Текст книги ""Перевал Дятлова". Компиляция. Книги 1-9 (СИ)"

Автор книги: Виктор Точинов

Соавторы: Алексей Ракитин,Анна Матвеева,Евгений Буянов,Алан Бейкер,Екатерина Барсова,Сергей Согрин,Павел Барчук
сообщить о нарушении

Текущая страница: 69 (всего у книги 102 страниц)

Но в одном Дятлову в последнем походе повезло. Напряженные отношения между Колмогоровой и Дорошенко разрядились сами собой. Не повезло в другом: любовный треугольник не исчез, он лишь изменил конфигурацию и выглядел теперь так: Дятлов-Колмогорова-Огнев. Назревал новый конфликт, а как «умел» их разруливать Игорь Дятлов, мы уже убедились.

* * *

О Люде Дубининой в этой главе речь не шла, и тому есть причины.

На сердечном фронте у нее тоже не все было ровно и гладко. В своем личном дневнике Люда намекает на сложности в отношениях с неким Женькой (Евгений Синицын?) и неким Юрой (с Юрием Блиновым, судя по всему). Но все это можно оставить за скобками: оба упомянутых персонажа в трагедии никак не участвовали.

На ход событий могли воздействовать только личные качества Люды Дубининой. Она сама отзывается о себе в дневнике самокритично: «Женька то и дело подъедает меня, даже иногда скажет что-нибудь обидное. Неужели он считает меня какой-нибудь дурой. Да и я вообще люблю подливать масло в огонь, черт бы меня подрал».

А вот еще, в записи от 26.01: «Настроение плохое и наверное будет еще дня два. Зла как черт».

Пожалуй, так прогнозировать свое настроение на два дня вперед можно лишь в том случае, если настроение определяет какая-то объективная причина. Месячные, как вариант. Если Люда не ошиблась в своих подсчетах, то к моменту гибели «критические дни» у нее завершились (хотя Тибо на привале еще успел подвернуться под вспышку «плохого настроения»).

Таким образом, со стороны Люды повлиять на развитие событий могла лишь ее «любовь подливать масло в огонь».

Вот только не получается, хоть тресни, поверить в то, что после подлитого Дубининой масла Дятлов и Дорошенко схватились за финки и устроили за палаткой дуэль из-за Колмогоровой. А там и остальные подоспели, с топорами и ледорубами – и дело закончилось смертоубийствами, уцелевшие же сбежали под гнетом угрызений совести кто к кедру, а кто в овраг, где и замерзли в стыде за содеянное.

Ничего подобного не было и быть не могло. Главный любовный конфликт исчерпался, Колмогорова и Дорошенко выяснили отношения, Зина успокоилась. А Дятлов, признаем честно, не того замеса человек, чтобы хвататься за нож для разрешения любовных проблем. Сомнительно даже, что он хотя бы морду кому-нибудь набить был способен из-за девушки. Инфантильная и глупая голодовка – «потолок» его поведения в конфликтной ситуации.

* * *

Ну, и напоследок надо отметить очень странное совпадение: тело Люды Дубининой, склонной своим несдержанным языком «подливать масло в огонь», единственное из девяти тел, было обнаружено без языка.

Просто факт. Без комментариев.

Глава 8. Линия разлома-3, или Один против всех

Семен-Александр Золотарев – самая загадочная фигура среди дятловцев.

Посторонний в общем-то для членов группы «Хибина» человек, примкнувший к ним в последний момент перед началом похода. Не студент и не выпускник УПИ (как мы помним, закончил институт физкультуры в Минске). На полтора десятка лет старше своих спутников. Фронтовик, прошел всю войну – с 1941-го по 1945-й, получил четыре боевые награды. По паспорту Семен, но называл себя Александром.

К тому же Золотарев, единственный из всей группы, имел на теле татуировки, включая весьма загадочные – например, странную последовательность букв ДАЕРММУАЗУАЯ, подробно разобранную нами ранее. Мало того, на руке, где люди обычно татуируют свое имя, у Золотарева было наколото слово «ГЕНА»! Ошибка эксперта или еще одно имя, уже третье? Или память о закадычном фронтовом товарище? Однозначный ответ на эту загадку так и не найден.

В общем, Семен-Александр Золотарев выглядит белой вороной на фоне остальных погибших туристов.

Илл. 33. Семен (Александр) Золотарев, самый загадочный персонаж среди дятловцев.

В рукописных документах дятловцев Золотарев практически не фигурирует. В самом начале своих личных дневников его упомянули обе девушки группы: и Зина, и Люда. Причем Зина Колмогорова отозвалась о неожиданном спутнике нейтрально и даже отчасти благожелательно: «С нами ст. инструктор Коуровской турбазы Александр Алексеевич Золотарев. Знает очень много новых песен, просто радостно как-то, что узнали новые песни». Уважительно, по имени-отчеству – но в уважении ощущается и некое дистанцирование: «свои» в дневниках и письмах Зины фигурируют как «Гося», «Юрка» и т. п., а тут вдруг – «Александр Алексеевич».

В записи же Люды Дубининой сквозит плохо скрытая неприязнь: «Золотарева, идущим вместе с нами в поход никто не хотел сначала брать, ибо человек он новый, но потом плюнули и взяли, ибо отказать – не откажешь».

А затем Семен-Александр исчезает и из личных дневников, и из общего дневника группы. Напрочь. Ни единого упоминания. И ни единой записи, сделанной Золотаревым в общем дневнике. Человек-невидимка какой-то! Словно бы отстал в пути, вернулся домой вместе с Юдиным, просто дятловцы не стали этот факт отмечать – настолько были равнодушны к навязанному спутнику.

Однако многочисленные походные фотографии свидетельствуют: Золотарев здесь, никуда не делся. Идет вместе с остальными, причем на привалах не сидит в сторонке, одинокий и грустный, – активно со всеми общается, шутит, улыбается. Без проблем влился в коллектив – по крайней мере, внешне все выглядит именно так. Вот только дневник Семен-Александр не ведет и сам никого не фотографирует – пленка из его фотоаппарата содержит только снимки, сделанные до похода, – и ни единого, сделанного после отъезда из Свердловска.

Отчужденность, обособленность Золотарева от группы и особенности его биографии породили множество конспирологических версий. Спектр их весьма широк: от откровенного лютого бреда до весьма проработанных, основанных на достаточно логичных выводах из известных фактов.

Вот, для примера (и для развлечения тех читателей, что могли заскучать, штудируя наше суховатое академическое исследование), краткое изложение одной из свежих, 2019 года, версий.

Итак:

Золотарев в походе весьма заинтересовался Зиной Колмогоровой и тут же, не откладывая, начал добиваться взаимности. Не платонической, разумеется. Фронтовику, после четырех зим, проведенных в окопах, мороз не помеха, если вдруг приспичит плотно пообщаться с женским полом. Игоря Дятлова эти беспардонные домогательства возмутили. Но Золотарев плевать хотел на возмущение Дятлова и остальных: он считал их щенками, молокососами, желторотыми птенцами, а себя – крутым мачо, прошедшим войну.

Кроме того, Золотарев, по мнению автора версии, был алкоголиком. А как иначе? Как не стать алкоголиком, употребляя ежедневно на фронте сто «наркомовских» граммов? Все с войны алкоголиками возвращались, считает доморощенный конспиролог, и Золотарев не исключение – и в поход он прихватил с собой фляжку со спиртом. Тем более что и повод выпить имелся вполне достойный: 2 февраля – день рождения Золотарева, праздновать который он начал загодя, вечером 1 февраля, несколько раз тайком приложившись к фляге. Разумеется, после выпитого желание Золотарева обладать Зиной усилилось многократно, и он попытался его немедленно реализовать. Но на защиту Зины поднялась вся остальная группа, возник конфликт, в ходе которого Золотарев рассвирепел и на время позабыл о своих намерениях, касавшихся Колмогоровой. Выгнал полуодетых и разутых студентов на мороз и погнал вниз по склону, угрожая убийством. Ретировались от обезумевшего фронтовика дятловцы торопливо, даже распороли ткань палатки, чтобы побыстрее выбраться наружу.

После чего Золотарев вернулся в палатку и продолжил отмечать «днюху» уже в одиночестве: пил спирт, закусывал корейкой, разбрасывая шкурки. Фляга была изрядного объема, и времени на то, чтобы ее добить, ушло прилично. Когда спирт все же закончился, Золотарева вновь потянуло на подвиги. Или на Зину Колмогорову. Или на ту и на другое разом. В любом случае палатку он покинул и пошагал туда, где дятловцы спасались от мороза и от психа-алкоголика. Отыскал он их без труда, ориентируясь на свет костра.

К тому времени численность дятловцев оставалась прежней. Никто не замерз, не отстал на склоне и т. п. Считая, что туристы уже достаточно запуганы, Золотарев грубо ухватил Зину за руку, оставив ссадины, обнаруженные затем судмедэкспертизой, и потащил за собой.

Но тут уже коса нашла на камень. Несколько часов борьбы за жизнь изрядно уменьшили влияние присущей советским студентам интеллигентности, и парни всей толпой навалились на Золотарева. Тибо-Бриньолю он успел проломить голову фотоаппаратом, но остальные сбили его с ног и скрутили. В свалке многие получили мелкие повреждения, а Рустем Слободин – травму черепа, но в пылу драки он не понял, насколько серьезно пострадал.

Затем состоялось импровизированное судилище. Вопрос: что делать с агрессивным психом? – очевидных ответов не имел. Отпустить? – так ведь снова набросится и кого-нибудь покалечит, как уже случилось с Тибо. Запереть и изолировать до протрезвления негде. Даже связать толком нечем. Родилась мысль привести сугубо физическими методами Золотарева в состояние, не позволяющее ему причинять кому-либо вред. Против такой идеи активно выступила Дубинина, причем выступила весьма напористо, не стесняясь оскорблять сторонников физической расправы.

Однако победили в диспуте адепты радикальных мер. И надежно нейтрализовали Золотарева, избив ногами и переломав ребра. Заодно досталось и Дубининой, не прекратившей свою нелицеприятную критику. Мало того, обезумевшие от холода и стресса, почуявшие запах крови туристы вырвали Людмиле язык.

После чего оставшиеся дееспособными дятловцы разделились. Колмогорова, Дятлов и Слободин отправились к палатке за теплыми вещами и аптечкой. Остальные трое поддерживали костер и приглядывали за травмированными.

Не преуспели ни те, ни другие. Тройка Дятлова палатку в темноте отыскать не сумела, замерзла на склоне. Костер на ветру грел плохо, Колеватов, Дорошенко и Кривонищенко начали строить в овраге убежище от ветра, но двое последних в ходе работы ослабели, прилегли у костра – завершал работу Колеватов в одиночку. Закончив, обнаружил: товарищи его мертвы, замерзли, меж тем как пострадавшие, одетые значительно теплее, еще дышат. Срезав с мертвецов не нужную им больше одежду, Колеватов из последних сил эвакуировал находившихся в бессознательном состоянии Тибо, Золотарева и Дубинину в убежище и вместе с ними стал дожидаться рассвета или возвращения тройки Дятлова. Ничего и никого не дождавшись, все четверо замерзли. Снегопад быстро завалил убежище, спасатели его не заметили, а весной подвижки тающего снега сдвинули трупы с настила, бурная талая вода снесла их на несколько метров, где четверка и была обнаружена в мае. Вот и вся история.

Казалось бы, бред высшей пробы. Однако объясняет почти все темные места трагедии, и аргументами типа «такого не могло быть, потому что так не бывает никогда» его не опровергнуть – нужна другая версия, логичная и непротиворечивая, столь же полно устраняющая все неясности. А с этим в дятловедении всегда были проблемы. В огромном море фактов всегда находились те, что на корню подрезали любые объяснения, порой весьма стройные и продуманные.

Разумеется, критики упоротой версии нашлись в немалом числе.

«Как один человек сумел прогнать на мороз восьмерых?» – интересовались они. И в самом деле, задача для одиночки непосильная. Даже если не брать в расчет девушек (а обе были крепкие и спортивные), против шестерых мужчин не поможет ни топор, ни ледоруб. Окружат, зайдут сзади – и пусть даже одного удастся покалечить, остальные навалятся и обезоружат. Даже голыми руками скрутят, а ведь дятловцы тоже могли вооружиться: топоров у них в хозяйстве было как минимум три штуки.

«Сумел, сумел, – не смущался автор версии. – У Золотарева имелось оружие посерьезнее топора. Боевая граната. Привез с фронта и прихватил с собой в поход».

«Да зачем в походе граната?!»

«Пригодится, вещь полезная, – гнул свое автор. – Рыбу можно глушить подо льдом на Лозьве или Ауспии».

Дальнейший ход обсуждения остался неизвестным. Не стоит терять время, отслеживая такие споры, никакая истина в них не родится.

Хотя единственная золотая крупинка в большой навозной куче измышлений все-таки блеснула: спирт действительно мог оказаться в палатке стараниями Золотарева, остальные участники похода до поры о фляге не знали. Но со спиртом подробно разберемся чуть позже.

* * *

Есть и другие версии, касающиеся Семена-Александра Золотарева, гораздо более продуманные и убедительные.

Чаще всего они сводятся к тому, что группой туристов на финальном этапе трагедии руководил вовсе не Игорь Дятлов, а Золотарев.

Достаточно странный приказ уходить от палатки без обуви и теплой одежды отдал именно Дятлов, попросту не способный в условиях стресса принимать взвешенные решения (вспомним его истерику и объявленную голодовку). По инерции, по привычке к послушанию дятловцы выполнили приказ. Но под кедром, когда встал закономерный вопрос: а что же дальше? – власть в группе сменилась. У Дятлова вразумительного ответа на этот вопрос не имелось. И Золотарев решительно отстранил его от руководства. В силу возраста и опыта он был единственным членом группы, способным на это. И скомандовал, как бывало на фронте, когда командир ранен или по иной причине руководить далее не способен: «Группа, слушай мою команду! Делаем то-то и то-то!»

Беда в том, что остальные дятловцы на фронте не бывали. Даже в армии не служили. В группе произошел раскол. Меньшая часть (Колмогорова и Слободин) по привычке поддержали Дятлова. Остальные оценили перспективы – и решили, что под руководством Золотарева шансов выжить гораздо больше.

Дальше оба командира, старый и новый, действовали в полном соответствии со своим характером, опытом и умением принимать решения в сложнейшей обстановке.

Дятлов очертя голову – как был, полураздетый, без обуви и головного убора, – устремился обратно к покинутой палатке. Возможно, увлек с собой Колмогорову и Слободина. Но не исключено, что они двинулись за ним позже, вместе или поодиночке. (Когда рождалась на свет эта коллективная версия, формула ИД+ЗК=Л считалась незыблемым постулатом дятловедения, и лишь позже письма Зины к подруге Лиде вдребезги разнесли постулат.)

«Золотаревцы» же перераспределили наличную одежду и под руководством нового командира занялись борьбой за выживание: заготавливали топливо для костра, соорудили убежище в овраге и т. д.

Результат известен. Обе стратегии привели к поголовной гибели. Но все же «золотаревцы», по общему убеждению, продержались значительно дольше, чем те, кто продолжал верить в Игоря Дятлова. Есть даже мнение, что они вообще должны были выжить – и непременно выжили бы, пусть не все, – не вмешайся вновь та же сила, что выгнала туристов из палатки. Но сила вмешалась, у кедра и оврага состоялся второй акт драмы, завершившийся тяжелейшими, не совместимыми с жизнью травмами у Золотарева, Тибо и Дубининой, – и после того уже никаких шансов не осталось. Вины Семена-Александра в том нет, он сделал все, что мог и был близок к успеху.

Такая вот версия, сведенная воедино автором этих строк из нескольких, высказанных на различных дятловедческих интернет-ресурсах. Логичная, ничему не противоречащая, убедительно объясняющая поведение дятловцев на финальном этапе трагедии. Опровергнуть ее трудно, да и незачем. Пусть опровергают дятловеды-«иконописцы», озабоченные лишь тем, чтобы на мироточащих ликах не обнаружилось ни единого темного пятнышка.

Надо признать, что имеется у этой версии и серьезный недостаток. Она неплохо объясняет поведение дятловцев после ухода от палатки, но никак не отвечает на вопрос: что именно погнало их вниз по склону?

Для самоубийственного приказа Дятлова имелись какие-то основания, показавшиеся остальным в тот момент очень вескими. Иначе никто бы в одних носках по сугробам не побежал. Посмотрели бы удивленно: э-э-э, да никак свихнулся Гося Дятлов, не вынес тягот пути! – и остались бы в палатке. И что тогда Дятлов сделал бы? Голодовку бы объявил?

Версию с Золотаревым, принявшим командование на себя, мы используем как рабочую. Но причину бегства дятловцев от палатки придется искать самостоятельно.

* * *

Среди версий, оперирующих особой ролью Золотарева в трагедии дятловцев, особняком стоит теория «контролируемой поставки» за авторством Алексея Ракитина.

В этой теории Семену-Александру Золотареву принадлежит чуть ли не центральная роль. Он, по мнению Ракитина, был не только и не просто инструктором по туризму – но тайным сотрудником КГБ, обеспечивавшим на месте сложную контрразведывательную операцию. Суть операции мы уже разбирали, напомним лишь главную цель: передать агентам ЦРУ радиоактивные материалы, способные создать у заокеанских супостатов превратное мнение о том, что происходит на сверхсекретном объекте советской оборонной промышленности, расположенном в Челябинске-40.

Один из главных тезисов этой версии – утверждение о том, что Семен-Александр Золотарев был сотрудником (резидентом) КГБ.

На основании чего тов. Ракитин пришел к такому выводу? На основании военной и послевоенной биографии Золотарева, отраженной во всевозможных документах.

Документы изучены Ракитиным очень вдумчиво и придирчиво – и в них действительно обнаруживаются нестыковки, странности и умолчания в количествах, зашкаливающих за все ПДК.

Читатели прямо-таки вынуждены согласиться с логикой автора версии: действительно, дело нечисто, и биография Золотарева явно отражает какие-то тайные стороны его жизни. Так, мягко говоря, лукавить и передергивать в своих автобиографиях и анкетах (тщательно проверяемых, особенно в 40-е и 50-е годы, славные шпиономанией) мог лишь человек, имеющий очень мощную негласную поддержку некой влиятельной силы. И КГБ – самый очевидный кандидат на роль такой силы. Ну не масонская же ложа, в самом деле, поддерживала и продвигала по карьерной лестнице Золотарева!

В действительности же всё обстоит совсем не так, как представляется читателям с подачи Ракитина. Ничто в биографии Семена-Александра Золотарева ни прямо, ни косвенно не свидетельствует о его связях с КГБ.

Исследовать биографию Золотарева и повторять ход рассуждений Ракитина, опровергая их пункт за пунктом, мы не станем. Причины изложены выше: при таком подходе настоящая глава растянется до объема, позволяющего издать ее отдельной книгой.

Мы пойдем другим путем, более коротким.

Вот каким: докажем на конкретном жизненном примере, на реальной биографии реального человека той эпохи, что в документах 40-х и 50-х годов, отражающих жизнь кого угодно, можно накопать преогромное количество странностей, нестыковок, неточностей, разнобоя в датах и фактах, и т. д., и т. п.

Из чего никак не следует, что все эти «кто угодно» работали на КГБ.

Разумеется, подобное надлежит сравнивать с подобным.

И человек, выбранный нами в качестве образца для сравнения, в первом приближении может показаться братом-близнецом Семена-Александра Золотарева. Разлученным в детстве близнецом, выросшим в отдалении, – и тем не менее повторившим жизненный путь брата вплоть до мелких деталей.

Судите сами.

Оба они, и Золотарев, и его «близнец», родились в 1921 году.

Оба попали на войну и прошли ее от и до, с 1941-го по 1945-й, и закончили в одинаковых званиях – сержантами.

Оба были награждены боевыми наградами.

Количество наград тоже совпадает – по четыре у каждого.

И ассортимент совпадает: один орден, три медали. Орден – у обоих – «Красная Звезда».

С медалями, правда, разнобой, не то совпадение получилось бы вовсе уж мистическое. У близнеца вместо медали «За оборону Сталинграда» – «За оборону Ленинграда», а вместо «За отвагу» – «За боевые заслуги». Ну, и «За победу над Германией» у обоих.

Войной совпадения не исчерпываются. Сходство послевоенных биографий тоже налицо.

Оба были родом из сельской местности, и, соответственно, обучались в сельских школах (качество обучения в которых с городским было не сравнить). К тому же за четыре года войны школьные знания наверняка вылетели из головы у обоих.

Тем не менее оба сумели-таки получить «на гражданке» высшее образование.

Совпадений выявлено вполне достаточно, чтобы признать: сравнение будет более чем корректным.

А вот дальше – развилка судеб и жизненных путей. «Близнец» Золотарева туризмом не увлекался. Ни горным, ни лыжным – никаким. И жизнь его не оборвалась до срока в засыпанном снегом овраге, была долгой и насыщенной, закончившись в 2000 году во вполне почтенном возрасте: много работал, получил в придачу к боевым немало трудовых наград, вырастил сына, успел порадоваться внукам…

Недоверчивый читатель может спросить: да где же автор сумел раскопать этакого «брата-близнеца», из какой параллельной, но очень похожей на нашу реальности вытащил двойника Золотарева?!

Все просто. Двойника звали Павел Сергеевич Точинов.

Это мой отец.

* * *

Замечание на полях.

На последующих страницах автор поневоле вынужден отказаться от академичного стиля изложения – от третьего множественного лица и от всех этих «как нам представляется» и «сейчас мы докажем».

Слишком о личном придется писать. И без местоимения «я», неуместного в серьезном научном исследовании, никак не обойтись.

Ну, извините.

* * *

Так уж получилось, что я поздний ребенок. Появился на свет, когда отцу было сорок пять. Что характерно, он тоже поздний ребенок – предпоследний сын в очень многодетной крестьянской семье, а крестьянки в те года рожали аж до пятидесяти: известно, что чем больше и чаще женщина рожает, тем позднее теряет к тому способность.

В результате между поколениями семьи зияет разрыв с Гранд-Каньон размером: мой дед по отцу родился на свет аж в 1880 году и умер почти за тридцать лет до моего рождения. С ума сойти, прадед мог быть крепостным… И был бы, если бы крестьяне села Покровское коллективно не выкупились у своего помещика задолго до отмены крепостного права.

Впрочем, вернемся к заявленной теме. К странностям и нестыковкам в биографии моего отца, которых не меньше, чем в биографии Семена-Александра Золотарева.

Начнем с самого начала. С даты рождения.

Сколько себя помню, во всех документах отца стояла дата рождения 25.09.1921 года. В паспорте, в правах – везде. Она же выбита на его могильном камне.

Но лет в пятнадцать или шестнадцать я узнал, по большому секрету: оказывается, отец на самом деле родился на два года позже.

Зачем, почему такая путаница с датами? – недоумевал юный я. И узнал, что в 1937 году, после смерти деда, семья осталась без кормильца. Была возможность снять хотя бы один лишний рот с шеи бабушки – прописать Пашку в Ленинграде, у замужней старшей сестры (Покровское – село пригородное, Северная столица неподалеку). Мешала одна загвоздка: прописаться можно было лишь с шестнадцати лет, при наличии паспорта.

Решили проблему просто: получили новую метрику взамен якобы утраченной, проставившись волостному писарю или кто там эти метрики выписывал, – и Паша единым росчерком пера стал на два года старше, благо был парнем рослым и вполне мог сойти за шестнадцатилетнего. И вот он, заветный паспорт, и вот она, ленинградская прописка.

А тем, кто пожелает обвинить семью Точиновых в жульничестве, в обмане родного советского государства, не мешает знать, что получил отец в придачу к паспорту и прописке. В качестве бонуса, так сказать.

Призвали его не в девятнадцать лет, а фактически в семнадцать. В морскую пехоту Краснознаменного Балтийского Флота. А вскоре началась война.

В июле 1941-го семнадцатилетний морпех Паша Точинов угодил в самую мясорубку – под Таллин. Вдумайтесь на минутку: по нынешним законам ему, в его неполные восемнадцать, нельзя было бы купить бутылку водки. Даже банку пива или хотя бы пачку сигарет – нельзя. Нельзя голосовать, нельзя жениться без разрешения родителей… Но послали их не за пивом – под танки группы «Север». Вспоминаю свои неполные восемнадцать – и не представить…

Отец выжил и вышел из окружения с остатками рассеченной надвое 8-й армии. И воевал до 45-го, с перерывами на лечение после ранений.

Таким образом, я знал, что у отца две даты рождения: официальная, 25.09.21, и реальная, ровно на два года позже. Маленький семейный секрет. Как позже выяснилось, не единственный. Далеко не единственный.

Но даже с этим первым небольшим секретом получалась интересная коллизия. При полном отсутствии контрацепции крестьянские женщины рожали часто, чуть ли не каждый год. И в семье Точиновых уже был один сын 1921 года рождения– старший брат отца Василий, родившийся в мае.

И вот ситуация: два родных брата (не сводных, не единокровных – целиком и полностью родных). Оба родились по документам в 1921 году – один в мае, другой в сентябре. Небывалая скорострельность в деле деторождения. Рекорд всех времен и народов.

Эх, вот бы попались документы обоих братьев, да в руки конспирологу Ракитину! Уж он бы выстроил версию на загляденье! Тут уже не КГБ дело пахнет, не ЦРУ и не Моссадом.

Инопланетяне с Сириуса. Или рептилоиды с Нибиру. Но в любом случае с трехмесячной продолжительностью беременности.

Однако коллизии не случилось. Василий с войны не вернулся, погиб на фронте – так что никто не удивлялся двум никак не стыкующимся датам рождения.

Но дело на этом не закончилось. После смерти отца даты его рождения начали размножаться, как амебы: митозом.

Разбирая доставшийся в наследство семейный архив, я обнаружил реликвию времен войны – старую, потрепанную красноармейскую книжку отца. Указанная в ней дата рождения изумила. 05 марта 1921 года. Как? Откуда? Красноармейская книжка – главный документ бойца, как паспорт у штатского человека. Почему в ней дата, не пойми откуда взявшаяся? Привычная картина мира пошла трещинами…

Шли годы. Архивы приоткрывались. Все больше оцифрованных документов попадало в Интернет. Нашлись наградные листы отца, но дело не прояснили. Там везде был указан год рождения – 1921-й – но без числа и месяца.

Наконец, стали доступны метрические книги Гатчинского уезда (вернее, так в обиходе называли по привычке книги записей актов гражданского состояния). И у отца появилась четвертая дата рождения. 17 сентября 1923 года. Не факт, что она истинная: запись сделана со слов деда. Исключительно с них. Пришел некто Точинов С. В. в подотдел записей актов гражданского состояния при Слуцком волисполкоме и заявил: родился у меня сын, назвали Пашей. Какие справки из роддома, вы о чем? На дому рожали, при содействии повитух, а те справок не выписывали. Фактически роды могли случиться и на день раньше заявленного, и на два, и на три. Кто бы стал проверять? Но в любом случае эта дата изначальная. Вся дальнейшая свистопляска записанных в документах годов, месяцев и чисел началась с неё.

Кстати. В конце жизни отец мог получить некую компенсацию за то, что восемнадцатый свой день рождения встретил в страшной мясорубке первых месяцев войны. Мог выйти на пенсию на два года раньше. Не воспользовался. После достижения официального пенсионного возраста отработал еще семь лет.

Но путаница с датами – это цветочки. Настоящий, без дураков шок поджидал меня при изучении боевого пути отца – не по его рассказам, а по документам в архивах. По всему получалось, что он никогда не служил в части, указанной им во всех анкетах и автобиографиях – в 1-й артбригаде Ленинградского фронта. Не служил и всё тут. Никаких следов его пребывания там. Полтора года непонятно где был и чем занимался.

Илл. 34. Документы отца, отличающиеся диким разнобоем в датах рождения: в красноармейской книжке – 05.03.1921 г., в аттестате зрелости, полученном после войны, – 25.09.1921 г., в метрической книге дата правильная (?) – 17.09.1923 г.

А в шок повергла одна строчка в личном деле из архивов Министерства обороны. Оказывается, эти полтора года отец провел не в 1-й артбригаде, а в плену или на оккупированной территории.

Вот это был реальный шок. Никогда, ни разу, ни пьяный, ни трезвый – ничего отец про плен не говорил. Ни слова. Ни намека. Я терзал память, перебирая все его рассказы о войне: нет, ни единого намека не припомнил. Провести полтора года в плену и за полвека с лишним ни разу ни словом не проговориться? А если там был не просто плен, а кое-что похуже? Часы, проведенные в размышлениях об этом, стали не самыми лучшими часами моей жизни.

Со временем все прояснилось. В плен отец не попадал. Но на оккупированной территории действительно провел полтора года (в шокировавшем документе и плен, и оккупация были объединены в одной графе). Провел в составе 1-й партизанской бригады Ленинградского фронта.

Тут есть одна тонкость. Партизаны Ленинградской области (Московской, кстати, тоже) – это не те канонические партизаны, что известны нам по книгам и фильмам. Не бойцы-окруженцы, не сумевшие пробиться на восток, не колхозники, взбунтовавшиеся против оккупантов. Это регулярные части РККА, перешедшие через линию фронта и действующие в немецком тылу. Местными жителями пополнялись, не без того. Но основа партизанских соединений ЛФ – красноармейцы регулярных частей.

В Отечественную войну 1812 года была схожая картина: партизанили как стихийно возникшие отряды крестьян, взявшихся за топоры и вилы (Василиса Кожина), так и подразделения регулярной армии (Денис Давыдов).

Во время войны выбирать отцу не приходилось – где приказали, там и служил. А вот после войны… Полтора года на оккупированной территории – пятно в биографии. Клеймо в личном деле. Надо каждый раз доказывать, что был ты в партизанах, а не в полицаях, бумаги предоставлять.

А кое-где даже бумаг не спрашивали. Просто не принимали на работу людей с такой записью в соответствующей строке анкеты. Не положено. Точка, не обсуждается, хоть ты три раза партизан, хоть сам Ковпак – не положено.

И на свет появилась маленькая военная хитрость. Одна пропущенная буква – и «1я парт. бригада Ленинградского фронта» (именно так, сокращенно, писал в анкетах отец) превратилась в «1ю арт. бригаду», воевавшую с правильной стороны линии фронта. Если что, всегда можно отмазаться: описался, дрогнула рука, пропустил букву. Но никто внимания так и не обратил. И арт. бригада, в которой отец никогда не служил, потянулась из одного документа в другой. А в графе, касающейся плена и оккупированных территорий, появился прочерк.

Вот что еще любопытно. Впервые арт. бригада обнаружилась в крайне серьезной подборке документов под названием «Выездное дело». После войны, в 50-е и 60-е, отец работал за границей: сначала в Бирме, затем в Африке, в Гвинее.

Африка же в начале 60-х была горячим и неспокойным местом. Там стреляли много и часто. В не успевших сбросить колониальный гнет странах чернокожие партизаны воевали с колонизаторами. В успевших – активно стреляли друг в друга, выясняя, кто более достоин рулить страной, получившей независимость. В советском торгпредстве в Конакри (столица Гвинеи) имелась самая настоящая «оружейка», хотя хранились в ней отчего-то не автоматы Калашникова, а пистолеты-пулемёты ППС времён Великой Отечественной. Из окон посольства торчали игрушки посерьезнее – крупнокалиберные пулеметы ДШК. Потому что даже в столице изредка случались выяснения отношений между вчерашними соратниками по борьбе за независимость.