Текст книги "Когда нам семнадцать"
Автор книги: Виктор Александровский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 30 страниц)
– Правильно, – сказал Шлыков. – Так я и сказал: «трусишь». И спуску тебе не дадим. Производство есть производство. А то, что они предлагают, – это не во имя производства? Да, им трудно будет сначала, и всем нам будет трудно. И если бы речь шла об одном-двух процентах к плану, я бы тоже поосторожничал. А речь идет о гораздо большем – о человеке… новом человеке, какого ни ты, ни я еще не знали.
Он замолчал.
– Хорошо, – сказал Быстров. – Попробуем.
Пока бригада работала в одну смену, в механическом цехе все время толклись люди. По одному, по два, а то и целыми группами приходили сюда из кузницы, подъемки, арматурного, промывочного, электроцеха, подходили к станкам и подолгу простаивали за спинами ребят. Казалось, даже в самом процессе обработки деталей они искали чего-то нового, необыкновенного и, не найдя, вполголоса обменивались между собой замечаниями, посмеивались, пошучивали, покуривали, перечитывали обязательство, вывешенное Жоркой Бармашовым на самом видном месте у дверей.
По дороге в депо, в столовой, когда шли со смены, все пятеро чувствовали на себе взгляды. Андрей переносил это спокойно, как будто ничего не произошло, Куракин на чью-нибудь шутку отвечал острым словом. Жорка принимал все с важным видом. Лиза прятала глаза, а Юлька волновалась, и время от времени у нее замирало сердце.
Цыганков иногда, не выдержав, выходил из своей конторки и, постояв, покачиваясь на носках, нарочито громко обращался к посторонним, толпившимся в цехе:
– Нечего, нечего! Проваливайте… Люди работают, понимаешь, а они… Заведите у себя такое же и глазейте сколько влезет.
Постепенно в депо начали привыкать к тому, что существует бригада Малахова. Появилась и новая графа на доске показателей дневной выработки:
«Бригада, борющаяся за право называться бригадой коммунистического труда (бригадир А. Малахов)».
2
В расчетах Малахова и Куракина самым важным была спаренная работа на поршневом станке. И именно с этого начались неприятности.
Малахов рассчитывал, что все детали, поступающие для обработки на тяжелых станках, будут передаваться бригаде. Но Цыганков делил их по-прежнему: сначала – Чекмареву, потом – бригаде.
– Мастер, нам этого мало, – заявил как-то Андрей.
– А что же, по-твоему, Чекмарева – токаря наивысшей квалификации – я должен держать на болтах и шпильках? Он тоже советский рабочий, а не кустарь-одиночка.
Андрей не стал спорить. Но ему и Жорке Бармашову пришлось по-старому работать на своих станках в одну смену.
Каждое утро Наташа выписывала мелом на доске показатели прошедшего дня:
«120 % – Чекмарев, 103,6 % – бригада, борющаяся за право называться бригадой коммунистического труда (бригадир А. Малахов)».
Потонуло в ворохе бумаг в производственном отделе и предложение об увеличении оборотов на Юлькиной «семерке». Андрею сказали, что «семерка» почти выработала свой ресурс и увеличить обороты на ней – это значит пойти на заведомую аварию.
Юлька по-прежнему работала на мелких деталях. Но, может быть, оттого, что она очень старалась и ей все чаще приходилось помогать Лизе, привычная работа выматывала Юльку к концу смены так, что уже не хватало ни сил, ни желания делать уроки. И она со страхом думала, что сегодня опять надо идти в школу и четыре часа слушать там рассуждения о сумме квадратов двух катетов, о плотности населения Африки и о том, как Иван Грозный взрывал крепостную стену Казани.
Вечером к ней приходил Пашка. Он не говорил: «Пойдем. Пора…» Он просто останавливался посреди комнаты и ждал, пока Юлька соберется. Только однажды он сказал хрипло и приглушенно, словно это вырвалось у него против воли:
– Думай, Юлька, думай. И Лизе скажи, чтобы думала. Буксы заедают… Мы на буксах можем выскочить. Приспособление к карусельному нужно.
Этот станок с громадной, медленно вращающейся планшайбой был мощным сооружением. Многопудовая букса, установленная на нем для обработки, казалась игрушечной. Уже одни очертания станка говорили о том, что, создавая эту махину, люди рассчитывали на смекалку тех, кто станет к нему.
О приспособлении к карусельному думали все. Юльке казалось, что оно рядом, стоит немного подумать, и схема его станет ясной и понятной до последнего болтика. А пока буксы, предназначенные на расточку, складывались штабелями возле Куракина, и каждое утро Наташа писала на доске показателей одни и те же цифры.
Хотя по утрам Андрей получал один общий наряд на всех, работа шла так, будто ничего не изменилось. Каждый работал сам по себе. Только изготовленные детали теперь принимал не Цыганков, а они сами друг у друга, всей группой, переходя от станка к станку.
Первым начал сдавать Жорка. Как-то незаметно он сник и притих. Однажды, позабыв о том, что включен станок, он распрямился и долго стоял, уставясь сквозь очки в пространство, не обращая внимания на то, что резец, дымя, уже не снимал стружку, а просто рвал металл. Потом Жорка снял очки, подышал на них, протер стекла грязными от эмульсии пальцами, аккуратно сложил дужки, положил очки на край станины и пошел к выходу.
Юлька переглянулась с Куракиным. Когда Жорка поравнялся с карусельным, Куракин резко дернул его за рукав и, повернув к себе, свистящим шепотом сказал:
– Забуксовал, мальчик?.. Думал, все тебе на блюдечке подадут с золотой каемочкой? Иди на место и не позорь мою седую голову. Ну!..
Жорка покорно вернулся к станку.
В этот же день, после перерыва, Пашка Куракин нос к носу столкнулся с Чекмаревым у доски показателей. Чекмарев что-то насмешливо сказал ему. Пашка ответил.
Юлька с Лизой, возвращавшиеся из столовой, захватили конец перепалки. Надо было здорово задеть Пашку, чтобы он стал так кричать.
– Ты понимаешь, сволочь, над чем смеешься?.. Я согласен три месяца вообще ни копейки не заработать, только бы таким хапугам, как ты, решку навести!
Пашка вытянул руку с растопыренными пальцами, покрутил ею перед лицом Чекмарева.
– У тебя, Чекмарев, две дороги: или с нами, или… Имей в виду, ты не устоишь. Не устоишь! Все равно, как теленку в паровоз упереться! Понял!
Чекмарев трясущимися руками достал папиросу, закурил, постучал прокуренным ногтем по фанере:
– Здесь, между прочим, написано «не хамить»…
– Иди, иди! – оборвал его Пашка. – На том свете горячими угольками рассчитаемся!
Бригада Малахова могла бы наверстать упущенное неурочной работой. Такие возможности были даже при плановом ремонте, выявлялись непредусмотренные работы – то надо сменить поршневые кольца, то обработать сам поршень со штоком или другую сложную деталь.
В цехе уже обратили внимание, что на такие работы мастер никого из бригады Малахова не вызывал. Ребята злились, но молчали. Труднее всех доставалось Лизе – она не справлялась с заданием. Куракин однажды чуть не запорол буксу, но вовремя выключил станок. Андрей хмуро поглядел на него, вытер руки ветошью и пошел к Цыганкову, машинально засовывая грязную ветошь в карман.
Сквозь стекло конторки Юльке было видно, как Цыганков размахивал руками, бил себя кулаком в грудь. Андрей, не глядя на него, слушал, упрямо склонив голову.
– А черт его знает, – говорил Цыганков, идя вслед за Малаховым к начальнику депо. – Кого из вас вызывать? Был Куракин, был Малахов, был Бармашов, а теперь – бригада. Как я буду вызывать всю бригаду? Пока ваши девки глаза продерут да умоются…
От начальника депо мастер вернулся мрачнее тучи, и уже на следующую ночь внеочередную срочную работу выполнял Андрей.
Тот же неизменный поршень со штоком, и та же работа в одиночку. Юлька шла на работу, когда Андрей после ночной уходил домой. У проходной он молча пропустил мимо себя бригаду, кивнул всем и пошел. В открытые ворота хорошо была видна его ссутулившаяся фигура. И Юлька остро, до слез пожалела его.
Часов в десять утра в цехе появилась Зинка. Она пошарила по цеху глазами и, поджав губы, пошла прямо к Пашке.
– Где Малахов? Почему он сегодня не вышел на работу?
– Он свое отработал ночью, – ответил Пашка.
Зинка, повеселев и в то же время насторожившись, исчезла.
После обеда Лизе вдруг сделалось дурно. Неловко цепляясь за станок, она стала мягко оседать на пол. Юлька подхватила ее в последнее мгновение. Ей на помощь подоспел Куракин. Он повел Лизу к выходу из цеха, на воздух. Юлька выскочила следом за ним. С трудом ей удалось уговорить Лизу пойти в общежитие.
…В комнате Юлька помогла Лизе раздеться, уложила ее в постель, тепло укрыла одеялом. Лизу знобило.
Оставить ее одну в таком состоянии было нельзя. Юлька вспомнила, что Наташа взяла отгул, чтобы готовиться к зимней сессии в институте. Может быть, она сейчас у себя в комнате?
Тонкие двери комнат общежития легко пропускали звук, и когда в общежитии было тихо, разговор становился достоянием всего коридора. Можно было слышать даже, как перелистывают книжку. Юлька, поднимаясь на второй этаж, еще издали услышала голоса в Наташиной комнате. Она обрадовалась, заспешила. Но потом круто остановилась, узнав говоривших по голосу. Это были Андрей и Зинка.
Качнулась и поплыла перед Юлькиными глазами крашенная шаровой краской безликая стена коридора. За дверью, переплетаясь и сдваиваясь, звучали негромкие голоса, и не было для Юльки звуков в мире, кроме этих двух голосов. Она подумала, что мерзко стоять вот так у двери и подслушивать, но ноги точно пристыли к полу.
– Я заходила к тебе домой, – сказала Зинка. – А потом побежала тебе навстречу по той дорожке. Я же знаю, где ты ходишь…
Несколько секунд в комнате стояла тишина.
Мягко прозвучали за дверью чьи-то шаги. Прошелестела и замерла ткань.
– Ты молчишь?
Зинкин голос доносился теперь из другого конца комнаты. Юлька вспомнила, что там, в переднем углу, висит Наташкино круглое зеркало, и представила себе, как Зинка неторопливо расчесывает гребнем свои распущенные волосы.
Андрей что-то сказал глухо, Юлька не разобрала.
– Ты сердишься, что я притащила тебя к себе?..
Так могла говорить женщина, хорошо знающая мужчину, с которым осталась один на один.
– Нет, Зинок. Я не сержусь.
Опять послышались шаги и замерли.
– Какой ты колючий да жесткий, давно не брился, что ли? – совсем тихо сказала Зинка.
Потом заговорила быстро и сердито:
– Ты не послушал меня, не послушал… Посмотри, какой ты стал! Измотался. Разве всех научишь?
– Ты ничего не понимаешь…
– Я все понимаю, Андрюша. Все!
– Глупая, – сказал Андрей. – Ничего не получается… – Он произнес это с удивительной для него беззащитностью, оборвав на полуслове.
– Андрюша, Андрюша… Милый ты мой… Брось ты это все, зачем тебе? – А я-то… – Зинка не договорила.
– Мне трудно, Зинок. И жалко смотреть на ребят, – сказал Андрей тем же усталым голосом. – Шлыков сегодня приходил, спрашивал. А что ему ответишь? Растерялись? Сдрейфили?
«Я сейчас уйду отсюда, я не имею права этого слушать», – твердила Юлька про себя и… не двигалась с места.
– А ты знаешь, что им от тебя нужно, знаешь? – задыхаясь, сказала Зинка.
– Что? – машинально спросил Андрей, и тут Зинка сорвалась на визг, который так портил ее.
– Они едут на твоем горбу! Они на тебе выскочить хотят, а ты…
Дальше Юлька слушать не стала, она повернулась и пошла. Теперь она знала, что за этой дверью ничего страшного для нее, Юльки, для Лизы, для Жорки не произойдет.
Глава четырнадцыатая
1
Вечернее неяркое и, может быть, от этого особенно желанное солнце ломилось в окно цеха. Теперь впереди Юльки не стояла Лиза, и это пустующее место все время притягивало взгляд Юльки.
Поднимая глаза, она видела окна, Лизин станок и за ним стеклянную стену конторки. Положив на стол крепко стиснутые кулаки, там сидел задумавшийся о чем-то Цыганков. Он не чертил, не писал, не разговаривал по телефону. Лишь иногда сдувал со лба свисавшую прядь волос, но она снова падала ему на лоб, и, казалось, не было у Цыганкова другой заботы, как приучить волосы держаться ровно.
Фигура мастера и особенно его руки, лежащие на столе, все больше и больше раздражали Юльку. «Какой он ко всему равнодушный», – с досадой думала она. Справа от нее, сгорбившись, устанавливал на своем карусельном буксу под расточку Пашка Куракин. Рядом с ним с эскизом в руках сидел на ящике для деталей Андрей. Юлька знала, что с приспособлением к Пашкиному станку у Андрея не клеилось, и Цыганков посмеивался над эскизом Андрея. «Изобретатели! – сказал он вчера. – Гидравлика! Пневматика! Станок на станке хотите построить. Да какое же начальство на это пойдет?..»
И в этом потоке обидных слов мастера Юлька смутно угадывала его правоту. Приспособление в самом деле получалось сложным. Но что могла предложить она, Юлька?
В механический на расточку поступали буксы с паровозов разных марок. Буксы паровоза Еа отличались размерами и весом от букс паровозов серии Су. Приходилось протачивать буксы совсем старых выпусков. Встречались и совершенно нестандартные буксы с паровозов иностранных марок. Тем, кто занимался проточкой букс, приходилось затрачивать уйму времени на установку их в планшайбе карусельного станка, и Пашка Куракин всегда злился. Но как, как помочь ему?
Когда-то Юлька читала книжку про одного изобретателя. Речь шла о рессоре. Принятые в то время пружинные рессоры не везде подходили. Инженер перепробовал десятки сплавов, испытал бесконечное количество пружин, комбинируя их диаметры и сечения. Однажды, измученный бесплодными поисками, он стоял над рекой неподалеку от железнодорожного моста и курил. По мосту шел поезд. Мост прогибался под тяжестью поезда и пружинил. И одной догадки оказалось достаточно, инженер понял: нужен обыкновенный стальной лист. Тысячу раз он видел это, тысячу раз ходил по мосткам, переброшенным через ручьи, они прогибались под его тяжестью, пружинили, а он не придавал этому явлению никакого значения…
Вспомнив все это, Юлька поймала себя на том, что втайне завидует инженеру. Она остановила станок, вставила в патрон ключ. Привычно повернув его, освободила обточенную деталь. Затем вложила в патрон новую болванку и, когда зажимала ее, посмотрела на кулачки. Сходясь от поворота ключа, они плотно обхватывали стальную болванку, закрепляя ее по центру. Сколько Юльке приходилось зажимать в патроне болванки и детали, и только сейчас она почему-то подумала, как просто у нее на станке. Вот так бы и у Пашки – поставить буксу, сжать ее кулачками, и никаких хлопот… «А почему бы и нет?..»
И вдруг отступило все то, что мучило Юльку в последние дни. Она с холодной отчетливостью поняла, что ухватилась именно за то, что нужно им для приспособления, – кулаки.
«Только кулаки», – еще раз подумала Юлька. Медленно выключила станок и пошла к Куракину, робко взяла его руку возле запястья и поднесла к его же лицу.
– Ты что? – не понял Пашка.
– Кулак… Ты можешь сжать кулак?
Пашка сжал пальцы.
Встретив удивленный взгляд Андрея, Юлька замолчала.
– Ну чего ты, Юлька? – сказал он.
– Может, это смешно, Андрей, – медленно проговорила она. – Как просто… На «семерке» у меня кулаки. Вот так бы и здесь… просто.
– Сравнила! – хмыкнул Пашка. – «Семерка» и карусельный!
Но тут Юлька увидела, что глаза Андрея радостно засветились. Он схватил ее за плечи, приподнял и осторожно поставил на пол.
– А что? Кулаки. Гидравлика и кулаки. Есть о чем подумать.
Все еще растерянная, Юлька не испытывала ни гордости, ни ликования…
Конечно, от Юлькиной догадки до изготовления окончательного варианта приспособления был долгий путь. Но крепкий орешек неожиданно дал трещину.
Остаток смены Пашка проспорил с Андреем у карусельного. Когда Юлька уже убирала инструмент, он подошел к ней и хитровато подмигнул. Не заходя в душевую и даже в общежитие, чтобы переодеться, Куракин отправился к Андрею домой.
А Юлька весь вечер провозилась с Лизой. То ее тошнило, то она мерзла, то принималась беззвучно плакать.
– Ты что? – спрашивала Юлька, и Лиза сквозь слезы отвечала:
– Боюсь. Умру я.
Юлька утешала ее, как могла, и чувствовала, что получается не очень-то убедительно: она сама смертельно устала. Но тут, прямо с мороза, неся в волосах и на воротнике иголочки снега, появилась Наташа. «Удивительно, Наташка умеет всегда приходить в такую минуту, когда она больше всего нужна!»
Юлька устроилась на кровати, пригрелась и не заметила, как задремала. В комнате еще долго горел свет, шелестели Наташины шаги, ее одежда. Потом Наташа включила настольную лампу.
Юльке еще раз удалось победить дремоту. Настольная лампа горела, но Наташа накрыла ее сверху полотенцем, и в комнате был полумрак. Сама Наташа уснула на Алевтининой кровати, не разобрав ее и не раздевшись, укрывшись своим пальто. Одну ладонь она подложила под щеку. Лицо у нее было спокойное, как у ребенка. Может быть, это слабый рассеянный свет размыл его черты, но оно показалось Юльке трогательно девчоночьим.
Юлька с радостью вернула бы назад последние двое суток и прожила их иначе: она не пошла бы искать Наташу, а просто договорилась бы с дежурной, чтобы та присмотрела за Лизой. Тогда не было бы этого ужасного чувства неловкости, словно она была поймана в момент, когда подглядывала в замочную скважину.
Наверное, Андрей начал о чем-то догадываться. Он несколько раз обращался к Юльке, что-то говорил ей (Юлька не поднимала головы), и в его голосе звучало беспокойство.
2
В субботу – день короткий. Юлька постаралась уйти сразу после смены: беспокоилась за Лизу и не хотела встречаться с Андреем.
Наташа собралась ехать в город. Готовясь к экзаменам, она все эти дни работала в краевой научной библиотеке.
– Ешь суп. Не знаю, как получилось. И чай горячий. Лиза уже поела, – сказала Наташа.
Юлька только села обедать, как в комнату вошла полная, пышущая здоровьем Горпина Бондаренко. После выезда на острова Юлька видела ее один раз, в день, когда ломали старую Хасановку.
Горпина развязала шаль, сняла пальто и оказалась в сиреневом с мелкими голубыми цветочками фланелевом платье. Ее каштановые поседевшие волосы были плотно уложены в узел на затылке.
– Ну, как вы тут живете? – певуче спросила она.
– Живем, тетя Горпина. Ничего живем, – ответила Юлька.
Горпина села прямо к Лизе на кровать.
– Ну-ка, я на тебя посмотрю, – сказала она, откинув одеяло от ее лица. Поглядела на серо-землистое с пятнами возле губ и на висках лицо Лизы, покачала головой и, обернувшись к Юльке, сказала:
– Иди-ка ты сейчас, голубушка, в душевую. Есть у вас душевая?
– Есть, – подтвердила Юлька.
– Подготовь там все, чтобы тепло было, но не жарко. Постели на пол простыню, ей простуживаться нельзя. А пока мы там будем, комнату проветри. Давай, милая, вставай, – сказала она Лизе, нежными и сильными руками помогая ей сесть.
Лиза опустила на пол отекшие ноги. Ее валенки сушились возле батареи. Горпина взяла их так же легко, как все, что она делала, встала на колени и обула Лизу.
Юлька подготовила душевую и вернулась в комнату.
Горпина, собирая Лизе белье, говорила:
– Нельзя до такого себя доводить… Нельзя.
Голос у Горпины звучный и негромкий, идущий из самой груди. Когда она наклонялась, платье обтягивало ее мощную спину, и сквозь фланель явственно проступали пуговицы широкого лифчика.
– Ребенок в доме – радость, – как бы про себя продолжала Горпина. – Это ж надо, маленький человечек появится! И все у него есть, как у взрослого: и ножки, и пальчики, и ноготочки.
– Умру я.
– Это ты сейчас так говоришь, – нисколько не удивляясь, сказала Горпина. – Я их на своем веку нарожала, ой-ой! Первый раз тоже боялась. Федотыча своего извела…
Горпина усмехнулась застенчиво и лукаво.
– Родишь как миленькая! Да еще радоваться будешь. Ну-ка, в доме солнышко появится! А помощников у тебя – хоть пруд пруди. Еще ссориться станут, кому пеленки стирать.
Лиза виновато улыбнулась. Горпина помогла ей встать, понизив голос чуть не до шепота, сказала:
– Резинки твои не годятся. Туго же. На тебе все должно быть свободно, просторно – чтобы удобно было.
Юлька открыла форточки и двери.
Минут через сорок обе женщины вернулись из душевой. Горпина помогла Лизе устроиться поудобнее.
Потом они втроем пили чай. Говорили о чем-то совершенно незначительном. Лиза вскоре задремала, а Горпина молча сидела у нее в ногах. Когда Лиза уснула, Горпина поправила одеяло, подоткнула его с боков и, сказав, что зайдет еще вечером по пути в магазин, ушла.
Наташа на этот раз вернулась из библиотеки рано. За их окнами мерно поскрипывал снег. Кто-то ходил от крыльца общежития до угла, потом поворачивал обратно, изредка останавливаясь против окон.
Юлька с любопытством поглядела на Наташу.
– Ты позови его, – сказала она.
У Наташи от смущения порозовели уши.
– Третий вечер у библиотеки встречает. Ты не думай…
– А я и не думаю, – засмеялась Юлька. – Но ты позови его, холодно ведь.
– Да нет уж, поздно.
Наташа подошла к окну, постучала в стекло. Но снег еще минут двадцать скрипел под сапогами Егорова.
Ночью Юлька проснулась оттого, что в темноте кто-то громко жевал.
– Алевтина!
Алевтина отозвалась не сразу, ей надо было проглотить кусок.
– Ну чего тебе? – Голос ее прозвучал хрипло и сердито.
– Ничего. Ешь громко.
– Не твое ем, не бойся.
Юлька поднялась, шлепая босыми ногами, подошла к выключателю и зажгла свет.
Алевтина ела, примостившись на краешке стола.
– Та-ак… вернулась? – протянула Юлька.
– Вернулась, – ответила Алевтина, готовая к отпору.
Юлька редко видела ее в форменном платье – с суконным глухим воротником, с тусклыми металлическими пуговицами. Алевтина показалась ей уставшей, похудевшей. «Удивительно, – подумала Юлька, – а ведь она меня боится. Честное слово, боится!»
– Ты куда ездила? – спросила Юлька.
– За Урал…
Алевтина с опаской глядела на стоящую перед ней полураздетую Юльку. Понимая, что та не собирается ни ругаться с ней, ни спорить, как-то сразу сникнув, сказала:
– С опозданием на три часа пришли. В Сибири-то заносы снежные. Метелица.
Юлька улеглась в постель, отвернулась к стене и, уже засыпая, спросила:
– Опять привезла вещички оренбургские?.. Или что там у тебя?
– Ничего у меня нет, – буркнула Алевтина.
– А то смотри, – пригрозила Юлька. – А Лизку ты больше не трожь, слышишь? Не трожь!
Все воскресенье, чуть ли не до девяти вечера, Куракин и Андрей работали над эскизом. Они даже охрипли от ругани и табачного дыма. Девушкам об этом рассказал Жорка Бармашов, заглянувший к ним на минуту.
– В депо пошли, на натуре прикинуть, – сообщил он последнюю новость. – Если получится. Пашка останавливает станок и будет делать приспособление.
– Ой, как хорошо-то! – обрадовалась Юлька.
Горпина приходила в этот день еще дважды. Лиза при виде ее оживлялась, с радостной покорностью позволяла Горпине поить себя чаем с вишневым вареньем, успокоенная, засыпала.
На все это из своего угла угрюмо глядела Алевтина. Она не раскрывала рта и за весь день не сдвинулась с места – сидела, как деревянная, не переменив даже платья.
– Ты умылась бы, что ли. Не бойся, не займу твоей койки, – сказала Наташа.
Алевтина исчезла минут на десять, вернулась в халате, умытая, с каплями воды в волосах.
К вечеру Юлька с Наташей одели Лизу и вывели ее погулять. Идти куда-нибудь далеко от общежития не решились, посидели в скверике рядом, дыша обжигающим морозным воздухом.
Почти в полночь к девушкам в комнату ввалился восторженный и возбужденный Жорка.
– Порядок, – шепотом сообщил он. – Теперь сталь «полумагнитка» нужна. Иду к Быстрову, будить его иду!
3
Быстрова Жорка, конечно, не разбудил: на улице был крепкий мороз, и, пока Жорка бежал до быстровского дома, жар его поостыл.
Утром начальник депо сам пришел в механический. Чтобы решить вопрос о гидравлике, надо было снять со станка планшайбу. Да и вообще без инженерного заключения усовершенствование станка не могло быть осуществлено.
Дело осложнялось еще тем, что кончался год, с планом было по-прежнему туго, и начальник производственного отдела уперся. Он, правда, говорил, что приспособление ему нравится.
Быстров своей властью распорядился снять планшайбу. Направляясь к выходу, он задержался возле Юльки.
– Честно говоря, не ожидал от тебя, Гранина, – сказал он, изучающе поглядев на нее. – Если выйдет – деньги получите. Конечно, уже в новом году.
В обеденный перерыв бригада задержалась на несколько минут. Решили, что Малахов и Куракин займутся приспособлением, а Бармашов и Юлька будут выполнять работу по нарядам.
– Если мы все будем тыкаться возле карусельного, как телята, – сказал Андрей, – то полетит месячный план в цехе. Так что ты, Юлька, и ты, корреспондент, жмите на всю железку. Жмите так, будто завтра свету конец! – Он посмотрел на часы. – Пятнадцать минут на обед, пять на перекур, и «по маши-и-нам!»
Потом Юльке эти двое суток вспоминались каким-то сплошным потоком. В бешеном ритме работы у нее появилось то, чего ей прежде так не хватало, – автоматичность движений. Уже не приходилось задумываться над тем, как снять резец, какой рукой лучше брать заготовку. Даже на замер готовой детали времени теперь уходило вдвое меньше, чем прежде.
Андрей занимался корпусом, Пашка – гидравликой и зажимными кулаками. Бармашову с Юлькой после смены предстояло выточить кучу разной мелочи по эскизам, которые вычертил Андрей. Тут были и болты, и шпильки, и шайбы, и еще всякая всячина, непривычная по размерам. Юлька первые детали для приспособления запорола. У Жорки дело пошло лучше, хотя значительно медленнее, чем на дневной работе.
В половине девятого Юльку разыскал вахтер и сказал, что на проходную доставлена для них еда. Ее принесла какая-то женщина, пухленькая, в платке, – вахтер не знал ее. Юлька взяла с собой Жорку, и вдвоем они принесли в цех кастрюлю борща и чугунок с картошкой и мясом. Все было плотно укутано одеялом.
Ни Наташа, ни Алевтина так готовить не могли, и Юлька подумала: «Это Бондаренчиха сварила и отнести в депо заставила Алевтину».
Пришла вечерняя смена. Жорку согнали с его ДИПа. Побродив с час по депо, он нашел себе свободный станок у ремонтников. Андрей ушел в заготовительный гнуть корпус приспособления. Куракин в арматурном подбирал детали к гидравлике.
Домой Юлька ушла в двенадцатом часу ночи, вместе с вечерней сменой.
На другой день повторилось то же самое, и на третий. Когда слесарные работы были закончены, принялись растачивать гнездо корпуса. И тут электросварной шов дал трещину. Пашка, оказывается, варил его сам, и шов получился некачественный, не выдержал динамических ударов. Три часа Пашка зубилом вырубал брак. Теперь корпус варили электросварщики – и шов наконец получился.
В этот день Юлька вернулась домой особенно поздно. В коридоре рядом с дежурной сидел молоденький лейтенант милиции. Юлька прошла мимо, но дежурная ее окликнула:
– Возьми ключ! В вашей комнате никого нет.
– А Лиза? – замерла Юлька.
– Ее отвезли в роддом. Бондаренчиха и ваша жиличка. Врача вызывали…
Юлька не в силах была выговорить ни слова. Тетя Даша поспешила успокоить ее:
– Ничего страшного. Такое бывает…
Юлька взяла ключ от комнаты.
– Вы из седьмой? – поднимаясь, спросил лейтенант милиции. – Если позволите, пройдемте к вам.
Войдя, лейтенант сел на предложенный ею стул.
– Что-то у вас яблоками не пахнет, – усмехнувшись, сказал он.
– Какими яблоками? – удивилась Юлька.
Лейтенант расстегнул кожаную сумку, вынул бумагу, положил на стол:
– Когда придет Алевтина Макарова, передайте ей это уведомление. До свиданья! – браво козырнул он, щелкнув каблуками, и ушел.
Юлька машинально взяла повестку.
Дозвониться до роддома не удалось, все время слышались короткие гудки. Когда Юлька в очередной раз опускала трубку на рычаг, уличная дверь распахнулась, потянуло холодом, и в клубах морозного пара на пороге появилась закутанная до самых глаз Алевтина. Сразу же в дверях она заплакала, причитая и всхлипывая.
– Что случилось? – Юлька потрясла ее за плечи.
– Положили Лизавету в больницу. Еще с утра ей плохо было, – стала рассказывать Алевтина, грузно усевшись на кровать.
Говоря, Алевтина раздевалась. Делала она это долго, и, когда разделась, на кровати вырос целый ворох кофт, платков и платочков, которые она надевала, выходя на мороз.
Юлька следила за ней сухими сердитыми глазами.
– Вот тебе письмо заказное, – сказала она.
Взгляд Алевтины метнулся к белому квадрату на столе. Не читая, она догадалась, что это такое, по штампу на конверте.
– Достукалась, – сказала Юлька. – Теперь яблоками торгуешь? Собирай-ка ты свои манатки да проваливай отсюда.
Алевтина растерялась.
– Да ты что? Некуда мне идти! Совсем даже некуда, – запричитала она и трясущимися руками принялась прятать повестку под кофту. – Штрафанут теперича, как пить дать.
– Иди к своей товарке, – грубо оборвала ее Юлька. – С ней яблоками торговала, туда и валяй!..
– Торговала… Забрали они мои яблоки. Чтоб они подавились! И никуда я не пойду, хоть гони ты меня. Куда мне уходить в мороз, на ночь глядя, да под самый Новый год… – всхлипнула она. – Сама уеду в Армавир, как потеплеет. Сказывают, и жизнь там полегче, и мужчин свободных много. Куплю домишко, хозяйство будет, и мужик найдется… А теперича куда же мне уходить, когда Лизавета в больнице. Комендант не дозволит ей жить с ребенком в общежитии, а на казенные квартиры, сама знаешь, какие очередя. Как выпишется Лизавета, отпуск возьму, помогу ей первое время.
Юлька молчала. Ей было удивительно в слезливом потоке слов Алевтины уловить нотки тоски одинокого, ушибленного жизнью человека. «Черт с ней, пусть живет», – устало подумала она.
Второго января у Наташи начиналась сессия в финансово-экономическом институте. Она только изредка, по пути в библиотеку, могла заходить в родильный дом с передачей для Лизы.
Раза два Юлька встречала вместе Бондаренчиху и Алевтину. У них царило полное согласие. Горпина что-то рассказывала своим певучим голосом, распоряжалась. Алевтина поддакивала и с необычной для нее старательностью выполняла любое распоряжение Горпины. Каждый вечер Алевтина, нагруженная тяжелыми сумками, ходила к проходной. Вахтер не пропускал ее на территорию депо, но относился к ней снисходительно и сам отправлялся в механический цех отыскивать Юльку.
Не из особой привязанности к ребятам из бригады таскала Алевтина каждый вечер эти сумки. Все дело было в Горпине. Алевтина прилипла к ней своим переменчивым, нестойким сердцем. Бывают такие люди, которым нужен более сильный по характеру человек, и они ищут его.
А ребята жали вовсю. Уже опробовали гидравлику, собрали корпус, изготовили несколько запчастей на всякий случай. Оставалось выточить и обработать зажимные кулаки. Сталь «полумагнитка» для них была получена, но обыкновенные резцы не брали ее. Быстров сказал, что в инструменталке есть специальные резцы, и приказал Цыганкову выдать их бригаде.
Андрея, не спавшего две ночи подряд, Куракин и Жорка уговорили идти домой. В инструменталку отправился Пашка. Цыганков подписал требование, но Куракин вернулся без резцов.
