Текст книги "Закипела сталь"
Автор книги: Владимир Попов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)
Часть четвертая
1
Гитлеровцы не переставали вывешивать объявления, призывавшие к поимке Сердюка. Они увеличили награду за его голову сначала до семидесяти тысяч оккупационных марок, потом до ста. На последнем объявлении, в центре которого были помещены два больших портрета Сердюка – один в фас, другой в профиль, – разместился десяток фотографий поменьше, где Сердюк был снят во весь рост в разных положениях. Даже снимок в спину был представлен. Появись Андрей Васильевич в городе – его узнали бы тотчас не только по лицу, но и по фигуре.
Звучная фамилия внушала страх и комендатуре, и гестапо, и полиции. Все, что ни делалось в городе и его окрестностях, приписывалось теперь Сердюку. Найдут ли гитлеровцы утром труп убитого офицера, загорится ли помещение городской управы, пустят ли под откос поезд – все это относилось на его счет. В городе не было человека, который не знал бы о Сердюке.
Такая слава только удручала Сердюка: ему никак не удавалось сделать основное – нанести сильный удар по гестапо. Заниматься мелкими операциями он считал нецелесообразным: большого эффекта они не принесут, а жертв потребуют. Надо было придумать что-то значительное, подобное диверсии на электростанции или разгрому агентурной сети. Пырин потерян, оставалось семь человек, и берег Сердюк эту семерку как зеницу ока. Можно было, конечно, объединиться для налета на гестапо с другими подпольными группами. Но в городе стоял гарнизон – стычка с ним привела бы к значительным потерям.
Своими мыслями Сердюк делился с Крайневым, с Тепловой, с Петром Прасоловым, изредка проникавшим сюда, в подземное хозяйство, чтобы проинформировать о жизни на поверхности, о настроении людей. Петр подобрал смельчаков из рабочих, которые по ночам наводили страх на гитлеровцев и на их холуев. Большей частью это были одиночные убийства, но иногда удавалось расправляться и с патрулями.
Отличился в этой группе настройщик станков Гудович. Ночью он сумел бросить гранату в помещение гестапо и улизнуть, правда, с простреленной рукой. Взрыв гранаты наделал переполоху, хотя пострадал, по сообщению Павла, до сих пор работавшего в кочегарке гестапо, только один офицер.
Ограничиваться выпуском листовок было нельзя, тем более что гитлеровцы вот уже несколько месяцев активно наступали на юге, снова захватывали города, испепеляли села, терзали и насиловали, хищнически уничтожали и расхищали богатства страны, кощунствовали над тем, что дорого памяти и сердцу. Листовки с такими сообщениями воспринимались по-разному. Стойких приводили в ярость, побуждали к борьбе и мести, малодушных повергали в уныние. Сердюк знал, как действуют такие листовки на малодушных, и все же считал невозможным скрывать жестокую правду.
Крайнев надоел Сердюку, требуя оперативного задания, но Сердюк категорически запретил ему выходить из убежища, даже предусмотрительно отобрал пистолет.
Не принося больше пользы как подпольщик, Крайнев нашел себе применение как инженер, он занялся детальным изучением состояния завода после взрыва. По ночам, когда гитлеровцы сосредоточивали внимание на охране завода снаружи, Крайнев бродил по цехам и, возвращаясь, составлял точные описания объектов, требующих восстановления.
Во время одной такой вылазки, в темную, безлунную ночь, Крайнев упал в водопроводный люк в доменном цехе и сильно ушиб бедро. Дремлющая инфекция в старой ране сразу дала себя знать. Через несколько дней рана вскрылась, и Крайнев лишился возможности передвигаться, а потом и сидеть.
До сих пор обязанности Тепловой ограничивались печатанием листовок и хозяйственными заботами – приготовлением пищи, стиркой. В приготовлении пищи, правда, ей помогали мужчины. Пробовали они и стирать, но проявили такую беспомощность, что Валя в конце концов отстранила их от этого занятия, а чтобы не своевольничали, прятала мыло. Теперь нагрузка у нее увеличилась. Закончив свои хозяйственные дела, Валя усаживалась за грубо сколоченный из нестроганых досок стол, записывая на машинке то, что диктовал ей Крайнев. Часто ей приходилось подниматься ночью на поверхность, чтобы уточнить некоторые детали. Она с удовольствием выполняла эти задания, хотя и трусила. Гитлеровцев она не боялась – им нечего было делать ночью в темных безлюдных цехах. А вот мертвая тишина в зданиях, нарушаемая разве что поскрипыванием бодрствующих в эту пору кузнечиков, незнакомая игра света и теней, когда твоему воображению рисуется черт-те что, угнетала ее. Она чувствовала себя здесь, как ночью на кладбище, где и крест, освещенный лунным светом, прокравшимся через листву, можно принять за человека.
Техник узкой специальности, Теплова хорошо знала мартен, но с прокатными цехами была мало знакома. Пришлось обратиться к Сердюку, который до службы в погранчастях и после нее работал вальцовщиком. Затея Крайнева увлекла и Сердюка, и он однажды пробрался в свой цех через колодец, в который Саша и Петр бросали им провизию.
– И до чего же хорошо получится у нас, други! – с подъемом сказал как-то Крайнев. – Передаст радист наши материалы в штаб, и наркомат получит точные данные о поврежденных объектах. Только вот Валюшку совсем замучили.
Валя действительно за последнее время еще больше исхудала и побледнела: сказывалось отсутствие воздуха, однообразное, скудное питание. Лицо ее стало детски маленьким, и от этого только ярче вырисовывались большие серые глаза, окаймленные пушистыми дужками ресниц. Тяжело было смотреть на нее.
Сильнее всего удручало Валю состояние Крайнева. Она систематически промывала рану, меняла перевязку, а улучшений не видела и, боясь, что все это кончится гангреной, впадала в отчаяние. Ей часто казалось, что, если Сергей Петрович умрет, она перестанет дышать в ту же минуту, когда закроются его глаза. Им было полно ее сердце.
Все, решительно все нравилось в нем Вале – от мягкой, проникновенной интонации голоса до поразительной смелости и самоотверженности. Даже имя Сергей казалось ей самым красивым в мире. Она уже давно не отделяла себя от него, думала за двоих, видела за двоих, чувствовала за двоих. Не было «я» и «он» – было «мы». Каждое его слово, движение, каждый жест были ей дороги и бесконечно милы. Она не представляла теперь себе, что у нее могут быть свои, не связанные с ним интересы.
Чувство к Крайневу пришло не сразу. Оно возникло из симпатии, из уважения, росло медленно и потому вросло глубоко и надежно.
Так ли давно ей, постоянно находившейся среди комсомольской молодежи, казалось, что она может полюбить только сверстника. И вот встретила человека, который заставил забыть о разнице их возраста, потому что сочетал в себе горячность юности с мужеством и выдержкой зрелости.
Особенно трогало Валю его стоическое терпение. Снимая присохшие к ране бинты, она сама боялась, что лишится чувств, а Сергей Петрович смотрел на нее ласковыми глазами и ободрял:
– Что ты, Валюша. Право же, совсем не больно, – но на лбу у него выступала испарина. – Эх, подпольщица! А если тебя так поцарапает?
– Было бы легче, Сережа, самой переносить боль. Гораздо легче. Поверь… – И она роняла слезинки.
Состояние больного очень беспокоило и Сердюка.
Много ран видел он на своем веку – и заживающих и смертельных, и рана Крайнева ему не нравилась. «Что с ним делать? Позвать врача? Но какой врач решится на опасное ночное путешествие? Да и можно ли постороннему раскрыть секрет существования подземного хозяйства? А бездействовать, глядя, как на твоих глазах гибнет человек – и какой человек! – тоже невозможно».
И он решил прибегнуть к заочному врачеванию, используя для этого Сашку.
В те дни, когда этот вездесущий парнишка появлялся в водосборнике, Валя делала перевязку при нем, чтоб он мог лучше описать рану врачу, у которого получал консультацию и медикаменты.
Крайнев ни о чем не спрашивал, ничего не просил и прилагал все усилия, чтобы не казаться сломленным болезнью. Ни один мускул на лице не выдал его состояния. Только во сне, потеряв контроль над собой, стонал сквозь стиснутые зубы протяжно и глухо. Сердюк избегал встречаться с ним взглядом – казалось, он увидит в его глазах упрек. Но Сергей Петрович смотрел спокойно, даже без грусти, вполне примирившись со своей участью.
Однажды он разбудил Сердюка среди ночи.
– Что с тобой? – испугался Андрей Васильевич.
– Павел в гестаповской кочегарке один остается?
– Да.
– Андрей Васильевич, кажется, я нашел способ угостить гестаповцев одной пилюлей. И крепкой.
– Ты бы спал, Сергей, – просительно сказал Сердюк и потрогал его руку. Она была горяча.
– Спать можно, когда думать не о чем. Ты лучше послушай.
Сердюк придвинул к нарам Крайнева ящик, заменявший стул.
– Как-то раз в литейном зале лопнул подкрановый рельс и нужно было его перерезать. Автогенщика не оказалось, за дело взялся слесарь. Зарядил аппарат, присоединил к резаку кислородный и ацетиленовый шланги – не загорается резак: забился ацетиленовый шланг.
– Как ты себя чувствуешь? – Сердюк заподозрил, что больной бредит.
– Не перебивай, слушай. Тогда слесарь решил продуть ацетиленовый шланг и продул его кислородом. Подсоединил снова шланг к резаку. А внизу, у аппарата, много народу собралось – на двух печах плавки готовы, а выпускать нельзя – кран не может ковша подать.
– Я что-то не понимаю, к чему все эти воспоминания.
– И что бы, ты думал, после этого получилось? – продолжал свое Крайнев, бессильно улыбнувшись. – В тот миг, когда слесарь наверху поднес к резаку спичку, внизу взорвался автогенный аппарат и всех собравшихся обдало карбидной массой. Стоят они мокрые, белые, оглушенные и шатаются – не поймут: живы или нет, падать им или стоять.
Сергей Петрович засмеялся, смех его стоном прокатился по ходам подземного хозяйства.
Проснулась Теплова, прибежала из своего угла и застыла у изголовья Крайнева, тревожно глядя на Сердюка.
– Понял, почему так получилось? – спросил Сергей Петрович. Глаза его лихорадочно блестели.
– Понял, – ответил Сердюк. – Кислород и ацетилен дали взрывчатую смесь. Она взрывается мгновенно.
– Правильно мыслишь, вальцовщик, – приподнимаясь на локтях, сказал Крайнев. – Ну, а как подпольщику ничего в голову не пришло?
Теплова и Сердюк обменялись короткими, взволнованными взглядами. Оба решили: бредит.
– Засни, Сереженька, – мягко посоветовала Валя.
– Да не брежу я, – рассердился Крайнев. – Наоборот, голова сейчас какая-то особенно ясная. Хотел бы, чтобы и у вас была такая… Додумался?
– Нет.
– Так слушайте. Надо, чтобы Павел затеял ремонт котла. Ему привезут кислород и карбид, он наполнит всю систему парового отопления этой газовой смесью, потом поднесет факел к трубе – и в каждой комнате каждая батарея взорвется с силой гранаты. Всех гестаповцев – к чертям собачьим. Уразумели?
Только сейчас Сердюк убедился, что больной не бредит. Идея показалась ему немного фантастической, но заманчивой.
– Молодец, Сергей! Молодец, изобретатель!.. – восхищенно сказал он.
Крайнев тяжело опустился на подушку.
– Надо же еще что-то успеть сделать в жизни.
Теплова поняла, что Сергей Петрович ясно сознает безвыходность своего положения. У нее замерло сердце, слезы застлали глаза. Она тронула Сердюка за рукав, и, когда тот ушел к своим нарам, села на ящик, положила голову на плечо Крайнева.
– Засни, родной. Утром додумаем.
2
Недолго убеждал Павел Прасолов заместителя начальника гестапо по хозяйству отремонтировать котлы парового отопления. Прошлой зимой в здании было холодно, и не раз шеф гестапо сетовал на то, что вынужден сидеть в шинели и разогревать себя водкой.
Одного только не мог понять гестаповец: почему этот молодой кочегар берется за дело, от которого отказались мастера из немецкой хозяйственной зондеркоманды? Те прямо говорили, что заварить прогоревшие стенки никак невозможно, а русский утверждает, что сделает котлы лучше новых, только надо несколько баллонов кислорода, чтобы разогреть поверхность завариваемой стенки.
Гестаповец приказал солдатам завезти кислород и автогенный аппарат в котельную.
Напарник Павла, кривой кочегар из немецких колонистов, недоброжелательно смотрел на приготовления, заподозрив Прасолова в желании выслужиться перед начальством. «Еще чего доброго этого сопляка старшим кочегаром назначат», – опасался он.
Павел во что бы то ни стало хотел лично поговорить с Крайневым, чтобы точно рассчитать состав смеси. Количество кислорода он мог регулировать по скорости падения давления на манометре, а количество ацетилена определить не умел.
Крайнева Павел увидел впервые. Он лежал обросший, худой, желтый, глаза смотрели тускло и безжизненно. «Долго не протянет», – с горечью подумал Прасолов и стал выкладывать Сердюку: гестаповцы звереют с каждым днем и все чаще на допросах избивают до смерти. Трупы вывозят в тех же машинах, в которых везут на расстрел оставшихся в живых. Ствол шахты «4-бис» глубиной в полкилометра заполнили убитыми доверху и теперь расстреливают в шахте «Мария». Чтобы смягчить тягостное впечатление, произведенное этой информацией, Павел тут же рассказал о комическом случае. Гестаповцы вторую неделю ищут врача рентгенолога, который накормил нескольких офицеров гипсовой жижей вместо бариевой каши. «Разгипсовывать» их отправили в область.
Сергей Петрович знал старшего Прасолова и сейчас удивлялся, до чего же братья похожи друг на друга. Оба туго сбитые, бровастые, у обоих густые, распадающиеся волосы. Но сходство это ограничивалось лишь внешностью. Всего два года была у них разница в возрасте, но Петр – уже мужчина со сложившимся характером. Мрачновато-уравновешенный, он, казалось, постоянно следил за собой, чтобы не сделать лишнего жеста, не сказать лишнего слова. Павел же еще мальчишка. Он редкие минуты сидел спокойно, говорил много, быстро, глотая окончания слов, – как бы не перебили.
Сергей Петрович подробно объяснил Павлу суть задуманной диверсии и под конец осведомился, все ли тот уяснил.
– Все, – ответил Павел.
– Ты подумай еще, а я отдохну. – Крайнев закрыл глаза, и Павлу стало страшно: до чего этот человек был похож на покойника.
Поймав на себе сочувственный взгляд, Сергей Петрович вымученно улыбнулся.
– Мне все ясно, – не найдя других слов, снова повторил Павел.
– Вот я и хотел, чтобы ты хорошо понял, что делаешь. Проведешь операцию, свидимся – расскажешь подробно.
– А как же, обязательно!..
Теплова невольно вздрогнула. Двое обреченных на смерть ободряли друг друга, хотя, очевидно, оба были убеждены, что больше никогда не увидятся.
– Уходи, – шепнул Сердюк.
Павел пожал горячую, слабую руку Крайнева, хотел что-то сказать, но ощутил спазмы в горле и, чтобы скрыть свое состояние, а может быть, под влиянием порыва, поклонился в пояс, попрощался с Тепловой и поспешил вслед за Сердюком.
По тоннелю они шли молча, у выхода остановились.
– Надо же помочь человеку, Андрей Васильевич. Нельзя так, – с укором сказал Павел.
– А ты почему решил, что я ничего не делаю? – обиделся Сердюк. – Лучше подумай о себе. Операция очень рискованная. Уйти, вероятно, тебе удастся, потому что переполох поднимется страшный. Но можешь и не уйти. Патроны у тебя целы или уже расстреляны где-нибудь?
– Что вы, все целы.
– На, возьми еще одну обойму про запас.
– За это спасибо. – Павел залихватским жестом поправил сбившуюся на затылок кепку. – Ну, я пошел.
Андрей Васильевич долго слушал, как замирали вдали осторожные шаги. «Пырина не стало, не станет, наверное, и Павла», – с болью подумал он.
У входа в насосную Сердюка встретила Теплова.
– На смерть? – спросила она дрогнувшим голосом.
– Рискованная затея.
– Это безумие!
Сердюк сказал:
– Летчика, идущего на таран и уничтожающего одного врага, мы называем героем. Почему же вы называете безумцем того, кто идет на уничтожение двухсот врагов? И кто может запретить человеку стать героем?
3
Павел решил подготовиться к диверсии в понедельник ночью и осуществить ее во вторник, ровно в девять часов утра, когда все гитлеровцы со свойственной немцам пунктуальностью уже находятся на своих местах.
Накануне он хотел выспаться, но не удалось даже сомкнуть глаз. Мысли теснили одна другую. Может быть, он просто трусит? Нет, наоборот, у него крепла уверенность в том, что в поднявшейся кутерьме удастся благополучно ускользнуть. Волновало другое – опасение, что из-за каких-либо неучтенных обстоятельств гестаповцы останутся живы.
Техническая осуществимость намеченного плана сомнений не вызывала. Еще мальчишкой, лет двенадцати, Павел с группой сверстников увидел на улице автогенный аппарат, оставленный водопроводчиками, ремонтировавшими магистраль. Ребята привязали к длинному шесту паклю, смоченную мазутом, зажгли ее и сунули в отверстие аппарата. Эффект получился совершенно неожиданный. Взрывом подняло колпак метров на тридцать. Падая вниз, он грохнулся на крышу проходившего трамвая. Перепуганные пассажиры в панике выскакивали из дверей и окон. Даже сейчас, вспомнив об этом зрелище, Павел рассмеялся. В аппарате находилась смесь ацетилена с воздухом – и то какая силища. В батареях же будет смесь посолиднее – ацетилен с кислородом, и ей один выход: рвать чугун на куски.
Под утро Павел оделся и вышел из дому. Чудом уцелевший от гитлеровцев пес встретил его во дворе осторожным повизгиванием. На горизонте светлела полоска неба, начали меркнуть звезды. Засмотревшись на них, Павел ощутил то странное беспокойное чувство, какое испытывал всегда, думая о мироздании. «Кто знает, может, и там жизнь, и там борьба. Только жизнь другая и борьба другая».
Невольно вспомнил о Марии Гревцовой, которая собиралась посвятить себя астрономии. Много любопытного рассказывала она. Узнал от нее Павел о таинственной планете в маске – Венере, всегда закрытой такими густыми облаками, что до сих пор ни один самый сложный прибор не позволил человеческому глазу увидеть ее поверхность, о гиганте солнечной системы Юпитере, в тысячу раз превышающем размеры нашей Земли, о чудовищных, не укладывающихся в сознании пространствах Галактики. Особенно поражала Павла отдаленность некоторых звезд – свет их доходит уже через сотни лет после того, как они погасли. Мария казалась Павлу профессором. Она оспаривала мнение одних ученых, соглашалась с другими, и Павел был уверен, что высказывает она не чьи-то мысли, а свои, выношенные, проверенные. «Молодец девушка, высоко брала, но и от земли не оторвалась. Пришла лихая пора – сидит в полицайуправлении, штампует паспорта и всех подпольщиков обеспечивает. Надо было попрощаться с ней на всякий случай…»
Павел призадумался над тем, что его ожидает, но потом решительно тряхнул головой.
– Эх, двум смертям не бывать, а одной не миновать!
Явившись на работу, как обычно, рано утром, он без устали допоздна счищал зубилом ржавчину с котла, делая вид, будто на самом деле подготавливает его к ремонту.
Еще раз проверив кислородные баллоны и трубки, Павел плотнее завернул штуцер, ввинченный им в кожух котла для подачи кислорода, и растянулся на скамье. «А что, если крепко засну, проснусь поздно и не успею все приготовить? – размышлял он. – И кто знает: может, это последняя ночь в жизни. Обидно проспать ее».
Вскоре тревожная сумятица мыслей заполнила его мозг, все закружилось в каком-то хаосе. В баллонах почему-то вместо кислорода оказался водород, и он никак не мог сообразить – хуже это или лучше. Котел очутился в кабинете Штаммера. Собравшиеся здесь гестаповцы подозрительно следят за каждым его, Павла, движением, как будто рассматривают через увеличительное стекло наколотого на булавку жука. Ощущение ужаса охватило Павла. Он застонал во сне и проснулся от стона.
Вскочил – и сразу пришел в себя, увидев, что котел на месте. Он умылся, однако бодрости не ощутил. Потянулись томительные часы ожидания. Щемящее чувство тревоги нарастало, и, борясь с ней, заглушая ее, опасаясь, как бы не раскиснуть, Павел заставил себя перенестись мыслями в будущее. Прогонят гитлеровцев, окончится война, начнут восстанавливать завод. И он тоже будет восстанавливать – слесари очень понадобятся. Пустят завод, польются в ковши чугун и сталь, забегают в прокате змеи раскаленного металла. Вот тогда можно сказать родному заводу: «Прощай». Техникум окончить хотелось бы. Да только терпенья не хватит выводить линии на бумаге – не та натура: гораздо интереснее пришабрить десяток подшипников, чем вычертить один. Нет, он останется на заводе, станет знатным мастером…
Его всегда прельщала героика гражданской войны. Он с жадностью читал книги и смотрел фильмы, посвященные этой эпохе, и жалел, что поздно родился. Вот когда можно было бы развернуться! Но грянула другая, более страшная война, и он с радостью ухватился за предложение уйти в подполье, бороться с врагом. Попав в котельную, он почти год провел тут и уже потерял всякую надежду на настоящее дело. И вот наконец получил серьезное задание. Он выполнит его с честью, уйдет к Сердюку под землю и попросит у него оперативной работы – стрелять, взрывать, увеличивать число уничтоженных фашистов на своем личном счету, который откроет сегодня…
Павел приподнялся со скамьи и огляделся – все ли предусмотрено? Взглянул и на дверь – слабоват засов. Немного поразмыслив, он подпер дверь несколькими поленьями. Хотел было обить ее железом, лежавшим перед топкой, но побоялся, как бы шум не привлек внимания охраны. Завесив дверь рогожей, чтобы чей-нибудь досужий глаз не подсмотрел в щель, чем он занимается, Павел вскрыл бочонок с карбидом. Запахло чесноком.
«Свеженький, – обрадовался Павел. – Этот деранет так, что держись! – Он закрыл глаза, с удовольствием представив себе, как тысячи чугунных осколков впиваются в тела гестаповцев. – А какая отбивная получится из Штаммера! Его кресло у самой батареи…»
Наложив в котел карбида, тщательно завинтил люк, присоединил к котлу металлической трубкой кислородный баллон. Снова достал бумажку и посмотрел расчет смеси, составленный Крайневым, хотя и знал его наизусть.
Потом накачал в котел воду, выждал, когда стрелка манометра показала нужное давление, пустил кислород. Давление в котле возросло. Он открыл вентиль и стал выпускать смесь в отопительную систему.
Выждав время, Павел полез по пожарной лестнице на крышу, куда выходила аварийная труба для сброса излишков воды. Резкий запах чеснока ударил ему в нос. Он наглухо забил трубу дубовой пробкой. Теперь все батареи были наполнены взрывчатой смесью. Спустившись в котельную, стал ждать девяти часов утра.
Мозг работал лихорадочно, назойливо сверлила одна и та же беспокойная мысль: удастся или не удастся?
С болью вспомнил о матери. Вчера, когда он пришел к ней, она, словно что-то почувствовав, стала плакать. «Бедная старушка, как переживет мою смерть?» – подумал Павел, и слезы навернулись на глаза.
Стрелки старых заржавленных ходиков показывали без пяти девять, когда в дверь котельной постучали.
– Кто там? – с самой спокойной интонацией спросил Павел.
– Открой! Труба в мой кабинет шипит и некарашо пахнет. – Павел узнал голос заместителя начальника гестапо.
– Некогда. Вот котел исправлю – приду, – ответил он.
Через минуту гестаповец заколотил кулаком.
– Выходи скорей, шорт тебя брал! Исправляй эта душегубка!
– Подождешь! – крикнул Павел и взглянул на часы. До девяти оставалось еще целых три минуты.
Гестаповец в нерешительности потоптался, но тут же снова стал стучать. Вскоре за дверью послышалось уже несколько голосов и громкая брань. Удары усилились, дверь затрещала. Поняв, что бьют бревном, как тараном, и что долго дверь не выдержит, Павел зажег приготовленный факел, вырвал пробку из отверстия в трубке я поднес к нему пламя. Вспышки не было. Тогда дрожащими от волнения руками он снова закрыл отверстие в трубе и открыл вентиль, чтобы поднять давление в системе.
Прогромыхала автоматная очередь, в кочегарке со стены посыпалась штукатурка. Павел снова отключил котел, выхватил пробку из трубы и поднес к отверстию факел. С резким звоном лопнула труба, сильный удар в грудь сбил Павла с ног. Здание дрогнуло, как при подземном толчке.
Павел бросился к двери – согнутый засов не открывался. Тогда он кувалдой сбил его, вырвав болты, и с трудом открыл дверь. Перед нею, к его удивлению, никого не оказалось – разбежались. Двор тоже был пуст.
Из окна выскочил офицер и на четвереньках пополз по битому стеклу на улицу. Павел что было силы кинулся в глубь двора, вскарабкался на забор и, бросив взгляд на здание с вывалившимися рамами, сорванными дверьми, спрыгнул на землю. Только тут он ощутил теплую влагу на груди и, взглянув на рубашку, увидел красное пятно. Прижав рану рукой, он помчался напролом садами и задворками, оставляя на кустах клочки одежды.
Когда в городе раздался взрыв, Саша проскользнул за контрольные ворота завода и побежал туда, куда спешили горожане. Квартал, где находилось гестапо, был оцеплен, беспрерывно сновали санитарные машины, развозя гестаповцев по госпиталям. Горожане взбирались на крыши домов и оттуда досыта любовались разгромом фашистского гнезда.
Сашка с группой ребят влез на чердак трехэтажного дома и долго считал санитарные машины.
– Вот так погром! – с нескрываемым восхищением сказал парень, голос которого показался Сашке знакомым.
Он посмотрел в сторону бросившего эту неосторожную реплику и узнал его: Николай. Взаправдашний Николай, соратник по набегам на чужие сады.
Из оцепления выехал грузовик, накрытый брезентом.
– Ого-го! – с удивлением произнес Николай и переглянулся с Сашкой. – Наворочено порядком.
«Интересно знать, чья это работа? – с завистью подумал Сашка. – Есть, значит, группа посильнее нашей. Мы только листовочки расклеиваем да плакатики надписываем – детская игра, а вот это дело настоящее. Этим ребятам есть с чем наших встретить. А мы чем обрадуем?»
К двум часам дня жандармский офицер сиял оцепление квартала, оставив у здания гестапо часовых.
Много людей прошло сегодня по «гестаповскому» проспекту. Они не рисковали останавливаться, проходили мимо и возвращались снова, чтобы посмотреть на опустевшее здание, одно упоминание о котором еще утром вселяло страх.
Постепенно чердак обезлюдел, остались только Сашка и Николай.
Давно уже Сердюк говорил Тепловой, что надо бы разыскать этого парня, сбежавшего из-под расстрела, – отказался везти арестованных. Но Николай на поселке не жил, и никто не знал его адреса.
– Любуешься? – спросил его Сашка, убедившись, что их никто не может услышать.
– Любуюсь, – твердо сказал Николай и повторил: – Любуюсь. Работают же люди!
– Ты что-то слишком смело высказываешься, – тоном наставника произнес Сашка. – При мне – понятно, меня ты хорошо знаешь. А при остальном народе?
Николай пытливо посмотрел на Сашку.
– Мне ничего не страшно. Я смерти в глаза заглянул и то не скажу, чтобы здорово испугался. А что может быть страшнее смерти?
– Есть штуки пострашнее.
– Не знаю…
– А пытки в гестапо?
– Это ты, пожалуй, нрав. – Николай поежился. – Видел я, какие из-под пыток выходят.
– Видел, а не поумнел. Языком ляскаешь…
– Что ж делать, Саша. Люди вон какие диверсии устраивают, листовки печатают, плакаты клеят, а мне только и остается, что языком ляскать. Один в поле не воин.
– Никуда не прибьешься? – в упор спросил Сашка.
– А куда прибьешься?
– Да, тебе очень трудно. Как ни говори, шофером в гестапо работал.
Николай со скрипом стиснул зубы.
– Для того чтобы приняли, надо тебя хорошо знать, – авторитетно продолжал Сашка. – Надо знать, что возил ты только кирпичи и песок на постройку гаража, что везти арестованных на расстрел отказался и тебя самого за это на расстрел повезли.
– Саша! Саша! Откуда?..
– Знаю, – важно ответил Сашка.
Николай стоял пораженный, соображая, от кого мог слышать Сашка обо всем этом, но спрашивать не стал.
– Спасибо, Саша! Спасибо! Первое теплое слово за все время слышу. Мать родная – и та отказалась, выгнала. Говорит: «С предателем под одной крышей жить не хочу». У тетки живу и то потому, что она глухая и ничего обо мне не знает, а то бы и она выгнала. Верчусь, как щепка в проруби. На работу идти боюсь – фамилия на бирже зарегистрирована. Приду – как сбежавшего сразу сцапают. Из города податься? Куда? Кому я нужен? Шофер гестапо. А может, поможешь к кому-нибудь прибиться? – осторожно спросил Николай.
– Твой адрес?
Николай с готовностью назвал улицу, номер дома, фамилию тетки.
– Повтори, – приказал Сашка.
Тот повторил.
– Ладно, что-нибудь сделаем, – покровительственно ободрил Сашка Николая.
