Текст книги "Разитель. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Владимир Михайлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 63 (всего у книги 77 страниц)

«Человек находится в двух милях от вас к юго‑западу, в подводных зарослях. Движется со скоростью ноль пять узла. Описывает кривую радиусом – округленно – пять миль. На борту все в порядке. Сохраняю режим, веду зарядку батарей. Конец связи».

Лег на курс. Включил фару. Что‑то там виднеется впереди. Да. Водолаз. И, кажется, не вырубленный, а в сознании: отреагировал на изменившееся освещение и начал, сбавив скорость, поворачиваться ко мне.

И вдруг сумасшедшая мысль пронзила мое сознание и заставила не только ускорить движение, но и опять выйти из режима незримости: а вдруг это все‑таки Лючана? Невероятно, конечно, но вдруг?..

Не могла она тут быть. А сумасшедшая мысль сверкнула потому, что я вдруг ощутил совсем рядом – не знаю, что именно, скорее всего какое‑то из ее тонких тел – и совершенно четко воспринял неслышимый крик: «Ра, помоги мне, у меня больше нет сил…»

И я, собрав всю свою энергию в комок, излучил ее в пространство, испытав при этом такое ощущение, словно на мгновение сделался солнцем:

– Люча! Ты мне нужна! Не уступай! Выключи его, как я учил! И уходи!

Глава восьмая

1

Снова полный покой воцарился на глубине, где только что перестал существовать лучший из кораблей Ардига. Поднятое облако красного ила частью осело, припудривая небольшой кратер, возникший в том месте, где провалились останки раздавленного корабля, частью же уплыло по течению, которое все усиливалось понемногу, потому что пик прилива приближался к этим координатам. Победивший же «Триолет», управляемый вирт‑капитаном, вернулся в ту точку, в которой начинал свой маневр, и остановился там, опустившись для верности на дно, чтобы не приходилось удерживаться на месте, расходуя энергию. По той же причине все огни внутри корабля были выключены – свет нужен только людям с их несовершенным зрительным устройством, компьютеры прекрасно чувствуют себя и в темноте. И время в корабле как бы остановилось.

Однако ненадолго. Не прошло и получаса, как свет словно сам по себе вспыхнул там, где располагалась тесная (по необходимости) кабинка транспортной ВВ. До сих пор не работавшая, она вдруг проявила признаки активности: открылась и впустила в корабль человека.

Это должно было привести и неизбежно привело к действиям со стороны самого «Триолета»: люк, ведущий из входного отсека в другие помещения корабля, запер свою крышку на надежный замок, а в самом отсеке прозвучал невыразительный голос вирт‑капитана:

«Прибывшего прошу представиться».

На что последовал ответ:

– Прошу опознания.

«Включаю».

Такой была процедура, хотя и без нее казалось ясным: постороннему в эту изолированную ВВ‑систему не попасть. Однако же осторожность, как известно, – мать безопасности.

Пульт опознания засветился на стене. Проверил ДНК. Пальцы. Глаза. И, наконец, ауру. После чего «Триолет» сообщил:

«Опознание произведено. Прошу в рубку».

Прибывший на приглашение ответил:

– Спасибо, «Триолет», в другой раз. Нет времени.

После чего, не заходя в центральные отсеки, гость – а может, и не гость – направился в тот угол отсека, где в своих гнездах стояли унискафы – одного из них, правда, на месте не было. Человек кивнул, отворил дверцу за номером 0, извлек унискаф, облачился, покряхтывая, закончив, проговорил четко:

– «Триолет», выхожу в воду.

«Будет ли смена программы?»

– Продолжай выполнять действующую до моего распоряжения. Сейчас дай мне на костюм обстановку в окружающем пространстве.

«Выполняю. Следует ли докладывать находящимся на связи о вашем прибытии?»

– Нет. Сохрани отношения на установленном уровне.

«Принято».

Прибывший вошел в выходной тамбур. И уже через полторы минуты оказался в воде. Сверяясь с загруженной «Триолетом» картой, определился и двинулся, плывя над самым дном, в избранном им направлении.

2

Мораль и этика разведчика – явления своеобразные, человеку, плохо знакомому с предметом, может даже показаться, что их вообще нет, что разведчик если когда‑то и слышал о них нечто, то давно забыл из‑за полной их непригодности для его профессиональной деятельности, и отлично обходится без чести, совести и всего такого, целиком устремленный лишь на выполнение очередной задачи. Но это бред. Есть и мораль, и этика – только иерархия ценностей, определяющая границы между моральным и аморальным, этичным и неэтичным, у человека, работающего в разведке, выглядит несколько иначе, чем у того, кто далек от этого рода деятельности. Это неизбежно – хотя бы потому, что у нормального (хотя это, конечно, определение достаточно условное) человека во главе иерархии ценностей прежде всего стоит он сам и его собственные интересы – и материальные, и духовные; вслед за этим идут интересы его семьи, затем – друзей того коллектива, в котором он действует, и далее по убывающей. На этой шкале интересы своего народа и государства стоят в лучшем случае если в конце первого десятка, а то и вовсе возникают где‑то во втором. Нормальный человек вообще вспоминает о своем государстве чаще всего тогда, когда чувствует, что его собственные интересы каким‑то образом ущемлены – внутри ли страны, или за ее пределами – и нужна какая‑то сила, которая способна исправить допущенную несправедливость. А у разведчика (не только у него, но и, скажем, у профессионального дипломата, у военного, политиков мы тут намеренно не касаемся) иерархию ценностей возглавляют именно интересы государства, нередко совпадающие с интересами власти, но далеко не всегда, затем – своей корпорации, и лишь позади них занимают место интересы личные и семейные. Если такая иерархия у человека не выстраивается, ему приходится искать другую область приложения своих способностей. Нам тут важно отметить, что возникающее при этом смещение понятий, которое стороннему наблюдателю может показаться совершенно, даже возмутительно аморальным, для профессионала является естественным, хотя зачастую очень и очень неприятным, почти всегда нежелательным и, вопреки шкале ценностей, нередко оставляющим шрамы в памяти и психике. Но это уже потом, задним числом, когда можно позволить себе переживания, но ни в коем случае не во время операции, составной частью которой такое действие является.

Это рассуждение понадобилось нам потому, что оно, в самых общих чертах, конечно, дает нам представление о состоянии духа Лючаны как раз в те минуты, когда ее мужу подумалось, что это она оказалась на дне морском – неизвестно как, почему и зачем.

На самом деле ее там не было. А находилась она по‑прежнему в той же камере, куда ее привели после спасения на водах, и все еще не в одиночестве, но в обществе молодого человека, пытавшегося получить у нее нужную ему информацию и от которого она, в свою очередь, пыталась узнать хоть что‑нибудь, что могло бы ей пригодиться, чтобы – для начала – хотя бы высвободиться отсюда, ускользнуть, подать о себе сигнал, разыскать Ра – или скорее помочь ему найти ее.

Дальше ее мысли пока не заходили, однако направление их возможного развития было уже ясным: волей‑неволей оба они оказались замешанными в операцию и, скорее всего, останутся в ней до ее завершения – не только и не столько из чувства долга, сколько потому, что другого выхода просто не было: пока они здесь, их в покое не оставят, это было уже совершенно ясно, а улететь отсюда тоже не дадут. Не имело больше смысла убеждать противника в том, что они и в самом деле очутились тут без всяких намерений и мыслей, связанных с профессией, а лишь для того, чтобы отдохнуть. Им никто не поверил бы, это был один из случаев, когда стечение обстоятельств работает против тебя, оказывается сильнее. Следовательно, дело оборачивалось весьма неприятной стороной, и действовать надо было всерьез, не надеясь на то, что недоразумение как‑нибудь само собой рассосется.

Такое решение она приняла еще в самом начале нынешнего визита Идо – во всяком случае, так он назвал себя – и тогда же примерно очертила рамки, в которых ей следовало действовать и за которые выходить не стоило. До какого‑то времени ей удавалось играть на равных. Но потом она почувствовала, что сохранить такое положение не удастся. Не сразу, но все же и не слишком поздно Лючана поняла, что Идо человек органично жестокий, то есть он даже не понимал, что жесток, это было его естественным образом действий. А следовательно, он готов применить самые неприятные средства и методы для получения от нее нужной информации. Лючана боялась боли, как боится ее каждый человек, хотя одни не скрывают этого страха, другие же умеют подавлять его, загонять вглубь, терпеть до предела, который, так или иначе, все же наступает. Лючана боялась и самой боли, и последствий применения крутых мер. Как и всякой женщине, ей хотелось оставаться привлекательной, красивой, она не собиралась умирать, полагала, что впереди еще достаточно долгая жизнь, и в этой жизни следовало оставаться такой, какой она была до сих пор. Может быть, другая женщина на ее месте боялась бы возможного уродства меньше, чем боли, но Лючане уже пришлось совсем недавно побыть, пусть и не очень долго, старой и уродливой, память об этом была болезненной, и на такой поворот судьбы она не могла и не хотела согласиться. То есть эту игру, очень серьезную, как и всякая большая игра, она проигрывать не собиралась.

Уже с самого начала, как бы непринужденно разговаривая с Идо, в меру кокетничая, она на самом деле пыталась поглубже прозондировать его сознание; этим умением она владела, хотя в достаточно умеренной, бытовой степени. Но здесь и этого было достаточно: Идо даже не пытался применить какую‑то защиту, выставить хотя бы примитивные блоки, он весь был сконцентрирован на получении максимума информации при допросе и – этим пламенем словно озарялось все его сознание – был готов воспользоваться любыми методами, даже не задумываясь об их жестокости. Тут было чего испугаться. Остановить его она могла разве что физиче‑ским сопротивлением; там, в медитационном пространстве, ей это удалось, но там было куда бежать, увернувшись от ответного удара, а здесь все обстояло куда сложнее.

И все же возможность контригры у нее оставалась. Зондаж показал ей, что у него сейчас была и другая доминанта, и если первая – информационная – определялась служебными интересами, то вторая уже исключительно личными. Хотя они и граничили, и где‑то даже пересекались со служебными.

Этой второй доминантой являлось желание реванша, питавшееся и от глубоко задетого самолюбия, и от той сексуальной потребности, инстинктивной, вполне естественной для его возраста и не контролируемой воспитанием, которого, похоже, ему так недоставало. И он был намерен это свое стремление реализовать; он был настроен на насилие, и рядом нет никого и ничего, кто мог бы ему словом или делом помешать в осуществлении этого насилия. Кроме нее самой. Но в открытой, физической борьбе она неизбежно проиграет, это было совершенно ясно ей – да и ему, конечно, тоже.

На какое‑то непродолжительное время странная двойственность овладела ею. Дух и плоть пытались найти соглашение, при котором потери будут наименьшими. Тело, в предвкушении предстоящего, уже испытывало легкую истому, которая обещала вскоре превратиться в основное ощущение; дух, сперва категорически отвергший такую возможность, вынужден был понемногу отступать под натиском и страха, и хитрости, и – да, и желания тоже, потому что этот парень физически вовсе не был неприятен ей.

А окончательно успокоить протестующий дух удалось при помощи именно тех размышлений, с которых мы тут начали: раз уж шла операция, то и действовать надо было по законам профессионализма, а не быта. С профессиональной же точки зрения в том, что ей предстояло, не было ничего грешного: женщина использует свое естественное оружие, только и всего. Лючана подозревала, что Ра, окажись он в таком же положении, постарался бы пустить в ход и свою мужественность, имея противником женщину. Значит, и она…

Собственно, эти размышления не занимали ее рассудок, шли они где‑то фоном, скорее в подсознании. А всерьез она была занята тактикой предстоящей схватки, самой игрой и – главное – достижением результатов этой игры, которые должны быть обязательно выигрышными – иначе получилось бы, что она пошла на все и не получила в итоге ничего, и это было бы вдвойне, втройне постыдно.

Тактика же заключалась в том, чтобы – как это нередко делается – свою слабость обратить в силу. Не дать Идо повода для грубости и насилия, позволь она подобное – это послужило бы началом для всего дальнейшего, уже не только для удовлетворения похоти, но и для выбивания из нее всего, что она знала. Насилие, начавшись, растет с ужасающей быстротой, питаясь своими результатами, и порой кончается трагически для того, к кому сила применяется. И наоборот, встретив вместо сопротивления, обиды, презрения, всей гаммы отрицательных чувств – согласие, ласку, желание, удовольствие, человек, сам того не замечая, из категории насилуемого переводит жертву в партнеры и уже этим меняет свое отношение к ней и сам начинает испытывать чуть ли не нежность, и уж, во всяком случае, благодарность за полученное – переживание, назовем это так, – и за свою победу.

И она продолжила эту игру, на его глазах становясь все более слабой и доступной; когда он, еще не очень в это веря, все же решил проверить и на свои действия получил робкое, но все же одобрение, его до сих пор соблюдавшийся план как‑то сам собой перевернулся с ног на голову. Идо намерен был прежде всего провести допрос по всем правилам и уже потом, на десерт, так сказать, заставить ее удовлетворить его желание. Так было задумано. А сейчас он внезапно понял, что все было в корне неправильно. Нет, сперва нужно овладеть ею, показать, кто тут хозяин во всех смыслах, что выполняться будут его желания, а никак не ее, она в полном его распоряжении, она всего лишь подстилка, на которую он может возлечь, а захочет – и вытереть об нее ноги, одним словом, унизить до последнего, и вот тогда‑то у нее не останется никаких сил для сопротивления и она ответит как миленькая на все вопросы – то есть он, как говорится, выпотрошит ее до конца. Ну а если она в постели чего‑то стоит, он, пожалуй, постарается сохранить ее в таком качестве для себя самого. Сейчас Идо уже казалось, что он и в самом деле почти всесильный человек, чьи желания осуществляются сами собой. Вот он захотел ее – и сейчас получит…

Лючана не сопротивлялась, когда он начал не очень умело раздевать ее, только проговорила:

– Не обижай меня, пожалуйста. И не спеши…

Эти слова, как Лючана и рассчитывала, и вовсе выбили его из привычной колеи: она ему почудилась не врагом, а чуть ли не союзницей.

И все так и произошло бы (трудно сказать, как сама Лючана потом отнеслась бы к происходившему: простила бы себе, постаралась ли забыть, вычистить из памяти, выскоблить как нежеланный плод или вспоминала бы как о вовремя примененной хитрости, тактическом маневре, когда, отступая, заманивают противника туда, где на него обрушится надежно укрывавшийся засадный полк), если бы в последний миг, неизвестно откуда взявшись, не прозвучал в ее сознании баритон Ра – резко, пронзительно возгласивший:

– Люча! Ты мне нужна! Не уступай! Выключи его, как я учил! И уходи!

Пришел ли этот голос на самом деле или возник в ее подсознании, как последняя, может быть, защитная реакция, но вдруг возникла уверенность: нет, уступать нельзя, расчет неверен, уступив сейчас, она не сможет устоять и дальше, на самом деле этот Идо непрост, он знает, что делает, и вовсе не оргазма сейчас добивается…

Лючана – про себя, конечно, – крепко обругала свое тело, уже готовое от происходящего получить удовольствие и соответственно себя ведущее; внешне же – бессильно раскинула руки и даже тихо застонала, как бы признавая свое поражение. А когда Идо налег на нее, уверенный в ее покорности, обеими ладонями сразу – резко, изо всех сил – ударила его по ушам, словно клинья туда вгоняла – от всей души. И он наконец успокоился – обмяк на ней, лишившись и сознания, и агрессивности.

Чтобы высвободиться из‑под него, времени ушло больше, чем она предполагала, зато, для верности, она «зарядила» Идо еще на четыре часа глубокого сна, а когда проснется, пусть у него не останется ни малейшего воспоминания о том, что здесь происходило. И вообще о ее существовании на свете. Она не была уверена, что все именно так и сработает. Но за четыре часа могла поручиться. Это время нужно было использовать, чтобы исчезнуть отсюда. И при этом постараться наилучшим образом снарядиться для дальнейших действий: для поисков корабля и, конечно, Ра, которому сейчас она наверняка была очень нужна – раз уж он так воззвал к ее помощи – в самое время…

«Бедный мой Ра, – подумала она, облачаясь в здешнюю форму, которую Идо снял для удобства действий. Эта идея возникла у нее, когда она поняла, что Идо если и был повыше нее, то ненамного, так что, если подогнуть рукава внутрь, то никому не бросится в глаза, что одежда ее – с чужого плеча. – Бедный Ра, я тебе, кажется, чуть не изменила. Хотя думаю, что нет, изменяет ведь не тело, изменяет дух, а душой я всегда была, и есть, и останусь твоею. Правда. Или почти правда…»

Последней она надела каскетку Идо, с большим козырьком, надвинула ее на лоб так, что лицо оказалось в тени, – небольшое зеркало на переборке подтвердило это. Перед диафрагмой постояла, размышляя. Входы тут, как Лючана поняла еще раньше, настраивались на биометрию здешних сотрудников. Сложности? Ну, разве что для неумех. На самом же деле все сводится к нормальной, не очень сложной кваркотронике, надо только немного поработать с датчиками, а ей приходилось этим заниматься не раз и не два. Инструменты? Сейчас сойдет и заколка для волос.

Через минуту с небольшим Лючана совладала с диафрагмой. Выглянула в коридор. Никого. Вышла, оставив выход с вконец разрегулированным замком, чтобы больше уже не возвращаться сюда.

«Где тут располагалась их каптерка? Там было, помнится, кое‑что, что неплохо было бы получить в пользование. Мы шли… Ага, вспомнила. Все ясно».

Лючана пошла по коридору – нормальным шагом, уверенным, словно бы была тут хозяйкой. Странно – она больше не чувствовала себя усталой. Как и всегда, впрочем, после… Да. «Все к лучшему в этом лучшем из миров», – процитировала она мысленно. «Правда, это не об Ардиге. Но как знать, возможно, и его мы сделаем таким в конце концов?»

3

Человек, которого я намеревался захватить, оказался не в подводных зарослях, как докладывал мне «Триолет», а на чистом от растительности пространстве – это было что‑то вроде просеки. Наверное, успел выбраться, пока я искал его.

Это была не Лючана. Ничего похожего.

Пожалуй, выше ростом. Почти с меня. И, наверное, массивнее: Люча даже в скафандре выглядела бы менее внушительно. Костюм на нем, правда, судя по внешнему виду, мог бы принадлежать и нашему кораблю, но такие унискафы были распространены в мирах достаточно широко, а главное – каким образом Лючана могла бы оказаться в скафандре, если до корабля она так и не добралась? Чужой человек. Значит, по первому определению – опасный.

Успел он меня увидеть?

Надеюсь, что нет. Потому что сработал ли рефлекс (вряд ли, все‑таки я не настолько сросся со скафандром, чтобы – все равно, в воде или в пространстве – действовать в такие мгновения автоматически) или нужное действие подсказал мой мик, но еще прежде, чем я понял, что этот человек не Лючана, мой унискаф мгновенно вернулся в режим незримости.

И все же водолаз каким‑то образом ощутил мое присутствие. Я решил так потому, что он вдруг обернулся. Не заметил, нет. Повернувшись и ничего не увидев, человек секунду‑другую удерживался на месте, видимо пытаясь сообразить, действительно ли тут находится кто‑то, кроме него самого, или просто подвела нервная система, на миг возникла иллюзия, только и всего; так случается – на глубине, как и в космосе, нервы иногда начинают чудить. Ничего удивительного: и тут, и там постоянно находишься в нервном напряжении, вокруг – смертельно опасная среда, от которой тебя отделяет пусть вроде бы и надежная, но такая тонкая оболочка – костюм, универсальный у меня и в этом же роде – у него. Чуть что – здесь тебя раздавит, в космосе – разорвет, но печальный результат так или иначе наступит. Наверное, такого рода сомнения шевелятся сейчас и в мозгу глубинного пловца. И, надеюсь, они возобладают над всеми прочими предположениями, хотя бы потому, что вряд ли он ожидает увидеть здесь еще кого‑то.

Однако так ли уж не ожидает? Откуда у меня такая уверенность? Если вдуматься – было ли случайностью его появление здесь, совпадающее по времени и месту с недавней атакой теперь уже не существующего корабля? Наверняка тут был не случай, а расчет. Операция против нас продолжается – против и меня, и корабля, – медиативный вариант у них не прошел, теперь в ход пошла другая методика. А из этого следует, что человек этот почти наверняка мой противник и тем более он мне нужен. И уж если обстановка сложилась так, что он остался без поддержки, а я, наоборот, сохранил ее, то…

«Постой, – тут же возразил я сам себе. – Конечно, можно атаковать и пленить его сейчас. Но, похоже, его поведение не указывает на то, что он ищет именно меня. Он движется по прямой, плывет над самым дном, сохраняя все то же направление, то есть достаточно целеустремленно; при этом путь его лежит не туда, где было бы естественно искать меня, но совершенно в другую сторону. Это заставляет думать, что у него совсем другая задача, иная цель. А в таком случае целесообразней не брать его немедленно, а просто проследить. Может быть, это окажется куда интереснее!»

– «Триолет»! Продолжаю следить за замеченным водолазом. Прошу следовать за мной, не обнаруживая себя, если обстоятельства не препятствуют. Доложите обстановку.

«Докладываю: в соответствии с действующей программой должен оставаться на месте. Обстановка: ранее замеченная субмарина ведет работы неясного назначения в растительности, следуя неровностям дна, курс ее сближается с вашим. Тип неизвестен, в справочнике не содержится. Признаков вооружения не обнаруживаю. Меня не воспринимает, воду решетом не носит».

Я невольно фыркнул. Все‑таки общение с десантным народом наложило на «Триолета» заметный отпечаток – вплоть до того, что он усвоил кое‑что из профессионального сленга, где «носить воду решетом» означает – зондировать среду всеми имеющимися средствами: акустическими, видео, радарными, химическими, гравитационными, магнитными…

– Наблюдай за ним. Докладывай о его действиях.

«Принято».

Теперь «Триолет», как говорится, воды не замутит и сохранит стопроцентную невидимость. А тут я, надо полагать, обойдусь и без его помощи. Что там мой подопечный?

Водолаз тем временем успокоился; уговорил себя, надо полагать, что вспышка света ему просто привиделась. И, снова показав мне спину, возобновил свое неторопливое движение. А я двинулся в его кильватере, постепенно сокращая расстояние до возможного предела; предел этот – дистанция, на какой волна, которую я невольно гоню перед собой, продвигаясь вперед, гаснет, не успев коснуться плывущего впереди, а вернее, датчиков его костюма. Желание получше разглядеть эту технику и заставило меня сократить дистанцию до рискованной.

Нет, это, конечно, не унискаф, во всяком случае, не совсем такой, как у меня. В Галактике существует не менее двух дюжин разных конструкций и модификаций этого полезного приспособления. Производят их в четырех мирах, технически самых развитых, и каждая модель имеет свой ареал распространения – в зависимости от торговых связей производящего мира с потребляющими. Если установить, чья это продукция, можно будет в первом приближении представить, кем он был куплен. Я не так давно пролистывал федеральный торговый справочник и помню, что Ардиг там не возникал ни на одной позиции. Значит, перекупил у кого‑то. С кем же у него существует торговая связь – хотя бы только по импорту? А может, и не только по импорту? Это для разведчика всегда полезная информация, хотя пока я еще не вижу, как и зачем она смогла бы мне понадобиться. Запасать информацию впрок – дело далеко не лишнее.

Тем не менее куда больше костюма меня сейчас интересовало другое: что этот мужик (хотя, может, и дама) тут делает, чем занимается? Почему, так сказать, плывет пешком, если поблизости маневрирует какой‑то здешний корабль? Разные ведомства? Несогласованность? Вполне возможно: в любом цивилизованном мире, даже на Теллусе, рассогласованности в действиях разных контор очень много и становится все больше, потому что чем выше цивилизация, тем больше в ней обособленных отраслей деятельности, а чем их больше, тем больше раздрая, тут зависимость может оказаться даже не линейной, а как минимум квадратичной. А на Ардиге несомненно существуют хотя бы некоторые признаки высокой цивилизации. Так что эта болезнь и здесь могла пустить корни…

Мыслишка, надо признать, достаточно нелепая, за уши притянутая. Но пока других нет, пусть будет эта. Хотя… не ищу ли я просто оправдания себе в том, что вместо активного поиска Лючи перешел на позиции заурядного топтуна? Не взыграл ли снова профессиональный борзой инстинкт: увидел бегущего зайчика и галопом припустил за ним?

Так или иначе, если дело начато, надо довести его до конца. Тем более что польза от этих моих действий будет в любом случае. Прежде всего надо обзавестись тем, чего на родном Теллусе не могла нам дать даже всеведущая Служба. А именно: попытаться выяснить, что же это за мир – Ардиг, с чем его, как говорится, едят и кого он сам ест, что тоже интересно.

Да, насчет поесть: неслучайно эти обороты пришли мне на ум, а потому, что сам я принимал пищу в последний раз – когда же? А вместе с Лючей еще перед высадкой на поверхность, тогда сухую. Организм мой уже начал подавать сердитые сигналы, поскольку все сроки регулярного питания давно прошли. Ладно, уважаемый тракт, придется потерпеть: я ведь объявил себе боевую тревогу, ты что – не усек вовремя? Вот и помалкивай в тряпочку.

Я все еще следовал за глубинником на выбранном расстоянии и наблюдал его, рассматривал, пользуясь то (изредка) третьим глазом, то термовизором. Пытался сообразить: первое – марку костюма, второе – что он несет в ранце, достаточно объемистом, но только это не сидор подводного туриста, а какое‑то спецснаряжение, судя по некоторым особенностям рюкзака, какие я смог уже различить. Костюмчик… Мик, помнится, я закладывал в твою память среди моделей прочего снаряжения и данные о таких костюмах – даже с картинками. Когда это было? По‑моему, перед вояжем на Топси, где тоже много воды, хотя и не столько, сколько ее здесь. Ну‑ка, поройся в сусеках!

Мику я эту задачу поставил, конечно, не в такой форме, а в доступной его восприятию: компьютер остается компьютером, даже если он биологический и квартирует в твоей собственной голове. Ответ получил сразу же:

«Требуемая информация утрачена при проведении полного форматирования. Дата…»

Ладно, не надо, я и сам вспомнил. Это когда меня поймали и вычистили все на свете в ходе одной из былых операций. Позже я восстановил, но не все, этих сведений в тех местах не нашлось, а потом я просто забыл, да и не возникало потребности.

«Запросить сервер?»

Мик имеет в виду «Триолет». Так я и сделаю, но не сейчас, а когда снова окажусь на борту. Костюм подождет. А вот что у мужичка‑глубинничка с собой? И, кстати, отчего он движется так лениво? Любой глубинный костюм, даже самый, по нынешним понятиям, примитивный, способен развивать скорость, независимо от типа движка, самое малое вдвое большую. А этот плывет вперевалочку, словно выплыл погулять. Может быть, конечно, и так, но тогда какого черта он так нагрузил свой ранец? И почему плывет, чуть ли не утыкаясь носом в дно? Ищет что‑то? Купался и часики обронил? Вряд ли. Кто полезет за такой ерундой на глубину в шестьсот… Ну, это я в шутку. И вот еще: он ведь плывет не строго по прямой, как делал бы, будь его целью только лишь преодолеть какое‑то расстояние. А его путь – очень плавная, но все же синусоида. Знаю точно, потому что и самому приходится вслед за ним повторять все пологие повороты. Да, он что‑то ищет, но не просто ищет, а лишь на этой вот кривой, которую мы с ним описываем. Интересно. Пожалуй, надо и мне опуститься пониже, чтобы лучше фиксировать дно: до сих пор оно меня не интересовало, но, вероятно, надо расширить круг интересов.

Я снизился. Разумеется, включать фару, чтобы получше видеть дно, было недопустимо – и потому, что это снова привлекло бы внимание наблюдаемого, и еще потому, что фара вообще не включится, пока я нахожусь в режиме незримости. Термовизия тут вряд ли поможет: все дно обладает, в общем, одной и той же температурой. Ему‑то хорошо: он подсвечивает себе нашлемным фонарем, хотя и не очень сильным. Ну что же: если мои средства не помогут – придется пристраиваться буквально за его плечом хотя бы ненадолго, пока не станет ясным, что он здесь потерял.

Но все же перед этим попытаю счастья – перенастрою свой термо.

Странно, я думал, что ничего не увижу в инфра‑красном. А получилось вовсе не так. В визоре четко обозначилась та самая змеистая трасса, над которой мы плыли, – неширокая, уходящая в неразличимую даль и (я осторожно обернулся) из неразличимой же дали приходящая. Нет, она не все время виляет, отсюда видно, что местами она распрямляется и достаточно долго выдерживает прямую. Что это за змейка такая? И в чем смысл такого неторопливого проплыва над нею: проверка? Охрана? Еще что‑нибудь? И чем вызвана такая, прямо скажем, не самая экономичная форма? Может быть, эта хреновина просто лежит на дне? Термокартинка лишена трехмерности, она ответа не дает. А между тем это очень любопытно, потому что сразу возникают всякие гипотезы. Но сперва надо все‑таки выяснить: что это такое?

Я позволил водолазу удалиться еще на полтора десятка метров, остановившись и медленно, очень медленно преодолевая последние метры глубины. Встал на грунт в двух метрах от кривули, не выпуская ее из поля зрения. Приземлился, так сказать, на цыпочки, чтобы не нашуметь: что‑что, а уж звук в воде разносится быстро и с минимальными потерями. И едва не потерял равновесия: дно оказалось очень неприятным – неровным и не песчаным, а усеянным разновеликими осколками, откуда они здесь взялись, пока непонятно. Осторожно шагнул, приближаясь к цели. И снова чуть не упал, выручила только вода, в ней падаешь медленно и хватает времени, чтобы восстановить равновесие – особенно когда основную работу берет на себя костюм. Ухабы и кочки – по такому дну я поостерегся бы передвигаться даже на скользуне, не говоря уже о коляске. А вот теплая линия вроде бы идет более или менее горизонтально, если и изгибается по вертикали, то столь же плавно, как и в горизонтальной плоскости. Вот она – рядом с моей ногой. Наступить на линию я не решился – и, как оказалось, сделал правильно. Вместо этого я нагнулся, чтобы потрогать ее рукой – в перчатке, разумеется, чьи датчики передают тактильные ощущения моей нервной системе.