Текст книги "Закипела сталь"
Автор книги: Владимир Попов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)
Сразу поднялось несколько рук. В президиум полетели записки.
Слово предоставили секретарю партийной организации второго мартеновского цеха.
На трибуну медленно поднялся Пермяков. Он был свежевыбрит, в тщательно выутюженной черной сатиновой спецовке, казался бравым и молодым. Из кармана торчала рамка синего стекла. Он тоже начал издалека:
– Разговорился я как-то с одним старым мастером, который еще при царизме в люди выбился. Он мне прямо выложил: «Ты думаешь, Пермяк, я при хозяине бедно жил? Нет. Уставщикам, мастерам, значит, они неплохо платили. Я и домик свой имел, и на работу на своей лошади ездил. Мастеров не хватало, задабривал их хозяин. После революции мне хуже стало житься, особенно первые годы, когда разруха была, голод и недохват всего. Так почему же я сразу на сторону советской власти перешел? Потому, что рублем ее не мерил. При царе мне серебряным рублем платили, но достоинство в медный грош не ставили. А теперь я с каждым чувствую себя наравне. За один стол и с директором сяду и с профессором. С председателем горсовета как равный говорю. Я слуга народа, и он слуга народа. А раньше – попробуй перед начальством шапку не сними. Вот и оценил я сразу советскую власть. Достоинство рабочего человека она высоко подняла».
Ротов выжидающе смотрел на Пермякова. Выступал он редко, но всегда его выступления были прямолинейны и остры.
– Вот о достоинстве рабочего человека некоторые наши руководители забывают. – Пермяков всем корпусом повернулся к директору. – Удивляюсь я, Леонид Иванович. Не граф вы, не князь, а сын слесаря Ивана, потомственного рабочего. Так почему же вы такой?
Пермяков рассказал о разговоре директора с Шатиловым в цехе, о грубости, допущенной Ротовым в кабинете во время спора о большегрузной.
– Чем вредно такое отношение к людям? – все более горячился Пермяков. – Во-первых, трещина появляется между руководителем и коллективом, а во-вторых, начальники, те, что поменьше, тоже этот стиль перенимают, и смотришь – от трещины в разные стороны трещинки поползли. Получается что-то вроде вот этого… – Он достал из кармана спецовки кусок угля и показал его аудитории. – Видите, товарищи? Издали будто все в порядке. А надави…
Он сильно прижал уголь к трибуне и начал откладывать выкрошившиеся кусочки. Взял в одну руку кусочек угля побольше, в другую собрал мелкие крошки, сошел с трибуны, положил на стол перед Ротовым отдельно кусочек, отдельно крошки и, склонившись к нему, сказал:
– Смотрите, Леонид Иванович, чтобы и у вас так не получилось: коллектив – отдельно, а руководители – отдельно. Не этому нас учит партия. – И направился к своему месту.
«Началось! По-настоящему началось», – обрадовался Гаевой.
Он вышел за сцену покурить. К нему подошел техсекретарь и протянул конверт со штемпелем «воинское». Увидев, что адрес напечатан на машинке, Гаевой подержал конверт не распечатывая, потом разорвал его и впился глазами в строки. Меловая бледность покрыла его лицо. Он опустил листок и невидящими глазами уставился на техсекретаря.
– Что такое? – испуганно спросил тот.
Огромным усилием воли Гаевой стряхнул с себя сковавшее его оцепенение.
– Жене ампутировали руку…
5
Валерий принадлежал к числу тех немногих, кто с первого взгляда располагает к себе и внушает непроизвольную симпатию. Подкупали его неизменное радушие, приветливость. Его предупредительность и вежливость студентки ставили в пример многим своим товарищам. Отчаянный поступок снискал ему и общее уважение. Совхозные девчата, подруги спасенной, ежедневно передавали для него дежурному по общежитию огромные, как снопы, букеты полевых цветов, а директор подсобного хозяйства, человек суровый и раздражительный, при встрече вежливо снимал соломенный брыль.
Ольга ревниво ловила откровенно восхищенные взгляды, которыми щедро дарили Валерия студентки, и чувствовала, что ему льстила возросшая популярность.
Вскоре пошли дожди, мелкие, обложные. Студенты работали в поле мокрые, увязая в липкой, тягучей грязи. В такие ненастные дни они пели песни еще дружнее, чем обычно, подбадривая себя. Чтобы сэкономить дорогое для уборки время, питались в поле. Заслышав сигнал гонга – так именовали старый заржавленный лемех, подвешенный на столбе, – молодежь наперегонки устремлялась к дощатому навесу – каждый старался занять место подальше от края, куда не доставал даже косой дождь. Было тесно, но шумно и весело.
Как-то на рассвете Валерий разбудил крепко спавшую Ольгу, сказал, что заболел и уезжает в город.
Потянулись безрадостные дни. «Вот сегодня обязательно вернется», – пробуждаясь по утрам, успокаивала себя Ольга, но прошла неделя – Валерия не было. И вдруг с машиной, присланной в хозяйство за овощами, приехали отец и Шатилов. Поездка была неудачной. Машина несколько раз застревала в грязи, добрались они уже затемно. В дороге друзья укрывались от дождя одним плащом, и потому оба промокли.
До их приезда вечер обещал быть тоскливым. По крыше барабанил дождь, свет горел тускло, читать было нельзя, и молодежь изнывала от безделья.
Расцеловавшись с дочерью, Пермяков положил на ее постель сверток с домашней едой. Василий застенчиво протянул небольшой, но тяжелый пакет. Ольга смутилась, покраснела, однако пакет взяла. В нем оказались рабочие ботинки.
– Видал, – обратился Пермяков к Шатилову, – какая вывеска над дочкиным стойлом? «Вздорная». Хм!.. Интересно, как тут стойла распределяли – как попало или по характеру?
Они принялись рассматривать дощечки с кличками коров: Царица, Манька, Несравненная, Профессорша, Лукреция.
В углу, у жарко натопленной печи, прямо на дощатом полу сидели студенты. Пермяков нашел для себя подходящую аудиторию. Его тоже окружили плотной стеной. Поднялись даже те, кто улегся спать. Ольга смеялась вместе со всеми, хотя все, о чем рассказывал отец, давно знала наизусть. Шатилов высматривал в толпе Валерия и, не найдя, заметно повеселел.
Дежурный по общежитию, студент доменного факультета, светло-рыжий, как солома, которой он топил печь, хохотал так, что забывал о своей обязанности истопника, и ему то и дело приходилось разводить огонь.
– Ох, не выйдет из тебя металлурга, парень! – поддел его Пермяков. – Такую печь вести не можешь. Что же будет, когда к мартену станешь?
– Он у нас доменщик.
– А, доменщик. Тогда дуй!
Скоро юноши увели гостей на свою половину, и оттуда стал доноситься раскатистый смех Ивана Петровича: хозяева, не желая остаться в долгу, угощали его анекдотами.
Утром, когда Иван Петрович прощался с Ольгой, она спросила, как быть с ботинками.
– Обувайся и ходи. Смотри, не обидь парня. Это от Души делается… А что я Валерия не вижу?
– Заболел. В городе он.
Шел дождь. Как ни уговаривала Ольга взять плащ обратно, Иван Петрович оставил его. Студенты мигом натащили соломы и забросали ею усевшихся на овощах гостей.
С наступлением сухой погоды Андросов вернулся, и Ольга снова почувствовала себя счастливой. Вечера уже были холодные, и теперь после работы Валерий и Ольга вместе со всеми рассаживались у печи, в которой нещадно жгли солому.
Ни один вечер не был похож на другой. Вспыхивали споры о международной политике, о стратегии и тактике войны, организовывались вечера самодеятельности, проводились дискуссии по книгам.
Однажды студенты затащили к себе героя судебного процесса в подсобном хозяйстве – конюха с толстовской бородой. Не скупясь на краски, он рассказал, что творилось здесь до приезда Гаевого, которому якобы он первый поведал обо всем.
– От меня все началось. Да, от меня. Я и письмо ему написал, и привез сюда, и все тут показал… – расточал он похвалы в собственный адрес. – И когда обратно товарищ Гаевой уезжал, то прямо так и сказал всем: «Только с этим стариком, с правдолюбцем, в одни сани сяду. Остальные у вас молчальники»». А сейчас как подменили народ. Зубастым стал. Новое руководство хоть и честное, а не расторопное. Мы ему тут всем сходом мозги вправляем.
Долго потом молодежь отсеивала вымысел от правды, чтобы установить истину.
Погожие дни стояли недолго, снова зарядили дожди. Четыре ненастных дня проработал Валерий, а на пятый, услыхав утром стук капель по крыше, торопливо оделся и прошел на половину девушек. Ольга уже не спала, ожидала сигнала подъема.
– Уезжай в город, Оленька, – тихо сказал он. – И ты заболеешь здесь.
– Что ты? Как можно! – возмутилась девушка.
Валерий не уловил в голосе Ольги негодования и шепнул:
– Папа все сделает…
– Что-о? – Ольге стало страшно: неужели Валерий пользуется услугами отца? – Нет, – отрезала она.
– Как хочешь…
Валерий постоял в раздумье и вышел, осторожно прикрыв дверь.
Бешеным хороводом закружились в голове Ольги мысли. Уехал! Как он может! Студенты работают безропотно, а ведь многие из них хуже одеты, менее здоровы и сильны, чем Валерий. Ей тоже здесь тяжело, но даже только для того, чтобы быть вместе, она работала бы в грязи, под дождем, в снегу, в стужу. А тем более если это нужно стране. И как непонятно сочетаются в его характере смелость, способность рискнуть жизнью и неумение переносить обыденные трудности. Значит, между героизмом порыва и героизмом будней подчас лежит целая пропасть…
Ольга встала темнее тучи, машинально взяла лопату и направилась к конторе хозяйства, где собирались студенты. Среди них был и Валерий. Опершись на лопату, он слушал указания агронома.
Молодость отходчива. Девушке вдруг показалось, что солнце выглянуло из-за туч. Но все же что-то тревожное осталось в душе и не давало покоя.
6
Зима этого года оказалась тяжелой. Население в городе увеличилось втрое, подвоз продуктов на рынок значительно сократился, и были они непомерно дороги. Особенно вздорожал картофель. Еще в конце февраля Пермяков стал ратовать за огороды. Он так надоел председателю завкома, что тот, завидя «огородного агитатора», стремился уйти в любом направлении, лишь бы избавиться от назойливых разговоров. По весне Пермякова избрали в заводскую огородную комиссию.
Нет беспокойных постов, есть беспокойные люди. Едва только растаял снег, Иван Петрович уже бродил по отведенной рабочим земле, следил за правильностью разбивки участков, а наступило время пахоты – ругался с трактористами, когда те норовили пахать недостаточно глубоко. Пришлось ссориться и на базе при выдаче семенного картофеля из запасов, сохраненных директором.
Так в хлопотах прошла ранняя весна. Потом началась посадка, прополка, окучивание. Пермяков порой приходил в цех уставший, невыспавшийся.
Случилось однажды, он выпустил холодную плавку. Макаров даже не пожурил мастера, понимая, что тот несет непосильную ношу на своих плечах. Но вмешался Ротов.
– Еще раз напакостите – под суд отдам! – буркнул он, проходя мимо Пермякова, и не пожелал слушать оправданий.
Макаров решил понаблюдать за работой Пермякова, пришел к нему в ночную смену.
На девятой, печи брали последнюю пробу. Подручный слил пробу на плиту по всем правилам – непрерывающаяся струя стали в одну точку. Металл был достаточно горяч. Макаров видел это и по цвету, и по жидкоподвижности его, и по тому, как быстро образовалось на застывающем коржике черное пятно – сталь приварилась в этом месте к плите. Заглянул в печь – металл кипел ровно и интенсивно.
Не веря себе, Пермяков заставил сливать пробу несколько раз. Уставший подручный делал это с каждым разом все хуже. Наконец, обессилев и разозлившись, он бросил ложку на площадку и ушел за печь.
Растерявшийся Пермяков даже не прикрикнул на него.
– Тепла достаточно, – подсказал Макаров. – Чего боитесь? Пускайте.
Пермяков признательно кивнул головой и принялся готовиться к выпуску.
На рапорте Иван Петрович сидел грустный, коротко отвечал на вопросы, ни на кого не нападал, даже о поступке подручного не сказал ни слова.
Макаров сам пробрал подручного, но тот, не чувствуя за собой вины, грубо ответил:
– А что он, ослеп, что ли? Я же силой не Илья Муромцев, чтобы ложку за ложкой таскать без перерыва. В ней все-таки килограммов восемь будет… Если ослеп, пусть очки наденет, а я натаскался проб – руки не подниму.
– Ты отработал свою смену – и на боковую. А Иван Петрович круглые сутки покоя не знает. И возраст.
Отпустив рабочих, Макаров увел Пермякова в кабинет.
– Что с вами, Иван Петрович? – участливо спросил он. – Заболели?
Пермяков отрицательно покачал головой.
– Устали?
– Я больше не мастер, – уныло ответил Пермяков, глядя себе под ноги.
– С каких это пор?
– Не пойму сам. Растерялся я. И вижу теплый металл, а не верю. Себе не верю. А тут еще директор – под суд, говорит, отдам. Ну, как теперь к печи подходить? Напуганный мастер уже не мастер. Снимите меня, Василий Николаевич.
– Вы рыбную ловлю любите? – неожиданно поинтересовался Макаров.
Пермяков посмотрел ему в глаза – не издевка ли, – но, кроме сочувствия и пытливого внимания, ничего в них не прочел.
– Нет, – буркнул он. – Отродясь не занимался.
– А что любите? Как до войны вы отдыхали?
– До войны? – Иван Петрович усмехнулся. – Тогда легче было. В сталеварах ходил и думал только о своей печи – хорошо ли пороги заправил, как сработали после меня. А если плавку на завалке сдам, то спокойно мог не только в кино, но и в театре сидеть. А сейчас и за других отвечаю. И партийная работа. Все своими глазами не увидишь, руками не перепробуешь. Уйдешь и думаешь: а хорошо ли на седьмой отверстие закрыли, а как на восьмой пороги заправили – не шарахнет ли плавка, – а как на девятой зашихтовали? Вот директору кажется, что только у руководителей все мысли заняты. Нет. Рабочие сейчас и дома помыслами в цеху. Книгу читаешь, а сам о работе думаешь. И никому невдомек, что телефон мне нужен. Почитал бы – и позвонил: как, мол, работа идет, – и успокоился. А то ждать до следующего дня. Если мастеру телефон не полагается, то как секретарю партбюро поставили бы…
– В командировку на Магнитку поедете? – спросил Макаров.
У Пермякова блеснули глаза, но тотчас потухли.
– Не могу. Жена прихворнула, дочка в подсобном. Огород на мне остался, картошку копать пора.
Макаров написал записку в контору: «Предоставлен отпуск на семь дней». Отдавая Пермякову, сказал:
– Неделю отдыхайте и не показывайтесь. Увижу в цехе – с вахтером выведу. Устали вы. Не ноги – нервы устали. Бывает такое со всяким.
Пермяков хотел возразить, но, вспомнив угрозу директора, безропотно взял бумажку.
Дома он свалился в постель и проспал до утра мертвым сном.
На другой день Иван Петрович проснулся таким бодрым, что стыдно показалось не идти в цех. Включил репродуктор и услышал: противнику удалось захватить несколько улиц в северной части Сталинграда.
– Да что же это делается? – Пермяков вскочил с постели и начал поспешно одеваться, чтобы не опоздать на смену, но, поразмыслив, взял лопату и поехал на огород.
Встретиться с цеховиками, идущими на работу, не хотелось, и он вздохнул свободно, только сев в трамвай. Проезжая по плотине, полюбовался прудом, на поверхности которого маячили лодки рыбаков-любителей. Клев был хороший. То здесь, то там блестела серебристой чешуей пойманная рыбешка.
Выйдя из трамвая, Пермяков направился по кромке берега. Можно было выбрать и другой путь – проехать поселок и попасть на огород по исхоженной тропинке, – но ему нравилось шагать у самой воды по траве, увлажненной крупной утренней росой, внюхиваться в ее медвяный запах, вспугивать притаившихся в осоке чирков, следить за их стремительным взлетом.
Услышав гудок, он остановился и долго смотрел на завод, виденый-перевиденый, – дружно дымил он всеми своими трубами, – потом перевел взгляд на город, залитый мягкими лучами утреннего солнца.
Одиннадцать лет назад приехал он сюда в числе лучших сталеваров Урала, посланных на новостройку. Тогда коптила только одна труба временной электростанции. Многоэтажных домов не было и в помине – у подножья рудной горы тускло сверкали просмоленные толем крыши деревянных бараков. На холм, где сейчас раскинулся город, ходил он с женой и маленькой дочуркой собирать полевые цветы.
Целый год тосковал он по металлу, по родным местам и, только увидев, как первая домна дала чугун, повеселел – до пуска мартеновской печи оставались считанные дни. Выдав первую плавку весом в сто двадцать тонн, он понял, что никогда не вернется к двадцатитонным печам. За те же восемь часов, с меньшими усилиями, он выплавлял стали в шесть раз больше.
На огородах копошились люди, большей частью женщины. Завидев издали Пермякова, огородницы побросали лопаты и направились к нему. Иван Петрович сначала не понял, что им нужно. Пожилая женщина, на ходу вытирая фартуком руки, подошла первая, поздоровалась и спросила, слушал ли он радио – судя по времени, должно быть, слушал.
Пермяков передал все, что слышал, повторил сводку тем, кто пришел позже, потом еще и еще. Вокруг него собрался кружок женщин, они повздыхали и по одной разошлись на свои участки.
Пермяков почувствовал усталость, словно работал целый день не разгибаясь, и присел отдохнуть. Ни в цехе, ни дома он не курил, а на огород брал всегда пачку махорки, летом – от комаров, а осенью – по привычке. Свернув козью ножку, затянулся и выпустил облачко дыма. Было тихо, и сизое облачко надолго повисло в воздухе.
У воды, среди зелени осоки и прибрежных кустов, мысли почему-то уходили в далекое прошлое. Перед глазами вставал другой пруд, длинный и узкий, с лесистыми берегами, ветхая плотина, а за ней в ложбине маленький заводик с тремя трубами, окруженный закопченными избами, так тесно прижавшимися друг к другу, что издали все вместе они были похожи на большой склад обуглившихся бревен.
Низкие заработки в старое время вынуждали рабочих вести свое хозяйство. С давних времен имели они огороды, сенокосы, поросшие лозняком, и делянки в лесу далеко от завода, где заготовляли на зиму дрова. В весеннюю и летнюю пору их трудовой день удлинялся до двадцати часов. Спать было некогда. Лето проспишь – зимой ноги вытянешь.
Годы своей молодости Иван Петрович вспоминал с какой-то тихой грустью, но без тоски. Тоскуют по прошлому, когда оно лучше настоящего, а если хуже – чего по нему тосковать? Надо только радоваться, что оно никогда больше не вернется. И сознание этого придавало бодрости.
А сегодня бодрость ушла и не возвращалась. Он курил уже третью козью ножку и все любовался зеркальной поверхностью пруда, отражавшей лазурную краску неба, вдыхал сырую свежесть осеннего воздуха. Начало пригревать солнце.
Иван Петрович нехотя встал, взглянул в сторону завода и, сочно обругав виновника всех бед – Гитлера, принялся выкапывать картофель.
Работа на огороде в выходной день доставляла Пермякову удовольствие, а сегодня каждое движение давалось тяжело, словно держал он огромную лопату для ручной завалки шихты. Ох, и поворочал он в свое время эту лопату! Бывало, придет с завода вымученный, руки трясутся, ноги болят, а вместо отдыха берет косу и отправляется на сенокос. Намашется так, что плетется домой полумертвый. Но косьба еще не столь страшна – это человеческий труд. Больше угнетала перевозка сена на себе, когда, впрягшись в двухколесную повозку, волочил по сырому лугу через ухабы и рытвины огромную копну, увязанную самодельными веревками, крученными из мочала. Он работал вместо лошади, на которую никак не мог сколотить денег.
Особенно тяжело было тащить воз по укатанной до глянца дороге мимо огромного каменного дома управляющего, а еще унизительнее сворачивать в сторону, уступая дорогу сытым рысакам, запряженным в знакомую пролетку. Тогда ему казалось, что он хуже лошади. Даже заводским тяжеловозам, подававшим шихту к печи, жилось не так уж плохо. Они работали полдня, а остальное время стояли в конюшне или паслись на лугу и были заезжены меньше, чем люди.
Только два раза в своей жизни вез Пермяков тачку, обуреваемый радостью, не замечая тяжести груза. На одной он вывез за проходные ворота жирного, как боров, мастера во время забастовки, за что подвергся аресту и надолго остался без работы, на другой – лихо прокатил под улюлюканье рабочих хозяина завода, прокатил не хуже рысака и вывалил в канаву с нечистотами. Это произошло в октябре семнадцатого года.
7
Начальник горного отдела завода Перов, выйдя из кабинета, лицом к лицу встретился в коридоре с наркомом. От неожиданности Перов так растерялся, что даже не поздоровался. Нарком протянул руку. Прошли в кабинет.
– Прямо с аэродрома к вам, – сказал нарком, усаживаясь за стол. – Через полчаса соберите всех сотрудников, знакомых с добычей марганцевой руды, вызовите Ротова, пригласите Гаевого. А пока дайте мне карту залегания руд.
Перов достал из большого застекленного шкафа карту, развернул на столе. Потом поручил секретарю вызвать геологов. Директору и парторгу позвонил сам.
Нарком склонился над картой.
«Значит, отрезают нас гитлеровцы от Кавказа, – тревожно подумал Перов, – а взять руду из вновь открытых месторождений не удается. Далеко смотрел директор, когда заставлял нас искать руду вблизи завода».
Нарком взял из стакана карандаш, затем другой, третий. Собрал в руке, постучал по столу и сжал так, что они скрипнули. Несколько минут он сидел задумавшись, потом откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Отдыхал или задумался – Перов понять не мог и, только увидев, как побелели у наркома пальцы, сжавшие подлокотник кресла, убедился: нет, не отдыхает, думает.
Таким его застали Ротов и Гаевой.
Нарком поздоровался, движением руки пригласил сесть и снова принялся рассматривать карту. Он не спросил Ротова о работе завода, и директор понял, что совещание посвящается чему-то особо важному.
Перов взглянул на часы и позвонил секретарю. Кабинет заполнили люди.
– Хочу услышать, каким путем мы сможем обеспечить через месяц доменный цех марганцевой рудой из этих вот месторождений? – указывая на карту, спросил нарком.
Поднялся геолог. На его выдубленном солнцем и ветрами лице, выдававшем профессию, спокойно блестели желтые, словно выгоревшие, глаза.
Не спеша, очень обстоятельно геолог охарактеризовал открытые в степи месторождения марганцевой руды неглубокого залегания.
– То, что их несколько, – это и хорошо и плохо, – заключил он. – Хорошо, что мы можем развернуть работу широким фронтом, но плохо с доставкой. Проложить железнодорожную колею ко всем пяти месторождениям невозможно, а без нее как вывезти руду?
– Какой у вас запас? – обратился нарком к Ротову.
Того, что на складах и в пути, хватит на тридцать два дня.
– Я буду с вами откровенен, товарищи, – сказал нарком с деловитой суровостью. – Сейчас судьбу войны во многом решает марганцевая руда. Без нее нельзя выплавить ни одной тонны чугуна, ни одной тонны стали, даже самой простой марки. А наши стали требуют высокого расхода марганца. Никопольское месторождение захвачено гитлеровцами, чиатурской руде путь затруднен. Ее будем доставлять поездами до Баку, там грузить на пароходы, переправлять через Каспий до Красноводска. Представляете, как это сложно, дорого и, главное, долго? Наркомат предполагал, что удастся дать вам руду из нашего северного и восточного месторождений, но нормальная эксплуатация их несколько задерживается. Через месяц мы сможем добыть там достаточно руды, но это потребует колоссальных усилий, переброски рабочих и оборудования с других ответственных участков. Поэтому наркомат решил организовать разработку ваших местных залежей. Вам нужно добыть руды столько, чтобы обеспечить нормальную работу доменных печей и, кроме того, одну домну перевести на выплавку ферромарганца, снабдив им не только себя, но и ряд заводов Урала и Сибири. И помните: со сроками опаздывать нельзя ни на один день.
«Нужна ли такая откровенность? – заколебался Гаевой и переглянулся с Ротовым, которому, очевидно, пришла в голову та же мысль. – Нет, с командирами только так и надо говорить: прямо и остро. А вот как мне, парторгу, говорить с рабочими? Безусловно, так же. Только правда, суровая правда мобилизует весь коллектив».
– Справится товарищ Егоров с обязанностью начальника марганцевых рудников? Так ли он хорошо работает, как докладывает? – с придирчивой недоверчивостью спросил нарком и перевел взгляд с Перова на Ротова.
– Справится, – ответили они одновременно.
– Прикажите всем работникам завода удовлетворять его требования вне всякой очереди, если необходимо – даже в ущерб другим участкам. Введите на заводе пароль «марганец». Нет сейчас у вас задачи более важной. – И нарком предложил обсудить план первоочередных мероприятий, которые позволили бы немедленно развернуть работы.
Когда он объявил перерыв, слово попросил Егоров.
– Я не могу принять это назначение, – заявил он.
– Почему? – удивился нарком. Черные немигающие глаза его смотрели сурово.
– Мне придется очень много разъезжать, а у меня жена больна и дочь плохо учится.
– А вы что, врач или учитель? – с возмущением спросил нарком. – Будто без вас жену не вылечат и дочь не выучат! И это после всего, что вы здесь слышали!
Он резко встал, подавив в себе желание сказать что-то более крепкое, и покинул кабинет. Никто не поднялся с места. В комнате было тихо, только из коридора доносились тяжелые шаги наркома. Перов переводил взгляд с одного сотрудника на другого, раздумывая, кого же можно назначить на этот ответственный пост, и не находил работника более опытного и энергичного, чем Егоров.
Гаевой подозвал Егорова, и они прошли в пустой кабинет старшего геолога.
– Почему отказались? – Гаевой плотно закрыл дверь. – Отвечайте честно.
– Страшно… взять судьбу завода на свои плечи. По правде сказать, я не вижу возможности вывезти руду. Добыть – добуду, а вывезти – не вывезу.
– Но ведь вам все будут помогать.
– Помогать будут все, а отвечать мне одному.
– А вы хотели бы работать и не отвечать?
Егоров промолчал.
– Я вам вот что советую: подумайте и… передумайте. Вам доверяют ответственный участок. Вы же опытный работник. В такую минуту оказаться трусом… Я понимаю, вы боитесь потерять авторитет, если не справитесь. Но вы его уже теряете, отказываясь от назначения. Подумайте…
В коридоре Гаевого остановил нарком. Походив немного, он смирил свою горячность.
– Что его испугало? – заинтересовался нарком.
– Боится, что не сумеет вывезти руду. С добычей он справится.
– Один он и с добычей не справится, если каждый не будет считать его дело своим кровным, – ответил нарком и снова зашагал по коридору.
Директор подошел к наркому, когда тот стоял у окна, задумчиво следя за огнями электровозов, скользивших по рудной горе.
– Сколько у тебя конструкторов в проектном отделе? – спросил нарком.
Ротов назвал цифру.
– Пятнадцать человек надо откомандировать в «Гипросталь». Самых опытных.
– Этого я сделать не могу, – не раздумывая, заявил Ротов. – У моих конструкторов работы столько, что впору еще тридцать человек принять.
Нарком бросил на директора добродушно-иронический взгляд, и Ротову показалось, что удастся отговориться.
– Не могу этого сделать, если даже прикажете, – произнес он решительно.
– Сделаешь и без приказа, – спокойно ответил нарком, и взгляд его снова остановился на расцвеченной зелеными и красными огнями светофоров рудной горе.
Ротов невольно насторожился.
– На днях меня и нескольких работников наркоматов вызывали на Политбюро, – сказал нарком. – Я был уверен, что предстоит разговор о текущей работе. И что бы ты думал, о чем нас спросили?
– Догадаться трудно.
– Спросили, как продвигаются проектные работы по восстановлению предприятий Юга…
– Не знал я, что в такое тяжелое время, когда враг под Сталинградом, в ЦК заботятся об этом, – дрогнувшим от волнения голосом произнес Ротов.
– Да только ли об этом? Думают и о других послевоенных делах. – Нарком, круто повернувшись, быстро пошел по коридору.
Директор постоял, наблюдая за деловитой, энергичной походкой наркома, и догнал его уже в приемной.
– Конструкторов временно командировать или дать им перевод? – спросил он тихо.
– Лучше перевод на постоянную работу, – ответил нарком на ходу.
Прошел еще час. Советуясь с инженерами, нарком уточнил число рабочих для подготовительных работ, набросал список необходимого оборудования и материалов, но ни словом не обмолвился о способе доставки руды.
– Чем же мы будем возить оттуда руду? – не выдержал Ротов.
– Готовьте дорогу для автотранспорта.
– Для такой операции нужно около двухсот машин, а я могу выделить не более десяти.
– Пришлем автомашины.
– У нас шоферов нет. Многих в армию призвали, автотранспорт сейчас – одно из узких мест завода.
Нарком задумался.
– Готовьте дорогу, – повторил он. – Срок – тридцать дней. Кого назначим ответственным?
– Моего заместителя по капитальному строительству, – предложил Ротов.
– Что ж, кандидатура надежная. Значит, все решено, кроме одного: кто будет начальником рудников.
Егоров медленно поднялся с места.
– Товарищ нарком, я обдумал свой отказ и нашел его недостойным, – твердо сказал он. – Если разрешите, приму ваше назначение.
Нарком долго смотрел на него. Егоров выдержал этот суровый, испытующий взгляд.
– Хорошо, – жестко произнес нарком. – Но учтите всю важность задачи… – И обратился к директору: – С семейными делами товарища Егорова разберись сам. Помоги. Понадобятся особые медикаменты – позвонишь. Вышлю самолетом.
