Текст книги ""Перевал Дятлова". Компиляция. Книги 1-9 (СИ)"

Автор книги: Виктор Точинов

Соавторы: Алексей Ракитин,Анна Матвеева,Евгений Буянов,Алан Бейкер,Екатерина Барсова,Сергей Согрин,Павел Барчук
сообщить о нарушении

Текущая страница: 79 (всего у книги 102 страниц)

Нет, он старался – в меру своего разумения. Целину, например, распахал – гигантский урожай в первый год собрали, рекордный, хоть в книгу Гиннеса заноси. Жаль, сгнил тот урожай. Хранить было негде, вывозить нечем – он и сгнил. А повторить успех на следующий год не удалось: дунул ветер – и полетел целинный чернозем большими черными тучами. Ветровая эрозия почвы, говоря по-научному. Была степь – и начала стремительно превращаться в пустыню.

По осетрам, белугам, севрюгам и прочим стерлядям к тому же ударило строительство Волжско-Камского каскада гидроэлектростанций. Плотины перекрыли нерестовые пути осетровым Каспия, испокон века шедшим на нерест в Волгу и ее притоки. Плотина Сталинградской ГЭС, например, окончательно перекрыла Волгу в 1958 году (но и до того строительство и частичное перекрытие успешному нересту никак не способствовало) – а рыбоподъемник на плотине возвели, спохватившись, лишь в 1961-м, причем далеко не все рыбины научились пользоваться рыбоподъемниками. Последствия не задержались.

К 1959 году вылов каспийско-волжских осетра, белуги и т. п. катастрофически сократился, а именно они составляли подавляющую часть поступающей на рынок «красной рыбы». Соответственно, резко выросло значение сибирских осетра и стерляди; до той поры их государственный промысел особо не развивали – труднее вывозить в европейскую часть страны, чем из волжского бассейна.

В общем, в конце 50-х предприимчивые люди могли очень неплохо нажиться на незаконной ловле рыб осетровых пород – спрос был обеспечен: из продажи означенные рыбы повсеместно исчезли, но советский народ еще не успел отвыкнуть от черной икры и осетрины, его окончательно отучили от этого позже, в брежневские времена.

Могли нажиться, и наживались, но…

Есть и тут одна загвоздка. В наши дни ни осетр, ни стерлядь в Лозьву не заходят. Поднимаются из Оби в Иртыш и далее в Тобол, но еще выше, в Тавду и Лозьву, не плывут.

Могли ли подниматься в 1959 году? Все-таки за шестьдесят лет многое изменилось в рыбьих миграциях, и не в лучшую сторону.

Теоретически могли. Но в единичных экземплярах – промысловую ловлю не организовать. Так сейчас осетры заходят из Балтики в Неву: каждая поимка становится событием, но никому и в голову не приходит организовать нацеленный на этих рыб промысел.

В капитальном многотомном труде академика Берга «Рыбы пресных вод СССР и сопредельных стран» 1948 года издания ничего об осетровых в Лозьве не сказано, хотя вопрос ареалов и популяций исследован весьма дотошно. Можно считать вопрос закрытым: нелегальную заготовку черной икры Ряжнев и Борода организовать не сумели бы (именно ради икры ловят браконьеры осетров, зачастую выбрасывая выпотрошенные туши).

А что еще плавало в водах Лозьвы ценного, представлявшего коммерческий интерес?

В Лозьве водились и водятся таймени и хариусы, рыбы из семейства лососевых. Не совсем лососи, но близкие родственники.

Таймень – рыба царская, его малосольный балык практически не уступает по вкусу семужьему, и со сбытом за хорошие деньги проблем у браконьеров не возникло бы. Но – и здесь «но».

Проблемы возникли бы с поимкой. Таймень – рыба-одиночка, стаями не держится. Его ведь недаром зовут «хозяином переката»: конкурентов-сородичей на своем охотничьем участке таймень не терпит, прогоняет их, если крупнее. Или уходит, если объявится более матерый кандидат в хозяева. Именно из-за этих особенностей образа жизни таймень нигде и никогда не становился объектом промысла. Он завидный трофей для рыболова-спортсмена, для спиннингиста, и не более того.

Хариус тоже рыба весьма ценная. Он значительно меньше по размеру, чем таймень, и не столь нетерпим к родственникам, держится стайками. Но, увы, размеры тех стай на реках типа Лозьвы не очень велики. Промысел опять же не наладить. Есть сведения, что местные жители ловили хариусов в Лозьве снастью под названием «кораблик» – но лишь для собственного потребления, не на продажу. И какую промысловую снасть ни применяй, уловы значительно не вырастут.

Вот кого в Лозьве действительно много, так это ельца. Держится он громадными стаями, наловить можно очень много. Однако особой ценности не представляет, – лососям не родня, вкус самый заурядный, и размер невелик. Кормовая рыба для тайменя, по большому счету, – вот главная роль ельца в пищевой цепочке.

Лет через пятнадцать-двадцать после похода дятловцев можно было и на ельце неплохо заработать, наладив канал вывоза на «Большую землю», – тогда в стране практически не продавалась вобла и прочая вяленая рыба, не найти ее было ни в пивных заведениях, ни в магазинах – но к 1959 году неугомонный Никита Сергеевич еще не добрался до рыболовецких артелей, снабжавших любителей пива излюбленной закуской.

Ельца вычеркиваем – и что остается?

Селедка.

Небольшая, но очень вкусная рыбка под названием сосьвинская сельдь. Ни в европейской части страны, ни в Сибири ее толком не знают: это эндемик, обитающий только в реках бассейна Оби, текущих с Уральских гор.

К настоящей селедке сосьвинская никакого отношения не имеет, названию вопреки, – как и таймень с хариусом, относится к семейству лососевых. Ближайшие ее родственники – европейская ряпушка и мелкие сиги-эндемики озер Карелии. Уже первые русские поселенцы Зауралья оценили деликатесный вкус серебристой рыбешки и начали ее активно ловить.

Сосьвинская сельдь нас устраивает по всем параметрам. Ценная, держится плотными косяками, совершает сезонные миграции, позволяющие заниматься ловлей на одном месте, не мотаться с неводом по рекам и озерам.

Поставить на реке Лозьве закол (своего рода плетень, укрепленный на вбитых в дно кольях), в его разрывах установить мережи или вентери – и эти снасти-ловушки будут ловить сами, без участия человека, причем улов будет сохраняться в них живым, как в садке.

Илл. 61. Сосьвинская сельдь (местное название тугун или тугунок) в свежем и в готовом к употреблению виде. Действительно, похожа на обычную селедку, но гораздо вкуснее.

Приехать раз неделю, очистить ото льда большую прорубь, достать по очереди мережи, вытряхнуть из них накопившийся улов, складировать его в мешки, снова растянуть мережи… Да, пожалуй, это не трубы забрать – на обратную дорогу времени уже не останется, придется заночевать. Со сбытом проблем не будет. Что-то пустить в столовую 41-го квартала, а сэкономленную таким образом дефицитную тушенку продать «налево». Что-то вывезти для реализации в Ивдель (не в Вижай, там своих рыболовов – каждый второй, не считая каждого первого). Сосьвинская сельдь наиболее вкусна в соленом и малосольном виде – схема будет работать даже летом, рефрижераторы для сохранения улова не нужны.

Сохранился снимок дятловцев, сделанный во 2-м Северном поселке или рядом с ним. Туристы сфотографировались рядом с приспособлениями для развешивания посоленной рыбы. Функционировало оно явно весной, когда солнышко уже пригревало, но массовый вылет насекомых еще не произошел – иначе на выходе вместо вяленой рыбы получатся опарыши в изрядном количестве. На зиму веревки или тросы, растягиваемые между опорами, сняты. Но все равно можно понять, что развешивают здесь не пудовых тайменей и не метровых щук – небольших рыбок, максимум сантиметров по 30 длиной. Все сходится.

Илл. 62. Дятловцы во 2-м Северном, рядом с приспособлением для развешивания рыбы. Можно понять, что экземпляры там сушили далеко не трофейные, не метровой длины – расстояния по вертикали между опорами для натягивания веревок невелики.

Подведем итог: организовать нелегальный рыбный промысел на Лозьве не составило бы для Ряжнева или Бороды большого труда. И он бы функционировал, принося стабильный доход при минимальных вложениях. А за сутки вполне можно ликвидировать на реке все следы браконьерской ловли – убрать из проруби закол и снасти. Но если снасти и мешки с мороженой рыбой были припрятаны где-то здесь же, в одном из заброшенных домов, то дятловцы вполне могли на них натолкнуться и понять, что здесь происходит.

До сих пор все было у нас складно и гладко. Но если мы сейчас объявим, что причиной гибели группы стало обнаружение туристами нелегального рыбного промысла, – нас засмеют и правильно сделают. Такое утверждение своей нелепостью вполне может потягаться с байками о «неимоверно засекреченной ракете» и «космодромном спецназе».

Спору нет, браконьеры способны на многое.

Например, в настоящий момент (февраль 2020 года) штраф за поимку одной миноги (это, если кто не знает, небольшая рыбка, сравнимая размерами и вкусом с сосьвинской сельдью) – пять с половиной тысяч рублей. За ОДНУ штуку. При массовом ходе поймать за ночь в браконьерские снасти тысячу штук миноги – улов заурядный. Но если с этим уловом прихватят на реке, возмещать ущерб государству придется в сумме пять с половиной миллионов рублей. К тому же при ущербе в сто тысяч рублей и выше начинает действовать уже уголовная статья с реальным сроком. При этом оптовая закупочная цена черного рынка на миногу воображение не поражает: 250 рублей за килограмм, а в килограмме – примерно 15 штук – стоимость улова в тысячу голов всего-то шестнадцать с чем-то тысяч, не сравнить с пятью миллионами. Промысел получается чрезвычайно рискованным, попадаться нельзя, и браконьеры готовы очень на многое, чтобы не попасться.

Но это в наши дни.

В январе 1959 года ситуация была совсем иная – примерно та же, что с нелегальным старательством.

В действовавшем на тот момент Уголовном кодексе кары за браконьерство предусматривались смешные. Пятьсот рублей штрафа или полгода исправительных работ (даже не зоны). При отягчающих обстоятельствах – год исправительных работ.

Хотя и тогда можно было очень сильно пострадать за незаконную рыбалку. Вопрос в том, ГДЕ ловить. Лучше было не забрасывать сеть в пруд, где колхоз разводил карпов. Или в озеро, где рыбхоз выловил сорную рыбу и запустил взамен ценную. Такая рыбалка классифицировалась уже иначе – как хищение социалистической собственности. За такое деяние, совершенное в особо крупных размерах, можно было даже расстрел схлопотать – прославленный классикой «указ семь-восемь» к 1959 году не отменили. Применяли крайне редко, однако не отменили.

Но на Лозьве, в ее верхнем течении, государственного либо колхозного рыбоводства не существовало. А за незаконную поимку «дикой» рыбы кары полагались символические – никто и никогда не пойдет на крайне тяжкое преступление, чтобы скрыть незначительное, грозящее пустяковым наказанием.

Да и не стал бы никто Ряжнева наказывать, даже если бы принципиальный комсомолец Юдин накатал на него заявление в рыбнадзор. Ну, ловит уважаемый человек не совсем законно в тайге рыбу, кормит своих работяг – не оскудеет от его ловли Лозьва. Рыбный промысел во 2-м Северном даже прятать особо не стоило – все в округе наверняка о нем знали и относились с пониманием. Тем более что начали эту практику скорее всего геологи: приспособления для развешивания рыбы не выглядят новыми, недавно поставленными – могли сохраниться с прежних времен, когда в поселке квартировала ГРП.

Вот если бы дятловцы двинулись в свой последний поход пару-тройку лет спустя…

За эти годы в законодательстве очень многое изменилось. В конце 50-х правительство наконец заметило давно назревавшую проблему: рыбы во внутренних водоемах становится все меньше и меньше, уловы неуклонно падают. Стали искать причины, но самую главную – индустриализацию, проведенную в рекордные сроки без малейшей оглядки на экологию, – упустили из виду. Нашли других виновных: дескать, слишком много и бесконтрольно ловит население. Запретили продажу сетематериалов в личное пользование, внесли коррективы в правила рыболовства, многие снасти и способы ловли угодили в разряд запрещенных. А вскоре и наказания ужесточили: по статье 163 Уголовного кодекса, введенного в действие в 1961 году, за браконьерство можно было получить уже четыре года зоны. И штрафы стали отмеривать иначе: не пятьсот рублей за все, но за каждый незаконно выловленный хвост отныне начислялась оговоренная сумма – при промысловых объемах цифры набегали огромные.

Но в 1959 году действовал еще старый кодекс, лояльный к браконьерам.

* * *

Пройдя по кругу и перебрав все возможные в условиях Ивдельского района нелегальные промыслы, мы поневоле вновь возвращаемся к золоту. Но не к старательской его добыче – к промышленной.

Небольшой частный рудник.

Огнев в сотрудничестве с Ряжневым вполне мог его организовать. У первого были необходимые познания в геологии и, скорее всего, информация о нахождении небольшого, но богатого золотом участка невдалеке от 2-го Северного. У второго – материальные и людские ресурсы и техника.

Необходимо учитывать еще один момент: Ивдельский район – это самая периферия зоны ответственности «Уралгеологии», базировавшейся в Свердловске. Чуть севернее, за границей района, начинались владения «Воркутагеологии», что вела геологоразведку на Приполярном и Полярном Урале. Т. е. начальство от геологов, обосновавшихся во 2-м Северном, находилось очень далеко – а в таких случаях, как правило, дисциплина падает, и процветают самые разные злоупотребления.

Мог Огнев-Борода, например, подменить керновые пробы, показавшие высокое содержание золота? Представляется, что мог.

Но золото в кернах – не россыпное, а коренное, старателям недоступное. Чтобы добраться до заветного металла, содержащегося не в речном песке, а в кварцевой породе, нужны буровзрывные работы, нужно серьезное оборудование, измельчающее породу (на россыпях всю эту работу за золотоискателя выполнила река еще много-много тысяч лет назад: разрушила горную породу, содержащую золото, перемолола ее до песчаного состояния).

Хотя не исключено, что дело не связано с керновым бурением. Борода мог как-то узнать всё же о золоте россыпном – и утаил информацию, приберег для себя.

Но вот чего он никак не мог сделать, так это сохранить в полной тайне гипотетический рудник, организованный им на пару с Ряжневым. Рабочих на руднике надо снабжать самыми разными вещами, продовольствием в первую очередь, – и регулярные рейсы туда никак бы не остались незамеченными. А еще продовольствие надо где-то закупать, и закупки в таких количествах, явно избыточных для 41-го квартала, непременно вызвали бы вопросы. А еще над тайгой достаточно активно летала авиация – утаить прииск от взгляда сверху очень сложно. А еще…

Наверное, достаточно. Уже понятно, что в полной тайне сохранить рудник было невозможно. Слухи о том, что Ряжнев и Огнев чем-то непонятным занимаются в тайге, непременно поползли бы. А дело тут пахло не полутысячей рублей штрафа, разведанные запасы – это разведанные запасы, и не столь важно, доложили о них начальству или нет (не доложил – получи еще одну статью в довесок: злоупотребление служебным положением).

Незаурядный ум Огнева отмечали все, кто с ним общался. И он придумал-таки выход простой и изящный: не маскировать то, что никак нельзя замаскировать, а…

А что именно он придумал, попробуем восстановить в очередной художественной реконструкции.

Реконструкция № 2. Золотопромышленная артель «Рога и копыта» (Вижай, 4 октября 1957 года)

В дверь не то стукнули, не то скребнули чем-то, словно крупный пес лапой ткнул, – она дернулась внутрь на пару ладоней и замерла.

– Заходи уж, Абрам Осич, – позвал Гриднев, не сомневаясь, кто пожаловал, – лишь один человек стучался к нему таким образом.

Дверь проползла вперед еще немного, в кабинет бочком протиснулся Фейгин, в руке какие-то бумаги.

– Что там у тебя? – спросил Гриднев без малейшего энтузиазма.

Вечерело, и за окошком смеркалось, и он вообще-то уже собирался домой.

– Завизируй, Георгий Северьяныч, поставь закорючку, – Фейгин положил на стол три листка, ткнул пальцем в угол одного: здесь, мол.

Гриднев мельком глянул – и не понял ничего. Взял листы в руки, просмотрел – и все равно не понял. Анкета, автобиография, заявление о приеме на работу… Фамилия незнакомая. Подписи Фейгина как заместителя начальника участка вполне бы хватило кадровикам для оформления приказа.

– Что сам-то не подпишешь? Он из сидевших?

Гриднев скользнул взглядом по анкете, нашел нужную графу, сам себе ответил:

– Да вроде нет…

– Подпиши, Георгий Северьяныч, – сказал Фейгин настойчиво.

Гриднев глянул на него исподлобья. Фейгин стоял невозмутимо, но смотрел в сторону, словно бы очень заинтересовавшись печкой или лежавшими рядом с ней поленьями.

– Да что неладно-то с парнем?

Фейгин пожал плечами и промолчал.

Гриднев вздохнул, вчитался в бумаги. Рогов Николай Иванович, тридцать лет, семь классов образования, разведен, не сидел, в плену и на оккупированной территории не был. На вид все путем, а что родился в Кустанае, так мало ли как судьба людей по стране швыряет.

Но Фейгин – тертый калач и на всевозможные грозящие неприятности нюх имеет прямо-таки небывалый. Недаром сидит заместителем уже при четвертом начальнике участка, причем одного, предыдущего, проводил на повышение, а двух других как бы совсем наоборот… Самому же ему это кресло не светит – с его-то статьей в анкете, в той графе, где про судимость. Ему бы замом до пенсии спокойно досидеть, недолго уже осталось, два с чем-то года.

– Где сам-то он? – спросил Гриднев, сообразив, что разбираться с непонятным Роговым придется все-таки ему.

– Здесь, – Фейгин кивнул на дверь.

– Позови, потолкуем.

Фейгин вышел в приемную, пробормотал там что-то. Гриднев услышал, как заскрипели пружины продавленного дивана. Совсем недавно в приемной вечно толпился народ, заигрывал с секретаршей Людочкой, хоть и было той под сороковник, и левый глаз у нее косил безбожно, вечно смотрел куда-то в угол. Теперь приемная почти всегда пустовала: Людочка уехала на «Большую землю», ее пишущая машинка стояла здесь, в кабинете, и Гриднев сам настукивал документы – одним пальцем, чертыхаясь и проклиная того неизвестного ему козла, что заправил Людочке и обрюхатил ее.

Вошел человек – среднего роста, крепко сбитый. У дверей не мялся, уверенно протопал к столу, плюхнулся на стул, не спрашивая разрешения. Гриднев недовольно поморщился, но ничего не сказал. Фейгин в кабинете больше не появился, решил, видать, что эти двое потолкуют и без него.

– Итак, Николай Ива… – начал было Гриднев, поднял взгляд от анкеты и осекся. – Ты?!

– Я, кто же еще.

– Тебя же…

– Было дело, оступился. Осознал, раскаялся, досрочно выпущен.

Рогов белозубо улыбнулся и добавил:

– За ударный труд и хорошее поведение.

Гриднев прикинул в уме сроки и подумал: со сто тридцать шестой статьей на свободу через неполных три года? Ну-ну…

– А это что? – кивнул он на анкету.

– Женился. Взял фамилию жены. Развелся. Свою возвращать не стал.

– А-а… Имя тоже у жены взял?

– Ну… С чистого листа – так с чистого листа, что уж мелочиться.

Рогов рассмеялся, и видно было, что плевать ему с высокой колокольни, поверит Гриднев или нет. Даже не старался соврать как-то убедительно.

– Зачем явился?

– Как зачем? Трудиться честно хочу. Нормировщиком. Можно кладовщиком, мне без разницы.

И вроде правильные слова говорил, а звучало все так, будто издевается и насмехается. Гриднев неуверенно подумал, что надо отложить вопрос до завтра и послать кого-нибудь к капитану Маркушеву, если тот не успел еще нажраться по вечернему времени. И Рогов, который не Рогов, отправится досиживать свое, да еще за побег добавят… сколько там сейчас добавляют, три года, вроде…

Но не нравилась ему эта вот улыбчивая уверенность Рогова. Что так лыбится-то? Не может ведь не понимать, что вся его шитая белыми нитками история никого не обманет. Непонятно…

Непонятного Гриднев не любил. Он поднялся, тяжело прошагал в угол, к сейфу. Звякнул ключами, отпер, задумчиво посмотрел на бутылку армянского, приберегаемого для важных случаев, – и зацепил с полки «Московскую».

Налил до половины два стакана, закуску не стал доставать, нечего баловать. Выпили без тоста.

– Теперь говори, зачем на самом деле явился. Или вали, откуда пришел. Нет у меня, сталбыть, вакансии нормировщика. Кладовщика тоже.

Рогов скинул поношенное черное полупальто, повесил его на отросток лосиных рогов, торчавших из стены на манер вешалки. Вернулся к столу, достал пачку «Казбека». Сказал, разминая папиросу:

– В корень зришь, Северьяныч, ничего от тебя не скроешь. Не просто так я пришел. Хочу тебя богатым сделать.

* * *

– Работяги раскумекают, что дело нечисто, – выдвинул Гриднев новое возражение, но уже без прежней уверенности. – Ты чужим можешь голову дурить своими «Рогами и копытами». А они-то, изнутри, все поймут и все разболтают. Спьяну, после первой же, сталбыть, получки.

Говорил, а сам прикидывал: где бы отыскать надежных-то, не болтливых? – потому что уже уверовал в идею Рогова. Может сработать. Но мало того, чтобы все сработало, – надо еще не погореть на этом деле, потому как статья рисуется серьезная.

– Работяг я навербую не здесь. И даже не в Воркуте. Еще дальше, в Котласе, есть там кое-какие знакомства. Посадить в поезд и поить всю дорогу. В Троицке-Печорске загрузить теплыми в вертолет – и сюда. Обратно – тем же манером, а здесь с прииска не выпускать.

– Не выпускать? Вертухаев, сталбыть, наймешь да проволоку натянешь? Будто бичевню не знаешь… Как приспичит выпить, так на лыжи встанет и тебя не спросит.

– Чтоб на лыжи встать, надо лыжи иметь. И знать, куда идти. Здешние знают, а чужаки, за полторы тысячи километров привезенные?

Гриднев кивнул. Может сработать. Если даже потом начнут трепать языками и если даже кто-то к трепотне прислушается и возьмет на карандаш – искать нелегальный прииск будут совсем в других краях, ну, и пускай ищут. Все продумал Рогов, все просчитал, паскудник. Не подкопаться. Пять лет у него было с тех пор как геологи съехали, чтобы все продумать. И на зоне небось думал, и на воле. Надо бы выяснить аккуратно, где сидел, да как ушел, да числится ли во всесоюзном. Нехорошо, если его портреты возле каждой ментовки висеть будут.

– Ты, сталбыть, хоть бороду отпусти, – сказал Гриднев невпопад, не в тему разговора. – Вон, Осич-то, знакомство с тобой не водил, видел как-то раз у меня мельком – и то стойку сделал.

– Отпущу, – пообещал Рогов.

* * *

– Вот еще что запиши, Северьяныч. Дэска нужна, кила на два, а лучше на три. Промприбор я найду из чего сделать, там остались и моторы, и сита, и редуктора, и ленты транспортерные. Насосы тоже есть. Даже вибростол найдется из чего собрать, но генераторов в Северном нет, я проверил.

«Все успел, и там уже побывал», – подумал Гриднев и написал карандашом на листке, уже изрядно исписанном: «д/генератор» – и обвел рамочкой. Подумал, приписал ниже: «соляра» – и тоже обвел. Дэску-то актировать не проблема, а вот топливо для нее на долгий сезон… Ладно, придумается что-нибудь. И со жратвой для работяг надо вопрос заранее порешать.

– Сколько людей планируешь привлечь? – спросил он.

– Ну, вот считай сам… Бульдозерист не нужен, сам за рычаги сяду.

– Погоди-ка, – перебил Гриднев, – бульдозер я те не отдам, ишь придумал!

– Да верну я, верну. Вскрышку сделаем, и забирай. Слушай дальше: если гнездо хотим выбрать за сезон, то работу строим в две смены по двенадцать часов, и вот тебе наряд в смену: четверо долбят шахту, двое накидывают тележки, еще человека четыре гоняют с тележками наверх. Минимум двое валят и таскают лес, двое собирают крепь, еще двое-трое монтируют ее по мере прохода вглубь. Плюс двое стоят на промприборе: один на подаче материала на сито, второй на отборе.

Гриднев взял новый листок взамен исписанного, рисовал в столбик цифры, нравились они ему все меньше. Если суммировать и на два умножить – тридцать с гаком человек на круг. Но это еще не все. На такую ораву чтоб жратвы сготовить, нужен повар, ничем другим не занимающийся. И не только… Сороковник народу в итоге получается. Это сколько ж балков, и жратвы, и рейсов вертолета… Не катит. Волюнтаризм чистой воды.

– Теперь слушай меня, – сказал он и начал вычеркивать цифры. – Работаем в одну смену, не обсуждается. Вальщиков убираем сразу. Сладишь запань простенькую у берега, а лес для крепей и отопления я тебе сплавлю по Лозьве, успею до ледостава.

– Откуда? – удивился Рогов, а Гриднев подумал удовлетворенно: «Ага, не все он знает, не все…»

Подошел к карте-километровке, висящей на стене, показал:

– В сорок первом квартале лагпункт закрыли, теперь это участок с вольнонаемными. С него пошлю людей вот сюда, – палец уткнулся в карту, – и зачем тебе тогда вальщики?

Рогов кивнул, достал из пачки новую папиросу.

– Остальных, сталбыть, сам урежь, ты лучше в этом петришь, но лимит такой: девять, ты десятый.

– Можно и так… Но тогда за зиму не управимся, гнездо не выберем. А слишком долго сидеть нельзя, спалят.

– Значит, весной продолжите.

– Весной нас зальет по самое дальше некуда, умаемся откачивать.

– Значит, летом продолжите.

– Хе… летом… а припасы как без зимника?

– Придумаем. Не это главное.

* * *

Разговор затянулся на два с лишним часа, бутылка «Московской» опустела, за окошком стемнело окончательно, и Гриднев включил настольную лампу. Фейгин, разумеется, давно ушел домой, по нему хоть часы проверяй: раньше не свалит, но и минуты лишней не задержится. Да и вообще сейчас во всей конторе лесоучастка наверняка светится лишь окошко начальника.

Чем дальше, тем яснее Гриднев понимал: когда все наладится и заработает, от Рогова надо будет непременно избавиться. Он умный, но винтика какого-то в голове не хватает… волюнтарист и авантюрист. Выкинет какой фортель в своем духе – всех спалит и подставит.

Но теперь уже не о возвращении на зону речь пойдет – сразу всё и всех сдаст. Нужно потолковать с Маркушевым и обставить дело иначе…

Произошло все неожиданно. Только что Рогов сидел, закинув ногу на ногу, пускал дым колечками – и вдруг рука его метнулась, как атакующая гадюка, выхватила исписанный листок у Гриднева.

Тот с легким запозданием сообразил, что именно черкал сейчас на листке, уже на третьем, – машинально, в такт своим мыслям. Сообразил, потянулся через стол – отобрать немедленно, – и вскрикнул от неожиданной боли.

– Маркушев, – прочитал Рогов спокойно, словно и не случилось ничего. – До сих пор с ним корешишься, не спился еще вертухай…

– Ву-у-у-у-у-у… – тянул на одной ноте Гриднев.

Из его ладони, из самой середины, торчало вечное перо – его же собственное, выдернутое Роговым из письменного прибора. Кровь собралась маленькой лужицей, мешалась с чернилами. Было больно.

Дверь приоткрылась, из кромешной темноты приемной прозвучал чей-то голос:

– Все в порядке, Гешка?

– В порядке, – беззаботно откликнулся Рогов. – Но ты зайди, Микеша, зайди. Познакомишься с Северьянычем.

Вошел еще один человек, незнакомый. Толком Гриднев его разглядеть не смог, встал тот в отдалении, за кругом света от настольной лампы.

Гриднев ухватился за вечное перо, вытащил. Притихшая боль вспыхнула с новой силой, ранка закровила обильнее.

«Ничего они мне не сделают, попугают, я им нужен, без меня никак», – думал Гриднев, но мысль успокаивала слабо.

– При попытке… хе… – продолжил читать Рогов. – Да ты никак меня, Северьяныч, сдать вертухаю решил? Чтобы тот меня вальнул?

Гриднев молчал. «Я им нужен, я им нужен, я им нужен…» – стучало в голове.

– Нехороший он человек, Гешка, – сказал вновь прибывший (вроде как Микеша… да, точно, Микеша). – Убить его надо, пожалуй.

Микеша шагнул вперед, оказавшись в круге света. Скуластым лицом он смахивал на местных узкоглазых, но те все как на подбор сложения субтильного, а этот слишком уж высокий и плечистый.

– Зачем убивать? – удивился Рогов, выдав очередную белозубую улыбку. – У нас только-только дружба наладилась… Ведь наладилась, Северьяныч, а? Знакомьтесь: это Северьяныч, а это Микеша, всем приятно. А для пущей приятности ты, Микеша, подарочек Северьянычу выдай, что мы приготовили.

Микеша запустил руку в карман пальто – было оно черное, как у Рогова, но длинное, чуть ниже колена. Достал и шмякнул на стол какой-то сверток, завернутый в брезент.

– Разверни, Микеша, разверни. У Северьяныча, видишь, с рукой проблемы приключились.

Микеша развернул. Сначала брезент, затем оказавшуюся под ним тряпицу, бурые пятна на которой сразу же не понравились Гридневу.

На столе лежала рука.

Кисть руки, отделенная по запястью. Белела на разрубе кость, топырились пухлые пальцы, и кольцо на указательном Гриднев узнал сразу. Сделал его Сугостин, отсидевший свое за подделку пробирных клейм, да так и застрявший в Вижае. Шлиховое золото, протравленное в электролите, слитом с аккумулятора, ограненный змеевик с прожилкой… Сугостин Людочке не очень нравился, но подарок приняла и носила.

– Ну, и как тебе эта куриная лапка, а, Северьяныч? – глумливо спросил Рогов. – Только ты учти, что перед смертью курочка спела всем канарейкам на зависть. Про все твои дела спела, о каких знала, а знала больше, чем ты можешь подумать. Смекаешь, о чем я?

– Убить его надо, Гешка, – гнул свое Микеша. – Сдаст не сегодня, так завтра.

– Всё б тебе убить да убить… Северьяныч уже осознал и проникся. Проникся ведь, Северьяныч, а? Что молчишь, сука?! Проникся?!!!

– П-проникся… – с трудом разлепил губы Гриднев.

– Видишь, проникся… А бумажку эту его дурную мы сожжем и забудем.

Рогов скомкал листок, кинул в пепельницу, где уже лежало изрядно окурков. Достал зажигалку, слаженную из отполированной винтовочной гильзы, откинул остроконечный колпачок… Затем вдруг передумал:

– Нет… ты, пожалуй, вот что: сожри эту бумажку. Чтоб совсем уж проникся, чтоб неповадно в другой раз. Жри, Северьяныч, жри. Я вот тебе из графина набулькаю, чтоб запить чем было… Жри, сука!

Гриднев молчал и не шевелился. Нельзя такое делать… Чем бы ни грозили – нельзя. Сломаешься один раз – и ты бесправный раб навсегда.

– Что, аппетит пропал? Сейчас появится. У Микеши ведь брат есть, Парамоша. Близнец. Один в один, и кожей, и рожей. В Серове он сейчас, Парамоша, на почтамте сидит, «молнию» от меня ждет. А не дождется до полуночи, так пойдет на улицу Ленина, в дом семнадцать. В общагу политехникума. Вахтерше трешку сунет, та пропустит. На второй этаж поднимется, налево свернет… Догадываешься, к какой комнате, а, Северьяныч? Вижу, вижу, догадался. Да, к той самой, где у окошка курочка спит… славненькая такая, пухленькая, конопатенькая, на папку похожая. Ее лапка тебе в самый раз будет, под пару к этой.

Рогов помолчал недолго, затем спросил:

– Ну так что? Сходить Парамоше на улицу Ленина? Или сожрешь все-таки?

– Не надо… Парамоше… ходить…

Слова были чужие, они с трудом протискивались через горло, раздирая его в кровь. Гриднев потянулся к скомканному листку.

– Довольно… – Рогов подтянул пепельницу к себе, крутанул колесико зажигалки, бумага занялась. – Вижу, что и впрямь проникся. Только я тебя умоляю, Северьяныч: ты не забывай про Парамошу и про улицу Ленина. Никогда не забывай.