Текст книги ""Перевал Дятлова". Компиляция. Книги 1-9 (СИ)"

Автор книги: Виктор Точинов

Соавторы: Алексей Ракитин,Анна Матвеева,Евгений Буянов,Алан Бейкер,Екатерина Барсова,Сергей Согрин,Павел Барчук
сообщить о нарушении

Текущая страница: 94 (всего у книги 102 страниц)

Но деньги, деньги-то из штормовки Слободина где? – спросят нетерпеливые читатели.

Где, где… Улетучились! Вместе со спиртом, но от того хотя бы аромат во фляге сохранился, и его унюхал чуткий нос прокурора Темпалова. А от денег даже запаха не осталось.

* * *

Критики версии о нищете Тибо могут радостно ухватиться за истории о пропавших деньгах Слободина и Колеватова. Дескать, и с деньгами Николая могла случиться такая же история.

Нет, аналогии между Тибо-Бриньолем и двумя его товарищами в финансовом вопросе никак не уместны. 800 пропавших рублей Слободина и 300 рублей Колеватова не с потолка взяты и не из пальца высосаны, о них имеются вполне конкретные упоминания в документах. О какой-либо приличной сумме, принадлежавшей Тибо, нигде ни слова нет. Лишь в одном документе УД ему приписаны (скорее всего, ошибочно) 8 рублей, – очевидно, найденные в снегу у кедра. Более чем вероятно, что те деньги выпали из одежды, снятой и срезанной с мертвецов, и владельцем их был Кривонищенко – деньги Дорошенко в сумме 20 рублей лежали наверху, в его штормовке. Но даже если эти две купюры уронил в снег Коля Тибо, то сумма слишком мизерная, не заслуживающая внимания.

Надо отметить, что с мелкими суммами, фигурирующими в деле, полный ажур и порядок. 35 рублей, найденные у Люды Дубининой, возвращены ее матери. А к родителям Зины Колмогоровой Иванов вообще проявил неслыханную щедрость: у Зины было найдено пять рублей, но прокурор не поскупился и отдал родителям целых шесть, и даже не взял с них расписки. Родне Дорошенко, правда, не достались найденные в его одежде 20 рублей, но родственники и не обращались в прокуратуру за деньгами: жили они далеко, проезд в Свердловск обошелся бы дороже.

А вот Дятлов в походе имел с собой очень приличную сумму: 1675 рублей. Эти деньги лежали в двух местах: 700 рублей в герметичной жестяной банке с фотопленками и рулоном кинопленки, а где хранились остальные 975 р., в точности не известно. По крайней мере прокурора Иванова этот вопрос заинтересовал, и он сделал пометку в листе 42 2-го тома УД: «975 рубл. – в чем?»

Возможно, эта часть денег лежала в полевой сумке Дятлова, – в рукописном списке находок, составленном Темпаловым и Масленниковым, 975 рублей упомянуты рядом с документами, хранившимися там: паспорт Дятлова, письмо на его имя, маршрутные книжки и т. д. Но это не точно.

Илл. 40. Лист из рукописного приложения к «Протоколу обнаружения места стоянки туристов». Упоминаются деньги: и 975, и 700 рублей, но где конкретно обнаружена первая сумма, не указано.

1675 рублей – достаточно много по меркам и ценам 1959 года. Зарплата чиновника высокого полета, прокурор Иванов получал в полтора раза меньше. По умолчанию посчитали, что столько денег на личные нужды Дятлову ни к чему, что это общая казна группы, – и вокруг денег немедленно началось нездоровое оживление.

Первым, еще в Ивделе, на них положил глаз Лев Гордо, начальник спортклуба УПИ.

Ты отдай мне, пожалуй, вон те семьсот рублей, Лев Никитич, обратился он к прокурору. Тот удивился: с хрена ли, Лев Семёныч? Однако Гордо не отставал: это, дескать, деньги нашего профкома, именно он финансировал поход. Иванов в ответ пообещал, что профкому и вернёт. Позже. Когда следствие закончится. А пока это не просто деньги, а вещдоки.

Мы помним на примере дятловских фотопленок, как трепетно относился прокурор Иванов к вещдокам. Не любил их выпускать из рук и отдавать кому-то.

Формально Гордо был прав, профком действительно спонсировал поход, хоть и не слишком щедро: выделил по 100 рублей на человека, но лишь на тех, кто продолжал учиться в УПИ – таких среди погибших дятловцев было пятеро, плюс Юдин, сошедший с маршрута, плюс Биенко, в последний момент раздумавший идти с Дятловым (по официальной версии его не отпустила кафедра). Если сложить и перемножить, как раз получается 700 рублей, так уж совпало.

И Гордо гнул своё: деньги, мол, нужны ему сейчас, для организации поисков. У него, мол, в горах тридцать с гаком человек, их надо кормить-поить, а пока из Свердловска финансирование придет, поисковики прикончат дятловские запасы и начнут голодать.

Закончилась схватка двух Львов тем, что Иванов резонам внял – повздыхал и отдал деньги, обязав предоставить документы об их целевом использовании. Позднее, увидев, что хитрый Гордо 700 рублей взял, но никак в снабжении лагеря поисковиков не участвует, прокурор отобрал всю сумму обратно, а еще позднее сам внес её в кассу профкома УПИ – в уголовное дело подшит корешок приходного ордера с круглой профкомовской печатью.

Тем временем последний уцелевший участник «Хибины», Юдин, прослышал о том, что найдены общественные деньги группы. Немедленно отправился к Иванову и потребовал вернуть свой взнос в казну «Хибины», 350 рублей.

С хрена ли?! – изумился прокурор. Ты, братец Юдин, на эти деньги пил-ел, на поездах и автобусах катался, отвали, не отсвечивай. Юдин не отставал и ныл, что человек он болезненный, ревматический, а теперь окончательно подорвал здоровье, три дня разбирая и сортируя дятловские вещи в холодном ангаре аэропорта, и срочно требуются деньги на лекарства. Да и много ли он съел-выпил за четыре-то дня? Опять же ехал за общественный счет только в один конец, а обратно возвращался за свои.

Закончилось нытьё тем, что Иванов резонам внял, повздыхал и вернул деньги. Частично, не весь взнос, с вычетом билетов и съеденного-выпитого, – 250 рублей. В придачу Юдин получил свою меховую телогрейку. Именно в ней был найден замерзший Игорь Дятлов на склоне Холатчахля. Интересно, носил Юрий впоследствии этот предмет одежды? Или не надевал, хранил как память?

Всё это происходило в Ивделе. В Свердловске половецкие пляски вокруг общественных денег продолжились.

«А что, можно было и так?» – подумал студент Биенко, когда Юдин появился в общаге с деньгами и всё рассказал. Подумал и немедленно отправился в прокуратуру, писать заявление на возврат своего взноса. Логика его была проста: а чем он хуже Юдина? Он, Биенко, значительно лучше Юдина, – ни единого сухарика, ни единого кусочка корейки из общих запасов не съел, билеты на поезд и автобус для него не покупали.

Иванов, вздыхая, деньги вернул под расписку. И решил, что эта до чертиков надоевшая ему история с общественными деньгами наконец-то завершена. Осталось их всего ничего, двести с чем-то рублей, однако других соискателей ждать не приходилось: Верхотуров и прочие отколовшиеся на ранних этапах ничего в общий котел не вносили.

Прокурор жестоко ошибся. Спустя какое-то время объявился-таки новый претендент, Дятлов-папа. И сразу зашел с козырей: какие еще общественные деньги?! Те лежали у завхоза Дубининой. А у Игоря были с собой его личные средства. И сейчас они принадлежат нашей семье, как наследникам. Так что верните-ка всю сумму, пожалуйста, если не хотите больших неприятностей.

Прокурор Иванов так и сел.

* * *

Здравое зерно в словах Дятлова-отца имелось. Общая казна «Хибины» действительно хранилась не у Дятлова, а у завхоза группы, у Люды Дубининой.

Зина Колмогорова в первой же записи дневника группы от 23.01 повествует о сборах в общежитии перед выдвижением на вокзал. Среди прочего там есть такие слова:

«Люда считает деньги, крупные деньги. В комнате художественный беспорядок».

Позже сама Дубинина пишет в личном дневнике, что ребята «прошпынали» её (а вовсе не Дятлова) за скупость и жадность – не выдала деньги на завтрак в привокзальной столовой. Можно считать доказанным, что общая касса хранилась именно у завхоза.

Но если крупная сумма, лежавшая у Игоря Дятлова, принадлежала лично ему, то где «общак», хранителем которого выступала Люда? Денег у нее должно было оставаться значительно больше, чем обнаружили, никак не 35 рублей: предстояло покупать для девятерых билеты на автобус от Вижая до Ивделя, и на два поезда, до Серова и до Свердловска. Еще одна загадочная дематериализация?

История не сохранила подробности разговора Дятлова-отца и прокурора Иванова. Но в результате они сошлись на консенсусном варианте: 700 рублей из коробки с пленками – деньги общественные, а 975 рублей из полевой сумки (?) принадлежали лично Игорю.

Есть вероятность, что так всё и обстояло на самом деле. Коробку с пленками и деньгами нашли на полу палатки (а по одной из версий – даже за ее пределами, на склоне), и отчего бы не допустить, что коробку достала из рюкзака Дубинина, что это был её «сейф» для хранения общей казны?

Для проверки допущения заглянем в проект похода группы «Хибина», в финансовую его часть. Продукты докупать завхозу Дубининой уже не пришлось бы, после ухода лишнего едока (Юдина) появился некий их излишек, и группа, даже отстав от графика, голодать не начала бы. Но деньги на обратную дорогу непременно должны были лежать. Транспортные расходы в проекте составляют 180 рублей на одного туриста, но это в оба конца. Разделить на два и умножить на девять – и получается, что Люда обязана была отложить и не тратить ни при каких обстоятельствах 810 рублей на обратные билеты, а не 700. Жестянка принадлежала не ей? Или завхоз «ушла в минус»?

Нет, Люда рассчитала все правильно. Надо просто вспомнить обычай группы «Хибина» покупать на один билет меньше.

Дубинина на пути из Серова в Ивдель была вынуждена прятаться от контролеров под лавкой. А чуть раньше, в поезде Свердловск-Серов, Зина Колмогорова прямо в вагоне писала письмо подруге Вале Токаревой, и среди прочего написала вот что:

«А поезд идет, через 3 часа будем в Серове. За окнами встает уральская тайга. <…> Пока кончаю писать, так как мы только что выехали и, кажется, пришел контролер, а у нас, как всегда, не все билеты».

Слова «как всегда» свидетельствуют, что покупка билетов не на всех участников похода была постоянной практикой в тургруппах, которыми руководил Дятлов. Купив билеты на восьмерых, Дубинина уложилась бы в 720 рублей. Примерно столько у нее и лежало: 700 рублей в жестяной коробке и 35 в кармане.

Всё сошлось. Дятлов-отец и прокурор Иванов правильно разобрались, где чьи финансы.

Однако пикантность ситуации была в том, что денег у прокурора в нужном количестве уже не нашлось, всё разобрали другие претенденты на наследство «Хибины». Он выдал Дятлову-старшему последнее, что осталось: 271 рубль. И отправил в УПИ, разбираться с Гордо и профкомом. Дятлов пошел и разобрался: еще 700 рублей вернулись в семью. Нет никаких сомнений, что настойчивостью и упрямством Игорь удался в папашу.

Честно говоря, не хотелось вникать во все эти денежные дрязги, особенно мерзко выглядящие на фоне трагической гибели дятловцев. Но пришлось. Иначе не подступиться к вопросу о деньгах Золотарева.

У него, как и у Колеватова, денег в достойном упоминания количестве не нашли. Лишь мелочь в двух карманах на общую сумму 67 копеек.

Можно ли предположить, что эти копейки и составляли весь наличный капитал Золотарева на тот момент? Нет, не получается. Завершит, допустим, группа «Хибина» маршрут, выйдет к населенным местам, молодежь побежит покупать пирожки и пиво – а Золотарев будет завистливо на них смотреть и глотать слюнки? Не верится…

Какие-то деньги, кроме найденной мелочи, у Золотарева наверняка были. И пропали. Но вот вопрос: а мог ли он взять в поход действительно приличную сумму? Несколько тысяч?

С одной стороны, не понять: зачем ему столько? Никакими дорожными тратами наличие такой суммы не оправдать.

А с другой стороны: зачем Дятлову почти тысяча? Или даже полторы с лишним тысячи, если деньги из жестянки всё-таки принадлежали ему? Зачем Слободину тысяча с лишним? Никаким пивом, никакими пирожками не объяснить такое количество денег в походе.

Попробуем ответить на вопрос от обратного. Если деньги Золотарев не взял с собой, то где они вообще были? Сумма, хранившаяся на квартире у Согрина (700 рублей) никак не могла составлять все сбережения Семена. Сберкнижку никто не находил ни на нем, ни среди его вещей. Да и стоило ли возиться с открытием вклада всего на три недели? Едва ли, процедура эта была в советские годы достаточно длительная. Куда Семен подевал свои деньги, уходя в поход? Отдал кому-то на сохранение? А кому? Близких знакомых он в Свердловске не имел. Послал матери или сам себе переводом на Северный Кавказ? Сомнительно… Почтовые переводы ходили тогда очень медленно, а процент за них брали очень большой. Куда еще можно пристроить деньги в чужом городе? Ночью закопать под деревом?

Объяснить все неясности с деньгами Дятлова, Слободина, Золотарева позволяет вот какое допущение: потратить большие деньги в тайге было все-таки можно. Вернее, можно было выгодно вложить их.

Куда, в какие активы вложить?! – могут воскликнуть изумленные читатели.

В меха, разумеется. Купить у охотников-манси шкурки соболя, затем продать их в Свердловске, – профит будет уже неплохой. А если вывезти в Ставропольский край, пушниной не богатый, доход возрастет еще больше. Речь именно о соболе, дешевые шкурки белок или зайцев на большую сумму составят увесистый тюк, тяжеловато будет его тащить в придачу к походному рюкзаку. А дорогой и компактный соболиный мех туриста не перегрузит.

От кого Золотарев, человек на Урале новый, мог узнать о возможности такой бизнес-схемы?

Его мог просветить Сергей Согрин, они достаточно сблизились за время совместного проживания.

Либо Дятлов переманил Золотарева в свою группу, пообещав не только более короткий срок прохождения, но и возможность неплохо заработать.

Второй вариант представляется более вероятным. Если бы Золотарев собрался провернуть меховую авантюру на свой страх и риск после бесед с Согриным, то наличие крупных сумм у Дятлова и Слободина объяснить трудно. Не исключено, кстати, что в затеянном участвовал и Колеватов. Он ведь мог не только у сестры попросить три сотни, в походе избыточные, но и у других знакомых взять в долг.

Известно, что Дятлов в своих походах по Северному Уралу встречался с охотниками-манси, даже покупал у них свежее мясо. Мог получить предложение и о покупке меха, отчего бы и нет. Очертя голову за легким барышом Дятлов не погнался: сначала узнал, какие цены на меха в Свердловске, можно ли продать шкурки без излишних трудов и риска. Выйти на подпольного скорняка, очевидно, трудов не составило, – такие кустари, хоть и не афишировали свою деятельность, но все же в условиях полнейшей конспирации работать не могли, нуждались в притоке новых клиентов.

В результате Игорь Дятлов отправился в очередной поход с приличной суммой денег. Заодно привлек к афере нескольких товарищей – действуя в одиночестве, практически невозможно утаить от остальных такую сделку. Троим или четверым гораздо проще провернуть всё тихо и незаметно. Одним из привлеченных стал Золотарев, причем решил вложить больше остальных – оставил в квартире Согрина лишь сумму, достаточную для проезда домой, на Северный Кавказ, и на проживание там до тех пор, пока не пристроит меха.

* * *

Альтернатива у «таежной инвестиции» просматривается лишь одна: Золотарев действительно открыл счет в одной из сберкасс Свердловска и пошел в поход, взяв сберкнижку. Наличных в таком случае он имел с собой немного, сотню-другую, – не больше, чем мог истратить на походные нужды в Серове, Ивделе и т. д. (Вопрос о крупных суммах Дятлова и Слободина вновь остается без ответа, но пока не будем его рассматривать.)

Тогда получается, что сберкнижку забрали те же, кто умыкнул остальные документы Золотарева. Поскольку у него и на нем не нашли ни единой бумажки, способной удостоверить личность. Трудно допустить, что взрослый и повидавший жизнь человек отправился в дальний путь вот так, без ничего. Подойдет на вокзале милиционер, попросит предъявить документы, – и поход для Золотарева завершится в «обезьяннике»: сиди и жди, пока придут ответы на запросы о твоей личности. А группа «Хибина», потеряв бойца, покатит дальше.

(Говорите, дятловцы могли в случае чего подтвердить личность Золотарева? Вы серьезно? Ну, допустим, пришли в отделение милиции подтвердить: так, мол, и так, это действительно Александр Алексеевич Золотарев. Милиция: стоп, стоп, а нам он только что назвался Семеном Алексеевичем. Вы давно его знаете? Дятловцы: э-э-э… ну-у-у… три дня уже знаем. Почти. Милиция: понятно, свободны. Хотя нет, сами предъявите-ка документики.)

К тому же нигде в материалах уголовного дела не всплывают паспорт Золотарева, его партбилет и билет военный. Упоминаются трудовые книжки в количестве двух штук, диплом института, – и всё. Три самых главных документа Семен в квартире Согриных не оставил. Он взял их в поход, сомнений нет. И они пропали вместе с деньгами Золотарева. И, возможно, вместе со сберкнижкой, если наличных денег было немного.

Здесь мы снова возвращаемся к мысли о футляре от фотоаппарата, используемом на манер барсетки для хранения ценностей.

Потому что, в отличие от денег и документов, фотоаппаратов у Семена прямо-таки переизбыток. Целых три, если считать по максимуму.

1. Фотоаппарат «Зоркий» фигурирует среди списка вещей, выданных Согриным прокурору Иванову, а затем возвращенных матери Золотарева (лист 258 УД).

2. Еще один фотоаппарат «Зоркий» найден в палатке дятловцев в рюкзаке Золотарева, он проходил по делу в качестве вещдока и отправлен матери посылкой значительно позже, в сентябре 1959 года (т. 2, лист 64 УД).

3. Наконец, третий и самый загадочный фотоаппарат обнаружен на груди мертвого Золотарева. После извлечения тел из оврага он таинственным образом исчез. Дематериализовался.

Многовато для человека, не занимающегося профессионально фотографией и не коллекционирующего фотоаппараты «Зоркий». Но если предположить, что лежавший у Согрина аппарат был сломан, невосстановимо поврежден, и хранился как потенциальный источник запчастей для аппарата нового, а его футляр служил вместилищем для денег и самых важных документов, – тогда все сходится, расплодившаяся фототехника сокращается до разумного количества, а нежелание расставаться с футляром даже в самых критических обстоятельствах получает логичное объяснение.

Илл. 41. Сопроводительное письмо к фотоаппарату Золотарева № 2, отправленному его матери.

Мне довелось задать вопрос о третьем фотоаппарате одному из немногих доживших до наших дней участников извлечения тел последней четверки дятловцев из оврага. Речь о Владимире Аскинадзи. Именно его зонд нащупал на дне оврага труп Люды Дубининой. Кто, как не он, думалось мне, сможет осветить непонятную историю.

Ответил заслуженный ветеран лаконично: «Вопрос по фотоаппаратам не ко мне, а к следователям! У нас тогда у каждого были свои задачи и обязанности».

Ценю юмор Владимира Михайловича. И при оказии непременно попробую связаться с Ивановым или Темпаловым при помощи спиритического блюдца.

А если серьезно, то отсутствие ответа – тоже ответ. Человек стоял рядом, на краю оврага, когда из него поднимали тела, – какие у него были в тот момент «свои задачи и обязанности»? Ему поставили задачу крепко зажмуриться? Или обязали позже держать рот на замке?

Если на груди Золотарева нашли пустой футляр, или если в нем был фотоаппарат, пострадавший от талой воды, с безнадежно испорченной пленкой, – зачем скрытничать, напускать туман и посылать к умершим следователям?

В своих построениях я исходил из того, что Семен успел отдать «плохишам» деньги из футляра. Но та же ситуация могла развиваться чуть иначе. Мог и не отдать, услышав, какова цена вопроса и сообразив, что денег надо выложить на порядок больше, чем у него есть. И сразу попытался разрешить конфликт силовым путем.

Тогда футляр был извлечен солдатами внутренних войск из оврага отнюдь не пустым. А что с ним случилось дальше, гадать не хочется, к дятловской трагедии это имеет отношение не большее, чем грызня за общие деньги группы «Хибина».

* * *

Уже стемнело, когда мы добрались с аэродрома до гостиницы «Радуга». Однако культурная программа от «Дикого Севера» на тот день еще не исчерпалась. Предстоял ужин в сауне.

– Без меня, – категорически сказал Данил. – Я в койку и отключаюсь.

Мы с Юрой переглянулись и решили съездить. И время, и ужин все равно оплачены.

Ну, съездили. Подробности едва ли кому-то любопытны, тем более что самое интересное началось по возвращении: меня догнал Холатчахль.

Выяснилось это, когда попробовал уснуть в своем номере. Вымотался так, что казалось: едва коснусь головой подушки, тут же усну беспробудным сном.

Как бы ни так. Взбудораженный мозг ни в какую не желал отключаться. Едва закрывал глаза – перед внутренним взором начинал крутиться дикий калейдоскоп из реально виденного и порожденного собственным воображением, и пейзажи реального Холатчахля мешались с теми, что представлял при написании «Дороги…», а реальный и спокойный Юра соседствовал с нервным и бесшабашным авантюристом Роговым.

Случалось со мной такое и раньше. Когда завершал книги, особо меня зацепившие, – мозг, войдя в туброрежим, ни в какую не желал из него выходить, продолжал генерировать очень зримые продолжения уже завершенной истории. Разница в том, что в этот раз я никакой книги не написал, а симптомы проявлялись гораздо сильнее и дольше.

В общем, так и не уснул до утра. Несколько раз ложился и, поворочавшись в бесплодных попытках отключиться, снова вставал.

Кое-как дождался рассвета, злой и мрачный. Но оставалась надежда выспаться в машине, в тот день нам снова предстоял почти тысячекилометровый путь по дорогам Урала от Нягани до Екатеринбурга. И снова обломался. Маршрут мы преодолели в расчетный срок, без ненужных приключений, и к вечеру въехали в Ебург. Вот только поспать в дороге не удалось от слова «совсем». Едва закрывал глаза – снова перед мысленным взором вставала безумная свистопляска людей и событий, персонажей и сюжетных поворотов.

Подозреваю, что в тот вечер я напоминал со стороны труп – плохо, не до конца воскрешенный начинающим некромантом. Кое-как вселился в номер отеля, кое-как поплелся на ужин в ближайший ресторанчик с балканской кухней. Уныло сидел там, ковыряя вилкой в салате по-сербски. Все на автопилоте, с нестерпимым желанием отключиться, и с пониманием: не получится.

Не знаю, в какой мере в происходившем было виновато воздействие Холатчахля, а в какой – особенности моей психики. Но результат наложения одного на другое был налицо.

На Данила перевал воздействовал так, на меня этак, и лишь Юра никаких изменений в физическом и ментальном состоянии не отметил. Разрядившийся планшет – вот и весь его убыток от происков Холатчахля.

Раньше из такого «турборежима», сопровождаемого тотальной бессонницей, я выходил медикаментозными способами. Таблетки под названием феназепам замечательно помогают утихомирить взбудораженный мозг. Но продают это лекарство строго по рецепту, выписать его у врача и прихватить с собой упаковку я не догадался (кто ж ждал такого), а затевать в чужом городе квест по незаконной покупке «колес» казалось заведомой авантюрой, тем более в моем тогдашнем состоянии.

Попробовал универсальное русское лекарство под названием водка «Белуга». Не помогло. Организм плевать хотел на снотворное действие этилового спирта, а слишком увеличивать дозу я не рискнул.

Еще одна ночь без сна окончательно привела в зомбообразное состояние. А с Юрой и Данилом я распрощался еще вечером, поскольку рейс на Питер вылетал ранним утром. И уж теперь-то я проспать не боялся… Боялся другого: что и в самолете не усну, и дома, что окончательно меня доконает проклятый Холатчахль. Вот недаром же высшие силы предупреждали меня в Ивделе: не езжай туда, добром не кончится. Какие только дурные мысли не приходят в голову, изнуренную бессонницей.

Вышел из отеля к вызванному такси, и оказалось, что мы притащили зиму за собой с Мертвой горы: на Екатеринбург сыпался первый снег, изо рта вырывался пар. Позже узнал, что на весь Урал обрушился в ту ночь холодный атмосферный фронт – и в Челябинске, и в других местах наблюдалась под утро та же картина. «Бабье лето» закончилось, словно терпеливо дожидалось, когда же мы завершим путешествие.

В здании аэровокзала обнаружился неожиданный побочный эффект от бессонницы, длившейся третьи сутки. Резко, скачком, упало зрение (дома проверил его по таблице, применяемой окулистами, и выяснил, что стал хуже видеть примерно на тридцать процентов). Понял это, когда пытался прочитать строчки на табло с расписанием вылетающих рейсов, и встревожился не на шутку… Всевозможные психические дисфункции еще ладно, но вот такой конкретный удар по физиологии от щедрот Холатчахля… это уже перебор.

Универсальное лекарство, приобретенное в буфете аэровокзала, привело лишь к напрасной растрате денег и ресурсов печени: три бесконечных часа в кресле авиалайнера я провел, бодрствуя, и сполна вкусил все прелести аэрофобии.

Но всё на свете рано или поздно заканчивается: посадка, Питер, и вот я уже бреду к дому даже не на автопилоте, а на последних крохотных его ошметках. Состояние – хоть скорую вызывай, но я все же зарулил в магазин, решив предпринять последнюю попытку выпасть из убийственной реальности без помощи медицины.

И случилось чудо! Родные стены помогли! Или родной диван благотворно воздействовал на блудного владельца, не знаю, но факт налицо: сто грамм водки, две банки пива – и Виктор Палыч с облегчением провалился в благодатное черное ничто…

Холатчахль отпустил не сразу. Сон нормализовался за пару дней (а до того период бессонницы сменился патологической сонливостью), зрение приходило в норму больше недели, но полностью восстановилось до прежнего состояния. Я к тому времени уже вернулся в деревню, где провожу теплое время года, – и где, едва оклемавшись от Холатчахля, незамедлительно вляпался в новое приключение, связанное на сей раз не с горами, а с рекой Лугой и с путешествием по ней на моторной лодке…

Но это уже совсем другая история.