Текст книги "Когда нам семнадцать"

Автор книги: Виктор Александровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 30 страниц)

Узенький тротуарчик часто прерывался грязными немощеными въездами во дворы. Приходилось перепрыгивать через лужи, выбирать, где посуше. Чемодан оттягивал руку, узел чуть не волочился по земле.

Но сзади погрохатывал грузовичок. Юлька подняла руку. Машина остановилась.

– Куда тебе? – спросил ее шофер, молодой парень, высунувшись из кабины.

– На вокзал.

Парень подумал, оглядывая Юльку, и сказал:

– Ладно, садись.

Он открыл дверцу. Юлька закинула чемодан в кузов, а узел взяла с собой в кабину.

– Уезжаешь? – спросил парень.

– Во Владивосток, – коротко ответила Юлька.

– Что так?

– Учиться.

Больше он не спрашивал, вел машину, не отрывая глаз от дороги, и только когда Юлька завозилась, доставая деньги, презрительно усмехнулся. Юлька смутилась. У вокзала он помог ей достать чемодан.

Потом грузовик повернул в сторону Хасановки, а Юлька долго смотрела ему вслед.

Пронзительно свистнул приближавшийся паровоз. Волоча вещи, она миновала палисадник и очутилась на перроне. Вдоль платформы не спеша катился длинный товарный состав. На тормозную площадку предпоследнего вагона Юлька бросила узел, потом чемодан. Вскочила на подножку и только тут подумала: «Постой, а в какую сторону?» Но поезд шел правильно – к синим сопкам Хехцира, за которыми где-то далеко было ставшее ей родным село Дмитровка.

Паровоз прибавил ходу, обдало ветром, замелькали шпалы, закружились в хороводе поля, домики пригородных поселков, башенные краны, штабеля кирпичей… И снова, как в детстве, колеса застучали: «К о-ке-ану… к о-ке-ану…»

На полустанке в соседний вагон набились парни и девчата в телогрейках. Кто-то из ребят крикнул:

– Эй, чернявая, чего одна скучаешь?

Но Юлька не шевельнулась.

За полустанком был широкий, местами заснеженный луг, за лугом потянулся реденький лес, как в Дмитровке: там за лугом тоже начинался лес – реденький, тонкий. В апреле он был прозрачным и тихим. И Юльке казалось, что стволы берез и осинок легонько позванивают даже тогда, когда совсем нет ветра.

Она любила лес и летом – шумный, зеленый, пахнущий хвоей. Но такой вот реденький, накануне тепла, всегда был ей так дорог, что перехватывало горло. Наверно, у Юльки что-то общее было с ним.

Юлька вспомнила: давно, в Дмитровке, рисовала такой вот реденький лес. Потом она много рисовала. Вера Андреевна помогала ей. Но лес у нее так никогда и не получался.

Вера Андреевна… всегдашний спутник ребят в туристских походах. Никогда не забыть лета, проведенного в палатках, на берегу океана. Из Дмитровки они шли туда по таежной тропе. Устали, истомились. И как обрадовались, увидев бескрайнюю гладь воды! На скале, куда они поднялись, пекло солнце, раскаленный камень обжигал голые ступни, а внизу ласкала глаз зеленая равнина. «Здесь надо разводить виноград! – сказала тогда Юлька. – Вот там, в той долине!» – «А что, – подхватила Вера Андреевна, – вот вырастешь и приезжай сады разводить».

«И приеду, обязательно приеду», – ответила Юлька. Она представила себе, как однажды пройдет по их тропе усталый путник. Он взберется на раскаленные камни, и камни так же будут жечь ему ступни, но в долине он увидит виноградник.

А вышло совсем не так… Разводить виноград ей не удалось. Токаря из нее тоже не получилось…

Поезд остановился. Рабочие вышли из вагонов и с гамом, смехом, с шутками двинулись по дороге – вверх, к каменному карьеру.

Паровоз потащил состав назад. Юлька заметалась по тамбуру.

Она собралась прыгать. Это заметил старик стрелочник, стоявший у насыпи.

– Не смей! – крикнул он, грозя кулаком.

Но Юлька уже спрыгнула. И напрасно, потому что поезд дальше не шел все равно. Об этом говорило и название остановки: «Карьер». Отсюда возили камень на стройки.

– Жить тебе, что ли, надоело? – напал на нее старик.

– Не сердитесь, дедушка, – примирительно заговорила Юлька, отряхиваясь. – Скажите лучше, сколько километров до ближайшей станции.

– А тебе куда?

– К океану.

– На Владивосток, значит. Да ты что, с вещичками… Туристка?

– Туристка, – безразлично ответила Юлька.

– Тогда вот по этой линии прямо, – показал он рукой.

Подхватив вещи, Юлька не спеша зашагала по шпалам. По обе стороны железнодорожного пути чернели обгорелые пни. В низинах местами лежал снег, а на кочках уже виднелась зеленая травка. Дальше, на сопках, начиналась тайга.

Шум поезда заставил ее сойти с полотна. Шел скорый «Москва – Владивосток». В окнах вагонов замелькали лица. Кто-то махнул ей рукой. Удаляясь, поезд точно вытягивал рельсы в тонкие серебристые струны.

Хотелось пить. Она набрала веток, сложила их между кочек. Потом сунула туда пучок сухой травы, подожгла.

Проклюнулось маленькое пламя. Подымавшийся дым от костра походил на опенок: тоненькая ножка подпирала дымовое облако. Но ветер смял его, и Юльке снова стало грустно. Она достала альбом, перелистнула страницы:

Прошу альбом не пачкать,

Листов не вырывать…

За стихами шли рисунки. Все лес, лес… И до чего смешно выглядит ее лес, летний, зимний, весенний.

Дарю тебе собачку,

Прошу ее не бить…

«Фу, ерунда какая, – нахмурилась Юлька. – На что время тратили…» Она вырвала недописанную страницу, свернула ее конусообразным пакетиком, зачерпнула снегу и поднесла к огню. Однако напиться не удалось. «Растение – посредник между небом и землей», – прочла она на пакетике. И вспомнила, что дальше должно быть так: «Оно истинный Прометей, похитивший огонь с неба…»

Юлька выбросила снег и развернула пакетик. «Поглощенный им луч солнца горит и в едва мерцающей лучине, и в ослепительной искре электричества…» Юлька осторожно расправила на коленях лист с уже подплывшими мокрыми буквами и снова прочитала: «Растение – посредник между небом и землей…» Пить расхотелось. Она посмотрела на костер, подхватила вещи и зашагала вдоль линии.

Глава вторая

1

– Девушка!..

Юльке показалось, что она ослышалась.

– Туристка, стой!

Юлька оглянулась: стрелочник с каменного карьера быстрым шагом догонял ее.

– Костры положено гасить, – окая, сказал старик и принялся сердито затаптывать огонь. – Это тебе не город, а тайга!

– Я же снегом загасила… – попыталась оправдаться Юлька.

– Гасила, да не догасила! Кругом трава сухая, туда-сюда, а рядом линия. Хорошо – дымок заметил.

– Извините. Я пить хотела…

Старик поглядел на Юльку и, подхватив узел с чемоданом, решительно сказал:

– Пойдем. Чаем тебя напою. С лимонником. Пойдем, пойдем, – повторил он. И, не оглядываясь, пошел вдоль насыпи.

Юлька прошла с ним метров сто по линии. Потом они свернули направо к небольшому рубленому домику.

У калитки на Юльку кинулась лохматая с куцым хвостом дворняжка.

– Казбек, назад! – сурово прикрикнул стрелочник и объяснил: – Не бойся, он не кусается.

В домике у старика все сияло: и крашенный светлой охрой пол, и беленые стены, и невысокий буфет с резной отделкой. И даже фотографии на стенах и те выглядели необычно: они были вделаны в тонкие овальные срезы берез.

– Раздевайся, проходи, – сказал старик. – Грешно со старым чайку не попить… И мне веселее будет. Ну, чего ты? Каллистратыч я, может, слыхала? Давно в этих местах работаю.

Юлька сняла пальто и косынку, прошла в комнату. «Теоретическая механика», «Сопромат», – машинально прочла она, глядя на книжную полку.

– Внучек мой инженером хочет стать, – принялся объяснять Каллистратыч. – Когда в армию уходил, учебу в институте бросил, а вернулся, так третий курс одним махом. – Старик запнулся: – эстерном… Сменится на работе, на мотоцикл – и ко мне. Тихо тут, сиди занимайся, а устал – ружьишко за плечо и айда в тайгу.

Разговаривая, он успел поставить на плиту чайник, сходить за перегородку и принести тарелку с ломтиками сала и холодным мясом, миску с солеными груздями, чашки, блюдца, бутыль с лимонником, березовый туесок с медом.

Скоро на плите зафыркал чайник. Старик уселся напротив Юльки и стал разливать по чашкам густой вишневого цвета сок лимонника. Потом подлил кипятку. Юлька отпила глоток.

– Что, может, медку добавить? – спросил старик. – Не стесняйся. – И он сам щедро положил ей меду. – Сальце ешь, буженину. Из дикого кабана готовлена. Андрюха подстрелил. – Старик прихлебнул из блюдца и спросил: – Зовут-то тебя как?

– Юлька… Гранина, – смущаясь под его пристальным взглядом, ответила Юлька.

– И чем ты, Юлька, занимаешься, окромя туризма?

Юлька назвала свою специальность. Старик довольно кивнул:

– Подходяще. Правда, не похожа ты на токаря, щуплая, хоть и под мальчишку острижена. А куда же ты следуешь, Юлька?

– Уволилась я.

– Уволилась?.. Почто?

Юлька пожала плечами и промолчала.

Старик больше не спрашивал.

За окном застрекотал мотоцикл.

– Андрюха, – обрадовался Каллистратыч.

В дом вошел высокий, лет двадцати трех парень в коричневой куртке, с гладко зачесанными назад темными волосами. «Да это же Андрей Малахов, токарь-расточник, за которым Зинка бегает. Вот попалась!» – ахнула Юлька и торопливо встала из-за стола.

– Спасибо вам за привет, за угощение. Я пойду.

Андрей узнал ее.

– Вот, оказывается, где ты, у моего деда в гостях! Ну и наделала переполоху. Наташа Березина всех на ноги подняла. Жорку Бармашова ругает вовсю. А «колючку» сняли.

– Сняли? – на глаза Юльки навернулись слезы. – Опозорили, а потом сняли.

– Не так все страшно, – улыбнулся Андрей, и от этой улыбки смуглое лицо его сделалось простым и приветливым.

– Ведь я же совсем не виновата, – сказала Юлька. Ей очень хотелось, чтобы Малахов поверил ей. Перескакивая с одного на другое, она принялась рассказывать. Андрей не перебивал, и Юлька впервые за эти дни выговорилась до конца. Она даже успела всплакнуть и, смешно швыркая носом, вспомнила и про сломанные резцы, и про болты со шпильками. Худенькая, ожесточенная, с припухшими полудетскими губами, она сейчас выглядела моложе даже своих семнадцати.

– Вот она, история-то, – задумчиво протянул Каллистратыч, когда Юлька замолчала. – Не одна, стало быть, у тебя причина. Но ты, девка, духом не падай. Садись-ка на мотоцикл и с Андреем – обратно. Там сама разберешься!

Андрей разочарованно посмотрел в окно, но согласился:

– Что ж, можно, пока не стемнело.

2

Юлька впервые ехала на мотоцикле. От быстрой езды у нее захватывало дух, она крепко держалась за плечи Андрея, обтянутые кожаной курткой, и все время видела его руки. Без перчаток, сильные, загорелые, они удобно лежали на руле.

От встречного ветра у Юльки мерзли колени и лоб, она старалась спрятаться за спину Андрея, а он даже ни разу не отвернул от ветра лицо.

Быстрая езда, стремительно несущаяся навстречу дорога, и этот холод, и то, что она уже выговорилась впервые и до конца, и то, что она наплакалась, – все это как-то отодвинуло Юлькину обиду.

В Хасановке возле углового дома Юлька попросила остановиться. Андрей, не сходя с мотоцикла, отвязал ее вещи от багажника, потом коротко тряхнул ей руку и уехал. Остался запах отработанной смеси, голубой дымок, который рассеялся у Юльки на глазах. Стрекот мотоцикла, удаляясь, растворялся в монотонном шуме поселка.

Юлька осталась одна. Ей нужно было пройти несколько шагов, открыть калитку, пересечь двор и постучать в знакомую Наташину дверь. Сколько раз она легко делала это, а сейчас не могла: самое трудное – возвращаться вот так.

Она втайне надеялась, что Наташе Березиной что-нибудь понадобится во дворе, она выйдет, и их встреча произойдет сама собой.

Но Наташа не выходила, и Юлька приоткрыла калитку.

Потом помедлила, оправила косынку и постучала. Никто не отозвался. Юлька потянула на себя дверь.

Наташа сидела за кухонным столом, что-то писала.

– Здравствуй, – тихо сказала Юлька.

Наташа повернулась. У Юльки упало сердце: Наташа смотрела на нее не то чтобы строго, а всерьез, точно изучала ее. Юльке хотелось крикнуть: «Ну что же ты молчишь? Ты хочешь, чтобы я ушла? Да? Тебе надоело со мной возиться? Да?!»

– Здравствуй, – сказала Наташа. Она подошла к Юльке, молча отобрала у нее вещи. Юлька брела за ней по вытертой ковровой дорожке в столовую и видела, как шевелятся голубые цветочки на Наташином халате. Из спальни за Юлькой следила исхудавшая тетя Маша.

Юлька остановилась. Ноги отказывались повиноваться. Она едва добралась до старенького с гудящими пружинами дивана, опустилась на него и закрыла лицо руками.

Кто-то тормошил ее, заставляя раздеться, кто-то снимал с нее ботинки. И Юлька нелепо улыбалась, не открывая глаз, и сквозь забытье думала: «Наташка, это неправда, что я тебе надоела…»

Наташа сунула ей под голову прохладную подушку, сказала:

– Спи.

И Юлька уснула, глубоко, сразу, словно провалилась.

Когда она проснулась, в комнате горел свет. В кресле с высокой спинкой сидела тетя Маша. Она сказала:

– Спи, Юленька, спи…

Юлька спустила с дивана ноги.

Наташа спросила из кухни:

– Есть хочешь?

– Хочу, – ответила Юлька.

Они поужинали. Юлька окончательно успокоилась и повеселела.

– Ты понимаешь, Наташка, я шла, шла…

Но Наташа сказала:

– Потом. Ты все расскажешь потом. А сейчас собирайся. В клуб, на репетицию. Дорогой и поговорим. Если хочешь, конечно.

Конечно, Юльке хотелось. Она вспомнила, как шла по шпалам. «А ведь я же могла потерять ее. И у меня не было бы друга, Наташки».

Они долго шли молча по вечернему поселку. Наташа думала о чем-то своем. Юлька еще несколько минут назад готова была рассказать все, и ей казалось, что на это не хватит ночи, а тут вдруг оказалось, что рассказывать-то, собственно, нечего. Нечего совсем! От событий в общежитии, в цехе, от этого бесконечного дня остались только весенний прозрачный лес, ощущение быстрой езды, руки Андрея на руле мотоцикла, ожидание, что вот-вот он обернется (а он так и не обернулся), чувство одиночества на тротуаре перед Наташиным домом и пробуждение.

Юлька сказала:

– Все кончилось, Наташа. И никогда больше не повторится.

Наташа ответила не сразу.

– Я понимаю, Юлька. Ты хочешь, чтобы все началось по-другому. И это уже хорошо… – Потом она засмеялась и добавила: – А с Цыганковым тебе предстоит веселый разговорчик. От него-то ты не отвертишься.

3

Кружок деповской самодеятельности организовался месяц назад. Руководил им Мишка Егоров, машинист маневрового поезда. Местком намеревался пригласить специалиста из городского музучилища или из театра оперетты. Но на заседании вдруг кто-то вспомнил о Егорове. Парень несколько лет занимался в вечерней музыкальной школе по классу баяна. Потом, на четвертом курсе, у него что-то застопорилось, но по-прежнему вечерами можно было услышать в поселке его баян.

Мишка играл здорово: его игру невозможно было спутать с игрой кого-нибудь другого из деповских. Знакомые, заигранные мелодии у него словно обретали неведомую до сих пор новизну.

Позвали самого Мишку. Он явился прямо с паровоза, в комбинезоне. На чумазом лице – только зубы блестят. Большой, неторопливый, он сразу занял собой маленькую комнатку месткома. Когда ему предложили кружок, он посмотрел поверх голов присутствующих, подумал, улыбнулся, сверкнув зубами, и согласился.

Еще ни одного концерта кружок не давал. И тот, на репетицию которого шли Наташа с Юлькой, должен быть первым…

Участники хора были уже выстроены в два ряда на освещенной сцене, и Миша, сидя впереди всех, что-то тихонечко наигрывал на баяне.

В сером отлично сшитом костюме и белой рубашке с жестким воротничком он казался торжественным и подтянутым. Во всяком случае, Юльке непривычно было видеть Егорова таким.

Он поднялся со стула, подал Наташе руку и поставил ее в первый ряд с такими же, как она, тоненькими девчатами. А Юльку кто-то потянул за руку в темный зал. Это был Пашка Куракин. Усадив ее рядом с собой, он кивнул на сцену:

– Послушай, ничего, черти, поют…

После хора две молоденькие девчонки из промывочного довольно удачно спели частушки. Потом Наташа и хорошенькая пухленькая Симочка из бухгалтерии пели лирическую песенку. Голос у Наташи был мелодичный, хоть и не очень сильный. А у Симочки не выходило. Ее тоненький дрожащий голосок даже в первых рядах был едва слышен.

– Нет, не пойдет, – окончательно сказал Миша.

– А ну-ка, я попробую! – услышала Юлька знакомый голос. И не успела она моргнуть глазом, как на сцену поднялась Зинка Огнева в полосатом, спортивного покроя платье.

«Вырядилась», – брезгливо подумала Юлька, в упор разглядывая свою недавнюю обидчицу.

Миша заканчивал вступление. Наташа кивнула Зинке, и обе они запели:

При долине куст калины,

В речке синяя вода…

Пели вроде ничего. Если закрыть глаза, чтобы не видеть их, можно слушать, но стоило увидеть Наташу и Зинку рядом, поющих одну песню, сразу начинало казаться, что и голос у Зинки другой, и поет она не так, как нужно бы петь эту широкую и грустную песню. И Юлька не удивилась, когда Егоров вдруг оборвал их.

– Понимаете, Зиночка, не так, – с мягкой горечью сказал он.

Зинка с чуть заметным вызовом ответила:

– Я брала уроки вокала. И все говорили, что у меня сильный голос…

Егоров поморщился и вздохнул:

– Сильный, не спорю… И слух у вас, Зиночка, в наличии. А это песня с тайной, с надеждой… Понимаете? С такой робкой, несмелой надеждой… Что там дальше? Слова дальше какие?

Зинка молчала. И Миша, подождав немного, сам нараспев произнес слова песни.

– С первой строчки вы должны настроиться на то, что будет потом… Должны подготовить слушателя к этим словам, и он вам поверит… А вы, Зиночка, простите, вы ведете свою партию так, точно обязываете того, о ком поете… Понимаете?

– Нет, – отрезала Зинка.

Егоров снова вздохнул.

– Вы поете, Зиночка, простите меня, как-то самонадеянно, не для него, а для себя. Чутье…

Зинка не дала ему договорить.

– Чутье, – подхватила она, – развивается постепенно, так же, как память и все остальное…

Пашка Куракин фыркнул в зале:

– Все остальное у тебя уже развилось – будь здоров!

Зинка обозлилась, хотела что-то сказать, но Миша попросил:

– Давайте, Зиночка, еще раз.

– Не стану! Пусть он выйдет! – она указала пальцем на Пашку.

Егоров резко сдвинул баян.

– Попробуй-ка ты, Юлька… – неожиданно предложила Наташа. – У тебя выйдет… Миша, мы с Юлькой попробуем, ладно?..

– Что ж, попробуем, – безнадежно сказал Егоров.

– Тоже мне! – Зинка гневно и презрительно смерила Юльку взглядом с головы до ног.

Миша угрюмо молчал. Юлька, замирая от собственной смелости и злорадства, прошла через всю сцену, отодвинула Зинку плечом и встала рядом с Наташей.

– Начали, – качнул головой Миша.

Когда Юлька запела, он вдруг насторожился, чутко приподнял голову. Баян его зазвучал иначе. Песня захватила Юльку. Она забыла о своей досаде на Зинку, пела просто оттого, что пелось.

И было жалко, что песня кончилась.

Отставив баян, Егоров вежливо сказал:

– Ну вот, Зиночка, видите? Человек, можно сказать, музыкально не образованный и уроков вокала не берет…

– С твоей стороны, Егоров, это просто хамство!

Покрасневшая от злости Зинка выбежала за кулисы, сердито стуча каблучками.

Наташа, проводив ее ироническим взглядом, шепнула Юльке:

– Она поклялась, что лопнет, но завоюет Андрея Малахова…

Под конец репетиции на сцену вышел Куракин.

Весельчака и острослова Пашку Куракина любили в депо. Ему сходили с рук выходки, за которые другому бы досталось на орехи. Когда он молчал, он не производил особого впечатления. Лицо у Пашки было длинное, с крупным носом и большим ртом, с мрачными, неподвижными бровями. И только глаза, узкие, наивные, наперед выдавали его желание сказать что-то смешное, и жили они, казалось, своей особой мальчишечьей жизнью. И стоило Пашке заговорить или только приготовиться сказать что-нибудь, как он весь преображался, глаза его, синие до черноты, светлели так, что казались голубыми, и уже невозможно было, глядя на него, не улыбнуться. В свободную минуту возле длинного, в неизменной кепочке набекрень, внешне невозмутимого Пашки собирались деповские, и то и дело на весь огромный сводчатый зал грохотал крепкий мужской смех.

Пашка прочитал две басни Михалкова.

– Ты, Пашка, талант, – сказал Миша. – Я мало что понимаю в декламации, но ты талант! У тебя природный юмор.

– Ну, за юмор не мешало бы выпить, – весело заключил Пашка. – Вчера зарплата была – раз! У меня талант – три! Буфет работает – восемь! А как вы, девочки? – обернулся он к Наташе и Юльке.

Те наотрез отказались. Пашка подмигнул Мише, они тихо поговорили и пошли за кулисы.

– Сейчас мы баян отнесем и вернемся! – крикнул Миша.

Юлька с Наташей вышли на улицу и неторопливо направились вдоль шоссе.

Было холодно. Навстречу из темноты изредка выплывали фары автомобилей.

У автобусной остановки ребята догнали их. Пашка, махнув рукой, вскочил в автобус и уехал, Егоров принялся уговаривать Наташу идти гулять, пытался обнять ее за плечи. К остановке подходил народ, на них стали обращать внимание.

– Чего это он? – встревоженно спросила Юлька.

– Пьяный, – ответила Наташа.

Юлька вдруг увидела, как губы Наташи задрожали, а в глазах заблестели слезы.

– Где это он успел? – возмутилась Юлька.

Только когда миновали перекресток, от которого шла дорога в депо, Наташа тихо сказала:

– Захочешь найти – найдешь…

4

Под ногами похрустывали льдинки. Небо остренькими звездами мерцало над головой. Юлька изредка поглядывала на Наташу, и от жалости и нежности у нее сжималось сердце. Досада на Мишку все более разгоралась.

– Подумаешь, музыкант! Ты такая, Наташка! Лучшего в сто раз найдешь!

Наташа грустно улыбнулась:

– Глупенькая ты, Юлька…

– Пусть, – страстно сказала Юлька. – Пусть я глупая, но я правду говорю!

Юлька умолкла, не в силах высказать всего, что сейчас обуревало ее.

– Понимаешь, Юлька, – после долгой паузы сказала Наташа, – я не знаю, что это такое…

«Что там не знаю! Любовь, конечно», – подумала Юлька. К слову «любовь» она относилась еще так, как когда-то, давным-давно, когда прочитала на лестнице в детдоме: «Юлька + Федька = любовь».

Наташа, видно, догадавшись, о чем думает Юлька, взяла ее под руку:

– В прошлом году я познакомилась с ним… До этого – Мишка и Мишка. Знакомый машинист. На баяне играет, выпить не прочь. А потом… Знаешь, Юлька, потом был вечер… были танцы, и мы возвращались поздно, чушь какую-то пели… Прощаясь, Мишка сказал мне… тихо-тихо, необыкновенно сказал: «Неужели вам и вправду нравится эта ерунда?» Я долго помнила его слова. Потом уже догадалась – пошлую песенку мы пели. А ведь мне она нравилась! «Поверь, что ты один, любимый…» – вполголоса начала она и сразу же оборвала. – Не могу… Как раньше я этого не замечала!

– И это все? – обрадовалась Юлька.

– Нет… – Наташа покачала головой. – Бывает так, что в одну минуту человек вдруг откроется тебе весь. И ты поймешь, что настоящий он не такой, каким часто бывает, а другой – и чистый, и светлый, и сильный. И он не прячет от тебя души. Играл он мне. Точнее не мне, а всем… Но я-то понимала – для меня играет. «Вьется ласточка сизокрылая под окном моим одинешенька…» Вот что играл… А потом напился… как сейчас…

Наташа остановилась, обеими руками повернула Юльку к себе, и Юлька увидела в полумраке, как светятся ее глаза.

– Что мне делать, Юлька?

Еще минуту назад Юлька смогла бы ответить ей. А сейчас растерянно молчала… И вдруг заплакала.

– Ну вот, – Наташа обняла ее. – Эх, Юлька, Юлька, дуралей ты мой…

Уткнувшись в Наташино пальто, Юлька говорила:

– Наташка… Хочешь, я пойду к нему скажу… Хочешь?

Наташа поправила ей косынку, застегнула пуговицу на пальто и неожиданно спокойно сказала:

– Идем ночевать ко мне.

В дом они вошли тихо, чтобы не потревожить уснувшую тетю Машу. Наташа начала стелить – себе на диване, а Юльке на кровати, но вдруг предложила:

– Давай спать вместе…

И, думая о своем, сказала:

– Помнишь, у Чехова: «В человеке должно быть все прекрасно…»

Юлька на цыпочках пошла по ковровой дорожке к выключателю… Она хотела выключить свет, да так и застыла с протянутой рукой. Из небольшого овального зеркала на стене на нее глядела худенькая девчонка в одной рубашке. У девчонки смуглое, обветренное лицо, блестящие, дерзкие глаза, черные волосы всклокочены, а густые неровные брови упрямо лезут куда-то вверх. Юлька послюнявила кончики пальцев, попыталась выправить их, но они все равно лезли вверх.

«Насчет лица Чехов определенно загнул, – решила Юлька. – Не могут все люди быть красивыми», – и, скорчив рожу, показала себе язык.

Глава третья

1

Утром первой проснулась Юлька.

– Ой, боюсь, Наташка, в цех идти…

– Бойся, бойся, дрожи, это тебе полезно.

– Резцов у меня нет, работать нечем, – ныла Юлька по дороге в депо. – Вчера два последних сломала. Цыганков акт напишет… Как ты думаешь, напишет или нет?

Они вошли в цех. Наташа ободряюще улыбнулась Юльке и свернула в конторку, которая располагалась в углу цеха за стеклянной перегородкой, а Юлька пошла прямо, к своему станку. Еще издали она заметила, что в патроне ее «семерки», поблескивая бронзой, торчит какая-то деталь. «Паровой клапан инжектора! – удивилась она, подойдя ближе. – Кто же это работает на моем станке?»

Впервые за многие месяцы работы в депо ее обожгло ревнивое чувство.

В цехе почти никого не было. Ночная смена уже разошлась, а дневная только начинала собираться. Но вот показалась коренастая фигура Гаврилы Чекмарева. Токарь шел, сгибаясь под тяжестью стальной болванки. Остановился, пригнул плечо – раздался глухой удар. «Из кузницы хапнул заготовку вала. Калымная работа», – обозлилась Юлька и хотела было идти искать мастера, но Чекмарев остановил ее.

– Это клапан мой, – сказал он, по-медвежьи подойдя к «семерке», и хрипловато кашлянул. – Закончу – освобожу твою машину.

– Какое ты имеешь право занимать мой станок?! – возмущенно крикнула Юлька.

У него было осунувшееся лицо, покрасневшие угрюмые глаза. Юлька сообразила, что ночью Чекмарева вызвали в цех для срочной работы. Ее «семерка» хорошо подходила для обточки инжекторных клапанов, и Чекмарев, воспользовавшись этим, стал делать еще и клапаны.

Прищурясь, он смерил Юльку недружелюбным взглядом и нажал кнопку привода. У Юльки от обиды на глазах выступили слезы.

– Это что же творится? – звенящим голосом произнесла она, распахнув дверь цеховой конторки. – Одного станка ему мало, мой занял!.. Клапан точит, а мне болты и шпильки всю мою жизнь?!

Цыганков, сидевший над нарядами, даже не взглянул на Юльку.

– По Сеньке и шапка, – буркнул он.

– Можно повежливей, Сергей Иванович, – предостерегающе заметила Наташа.

Мастер поднял голову.

– А ты знай свое – нормируй, а в чужие дела не лезь!.. Я разрешил занять станок. На таких, как Чекмарев, все депо держится. А эта… – Цыганков презрительно покосился на Юльку, – резцы ломает, за станком не смотрит… Истерики закатывает. Болты и шпильки! «Колючка» кольнула! Ах-ах!.. А то что паровозы на срочном ремонте стоят, ей наплевать, ушла, и все. Не допускаю тебя к работе, – решительно заявил он Юльке, – иди к начальнику депо, жалуйся!

Цыганков отвернулся и достал портсигар.

Оставалось одно – искать Быстрова. Юлька обошла кузницу, промывочный цех. Она увидела начальника в подъемочном. Сухощавый, в серой спецовке, он ходил вдоль стоявшего на путях паровоза и молотком на длинной рукоятке простукивал его экипажную часть.

– Товарищ Быстров, – начала Юлька, стараясь перекричать грохот, но в этот момент к начальнику депо подошел Бондаренко, бригадир подъемочного цеха. Она подождала, пока тот уйдет, но тут Быстрова позвали к станку, где обтачивались бандажи колесных пар. Когда он освободился, Юлька, вцепившись в его рукав, успела сказать, что она Гранина, токарь, и ее послал мастер Цыганков. Но Быстрова срочно позвали к телефону. Вернулся он с главным инженером. Озабоченно посматривая вверх, на мостовой кран, они пошли вместе вдоль цеха.

Юлька уже потеряла надежду поговорить с ним, как вдруг он сам подошел к ней.

– Слушаю вас, – сказал Быстров, посмотрев на Юльку из-под густых темных бровей. – Зачем вас послал ко мне мастер Цыганков?..

Юлька удивилась. Ведь Быстров совсем не слушал ее, а в цехе стоял такой грохот, что Юлькин голос терялся в нем. И все-таки он расслышал и запомнил.

– Вчера после обеда… я ушла, – уже совсем тихо сказала Юлька.

– Я не совсем понимаю вас, – сказал Быстров, но тут его опять отвлекли: появился Бондаренко, и не один, а с Андреем Малаховым. У Бондаренко в руках была втулка из ЦАМа, и он что-то горячо принялся объяснять Быстрову, поглядывая на Андрея.

– Вот что, – посоветовал Юльке начальник депо, – идите ко мне в кабинет, я сейчас туда приду. Идите, идите, – требовательно повторил он.

Быстров явился не один. Вместе с ним, приглаживая пятерней жесткие волосы, вошел Цыганков.

Предложив Юльке сесть, Быстров выслушал до конца ее путаный рассказ.

– А за что тебя в «Горячую промывку»? – неожиданно спросил он.

– Да ни за что, – ответила Юлька, но тут вмешался Цыганков.

– Правильно поместили. А вы спросите ее, Николай Иванович, сколько она резцов ломает. Если, согласно вашему последнему приказу, высчитывать – ей получать было бы нечего!

– А ты поучи ее затачивать резцы, обращаться с ними…

– Кто ж этому учит, – искренне удивился мастер. – Смекалку надо иметь!

Начальник депо закурил и задумчиво посмотрел на Юльку:

– На техминимуме бываешь?

– Я в вечерней школе учусь – не успеваю.

Быстров помолчал, стряхивая с папиросы пепел. Потом сказал, чтобы она отправлялась в цех.

От начальника депо мастер вернулся злой.

– Эй, Гранина! – крикнул он. – Иди бери резцы.

– Мне не дадут их, пока вы акт о старых не подпишете…

– Подписал. Иди бери.

Юлька сходила за резцами и принялась было работать, как к ней снова подошел Цыганков.

– Вот ты жаловалась там… Болты да шпильки тебе дают. – И вдруг, прищурившись, он спросил: – Паровой питательный клапан инжектора берешься выточить?

Юлька растерялась.

– Чертеж у тебя на станке, по нему Чекмарев работал. Бери заготовку. Валяй, точи.

Цыганков говорил спокойно, но Юлька понимала, что это значит. С виду простой, инжекторный клапан требовал особого внимания. И самое трудное – выдержать угол конусного поля.

Цыганков стоял, привалившись боком к станине «семерки», ждал. Длинный, с расстегнутым воротом рубашки под форменным промасленным кителем, он показался ей в эту минуту особенно неприятным.

– Хорошо, я попытаюсь, – неуверенно сказала Юлька.

Она вставила бронзовую болванку в патрон. Из-под резца рассыпным золотом посыпалась стружка. Бронзовые кусочки кололи руки, путались в волосах, но Юлька не замечала ничего. Под лучами утреннего солнца засиял обточенный ею бронзовый поясок. Теперь надо было сделать, выточку, уменьшить с другого конца диаметр. Чистовым резцом довести все до нужных размеров. И только тогда уже браться за конус.

Время летело. Юлька отводила резец, включала и выключала скорости. Она сумела отсчитать положенное число градусов на поворотном лимбе, но резца, пригодного для отточки конуса, у нее не было, их обычно делали из простых резцов, по-иному затачивая грани.