Текст книги "Разитель. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Владимир Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 77 страниц)

Видимо, кто‑то действительно хранил меня от лишних напастей: на дороге – еще далеко – я завидел нечто, могущее мне сейчас пригодиться. Коляску: автобус местного значения.

Хорошо еще, что до сих пор не сбежались любопытные – те, кто охотно показал бы, куда ты направился и чем воспользовался.

Я глянул на часы. С мгновения нашей посадки прошло шестнадцать минут. Нет, ничего удивительного, что не собрались люди. В этих местах они тяжелы на подъем. Да и в наше время инстинкт самосохранения чаще преобладает над любопытством, чем наоборот.

Сделал быстрый расчет времени. Еще с полминуты оставалось в моем распоряжении. Эти секунды я использовал для наблюдения, сформировав линзу. Я смотрел туда, где совсем недавно находился я сам.

Мощная машина успела приземлиться. Из нее выскочили люди – я насчитал пятерых – и, не теряя ни секунды, принялись тушить огонь, в котором медленно погибал наш агрик. Ударили пенные фонтаны.

Прилетевшие не могли не видеть, что живых там не осталось. Но вряд ли им нужны были люди; я был уверен, что они стремятся спасти ту самую запись, что находилась сейчас у меня.

Они еще не начали методически просматривать окрестности. Но вот‑вот начнут. Все. Мое время истекло.

Я повернулся и побежал.

Я бежал, как сонная улитка. Но все же мой курс должен был пересечься с дорогой как раз в то время, когда автобус окажется поблизости. Потому что он двигался лишь не многим быстрее моего.

Глава 3

Десятка мечей в восьмом доме (все еще четырнадцатый день событий)

В комнате стоял полумрак, насыщенный тяжелым, но приятным ароматом курившейся палочки. На большом столе, покрытом красной, бархатистой на ощупь скатертью, горели две свечи, черная – справа от меня, белая – слева; в углах отблескивали стеклянные глаза совы (то было чучело) и другие, живые, – черного кота, раскормленного и важного.

Я сидел на старомодном и, наверное, потому очень удобном стуле, лицом, как было мне объяснено, к северу; напротив в антикварном полукресле расположилась хозяйка. Перед нею, обратившись к ней острием, на скатерти лежал продолговатый кристалл – скорее всего горного хрусталя, среднюю же часть стола занимали выложенные концентрическими кругами карты. Но не те, в какие проигрывали (да и теперь тоже проигрывают) состояния, а совсем иные и по величине – чуть ли не вдвое большего формата, – и по картинкам. То были карты Таро, о которых слышать приходилось немало, но сам я встретился с ними впервые. И хозяйка – вся в черном – медленно скользила взглядом по этим кругам, временами поднимала глаза на меня и снова переводила их на расклад. Расслабившись, я терпеливо ждал, когда она начнет определять мою судьбу. Хотя пришел я к ней совсем не за этим. В своей жизни я, как любой, наверное, ведущий не очень оседлый образ существования, встречал самых разных людей и (это уже свойственно не любому) сохранял память о каждом из них. Не ради какой‑то выгоды; просто такое свойство, видимо, было присуще моему мозгу. То были люди разного достатка, общественного положения, самых несхожих профессий, принадлежавшие к обеим властям: "О" и "Т". Они всегда были мне интересны; может быть, потому, что я видел их не только снаружи, но и немного изнутри, мог – если требовалось – заглядывать в их мысли и думать точно так, как они; иначе и не сумел бы стать настоящим телохранителем, а потом и поисковиком, да и сделавшись, протянул бы не дольше бабочки‑однодневки. Большинство этих персон – от известных политиков и деловых людей до самых настоящих люмпенов – относилось ко мне с таким же уважением, с каким я воспринимал их. Не раз – и когда состоял на Службе, и потом – я помогал кое‑кому из них; и считал потому, что и у меня есть право обратиться к ним, если помощь понадобится мне самому. Вот как сейчас. Когда закончились общие беды, о которых уже рассказано, и начались мои личные.

Хотя я, откровенно говоря, полагал, что мне очень повезло. Моя серия оказалась третьей. А может быть, пули на мое имя и вообще не были еще выписаны: слишком мало времени для этого имелось у нападавших. Тогда мне еще не приходило в голову, что у них могли быть и другие намерения относительно меня.

Об этом размышлял я несколько часов тому назад, сидя на заднем сиденье в самом уголке автобуса, который мне удалось перехватить на дороге. Пассажиров было немного, в основном – местный народ, проезжавший три‑четыре остановки, не более. Одни выходили, другие садились; каждого нового человека я оглядывал внимательно – что вовсе не означает, что я таращил на него глаза; умение наблюдать ненавязчиво – одно из первых, которым нас обучают, признав годными к ремеслу. Но на меня никто не обращал внимания; одет я был, как и все, нимало не выделялся, а сумки у большинства были еще поувесистее моей. Все‑таки в этой части столичного пригорода оставались еще в силе земледельческие традиции, и даже через сотню лет, да и позже, многие тут еще будут копаться в огородах, привозя из города больше провизии, чем потом вывозя туда. Старая добрая привычка.

Я не случайно воспользовался автобусом вместо того, чтобы сойти у ближайшей остановки надземки. В пользу такого действия говорили, самое малое, два соображения.

Во‑первых, медлительность передвижения. Мне нужно было какое‑то время, чтобы разобраться в происшедшем и сообразить, что теперь делать и в каком порядке. Мне всегда хорошо думалось во время езды; может быть, легкая тряска заставляет мозг, а еще более – подсознание развивать больше оборотов. Может быть. Средство транспорта из семейства черепах давало мне и то, и другое. Можно было поразмыслить на тему: кто? И – что. Кто охотник, и что предпринять дичи, роль которой на этот раз выпало играть мне.

И во‑вторых. С самого начала было ясно, что специалисты, прибывшие на место происшествия (а что это были профессионалы, я не сомневался), быстро разобрались в количестве останков: слишком мало времени и градусов было у огня, чтобы превратить все в обеих машинах в пепел. И, проведя инвентаризацию, они, конечно, уже установили недостачу одного персонажа. Сколько нас летело – они наверняка знали заранее: утечка информации из усадьбы Альфреда, вернее всего благодаря отпущенному нами с миром почтальону, казалась мне несомненной. Пройдет еще какое‑то время, прежде чем они вычислят, что уцелел именно я. Однако команда на розыск будет отдана сразу, объявлены мы будем все трое, кого найдут – того и назначат виноватым. И в первую очередь станут.проверять именно скоростные линии транспорта, понимая, что моя первая задача сейчас – оторваться от преследования как можно быстрее и дальше. Будут, конечно, приглядывать и за всем другим; но уж за такими чемпионами неспешности, как тот, на котором я поехал, – в последнюю очередь. Да и охотники пойдут уже не те. Другого розлива.

Автобус лениво протаскивал под колесами километры, а я, отвлекаясь лишь на остановках, очень серьезно думал, испытывая вроде бы давно забытое ощущение студента, не получившего трех дней перед экзаменом.

То, что удалось уцелеть при операции, вовсе не обещало мне спокойного будущего. Совсем наоборот. Если раньше угроза исходила с одной стороны, то теперь ее следовало ожидать самое малое с двух. А может, и больше. Чем дальше – тем большая уверенность возникала, что сторон было больше, чем две.

Что, собственно, произошло? В какую игру я ввязался, против кого вызвался играть и что, в конце концов, мог выиграть? Проигрыш мне был ясен: собственная жизнь.

До сих пор мне следовало опасаться лишь тех, кто был так или иначе связан с зернышками уракары. Но черт – а вернее, давно выработавшийся рефлекс – дернул меня стащить нечто, видимо, еще более серьезное. Для кого‑то эта кристелла была весьма важна. Моя жизнь такой ценности для них уж никак не представляла.

Что же такое было на ней записано? Мог ли я сам этим как‑то воспользоваться? Если лично для меня ее содержание интереса не представляло – может быть, имело смысл отдать кристеллу тем, кого она так интересовала, и тем купить для себя безопасность, чтобы спокойно заняться этой самой уракарой? Отчего бы мне не заглянуть в запись сразу же, пока автобус трюхает потихоньку и меня никто не беспокоит?

Такая возможность у меня была. Конечно, местные автобусы не оборудованы внешними компьютерами, но мик же никуда не девался – сидит в голове, готовый к услугам. Однако чего никак нельзя было сделать – это вложить кристеллу в мик: наши биокомпы для таких операций никак не приспособлены, вводить в них информацию можно только мысленно. Для того чтобы считать что‑то с внешнего источника, нужен своего рода сканер – не такой, конечно, какие применяются в работе с железом. Однако я давно уже жил по правилу: всегда быть готовым к любым неожиданностям, и поэтому такой приборчик входил в перечень необходимого снаряжения, которое я всегда таскал с собой. И вот сейчас он пришелся как нельзя более кстати.

Стараясь привлекать к себе как можно меньше внимания, я извлек из кармана коробочку со сканером, а из сумки – футляр с кристеллой. Находившимся там же пинцетом вынул, приноравливаясь к тряске автобуса, кристеллу и так же осторожно вложил ее в гнездышко сканера. Включил и закрыл глаза, чтобы не мешать мику воспринимать информацию, передаваемую приборчиком на высоких частотах. Легкая вибрация в висках свидетельствовала о том, что передача проходит нормально. Заняла она несколько секунд, и сразу же после этого можно стало вступить в диалог с миком, уже переварившим информацию.

Впрочем, это было лишь моим предположением. На мой вопрос мик ответил исчерпывающе: на кристелле не было записано ничего. Я усомнился: могло ли это быть? Кто стал бы с таким тщанием оберегать пустое зернышко? Может быть, сканер просто не справился с записью? Или использовался какой‑то другой, не заложенный в него язык?

Все это было по меньшей мере странно, думал я, пытаясь договориться с миком о новой попытке вскрытия пустоты – без особой, впрочем, надежды на успех.

Однако разочарование исчезло так же быстро, как и возникло, едва лишь мик принялся препарировать объект новым способом. Оказалось, что на кристелле текст действительно существовал. Беда же была в том, что, кроме этого факта, ничего другого выяснить пока не удалось.

Первым, что возникло на мониторе, была надпись:

«Совершенно секретно. Коммерческая тайна. Только для адресата».

Ниже: «Личный суперкод номер шесть».

И – крупно:

«МЕЖГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПРОЕКТ 00485».

Я скомандовал мику показывать дальше.

Следующий кадр был: «Для прочтения документа введите разрешающий пароль».

И тут же – красные, мигающие строчки в рамке:

«Внимание! Попытка использовать неверный пароль приведет к полному стиранию записи!»

Несколько секунд спустя это предупреждение сменилось новым:

«ОСТОРОЖНО! Всякая попытка копирования текста вызовет его полное уничтожение».

Двенадцать белых кружков, в которых следовало разместиться буквам или цифрам пароля, тоже согласно мерцали.

С такими условиями задачи мне сталкиваться до сих пор не приходилось. И я вовсе не был уверен в том, что попытка безопасного проникновения в шифр по силам моему маленькому мику. Тут наверняка требовалось устройство, куда более мощное. Да и над программой следовало, наверное, поработать очень основательно. На ходу сделать это было невозможно – да и не нужно, пожалуй: сейчас главным был вопрос моей собственной безопасности. Кристеллу же надо было просто сохранить. До лучших времен. Самым подходящим выходом, конечно, было бы – скачать текст в мик; но я был предупрежден о невозможности копирования. Был, правда, способ обойти этот запрет. Заключался он в том, что в память мика (или любого другого компьютера) переносился не записанный на кристелле текст, но вся ее молекулярная структура – включающая в себя, разумеется, и все сделанные на этом носителе записи. Но для такой операции нужно было серьезное стационарное оборудование, которого здесь у меня, конечно же, и быть не могло. Таким способом кристеллу можно было бы, не расшифровывая, даже размножить; ну, а тогда появилась бы и возможность расшифровки; во всяком случае, можно стало бы предпринимать попытки, не боясь безвозвратно утратить запись.

Однако все это было осуществимо только в будущем – том, в котором у меня будут безопасность и нужное снаряжение. Но сейчас, в автобусе, я не имел ни того, ни другого.

Пока что можно было лишь размышлять о том, в какую еще историю я вляпался.

Иными словами – не имела баба хлопот… Или, ещё точнее: мало ему того, что он негр, так он еще читает еврейскую газету!

На самом деле мне было не до древних анекдотов.

Люди, от которых я сейчас старался спастись, не были настолько наивными, чтобы сразу поверить, будто предмет их интереса сгорел. Они просеют все через самое мелкое сито, и когда убедятся, что футлярчика с кристеллой и даже его остатков в несгораемом кейсе нет, – поймут, что записи исчезли вместе со сбежавшим человеком: со мною. И машина поиска закрутится уже всерьез.

Каков этот механизм, мне было неплохо известно. Казенный или частный, "О" или "Т"– оба они примерно одинаково мощны. Некоторое время можно от него скрываться. Залечь глубоко на дно. Лежать и не дышать. Нужно только найти самый глубокий омут. Но если это даже удастся, долгое залегание – то, чего я сейчас не могу себе позволить.

Потому, что надо выполнять работу, за которую мне уже заплатили; пусть и не все, недостаточно много. Может быть, я даже никогда не получу второй половины; как говорится – честь дороже.

И по другой причине. Если уж я оказался владельцем товара, имеющего немалую ценность (судя по тому, с каким рвением за ним погнались совсем разные люди), а следовательно, сулящего немалую прибыль, если его умело выставить на продажу, то вряд ли самым разумным будет долго держать его под спудом: секретная информация хороша, пока она свежа, в наши времена быстрых перемен она портится быстро и еще быстрее падает в цене. Мне же нужно взять за нее максимум возможного – чтобы уже после этого залечь, исчезнуть, раствориться по‑настоящему далеко от этих мест и в достаточно комфортабельных условиях. Надолго, может быть, даже на всю остающуюся жизнь. Хотелось верить, что она будет продолжительной. Поменьше риска в будущем, внушал я себе. Достаточно я подставлял свою шкуру до сих пор.

Но попасть в руки преследователей – то была лишь первая опасность. Вторая же, по моему разумению, была ничуть не меньше.

Как уже говорилось, организации Спутников телохранителей чрезвычайно заботятся о своей репутации. И всякая неудача – а гибель охраняемого в твоем присутствии удачей никак не назовешь – вызывает немедленное и суровое расследование со стороны твоих же коллег. Что ты сделал, а вернее – чего ты не сделал, чтобы он уцелел?

Случайность? Случайностей для нас не должно существовать. Непреодолимая сила? Какая же? Против вас выступал десантный полк? Ах, одна машина и один стрелок – бa6a к тому же? Неубедительно. А может, все куда проще? Сколько тебе заплатили? Нет? А почему же тогда ты уцелел? Тебя пожалели? Младенец в материнской утробе, и тот тебе не поверит!

Вот такими будут разговоры, и после каждого из них ты станешь все более смахивать на верблюда и все меньше в тебе будет оставаться от человеческого облика. Кто‑то впредь до выяснения перестанет подавать тебе руку, кто‑то еще будет – и после беглого прикосновения бессознательно вытрет ладонь платком или просто о штаны. Допустим, мне ничего не докажут (я‑то знаю, что ничего такого не было), но и я им ничего доказать не смогу. И через день‑другой я просто исчезну. Ликвидируют свои – чтобы доказать всем заинтересованным, что они тут ни при чем и виновного наказывают самой полной мерой. И, кстати, еще и затем, чтобы, когда к ним обратятся (непременно!) те, кто сейчас ищет меня с кристеллой, – развести руками и, честно глядя в глаза, молвить: «Сами ищем, но пока о его местонахождении сказать ничего не можем. Как только узнаем – да, конечно же, сообщим сразу же! А что он – в чем‑то замазался? Ах, сукин сын!» И такое случалось.

Так что рассчитывать на солидарность мне в этих обстоятельствах не приходилось. Лучше было вообще больше среди своих не возникать. Кстати, и вот еще почему: мне вовсе не хотелось, чтобы наши волкодавы (а они у нас из учших, потому что получают куда больше казенной ставки) копались в моей биографии. Могло ведь в ней оказаться что‑то такое, что мне не хотелось обнародовать. У каждого есть право на свои маленькие секреты. Но в нынешних условиях было бы очень невыгодно рвать связи с серьезной организацией: как знать, ее содействие могло еще понадобиться при выполнении той работы, за которую я взялся.

Нет, никак не следует рисковать излишне… Чтобы не рисковать излишне (тут же просигналило подсознание), нужно сойти немедленно. На первой же остановке. А еще лучше – до нее. Потому что уже на этой остановке, похоже, в автобус войдут розыскники. И хотя есть немало способов благополучно проскользнуть, каждый из них связан с тем самым риском, которого мне сейчас хотелось избежать. Наверное, я, подчиняясь азарту, рискнул бы – не будь у меня в сумке футляра с записями. Раньше в подобных случаях я, сознательно или подсознательно, рассуждал так: в конце концов, что я могу потерять, кроме жизни, а так уж ли она дорога, чтобы трястись за нее? Но как только в твоем распоряжении оказываются какие‑то ценности (необязательно материальные), сразу начинаешь воспринимать жизнь иначе. Нелепое создание человек, ничего не скажешь.

Итак, сойти, не дожидаясь остановки. Проще некуда – подойти к шоферу и сказать: притормози тут, друг, я слезу. Но это не годится: если даже я заставлю его – да и всех попутчиков тоже – сразу же забыть о соскочившем пассажире, там, на остановке, всех их в два счета заставят вспомнить. В команде найдется хоть один, обладающий теми же способностями, что и я; ну, пусть и в меньшей мере – но тут и не надо быть семи пядей во лбу. И сразу станет ясно, в каком районе следует искать ускользнувшего. Нет, затормозить водила должен по своей инициативе. И заняться чем‑то, что заставит его не заметить, что один из ездоков покинет его средство передвижения.

Я устроился поудобнее и закрыл глаза. Заработал третий глаз. Я успел немного отдохнуть, и способности мои восстановились, пусть и не в полной мере. Я увидел мотор: находился он почти у меня за спиной – немного пониже только в моторном отсеке. И понял, что мне не повезло. Дизель. Не электрик, и уж подавно не статик, какие стоят на скользунах. И черт его знает, как еще ухитряются ездить такие вот памятники древности – но вот же ездят. Дизель. А значит – не то что силовой батареи нет, но даже никаких свечей, никакой катушки – а я рассчитывал и здесь устроить небольшое замыкание, пока водила разберется, меня и след бы простыл. Но этот вариант сам собою отпал.

Перекрыть топливо? Пока я разберусь, где тут у него что, удирать станет поздно. Нужно что‑то другое.

Другое находилось неподалеку – чуть впереди, ниже и правее. Ближайший скат. Я напрягся. Техника под стать всему автобусу: камерная шина с ниппелем. Задачка для телекинетов второго года подготовки. Они, правда, делают его как следует отдохнув. Но ведь и я – не второгодок. Сделать колесо неподвижным, это вообще было бы не задачей, а развлечением. Но оно крутилось, скотина этакая, и достаточно быстро: участок дороги был как раз прямым. Я потратил несколько секунд, чтобы приноровиться, войти в ту же циклоиду, которую описывало подлежащее воздействию устройство. Потом, не открывая глаз, напрягся до возможного в тех условиях предела и четко представил, как крышечка, удерживающая ниппель, начинает откручиваться – сперва медленно, очень медленно, поворачивается на градус‑другой, с трудом поворачивается (я ощутил пот, выступивший на лбу, но понадеялся, что никто не поймет причины его появления, если и заметит), потом – легче, быстрее, вот уже полный оборот – один виток резьбы пройден, сколько их всего? Четыре, пять? Ну давай, давай!

Змеиное шипение – и сразу ощутимо затрясло. Меня, как и всех, качнуло вперед: водила тормознул. Вылез. Сквозь текло было слышно, как он декламировал национальные заклинания – и очень выразительно. Потом, отведя душу, полез в свой подвал – выкатывать запаску и ставить домкрат. Находился он с той же стороны, что и пассажирская дверь, однако колесо я предусмотрительно выбрал на противоположном боку. Я тем временем оглядел салон. Пассажиры, дремавшие после трудового дня, подняли было головы при торможении, однако, убедившись, что опасности нет, повесили носы снова, кто‑то даже уютно захрапел. Водила уже перенес домкрат; я почувствовал, что перекосившийся было пол начал выпрямляться. Шофер снова промаячил под окном; на сей раз покатил колесо. Выждать, пока не начнет звякать колесный ключ. Вот! Теперь самое время.

Я подхватил сумку и прошел вперед, стараясь никого не задеть. Не задел. Выглянул из двери. Пустынно. Очень хорошо. Сразу – через обочину, в кусты. И – постоянно контролируя пространство – подальше отсюда. Куда глаза глядят…

Глаза, однако, глядели не куда‑нибудь. Потому что нужное мне место я определил заранее. Условий было два: оно должно было находиться ближе всех прочих к точке, в которой сейчас находился я, и в нем можно было рассчитывать получить определенную помощь. Хотя и далеко не полную.

Таким кратковременным приютом должно было, по моей прикидке, стать обиталище некоей дамы, обозначавшейся у нас кличкой Пифия.

Дама эта была владелицей салона оккультных услуг, единственного в этом районе. Сказать о ней «гадалка» было бы чересчур пренебрежительно: в своем деле она, как признавали специалисты, имела гроссмейстерский ранг. Вообще такого рода заведения относятся к достаточно тонкому слою, разграничивающему полностью законные и полностью незаконные способы деятельности – и, конечно, людей, этими способами пользующихся. Ее бизнес официально был признан, однако постоянно находился как бы под сомнением; такого рода деятельность можно с равными основаниями признавать и не признавать. Время от времени отношение властей меняется – и бизнес уходит в подполье, подобно граду Китежу, погрузившемуся, как все помнят, в воды озера. Проходит время, отношение меняется – и бизнес вновь идет на всплытие, как анниракетная субмарина после боевого похода. Но даже когда он покидает глубины, все возникшие или возобновленные в подпольном мире связи, знакомства и деловые отношения сохраняются – так же как все это сохраняется и на поверхности во время погружения. Так что я направлялся к ней не затем, чтобы она попыталась заглянуть в мое будущее, но за помощью гораздо более прозаического свойства, потому что ее опыт и связи в деле глубокого залегания были – надо признать – куда более обширными, чем мои. Хотя была она вовсе не каргой, как можно подумать, но женщиной достаточно молодой и весьма пригожей.

Прежде чем попасть к ней на прием, пришлось обождать почти час: клиентуры y нее хватало, репутация прорицательницы обладала прямо‑таки алмазной твердостью. Я бывал здесь не раз – не по своим делам, но сопровождая одного из предыдущих нанимателей: люди такого пошиба всегда озабочены будущим, и расходы их на предсказания бывают весьма значительными. Не только на гадалок, разумеется; но и на них тоже. Поэтому, ожидая, на всякий случай сел поближе к дверке, которая вела, как мне было известно, в служебные помещения, а через них – к черному ходу. Топографию эту я усвоил, когда тщательно исследовал весь дом перед тем, как доставить сюда моего тогдашнего клиента, и повторял операцию при каждом новом визите, просто так – чтобы проконтролировать интуицию. На сей раз я ей доверился – маячить и привлекать к себе лишнее внимание я счел излишним.

Пока я ждал, никакой опасности не возникло, и я, когда пришла очередь, спокойно вошел в кабинет – или келью, как сама Пифия называла это помещение.

Хозяйка лишь выражением глаз дала понять, что узнала меня, а легким движением бровей успешно выразила некоторое удивление.

– Сегодня в гордом одиночестве? – перевела она удивление на язык звуков. – Услуга нужна тебе самому?

Я только кивнул, памятуя, что молчание – ограда мудрости.

Хозяйка чуть улыбнулась:

– Здесь надежно.

Я снова кивнул, понимая, что она имела в виду.

– Садись. – Она указала на стул. Я не заставил ее повторять. И решил наконец нарушить молчание.

– У меня – острая ситуация… Жестом она остановила меня:

– Не надо. Разберусь сама.

Слева от нее, на маленьком круглом столике, лежало несколько кожаных футляров, содержавших, как я помнил, колоды карт Таро разного формата и облика, хотя рисунок на большинстве их принадлежал одной и той же системе. Повернувшись к столику, хозяйка с минуту медлила, выбирая, видимо, наиболее подходящий гарнитур. Взяла, наконец. Карты были завернуты еще и в красный шелковый платок. Развернула. Разделила на две равные стопки и неуловимо‑ловкими движениями пальцев перетасовала их.

– Да мне, собственно, не это… – попробовал возразить я.

Она покачала головой и погрозила мне пальцем. Сказала:

– Возьми кристалл. Сосредоточься на нем. Чтобы он тебя почувствовал как следует…

Чуть заметным пожатием плеч я выразил свое отношение к этому делу, но сопротивляться не стал: тут ее монастырь – значит, и устав ее. А поговорить можно будет и в процессе. Пожалуй, так даже лучше: если кто‑то заглянет – увидит лишь нормальный сеанс и ничего больше.

Я взял кристалл и обхватил его ладонями. Возникла странное ощущение: как будто я держал в руках живое существо. Хозяйка тем временем зажгла свечи и ароматическую палочку. Еще через минуту проговорила:

– Хорошо.

И принялась неторопливо раскладывать карты на красной скатерти. Одно кольцо из двенадцати карт. Вокруг него – второе. Третье. Мелькнула шкодливая мысль: сейчас последует традиционное «Позолоти ручку». Нет, ничего подобного я не услышал. Закончив расклад, хозяйка некоторое время рассматривала его, переводя взгляд от карты к карте – слишком, как мне показалось, долго. Потом поджала губы:

– Да, завидовать тебе я не стану.

– Знаю сам. Мне нужно… И снова она остановила меня:

– Потерпи немного. Значит, так… Недавнее прошлое: очень большая неприятность. Угроза жизни, но исход благоприятный. Большой обман. Растерянность. – Она подняла глаза. – Соответствует?

– Пожалуй… – пришлось признать мне.

– Настоящее. (Пауза.) Пожалуй, не лучше. Десятка мечей в восьмом доме: вот она, видишь?

– И что же это?

– Убийца. И еще – перевернутая Башня. Смерть. Весьма вероятная в ближайшее время. – Она еще помедлила. – И не из одного источника. Из трех. – Она немного помолчала. – С деньгами у тебя сейчас благополучно. Но очень, очень ненадолго.

– Плохи мои дела, – сказал я почти весело. Пифия же не обратила на мой тон никакого внимания. Она продолжила:

– Но есть шансы. В седьмом доме король пентаклей – сиречь человек, который может помочь. И дальше – смотри, как удачно: восьмерка пентаклей, тройка жезлов в одиннадцатом доме, и к тому же еще Колесничий.

– А в переводе на рабоче‑крестьянский?

– Бежать. Быстро. И далеко. Бежать с планеты: здесь тебе сейчас не уцелеть, видишь сам.

– М‑да, – проговорил я на сей раз без восторга. – Сейчас, да еще мне – очень не просто. Дело в том… Она выставила ладонь, как бы защищаясь:

– Не нужно. Свое я узнаю через карты – это до сих пор не признается судебным доказательством. Не имеет юридической силы. Иначе мне не хватило бы времени таскаться по судам свидетелем. Твои обстоятельства ты знаешь – и знай на здоровье. Мне они ни к чему.

Я понял ее и согласно кивнул:

– Я и не собирался исповедоваться. Просто подумал вслух: будет трудно.

– Легко только ушедшим. Да и то – как кому. Касательно же твоих проблем – я ведь сказала: король пентаклей поможет.

– Ну да. Который в седьмом доме. Может, дашь адресок?

Хозяйка усмехнулась чуть иронически:

– Другому бы не дала. Но тут, – она округло повела рукой над картами, – в твоем будущем есть неплохие перспективы. Очень неплохие. Правда, до них еще пахать тебе и пахать, так что я сейчас их раскрывать не стану: расслабишься – и испортишь картину самому себе. Адрес же твоего короля – запомни…

Она продиктовала мне адрес – вполголоса, вопреки своим же заверениям. Впрочем, лишняя предосторожность никогда не мешает, такое поведение я одобряю. Я выслушал и запомнил, и уже начал прикидывать, как мне добраться туда с наименьшим риском.

– Спасибо на добром слове. – Я отодвинул стул, встал. – Сколько я тебе должен?

Названная сумма едва не заставила меня поморщиться: я рассчитывал отделаться меньшим. Но спорить не приходилось. Я вынул карточку. При виде ее она покачала головой:

– Нет. Понадобится – проследят, с какого счета перевели. А я этого не хочу. Только наличными.

– Боюсь, что не хватит. Она усмехнулась:

– Остальное отдашь потом. Видишь, как я верю в твою судьбу.

– Отдам, – согласился я, опустошая карманы. – Выйти черным ходом?

– Ни‑ни. Все открыто, все легально. Ничего: они еще не близко.

Моя интуиция подсказывала то же самое.

– А кто такие «они» – карты не показывают? – спросил я со слабой надеждой.

Она ответила чуть ли не с обидой:

– Знаешь, тут не сыскное бюро все‑таки… Хотя насчет одного могу немного прояснить. Официальная Служба.

Так‑так. Интересно. Хотя я и сам ведь предполагал…

– И на том спасибо. Ладно. Да, кстати… Это «кстати» было, по сути дела, главной причиной, по которой я здесь оказался, куда более важной, чем выяснение моих далеких перспектив. Но заводить этот разговор казалось мне уместным лишь после того, как деньги будут уплачены. Сейчас это условие было выполнено, и стало можно спросить:

– Кстати: помнится, у тебя в задней комнате стояла кое‑какая аппаратура. Она еще сохранилась?

Пифия, похоже, не удивилась вопросу. Подняла на меня спокойный взгляд:

– Стоит на месте. Но в каком состоянии – не знаю: я ведь ею не пользуюсь.

Я кивнул. Аппаратура осталась от ее старого друга, в свое время принадлежавшего к достаточно узкому кругу компкорсаров: он был одним из первых, если только не самым первым человеком, сумевшим разработать методику беспрепятственного вхождения в любой мик; а ведь каждый микробиокомпьютер – это, по сути дела, единственная и неповторимая схема, точно так же, как носитель его – единственная и невоспроизводимая личность, так что взлом любого мика – задача в высшей степени творческая. Будь он жив, у меня бы вообще не возникло проблем с сохранением зашифрованного текста – да и с поисками ключа к нему. Увы, все мы в этом мире лишь временно. Так что придется потеть самому.

– Ты позволишь ненадолго воспользоваться этой техникой?