Текст книги "Закипела сталь"
Автор книги: Владимир Попов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)
14
Приезд наркома на этот раз не застал никого врасплох. Неделю назад прибыли инженеры наркомата. Они разошлись по цехам, собирали материалы для доклада. Это Ротова особенно не беспокоило – завод работал хорошо. Но из долголетнего опыта он знал, что в таком огромном хозяйстве все равно обнаружится множество разных недочетов и неприятного разговора не избежать.
Предчувствие его не обмануло, но только место и тема разговора оказались неожиданными. Директору сообщили из термического цеха:
– Нарком хочет вас видеть.
«Что-то экстраординарное, иначе появился бы в заводоуправлении», – подумал Ротов и отправился в цех.
Наркома Ротов увидел у печи. Один из рабочих что-то с увлечением рассказывал ему, отчаянно жестикулируя. Директор остановился в сторонке, зная, что нарком предпочитает один на один разговаривать с рабочими.
Выслушав своего собеседника и, видимо, успокоив его, нарком сам подошел к Ротову.
– Перед заводом встала новая задача, – сказал нарком. – Увеличить выплавку броневой стали можешь?
– Хоть сегодня.
– А термическую обработку листов?
– Не могу. Термисты превысили проектную мощность печей на восемнадцать процентов.
– А как же ты думаешь выйти из положения, если переведем три печи во втором мартене на броневую сталь?
– Будем отправлять листы без термообработки. Пусть ею на танковом занимаются.
– Значит, не сможешь?
– Нет. Я уже думал об этом.
– Сам думал?
– Сам, – ответил Ротов и, вспомнив старый разговор с наркомом, спохватился: – С людьми тоже советовался.
– С кем?
– С инженерами.
– С рабочими не говорил?
– Н-нет. Теплотехнику «на ура» не возьмешь.
– Ну, хорошо. Иди занимайся своими делами.
Гаевой встретил наркома у подъезда заводоуправления и сразу заметил, что лицо его похудело, отчего большие глаза стали казаться еще большими, смуглая кожа приобрела желтоватый оттенок.
– Если у вас нет срочного дела, – сказал нарком, здороваясь, – зайдите, посидим. Я вызвал ряд руководителей, может быть, узнаем что-нибудь полезное.
Парторг обрадовался представившемуся случаю понаблюдать за этим человеком, о котором на каждом заводе рассказывали много интересного.
Когда они поднимались по лестнице, нарком обратился к Гаевому:
– Хорошая у вас работа. Завидую.
– Чему? Объем поменьше?
– Нет, дело не в объеме. С рабочими постоянно общаетесь. Я вот трое суток почти не выходил из термического, устал, но поговорил с рабочими – и усталость будто ушла прочь.
Нарком провел Гаевого в кабинет директора, указал на кресло, сам сел у стола и внимательно, цифра за цифрой, просмотрел сводку работы за сутки.
– У меня к вам такая просьба, – сказал он, отрываясь от бумаг. – Моя комиссия готовит приказ по заводу. Это скрупулезный приказ, своего рода программа развития завода. Помогите довести его до сознания каждого рабочего. Ротов привык администрировать, а тут нужно душу горячую вдохнуть в дело.
– Да, насчет души у него не всегда получается. Характер не позволяет. Но приходится считаться с тем, что у металлургов характеры особые.
– Что, теория исключительности?
– Нет, просто сказывается специфика производства. Она требует быстрой ориентировки, смелости, воли. Здесь легче, чем где бы то ни было, одним неправильным распоряжением остановить весь завод.
Зазвонил телефон.
– Пусть войдет, – сказал в трубку нарком.
Разговор с директором подсобного хозяйства кончился неожиданно быстро. Нарком терпеливо выжидал, пока тот не спеша открыл до отказа набитый бумагами портфель, достал папки, разложил на столе, развернул на нужных ему страницах. Но когда директор, набрав в легкие воздуха, приготовился, видимо, произнести пространную речь, нарком не выдержал.
– Укладывайте все в портфель, да поскорее…
Ничего не понимая, тот вложил папки обратно.
– А теперь уходите.
– Почему, товарищ нарком?
– Вот когда все это у вас в голове будет, тогда придете. Охотно выслушаю, а сейчас уходите.
Когда за директором подсобного хозяйства закрылась дверь, Гаевой попробовал защитить его, но нарком стоял на своем:
– Цифры, если за них борются, запоминать не требуется. Они сами укладываются в голове и в сердце. А если руководитель только статистикой занимается, ясно, он ничего не помнит.
Появился Макаров, поздоровался, сел.
– Как себя чувствует ваш подпольщик? – спросил нарком.
– Хорошо. Поправляется. Уже подумывает о работе.
– У вас остановился?
– У меня.
– Поговорю с ним по телефону, остужу пыл. Посоветуйте и вы ему – пусть пока отдыхает, и на завод не пускайте. Знаете, зачем вызвал?
– Догадываюсь.
– Готовы перевести три печи на отливку броневой?
– А разве вопрос с термообработкой решен?
– А разве отвечают вопросом на вопрос?
– Готов к переходу хоть завтра.
– Хорошо. Над увеличением мощности термических печей думает сейчас большая группа инженеров и рабочих. Надеюсь, додумаются.
Сделав Макарову ряд указаний технологического порядка, нарком как бы невзначай спросил о расходных коэффициентах. Макаров называл цифры, нарком записывал их на бумаге, потом взял отчет цеха за месяц, сверил цифры, улыбнулся и бросил бумажку в корзину.
– Вот, демонстрирую, – сказал он Гаевому после ухода Макарова. – Все помнит, потому что за все болеет. А цифры у него динамические, меняются быстрее, чем количество поросят на подсобном хозяйстве.
Начальник мелкосортного цеха, человек с тусклым, ничем не примечательным лицом, что так редко встречается среди заводских инженеров, войдя в кабинет, робко присел на краешек кресла и замер в ожидании.
– У меня по поводу вашего второго стана был недавно неприятный разговор в Москве, – сразу огорошил инженера нарком, бросив на него беглый взгляд.
– Ничего не могу сделать, – сочувственно заявил прокатчик, комкая ушанку. – Большие простои из-за недостатка металла.
– Процент простоя?
– Тридцать семь.
– С завтрашнего дня вы будете обеспечены металлом. Так какой у вас процент простоя?
– Тридцать семь, – несколько удивленно повторил инженер, зная понаслышке о прекрасной памяти руководителя наркомата.
– Вот и хорошо. Значит, если снабдить вас металлом, вы увеличите производительность на тридцать семь процентов?
Прокатчик достал карманную счетную линейку, начал что-то подсчитывать.
– Как ваше имя и отчество? – спросил нарком.
– Сейчас, сейчас подсчитаю, – беспомощно пролепетал вконец растерявшийся инженер.
Внимание наркома отвлек телефонный звонок, и Гаевой, положив руку на линейку, шепнул:
– Если соврали, признайтесь немедленно. Иначе непременно увеличит план на одну треть.
– Так на чем мы остановились? – как бы припоминая, спросил нарком, повесив трубку. – А, на тридцати семи процентах.
– Видите ли… товарищ нарком, – с трудом вымолвил инженер, – простои учитывает сменный персонал, и он часто свои грехи прикрывает нехваткой металла. Такая уж привычка у цеховиков…
– Привычка врать! – уточнил нарком. – Хорошая привычка. Они врут вам, вы – директору, директор – мне, я – правительству. А вы знаете, за что я работников снимаю без всякой пощады? За ложь. И почему? Если человек не умеет работать – научится, если ошибается – поумнеет, а если он научился лгать, отучиться очень трудно. Какой процент простоев считать из-за металла?
– Процентов семь.
Нарком развел руками.
– Чему же верить? Тому, что вы пишете, или тому, что говорите? Ладно. Ради первой встречи прощу, но не забуду. Идите и попробуйте отучиться лгать.
Нарком проводил инженера долгим взглядом, словно хотел хорошо запомнить его, посмотрел на часы и обратился к парторгу:
– Хотите проехать со мной на блюминг? У меня там встреча с Нечаевым и Мокшиным.
Гаевой охотно согласился.
– Предупреждаю, держитесь от меня подальше. Я сегодня проведу наглядное занятие по малой механизации, – сказал нарком, когда машина остановилась у здания блюминга.
Мокшин и начальник блюминга Нечаев были на нагревательных колодцах. Нарком медленно пошел вдоль площадки. Заглянул в колодцы, осмотрел приборы, понаблюдал за работой кранов, подававших на электротележку красные, покрытые слоем окалины слитки, и долго следил, как бежит тележка по рельсам и вываливает слиток на рольганг – механизм, подающий слитки к валкам блюминга.
– Сядьте в тележку рядом с машинистом и прокатитесь вдоль пути несколько раз на полной скорости, – предложил нарком Нечаеву.
– Для чего? – удивился тот.
– Прокатитесь – поймете.
Начальник блюминга неторопливо спустился вниз и, выполнив приказание, вернулся смущенный.
– Ну как? – осведомился нарком.
– На двух стыках подбрасывает крепко. Сегодня же сменим рельс.
– А раньше не могли? Как не стыдно. Ведь там восемь часов человек работает.
– За всем, товарищ нарком, не усмотришь, – оправдывался Нечаев.
– И смотреть не нужно, это ухом слышно.
Пройдя вдоль рольганга, нарком остановился у площадки, где производилась маркировка броневых листов. Один рабочий опускал на лист штамп с клеймом, другой с силой ударял по нему молотом. Здесь было нестерпимо жарко. Каждые десять минут рабочие сменялись – асбестовые костюмы и войлочные шляпы со щитками не спасали.
Нарком подошел к маркировщикам и заговорил с ними. Через несколько минут он жестом подозвал к себе Мокшина и Нечаева. Те приблизились, остановились рядом, отворачивая лица от раскаленных листов, мчавшихся по рольгангу у их ног.
Рабочие уже сменились, а они все продолжали стоять. У наркома дымилось пальто. Мокшин вертел головой в разные стороны, не зная, как защитить лицо. Нетерпеливо затоптался на месте и Нечаев – нагревшиеся брюки обжигали колени. Только увидев, что в глазах у Мокшина появились от жара слезы, нарком неторопливо сошел с площадки и направился к выходу. Сбежав вниз и тщательно вытерев вспотевшее лицо, Мокшин набросился на Нечаева:
– Почему автомат для клеймения не ставите?
– Вы знаете почему, – еле сдерживаясь, чтобы не ответить тем же тоном, произнес Нечаев. – Я вам пять раз сообщал по телефону, что станок замаринован в механическом цехе.
Не найдя, что ответить, Мокшин поспешно вышел из пролета.
Нечаев взглянул на Гаевого и расхохотался.
– Мне-то еще ничего, я длинный. Только колени припекло. Но как Мокшин выдержал? Он-то мне по плечо. Побежал, наверно, в механический. Значит, на днях станок будет.
– Шел к вам прощаться, – сказал нарком Гаевому, встретив его на лестнице. – Срочно вызвали в Москву. Просьба: мобилизуйте коллектив на увеличение пропускной способности печей в термическом цехе. Если не решите, придется мне возвратиться сюда и заняться самому.
– Обещаю, – успокоил Гаевой наркома.
15
Первые дни пребывания у Макаровых Сергей Петрович не расставался с Вадимкой. Мальчик перестал ходить в детский сад, безотлучно находился при отце, сопровождал его во время коротких прогулок, терпеливо сидел на табурете в ванной комнате, когда Сергей Петрович принимал хвойные ванны. У истосковавшегося по отцу Вадимки не иссякал запас вопросов, и не на все из них было легко ответить.
– А мама тоже приедет?
– Нет, не приедет.
– Мы к ней поедем?
– Нет, и мы не поедем.
– Значит, будем вместе жить. Оба два мужчины, – заключил Вадимка и как будто успокоился, но вскоре опять принялся за свое. – А почему мама не приедет?
– Она нас не любит.
Вадимка задумался.
– Это потому, что я нехороший, – сказал он с грустью. – Баловался, на дуделке дудел. Помнишь?
– Как не помнить. Орава ваша как загудит в подъезде, изо всех квартир бегут в щель, думая, что это немецкие самолеты. Ты и в детском садике шалишь?
– Шалю, но только здорово некогда. Инструктор у нас есть интересный… Большой-большой. Мальчики его то собирают, то разбирают. Недавно винтики от него потеряли, так полдня искали.
Крайнев захлебнулся от смеха.
– Так это конструктор, Вадик. Конструктор. Ну, а девочки чем занимаются?
– Рукоделием разным. Из пластилина там… А фашистов ты много убил?
– Одного.
– Одно-го? – разочарованно протянул Вадимка, и Сергей Петрович увидел в глазах ребенка нескрываемое огорчение.
– Нет, нет, больше, – поспешил успокоить он сына, вспомнив о немецкой хозяйственной команде, которая взлетела на воздух вместе с котельной. – Человек то есть штук двадцать.
– Двадцать? – переспросил Вадимка с явным недовернем. – А почему у тебя орденов нет?
– Пришлют орден.
– Один?
– Один.
– Когда?
И так продолжалось с утра до вечера, пока не возвращались с работы Макаровы.
Как-то, встретив традиционным радостным визгом Елену, Вадимка спросил отца:
– Папа, у нас другая мама будет?
– Да, – расплывшись в улыбке, ответил Крайнев.
– Хорошая?
– Хорошая. – Сергей Петрович с умилением глядел на сына.
– Такая, как Лена?
– Такая.
– Такой не может быть, – после некоторого раздумья убежденно заявил мальчик. – Пусть Лена будет моей мамой.
Сергей Петрович и Елена расхохотались. Вадимка подхватил их смех, решив, что сказал что-то очень удачное и вприпрыжку умчался за Еленой на кухню.
Крайнев закрыл глаза и перенесся мыслями в Донбасс, в подземное хозяйство. Вот Валя за машинкой, вот она уже у его изголовья, гладит небритую щеку, пробует губами лоб, целует. Зашагал из угла в угол. Что-то похожее на угрызение совести шевельнулось в сердце. Он в светлой, теплой комнате, среди друзей, отлеживается, отсыпается, а Валя по-прежнему в затхлом подземелье, и тяжело ей без его поддержки. Крайнев так ушел в воспоминания, что вздрогнул, когда в передней хлопнула дверь.
Мысли Сергея Петровича прервал влетевший в комнату растерянный Вадимка: мальчику все казалось, что стоит выпустить отца из виду, и тот снова надолго исчезнет.
Только один раз, когда соседские ребятишки сообщили, что во дворе детсада стоит большущий самолет, «все равно как настоящий», с колесами и пропеллером, Вадимка не устоял от соблазна увидеть диковинную игрушку и скрылся на добрых полтора часа.
Но, встревоженный и озабоченный, стремглав летя домой он испытал такой страх, боясь не застать отца, что никаким искушениям больше не поддавался.
Прошло две недели, и Крайнев настоял, чтобы Макаров показал ему цех. Выехали, когда Вадимка еще мирно спал, покружили по городу и остановились у контрольных ворот завода.
– Пойдем пешком, – предложил Макаров.
Пересекли широкое шоссе и поднялись на высоко поднятый над землей мостик для пешеходов. Крайнев с жадностью вдыхал острые запахи заводского воздуха. Пахло и обычным паровозным дымом, и коксовальным газом, и щекочущим ноздри сернистым газом от ковшей с доменным шлаком, и едкими парами смолы от смазанных изложниц. Его ухо различало в сложной гамме звуков отдельные звуки, понятные и знакомые. Тяжело ухнула болванка на блюминге, падая из валков на рольганг, тонко завизжала пила в прокатном цехе, перерезая заготовку; грозно погромыхивая на стыках, в здании ближайшего цеха двинулся мощный мостовой кран. И во все эти звуки диссонансом ворвалось завывание сирены. «Кантуют газ в мартене», – отметил про себя Сергей Петрович и поднял голову. Из одной трубы выбросился огромный коричнево-сизый клуб дыма и, постепенно редея, словно линяя, поплыл ввысь.
Поднялись по лестнице на рабочую площадку. Крайнев увидел ряд уходящих вдаль печей, ярко светящиеся гляделки, языки пламени над окнами и придержал Макарова за руку.
– Погоди. Слишком много все сразу… Дай осмотреться, – и, тотчас ощутив сладковатый запах пряников, поинтересовался, чем пахнет.
– Патока. Ею утеплители мажут, – пояснил Макаров.
В этой смене не было людей, знакомых Сергею Петровичу, но когда он вглядывался в их лица, они казались ему не только знакомыми, но и родными.
Поодаль Гаевой горячо доказывал что-то Пермякову. Крайнев и Макаров подошли к ним.
– Рановато выпустил, – добродушно упрекнул Макарова Гаевой и познакомил Сергея Петровича с Пермяковым.
– Как же, знаю, знаю, – заговорил Пермяков. – Земляки о вас порассказывали немало. Докладик бы нам…
– Погодите, – оборвал его Гаевой. – Сами докладов не любите делать, а других заставляете.
– Да, он докладов не любит, – подтвердил Макаров и присочинил: – Хотел даже учредить добровольное общество по охране трудящихся от излишних заседаний и совещаний, а особенно от нудных докладчиков…
– Все засмеялись.
16
Макаров и Кайгородов проводили совместное производственное совещание сталеваров мартеновских цехов. Под конец совещания появился Ротов, присел на свободное место. Как только Кайгородов разрешил разойтись, Ротов поднял руку, попросил присутствовавших задержаться на несколько минут и рассказал о затруднительном положении, в котором находился завод: броня, выплавленная мартеновцами по новому заданию, до сих пор лежит на складе, потому что ни техотделу, ни теплобюро не удалось повысить производительность термических печей.
– У всех за плечами годы практики, – внушительно говорил он. – Многие проявили себя как рационализаторы. Работаете вы, мартеновцы, на агрегате более сложном, чем термические печи. Так займитесь ими. Может быть, сообща подскажете, как увеличить пропускную способность печей. Вас агитировать не нужно, вы понимаете, что значит сейчас танковая броня. – И Ротов передал Кайгородову пачку чертежей.
Макаров предложил желающим пройти в термический цех. Таких нашлось много.
Шатилов увидел, что и прокатчики, собравшиеся в термическом цехе, тоже были с чертежами. Значит, директор побывал и в прокатных цехах и там просил помочь заводу.
«Что это он в народ пошел? – силился угадать Шатилов. – Либо припекло так, что деваться некуда, либо Гаевой на него нажал. А может быть, и на самом деле поверил в силу коллективной мысли…»
Этот цех, построенный в первые месяцы войны, стоял в стороне от других цехов, и Шатилов никогда в нем не бывал раньше. Он с любопытством смотрел на огромные печи, несложная конструкция которых напоминала спичечную коробку. Броневые листы укладывали высокой стопой на выдвижную подину, задвигали в печь и там посредством нагрева и охлаждения улучшали структуру стали.
Побеседовав с нагревальщиками, удивленными таким внезапным наплывом посторонних людей в цех, с мастером, Шатилов понял, что задача, поставленная перед заводом, невероятно сложна. Сократить время пребывания броневых листов в печах было нельзя – для нагрева и охлаждения их требовался строго определенный режим, – увеличить количество листов тоже не представлялось возможным, так как они возвышались до самого свода.
…Есть категория людей, которые не могут жить спокойно. Кончаются одни беспокойства – они настойчиво ищут другие, малые или большие – неважно, лишь бы дать выход своей деятельной натуре, лишь бы занять мозг, силы и время. Не будет этого – и жизнь утрачивает для них свою прелесть, новизну, свое обаяние. С этими задатками рождаются и квартирные склочники, обладающие непревзойденным талантом повышать кровяное давление соседям, и люди, дающие миру крупнейшие открытия. Шатилов не принадлежал ни к той, ни к другой крайней категории, но, так же как они, спокойно и размеренно жить не мог.
Из термического цеха он ушел одержимый желанием помочь своему заводу, но еще больше – танкистам. Он хорошо помнил, как мучительно сидеть в резерве, ожидая прибытия нового танка.
С каждым днем люди из других цехов появлялись у термических печей все реже, а вскоре и совсем перестали ходить, и Шатилов теперь видел здесь только тех, кому директор дал персональное задание.
Не раз у термических печей встречал Шатилова директор. Случилось, Ротов бросил как бы в шутку:
– Бывает и так: чужую беду руками разведу, а к своей ума не приложу. Ты, вижу, упорнее других. Ну, думай, думай.
Реплика оставила у Шатилова неприятный осадок: значит, директор знает о том, что он поджег свод.
Василий свел дружбу с нагревальщиками, и те уже встречали его как старого знакомого. Особенно сблизился он с мастером Титовым, симпатичным и всегда веселым. Вначале Титов показался Шатилову излишне суетливым. «Много бегает, мало думает», – заключил он, но вскоре понял: мастер производит впечатление суетливого лишь потому, что мал ростом и очень подвижен.
У Титова был свой стиль работы. Он никому не верил на слово и все участки цеха регулярно проверял сам. Его голоса в смене слышно не было, он не кричал, не бранился: приучил людей понимать себя с одного взгляда.
И Титова расположил к себе человек, который много времени непонятно почему уделял другому цеху, чужим заботам. Он всегда охотно беседовал со сталеваром.
Но Шатилову не понравилось, что Титов сковывает инициативу людей: ничто не делалось без его указки.
– Неправильная постановка у тебя в смене, – как-то сказал ему Шатилов по-дружески, без нравоучения. – Отлучишься куда-нибудь на час – и станет без тебя дело. Похож на рабочего на ручной дрезине, который все время крутит ручку. Мастер – это моторист. Запустив мотор, только смазывает его.
– Моторист слушает, как работает мотор, и глаз с него не спускает, – отшутился Титов.
– И думает, как улучшить его работу, – прощупывал его Василий.
– Это обязательно.
– И придумал что-нибудь?
– Пока нет.
От Титова Шатилов узнал о термических печах больше, чем от всех остальных людей, с кем довелось беседовать, и, когда хорошо разобрался в их конструкции, понял, что ему надо думать только над тем, как заполнить всю печь металлом. Пока одна треть печи оставалась свободной – стопа листов, уложенная на подину, не заполняла всей ее площади, а две стопы на подине не помещались.
«Значит, нужно прежде всего изменить раскрой листа – либо удлинить его, чтобы закрывал всю подину, либо уменьшить с таким расчетом, чтобы на подине поместилось два листа, положенные поперек», – сделал вывод Шатилов и удивился тому, как до сих пор никто не додумался до такой простой вещи.
Но Титов объяснил, что габариты листа изменены быть не могут, потому что строго соответствуют размерам обрабатывающих их станков на танковом заводе. Нужно искать другой выход.
С этого времени Шатилов перестал посещать термический цех, но засел в плотницкой мастерской. Осененный новой идеей, он совсем потерял спокойствие. Настроение, желания, мысли – все подчинялось ей. Даже мысли об Ольге отошли на второй план. Петя сделал ему несколько деревянных кубиков и дощечек и втихомолку ухмылялся: взрослый, с виду будто серьезный дядя часами складывал какой-то чудной дом без окон, без одной стены и то всовывал туда, то вытягивал какую-то дощечку с разложенными на ней иногда вдоль, иногда поперек другими дощечками разного размера.
Однажды, придя после рапорта в термический цех, Ротов услышал взрыв хохота, доносившийся из-за ночи. Он обогнул печь и увидел группу работников цеха и среди них Шатилова. Сталевар стоял, сбычившись, и, играя желваками на скулах, исподлобья посматривал на термистов.
Директор подошел ближе, спросил:
– Чего заливаетесь?
– Производственными анекдотами забавляет, – кивком головы указал на Шатилова молодой термист, задорно сдвигая на затылок пыжиковую ушанку. – Решил, что Юлий Цезарь: пришел, увидел, победил. – И он, смеясь, изложил Ротову суть предложения Шатилова: уменьшить толщину стен печи почти вдвое и удвоить загрузку ее, укладывая на подину вместо одного штабеля листов в длину два поперек.
Ротов уставился на Шатилова, потом хлопнул себя по лбу.
– Так ведь это мысль!
Термисты сдержанно заулыбались.
– Нам тоже так показалось сначала, – произнес начальник цеха. – Но тележка подины не выдержит двойной нагрузки, сломается.
– А если выдержит, так зубья у шестеренок механизма передвижения полетят, – добавил механик.
– Сталевар не понимает, что и мотор не потянет, – пренебрежительно бросил электрик.
Резко высказался теплотехник:
– Странно, Леонид Иванович, как известный во всем Союзе сталевар не разбирается в элементарных теплотехнических вопросах. Во-первых, горелки не нагреют такой массы металла, во-вторых, если уменьшить толщину стен, сильно увеличится потеря тепла в атмосферу. А самое главное – сократится в два раза продолжительность кампании печи.
У Ротова потускнели глаза.
– Величайший русский металлург Аносов, – сказал он, – писал в одном из своих сочинений, что среди ученых иногда наблюдается предубежденность против простых средств, тогда как многие из этих средств занимают почетное место в науках.
Он отошел от термистов, постоял в раздумье, потом вернулся и взял Шатилова под руку.
– Пойдем. А то специалисты заклюют. – И уже за воротами ободрил его: – Я над этим подумаю.
– Я уверен, что прав, – запальчиво произнес Шатилов и сокрушенно добавил: – Эх, знаний маловато! Перепроектировал бы я им печку по-своему. Леонид Иванович, зайдемте в мартен. В плотницкую. Я там модель сделал. Посмотрите, до чего хорошо получается.
Плотники замерли от неожиданности, когда Ротов в сопровождении Шатилова вошел в мастерскую. Он подсел к верстаку и принялся вертеть так и сяк сделанную сталеваром модель. Потом достал из кармана чертеж печи, с которым не расставался, проверил соотношение размеров.
– А ну-ка, малец, – обратился он к Пете, – стащи эту штуку в мою машину.
– Я не малец. Я рабочий, – глядя исподлобья, огрызнулся Петя. – И потом, без разрешения старшего плотника отлучиться не могу. Придет – спрошусь. – Для солидности он звонко высморкался в носовой платок.
Петя впервые видел Ротова, не знал, кто он, да если бы и знал, все равно ответил бы так же. Для него главными людьми на заводе были начальник цеха и старший плотник, а директор… Что ему директор? На работу не принимал, с работы не снимет.
Один из плотников, чтобы выручить Ротова из неловкого положения, взял модель и понес к машине.
Ротов взглянул на Петю.
– Ну и поросль пошла! Ершистая, – сдерживая улыбку, буркнул он.
В два часа ночи Шатилова разбудила дежурная по общежитию: требовал к себе директор.
В кабинете Ротова были начальник термического цеха и многие инженеры. На письменном столе стояла сделанная Шатиловым модель.
«Неужели получилось?» – обрадовано подумал Василий. Сгорая от нетерпения, он склонился к соседу, чтобы узнать, как обернулось дело, но поднялся директор и, демонстрируя модель, стал объяснять суть предложения Шатилова.
– Мне кажется, что за эту мысль надо ухватиться, – заключил Ротов.
– А горелки? – осторожно напомнил Титов.
– Поставим второй ряд.
Ротов спросил главного механика завода, за сколько дней можно сделать мощную тележку для подины.
– За десять, – ответил тот.
– Даю пять.
Кто-то завопил:
– А с мотором как? А с механизмами?
– Мотор поставим другой. Механизмы? А чем тащите тележки, когда они выходят из строя? Канатом через блочок? И будете так таскать, пока не сделают новые. Да вы понимаете или нет, – вскипел вдруг Ротов, – что никакие трудности, никакие затраты сейчас ничто в сравнении с удвоенной производительностью! Вы, вероятно, до сих пор не уяснили себе, почему мастер из другого цеха додумался до того, что не пришло в голову вам? Он не был в плену ваших узких профессиональных представлений. Характер у него пошире. Еще клевали: грамотности технической мало. Некоторым и грамота не впрок. И немедленно приступать к работе. Отсыпаться после войны будем, – заключил он своей постоянной фразой.
Печь переделали, разогрели, но директор поторопился: не дождавшись, пока изготовят новую тележку, приказал удвоить загрузку старой, и тогда произошло то, что предсказывали специалисты.
В первый же день работы по-новому вышел из строя мотор; его заменили другим, более мощным, и сутки проработали нормально. На третий день сломалась выдвижная подина и из печи вытащили только ее переднюю часть. Другую часть удалось извлечь, зацепив канатом, когда печь остыла. Печь простояла двое суток на дежурном газе, не выдав ни одной тонны листа.
Директору пришлось бесконечное число раз объяснять наркомату причину простоя по телефону. В конце концов он стал отвечать одной фразой: «Кто не рискует – тот не выигрывает».
Но вот новая тележка была закончена, и термисты приступили к решающему испытанию.
Шатилов пришел в цех, когда испытание подходило к концу, и по настроению людей сразу увидел, что все идет хорошо. Ротов переходил от одного прибора к другому, наблюдая за расходом газа, за температурной кривой, и подтрунивал над каждым попадавшимся ему на глаза термистом. В эту смену дежурил Титов, и ему доставалось больше, чем остальным.
Минута в минуту в соответствии с графиком Титов нажал кнопку пускателя мотора. Он загудел, постепенно набирая обороты. Передняя стена печи дрогнула и начала медленно выдвигаться вместе с тележкой, на которой лежали две огромные стопы уложенных поперек броневых листов. Подъехавший кран зацепил крюками партию листов и повез их на склад.
Ротов подошел к Шатилову, крепко стиснул и потряс его руку.
– Говорят, что ты талантливый художник. Но смотри, не сбейся на этот путь. Быть тебе большим металлургом. Хватка у тебя настоящая и размах есть.
Стоявший неподалеку мастер выслушал эти слова с завистью и потом признался Василию:
– Позавидовал я тебе. Когда ученый изобретает что-нибудь, не завидую – на то он ученый, мне до него не дотянуться. А тебе, честно сознаюсь, завидую. И не только голове твоей. Напролом идти умеешь. Это важно.
