Текст книги "Разитель. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Владимир Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 51 (всего у книги 77 страниц)

– Нас не ждите. У нас есть свое средство, не волнуйтесь. Все будет в порядке.

Монтажники покинули планету последними – вместе с Разителем, Канусом, генералом Иваносом и, конечно же, с Лючаной, от которой Ра старался не отходить далеко – чтобы она снова не выкинула чего‑нибудь такого. Только на корабле, когда все люки были задраены, он несколько успокоился. Надолго ли?

64. Дела семейные

Улар исчез из мироздания, когда корабль, на котором мы находились, последним из всех разгонялся, чтобы нырнуть в сопространство и взять курс на Теллус.

Я ожидал, что будет небывалый взрыв; но его не произошло. Просто планета перестала существовать. Видимо, все высвободившееся ХТ‑2, запасенное в «Пигмее», унесло Улар в другое пространство, о котором мы не знаем совершенно ничего – или же в то время, давным‑давно минувшее, когда и планет еще не существовало.

Мне было не до Улара: я был занят тем, чтобы освободить свою голову от дикого объема информации – и от боли.

А когда чуть полегчало, сказал Лючане:

– Все же тебе надо было отладить речь Вратарю, прежде чем вот так взбрыкивать.

На что она, недобро усмехнувшись, ответила…

Но это уже наши семейные дела, и нечего вмешивать в них посторонних.

Разитель – 3

Медные трубы Ардига

Глава первая

1

«Все‑таки не зря наши технари едят свой хлеб и запивают – интересно, чем они запивают вообще‑то? Ну, наверное, тем же, чем и мы, грешные. Не зря. Каждый новый кораблик – штучная работа, все умнее и сноровиcтей становятся машины. Если уже и сейчас без нас могут обходиться, то завтра нашего брата вообще будут отправлять на пенсию сразу после рождения, чтобы своей суетой не мешали прогрессу. Вот к чему мы идем, братцы. Но не пришли еще. Так что ты уж не взыщи, вирт‑кап, придется тебе некоторое время побездельничать, хотя это тебе, знаю, что нож вострый, но уж потерпи. Потому что ты у нас – существо законопослушное и нарушать что‑либо себе не позволяющее. А тут мы таким методом ничего не добьемся. Придется преступать. Ты этого не умеешь. Зато я смогу. Потому что правила и установления, которых тебе вменено строго придерживаться, придуманы людьми, а они – мы – до сих пор для тебя высшая инстанция, хотя, думаю, и ненадолго уже. Я же и сам человек и цену нам знаю, а также знаю и то, что все придуманное одним человеком другой может, а иногда и просто должен обойти, поскольку обстановка того требует. Как вот сейчас, например. Так что еще раз приношу извинения – и на этом кончаю этот с тобою диалог, даже не диалог – говорю‑то я один, а ты помалкиваешь в тряпочку. Все, отбой!»

Так рассуждал Генус Тавров, командир‑пилот‑механик‑экипаж дальнего всестихийного разведчика класса «Триолет», а вернее, даже не рассуждал, а просто позволил струиться потоку сознания, мысленно обращаясь к виртуал‑капитану «двойки», перед пультом которой лейтенант и сидел сейчас. Не потому, что это являлось частью какого‑то ритуала: извинение перед кораблем за то, что выключаешь его из системы управления и берешь все на себя, – такого ритуала вовсе и не было, еще не придумали. А сейчас следовало просто выключить свое сознание из этого самого процесса управления и целиком положиться на рефлексы, выработанные годами операций и тренировок. Оценивать рассудком каждое свое действие на сей раз означало бы встать на верный путь к неудаче: сейчас все маневры были темповыми и задержка хоть на долю секунды привела бы к срыву. Так гимнаст на перекладине не может в верхней точке «солнца» задержаться, чтобы подумать над следующим действием: оно либо продолжается по автомату, либо происходит падение, провал. Действовать не размышляя, а здравый смысл тем временем пусть занимается чем угодно – вспоминает давно читанные стихи хотя бы, разговаривает с компьютером, не рассчитывая на ответ, или пытается сообразить: а не забыл ли он полить цветы перед уходом из дома или, что скорее всего, опять забыл. А глаза, руки, ноги, а главное – твой микрокомпьютер, твой верный мик, работают в нужном темпе, выполняя задуманное действие.

А действием этим был лихой и правилами строго‑настрого запрещенный маневр выхода из Простора не то что на минимальном расстоянии от намеченной к обследованию планеты, но буквально почти на ее поверхности, даже не в верхних слоях атмосферы, а в плотных, нижних, на такой высоте, на какой летательный аппарат уже начинает посадочный маневр. Но выход этот был нужен вовсе не для посадки: финишировать на этой планете Тавров вовсе не собирался, хотел лишь совершить один виток – и снова уйти в Простор, оставляя тех, кому придется стать свидетелями такого хулиганства, в глубокой досаде. Маневр этот был нужен лейтенанту по нескольким причинам.

Первой из них было, как ни странно, сохранение собственной безопасности: выйди он в обычное пространство, он был бы заблаговременно замечен, и сразу же были бы приняты меры для его уничтожения.

Думать так заставляла судьба одного корабля – «Инспектора трасс» с четырнадцатью членами экипажа, – о факте гибели которого (и, по всей вероятности, которых) при невыясненных обстоятельствах стало известно буквально вчера. Это, собственно, и заставило теллурианское начальство отправить разведчик в ту же область пространства – на сей раз лишь с одним человеком, для уменьшения риска.

Небесное тело, около которого – или на котором – погиб «Инспектор», было одним из множества мертвых, непригодных для жизни окраинных планет и вторым за короткое время, где стало происходить нечто непредусмотренное и необъяснимое, а именно – возникновение жизни, ничем вроде бы не оправданное. Изменения начались явно не без участия людей, более того – по некоторым признакам, именно людьми были инициированы благодаря каким‑то новым возможностям. Эпохально! Но творцы чудесных преобразований явно не хотели не только вмешательства посторонних в начатый ими процесс, но даже их присутствия в пространстве, на расстоянии, с которого можно было бы вести наблюдение за происходящим. А в случае когда кто‑нибудь пытался посягнуть на это стремление преобразователей к уединению, они шли на все, вплоть до уничтожения нарушителя границ, ими самими установленных. При этом кем были эти «они», до сих пор оставалось неизвестным: никто не спешил объявить себя чудотворцем.

Но при таком маневре, к какому сейчас готовился, еще находясь в Просторе, Тавров, никто – ни люди, ни автоматика – не успел бы даже сообразить, что, собственно, происходит, и тем более – нацелить и использовать средства уничтожения. Так что у корабля‑нарушителя были все шансы ускользнуть если не незамеченным, то во всяком случае непораженным.

Такой была первая причина. А вторая являлась, собственно, основной целью задуманного действия: во время облета – зафиксировать на видеокристаллах все, что попадет в поле зрения аппаратуры, в первую очередь – изменения, происходящие на поверхности, далее – технические средства, которые, несомненно, должны были там появиться для этого самого преображения и которые, как надеялись на Теллусе, можно будет потом идентифицировать, выходя таким путем на их изготовителя, а от него, по торговым каналам, в конце концов и на тех, кто применяет их в этих вот операциях. И наконец, поскольку погибший «Инспектор» успел сообщить о том, что на поверхности планеты находился в то время корабль, сейчас можно было надеяться если и не застать сам корабль, то хотя бы обнаружить место его посадки и взлета и снять его характеристики, по которым впоследствии станет возможным определить не только класс, но, если повезет, и название корабля, а также (уже вернувшись в Простор) выяснить его маршрут, поскольку в узлах сопространства (как до сих пор официально именовался Простор) каждый маневрирующий корабль определенным образом меняет физику этого узла и след этот сохраняется, хотя и не вечно, но на время, достаточное для его фиксации. Именно такими делами занимался обширный отдел Службы – Космическая разведка. А всестихийный разведчик принадлежал как раз этому отделу и был оборудован аппаратурой для анализа – если и не фундаментального, всестороннего, то, во всяком случае, позволял получить основные характеристики определяемого корабля в экспресс‑режиме. Таким был смысл экспедиции.

…Тавров невольно вздохнул: последние секунды перед началом маневра, сумасшедшего выхода из Простора на грани катастрофы, истекали; их не хватило бы даже на то, чтобы еще раз проверить, хорошо ли включился его персональный мик, который, собственно, и будет вести операцию – потому что мик лучше знал о лейтенанте все, включая быстроту реакции и скорость выполнения нужных действий. Контроль за состоянием пилота осуществлялся им с предельной точностью, поскольку он как‑никак был внутри этого пилота; и кроме того – мик знал все касающееся операции, вирт‑кап же – нет, вводить в него всю информацию начальство не сочло нужным. Вообще доверять компьютерам тайны, полагали некоторые, в том числе и генерал Службы Иванос, было делом опасным и ненадежным. И вот…

Пять, четыре, три… Ноль.

Рука сама, без участия мозга, сработала. Поле! Незримое облако окутало корабль. Ход! Пробой!..

Туман в глазах. Головокружение. Мельчайшая вибрация не только тела, но и всего корабля. Привычно. И все равно страшно. Чернота на экранах – прорыв сквозь ничто. Ничего, все в порядке. Сейчас на мониторах возникнет чудесное звездное небо…

Никаких звезд. Их и не должно быть. Огненные струи. Гром – газовая волна, атмосферное цунами, вызванное внезапным появлением тела из ничего, мощным и мгновенным толчком швырнувшее воздух во все стороны. Скорость относительно планеты в это мгновение, к счастью, ноль – как и было задано. Иначе корабль сейчас и сам превратился бы в раскаленное облако. Нулевая скорость и полевая защита сработали честно. Первый опасный рубеж пройден. И – ускоряющийся разгон над самой поверхностью планеты, выбор заранее вычисленного курса, скорей, скорей, пока тебя еще не заметили, не поняли, не успели преодолеть растерянность, кинуться к оружию, поймать в прицелы…

Съемка идет? Идет. Прекрасно. Потому что своими глазами просто ничего не успеваешь увидеть.

Плавное изменение плоскости орбиты. Неравномерное. Чтобы не успели ее вычислить и там, впереди, встретить залпом.

Что‑то промелькнуло. Зелень? Похоже, она. Еще немного ее. Но уже есть. Все правильно. Все оправдано.

Облачка разрывов вспухают впереди. На этом курсе мы лежали десять секунд тому назад. Но сейчас уже в стороне. Так и надо. Теперь осталось…

Ага. Вот он, финишно‑стартовый круг. Здесь был корабль. Не черный круг, конечно, корабль садился и взлетал, естественно, на антигравах, без всякой химии, одна гравитоника. Круг простому глазу незаметен. Но приборы его взяли. В нем сохранилось, как и следовало, остаточное гравиизлучение, возникла небольшая, но все же определимая гравитационная аномалия. Ее и записали.

Больше ничего интересного здесь нет. Если и можно будет что‑нибудь увидеть, то уже на снимках. А сейчас – давай бог ноги!

Изменение курса на максимуме ускорения. Вовремя включились антигравы, облегчая отрыв. Касательная к поверхности плавно переходит в вертикаль. Ускорение на пределе. Атмосфера уже позади. Разгон. Пробой. Простор.

Жив? Невероятно, но да.

– Виртуал‑кап! Прими управление. Загрузи анализаторы. Выполняй!

«Выполняю».

Уфф!..

Позволим себе пять минут покоя.

Но не более того. Потому что уже пошел поиск следов, оставленных в Просторе тем кораблем, разгрузка которого на пустынной, еще даже никак не нареченной планете была так надежно прикрыта батареями, работавшими на уничтожение.

Казалось бы, какие могут оставаться следы в пространстве? Даже в такой плотной среде, как вода, оставленный кораблем след уже через минуты исчезает с глаз долой; что уж тут говорить о пустоте Простора? Однако человек, сказавший в свое время, что «природа не терпит пустоты», даже и не подозревал, насколько был прав. То, что нашим несовершенным чувствам представляется пустотой, на самом деле заполнено множеством полей и излучений, а если кто‑то полагает, что уж в сопространстве ничего подобного быть не может, то он глубоко заблуждается. Да, наш глаз не видит следов даже в воде, но пустите анализаторы – и они без особого труда обнаружат оставленные кораблем за собой микрочастицы краски, ржавчины, металла, засекут реакции ближней морской живности, выделят из общей массы воды крохотные центры происходивших кавитационных микровзрывов, в которых разбиваются молекулы, а если глубина не очень велика, то и на дне тонкий анализ способен обнаружить линию крохотных нарушений. Но в море такой анализ требуется достаточно редко, судно быстрее можно обнаружить спутниковым наблюдением; а в Просторе просто нет других способов, кроме определения нарушений конфигурации полей и опять‑таки засорения окружающего пространства микрочастицами, неизбежно теряемыми кораблем. Словом, ничто в мире не исчезает бесследно – еще одна старая истина.

И вот сейчас, за те минуты, которые Тавров позволил себе использовать для отдыха, приемники анализаторов обшарили немалый объем сопространства, без труда обнаружили аномалии, выстроили их в ниточку и таким образом позволили установить курс, каким ушел отсюда разгружавшийся транспорт, и далее – тот узел, куда, видимо, и устремился разыскиваемый корабль. Вирт‑капитан, выполняя полученную им программу, лег на тот же курс и, следуя по избранному вектору, вскоре оказался в нужном узле.

Тут предстояло найти новый вектор – тот, которым воспользовался преследуемый корабль, – и в свою очередь перейти на него. Определение заняло немного времени. Но перед тем как согласиться с предложенным курсом, лейтенанту пришлось задуматься.

Дело в том, что у него успело уже сложиться представление о том, куда неизвестный транспорт должен был направиться, скорее всего, для новой загрузки. Представление было совершенно логичным, и если бы лейтенанту сейчас предложили заключить пари, то он поставил бы и последние форменные штаны на то, что окажется прав. И проиграл бы. Потому что вектор, по которому ушел из этого узла корабль, уводил совершенно в другую сторону. В сторону, где находилось… Что же там находилось? Ответ прост: ровным счетом ничего. В том смысле, что в этом направлении ни к какому не то что цивилизованному, но даже и находящемуся в процессе освоения или хотя бы пригодному для освоения миру выйти нельзя было; там лежал край молодых звезд, где разумному человеку делать было бы совершенно нечего. И тем не менее искомый корабль ушел именно туда. Не оставалось ничего другого, как следовать за ним, устроив своей гипотезе более или менее пристойные похороны.

Настроение Таврова во время этой процедуры упало если не до минусового уровня, то все же почти до нуля: все‑таки был он человеком честолюбивым и потому ошибаться не любил, пусть даже свидетелей этих ошибок не возникало – или не сохранялось. Стыд перед другими людьми рано или поздно проходит, а перед самим собой – остается навсегда, он – одно из мучений, справедливо называемых адскими…

Столбик настроения дрогнул и робко двинулся по шкале вверх, когда разведчик уравновесился в том узле, куда привели оставленные транспортом следы, – и выяснилось, что новый, начинавшийся здесь участок пути в Просторе лежит уже по другой векторной линии, меридиональной, то есть практически под прямым углом к предыдущей – настолько, насколько здесь вообще были применимы понятия евклидовой геометрии. «Теплее, – с удовольствием подумал лейтенант, – куда теплее!»

Все начинало походить на обычную тактику запутывания следов, к которой прибегает заяц, стараясь обмануть преследующую его лису. Так что на движение по новому вектору Тавров согласился с легким сердцем, радуясь и тому, что в Просторе преодоление любого расстояния занимало не так уж много реального времени, хотя оно не было одинаковым для всех кораблей и зависело от их тоннажа, но прежде всего – от удельной мощности. В этом отношении у его «Триолета» соперников почти не было, разве что армагские перехватчики, но в разных мелочах и они проигрывали. Практически же это проявилось в том, что след уходящего транспорта становился все более четким, следовательно, расстояние между двумя кораблями неуклонно сокращалось. И когда разведчик вошел в очередной узел, то он едва не застал там преследуемого. Тавров искренне порадовался тому, что этого не случилось: вооруженное столкновение сейчас вовсе не входило в его планы. Он определил новый курс и вздохнул с облегчением – хотя при этом и возникло некоторое затруднение. Видимо, понимая, что след за ним все же остается и может быть обнаружен, пилот корабля пошел в этом узле на рискованный маневр: начал движение по одному вектору, оставляя след даже более четкий, чем до того, но вскоре сделал то, что хорошей практикой никак не рекомендуется: сдал назад, снова в узел, и уже, так сказать, на цыпочках, на пуантах, ушел в том направлении, в каком было необходимо. Лейтенант даже усмехнулся: они там думают, что по их следам пошлют какого‑нибудь кадета, который клюнет на такого червячка?

А после следующей, четвертой, смены вектора в очередном узле стало наконец совершенно ясно, куда направляется транспорт. Тавров и обрадовался этому, и огорчился. Обрадовался тому, что возникла наконец уверенность в том, где находится пункт погрузки. А огорчился по той причине, что в его гипотезе место назначения было совсем другим. Жаль. Но переть против фактов он не собирался. И всю уже добытую информацию упаковал, а затем вышвырнул волновой пакет в Простор, откуда тому следовало своим ходом добраться до адресата.

После чего уже с полной уверенностью скомандовал вирт‑капитану:

– Начать подготовку к посадке в режиме «Суша» на планету, номер по базе данных 1402.

«Выполняю», – ответил вирт‑капитан, исполнительный, как всегда, когда им управлял человек опытный.

И произвел посадку без сучка без задоринки.

Тавров запросил анализы, они оказались благоприятными. Просканировал окружающее пространство; оно было чистым – в смысле безжизненным. И, задав вирт‑капитану соответствующую программу, включавшую и вход в режим незримости, вышел из корабля, поскольку заметил нечто, показавшееся ему достойным пристального исследования.

…И не вернулся. Вирт‑капитан констатировал исчезновение канала связи между ними. Послал в эфир, согласно программе, запросы – трижды. Ответов не получил. Зато зафиксировал приближение к себе людей и механизмов. Программа самосохранения сработала, и «Триолет» без пилота на борту стартовал и отправился в обратный путь, поскольку маршрут был надежно записан в его памяти.

2

Генерал Иванос покосился на адъютанта:

– Вы уверены, что это им не померещилось? Простор горазд на шутки…

– Мы сперва тоже так подумали. Но они сбросили нам видеозаписи. Все соответствует. Это наши люди. И те четырнадцать, и Тавров.

– Где они? Есть какие‑нибудь признаки?

– Никаких, шеф. Текст пришел как бы ниоткуда и отовсюду – вы знаете эту методику.

– Имею представление, – сказал Иванос, хмурясь. – Дай‑ка то, что успел передать Тавров, посмотрю еще раз.

Адъютант снова вставил видеокристалл. Включил.

Планета, появившаяся в следующее мгновение на экране, вроде бы ничем не отличалась от сотен и тысяч других. Мертвый камень – такое общее определение вполне соответствовало бы ей. Атмосфера достаточно мощная, но ядовитая, совершенно непригодная для жизни. В этом можно было убедиться, увидев результаты анализа в бегущей строке. Снимавший аппарат находился на круговой орбите и перемещался по ней достаточно быстро, рассмотреть детали было трудно, однако никакой нужды в этом и не возникало. Планета была безымянной, как и все остальные, непригодные для жизни, – им хватало и номеров в каталоге.

Иванос пожал плечами:

– Не понимаю. Точно такой же она была и год тому назад. Совершенно ясно помню: тогда ее только открыли и сделали обзорный снимок. Откуда же тревоги? Может быть, я чего‑то не разглядел?

– Вы совершенно правы, шеф. В том смысле, что это и есть та обзорная запись. Просто их смонтировали вместе. А вот сейчас пойдет нынешняя.

И правда, на дисплее после краткого затемнения появилось новое изображение. А на бегущей строке стали возникать новые символы и цифры.

– Х‑холера! – пробормотал генерал после продолжительной паузы.

– Простите, шеф?

– Ничего. Это я так.

Холеры на экране не было; на нем по‑прежнему виднелась планета. Та же самая? Поверить в это было трудно. Хотя цифры утверждали: наблюдаемое небесное тело обреталось на той же орбите, обращалось вокруг того же светила и находилось в тех координатах, в которых ей и надлежало быть, – учитывая путь, пройденный звездой со всем ее семейством со времени предыдущей съемки, по астрономическим меркам – все там же. Приходилось верить.

Впрочем, какие‑то признаки тождества обоих изображений можно было найти и здесь. Например, горная цепь, пересекавшая поверхность чуть ли не от полюса до полюса, почти не изменилась. Все те же плоскогорья и те же низины. Однако!

Однако плоскогорья, ранее представлявшие собой песчано‑каменные пустыни, сейчас зеленели. А низины – во всяком случае, самые низменные из них – превратились в озера; пожалуй, одно‑два можно было даже посчитать морями. И еще несколько обещало возникнуть. Если появившаяся ниоткуда вода будет подниматься все выше, соседствующие озера станут сливаться в более обширные водоемы. Чудеса, воистину чудеса происходили на этой планете. Хотя любое чудо есть всего лишь признание нашей неспособности дать событию объяснение, то есть – нашего незнания многих и многих вещей.

– Сколько же прошло времени? – вслух подумал Иванос.

– С первой съемки – пятьдесят лет, – не промедлил с ответом помощник. – Однако планета наблюдалась и десять лет назад – с борта дальнего разведчика. Съемка не делалась, поскольку никаких изменений не было замечено.

– А сейчас, надеюсь, кроме записи было сделано еще хоть что‑нибудь? Зондирование, например?

– Зонд был сброшен сразу после съемки. Передал результаты экспресс‑анализа атмосферы. Вы их видите.

Иванос и в самом деле видел. Это была почти совсем другая атмосфера. Содержание кислорода раньше было нулевым, сейчас оно уже достигло семи процентов. Дышать этим, понятно, еще нельзя, но если так пойдет и дальше…

– Передал – а потом?

– Замолчал. И до сих пор считалось, что судьба пилота неизвестна. Как и тех четырнадцати: то ли они погибли, то ли нет…

– Отчего же неизвестна? – проворчал Иванос скорее самому себе, чем помощнику. – Нас всех учили тому, что человеческая жизнь – самая большая ценность в мире. Так оно и есть. Тела выдают и даром, а вот живого могут оценить дорого, и даже весьма…

И он перевел взгляд на другой монитор, на котором продолжал светиться лишь несколько минут назад полученный текст. Вздохнул. Невольно покосился на видеосет, в котором все еще находился кристалл с изображением потрясающей чудесами планеты.

– Выйди, – сказал Иванос адъютанту. Оставшись в одиночестве, нажал клавишу прямой связи: – Генерал‑полковник? Докладывает Иванос. Нами получен следующий текст…

Начальник перебил сразу же:

– В курсе. Слушай внимательно. Эти планетки – не твоя забота. Твоя заключается в том, чтобы этих пропавших, во‑первых, найти и, во‑вторых, вернуть. И сделать это за две, от силы за три недели. Потом будет поздно.

Генерал‑полковник не объяснил – почему поздно. Видно, вопрос этот был вне компетенции генерала Иваноса. Ну что же, дело привычное. Значит, так: найти и вытащить. Прикинем – что можно сделать и как…

Эти мысли быстро вытеснили из сознания все остальное. Потому что именно они были сегодня главными – для Иваноса, во всяком случае.

С чего начать? Как всегда – с подбора исполнителей. Ну‑ка…

Не ко времени ожил иннерком. Голосом адъютанта сообщил:

– Шеф, тут к вам прорывается визитер.

– Выбей в аут.

– Я бы… Но это старый ваш дружок – Разитель…

– Вот как. – Иванос две секунды молчал. – Ладно, проси.

3

Я забеспокоился: Лючана – так зовут мою жену – на этот раз слишком уж задержалась в ванной. Пошел четвертый час, как супруга уединилась там, то плещась, то замирая надолго, так что ни звука не доносилось, и впору было задуматься – а не собирается ли она учинить что‑нибудь бестактное: вскрыть себе вены, например. Такое случается, и не только с женщинами, хотя с ними чаще. Была бы, как говорится, причина. А причин, при желании, можно найти неимоверное количество – тем более тогда, когда они и вправду существуют.

Я признавал, что у Лючаны их было в избытке – даже для человека с ее характером, а он у нее не из мягких. На нее всегда можно рассчитывать в серьезной обстановке; но когда все утрясается и можно облегченно вздохнуть и расслабиться, вот тут надо держать ухо востро. Все то, что во время работы (так мы с нею называем деятельность, которой занимаемся при возникновении спроса на наши услуги) загонялось глубоко внутрь и нещадно подавлялось, в пору расслабления, когда, казалось бы, самое время пребывать в приятной истоме и восстанавливать нормальное благостное мировосприятие, вдруг начинает подниматься, как содержимое выгребной ямы, в которую добрый сосед бросил щепотку дрожжей. И вот сейчас с Лючаной, похоже, происходило что‑то подобное и она пыталась как‑то справиться с пеной переживаний – но, кажется, у нее не очень‑то получалось. Судя по тому, что…

Трах! Дверь ванной распахнулась настежь так, что едва не протаранила стену, и моя благоверная объявилась в комнате – распаренная, ароматная и донельзя злая. Она была в этот миг еще более привлекательной, чем обычно, и у меня шевельнулась нескромная мысль, но я тут же стер ее: имелся уже печальный опыт по этой части. Сейчас нельзя было задевать ее ни словом, ни делом – следовало ждать, когда она заговорит сама, и уже тогда что‑то предпринимать, в зависимости от того, что и как скажет Лючана. Заранее предвидеть это было невозможно – во всяком случае, мне, как правило, не удавалось.

Так что примерно с минуту в комнате удерживалась тишина – слышно было только дыхание Лючи, хотя обычно оно такое легкое, что иногда начинаешь думать, что моя женушка обрела способность жить не дыша. Придерживая полы халата, она села в кресло напротив меня, глядя в сторону, закусила губу, как если бы хотела удержать в себе какие‑то слова, потом перевела глаза на меня и проговорила так жалобно, что я даже испугался: а не подменили ли ее, пока она там бултыхалась?

– Нет, кажется, мне до самой смерти от этого не отмыться… Да?

Я понимал, о чем шла речь. О ее приключениях на Уларе – в мире, где ей пришлось провести некоторое время в камере, да к тому же еще чуть ли не столетней старухой. Вот это последнее и терзало ее все время после нашего возвращения домой – ей казалось, что она продолжает оставаться старой, грязной, дурно пахнущей, и Люча ежедневно пыталась отмыться от этого, соскрести с себя все то, что ей мерещилось, но ничего не получалось, потому что оно оставалось внутри, в ее памяти, сознании и, наверное, даже в подсознании, – а тут не помогут ни мочалки со щетками, ни самые ароматные гели, мыла и пены. Тут требовались иные средства. И я, поскольку мне был задан вопрос, решил, что пришла пора поделиться с нею возникшей у меня идеей:

– Солнце, – сказал я. – Воздух. И вода, конечно.

Она высоко подняла брови, не понимая.

– Ну, и все такое. Тебе не кажется, что все тут у нас слишком уж похоже на то, что было на Уларе? Все тамошние ощущения сохранились. Мне вот то‑же постоянно мерещится, что я, как там, сижу в компьютере в виде программы. Хотя тут у нас «Вратарь», а вовсе не «Гек», но они ведь в принципе похожи. Если мы хотим избавиться от таких ощущений, надо все сменить. – Я произнес это самым решительным тоном, на какой только был способен.

– Каким это образом? – проговорила она недоверчиво. – Вода – везде вода, в любом уголке мироздания, где она вообще существует. На что это ты собираешься ее сменить? На что‑нибудь покрепче? Это можно сделать и без твоих хитростей.

– Когда это я позволял себе хитрить с тобою? – обиделся я почти искренне. – Говорю совершенно серьезно: если хочешь отмыться от всего, что было, нужна другая вода. Что называется, живая.

– А у нас тут – мертвая, по‑твоему? Мы пьем мертвую воду, да? Лучше помолчи, не то меня сию минуту стошнит.

Ее интонация мне определенно не понравилась.

– Ну почему сразу крайности? Я ни слова не сказал о мертвой воде, это совсем другое; тяжелая вода – не для питья, да и мыться в ней вряд ли стоит. Я имею в виду, что наша водичка тут – нейтральна, она поддерживает жизнь, но не более того. А нам нужно, чтобы…

– Что мне нужно, я знаю, – перебила меня Лючана. – И, откровенно говоря, уже думала о том, что надо куда‑то съездить. Что ты скажешь насчет Топси? По‑моему, мы там проводили время очень неплохо. Что, если снова махнуть туда? В Амор. Океан, песочек, тепло…

Последние слова она произносила мечтательно, словно ласкала каждое из них язычком, как конфетку, прежде чем отдать мне. Идея о визите на Топси явно пользовалась у нее приоритетом.

Мне это понравилось. Не сама идея, а то, что Лючана почувствовала – обстановку надо сменить, пока мы, она в первую очередь, не придем в полный порядок. Только очень наивные люди могут думать, что операции, подобные тем, что проводили мы, сходят участникам с рук без последствий. Их представления о риске сводятся к безбилетному проезду в общественном скользуне. На самом деле из таких схваток выходишь куда более вымотанным, чем чувствует себя боксер после двенадцати раундов с достойным противником. И с каждым разом восстановиться становится все труднее. Лючана же до последнего времени этого не признавала. Наверное, потому, что затруднения с реабилитацией указывали, пусть и косвенно, на возраст, а подобное для любой женщины старше тринадцати лет является больным вопросом. Значит, и ей пришлось это признать. Бедная, чудесная моя Люча…

Я совсем расчувствовался (впору было доставать носовой платочек) и потому не стал высказывать возражений против ее проекта – что вовсе не означало, будто у меня таких не было. Поскольку Топси прежде всего – не курорт. Это рынок секретов, а чем больше секретов – тем обильнее грязь. И я наследил там немало, да и она тоже. Вряд ли наше появление там пройдет без осложнений. Разве что обосноваться на материке, но и там никто не даст гарантий безопасности. Конечно, для Лючаны в том мире все складывалось куда благоприятнее, чем для меня, но на этот раз судьба может повернуться другим боком.

– …Что?

– Я сказала: похоже, ты задумался над тем – не слишком ли велик риск? Но ведь мы не станем выполнять никакого задания. Будем просто жить, как растения, – тихо, никого не беспокоя…