинулся обратно.
