Текст книги "Когда нам семнадцать"
Автор книги: Виктор Александровский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 30 страниц)
В окно постучали. Один раз. Второй. Третий.
– Стук, паря, условный, – определил Лазарев. – Видать, товаришок?
– Игорь! – разглядел я в сгустившихся сумерках смеющееся лицо друга.
Игорь вошел как-то боком, держа под рукой знакомый мне лакированный ящичек.
– Фу! Лешка! Наконец-то! Как ни придем, все нельзя да нельзя. Твоя тетя Зина – что стена.
Искоса взглянув на Лазарева, Игорь поставил на окно приемник и отнял его заднюю стенку.
– Сам собрал? – подивился Василий.
– Ага! Вот катушка, лампы, конденсатор. – Игорь нетерпеливо пригладил ладонью черные вьющиеся волосы. – Собрал, а не работает!
– Может, батарея старая? – подошел я к приемнику.
– Ну, нет! – Игорь быстро отсоединил электрическую батарею и, как заправский радист, лизнул языком контакты.
– Дергает? – рассмеялся Лазарев. – Без языка останешься!
– Эй, радисты, пока языки целы, живо к столу! – позвал нас Павел.
Зина уже разливала по тарелкам уху.
– Достается, поди, – сочувственно заметил Лазарев, следя за быстрыми движениями хозяйки. – В цехе за разметочной плитой орудуй, дома – за кухонной.
– Вот и хорошо, – посмеивалась Зина. – Я нарочно две плиты захватила – больше власти!..
Невысокая, худенькая, с туго закрученной на голове косой, Зина, когда смеялась, удивительно молодела.
– Ну вот, – Павел придвинул к Лазареву тарелку, – ешь и рассказывай: чего это ты с завода бежать собрался?
Глаза у Павла отцовские – беспокойные. От уголков их, точно трещинки, расходятся ясно видимые морщины, в них въелось машинное масло. Темные волосы местами пробивает седина. Ему уже далеко за тридцать…
– Начальству не по нраву пришелся, вот и все. – Лазарев задумчиво подул на подымающийся из тарелки парок. – На днях Бойко опять стращал.
– А какое Бойко дело до тебя? – пожал плечами брат. – Он главный энергетик завода, а ты грузчик на складах.
«Бойко… – стал я припоминать. – Это же отчим Ольги Минской».
– Если ты начальник, разбирайся! – Лазарев сердито хлебнул и отложил ложку. – Третьеводни нефть качали в цистерны на склады. Трубопроводчик – Семкой зовут – вентиля перепутал. Нефть на землю пошла. Разлейся ее поболе – пожара не миновать. Я на Семку, а за него само начальство – Бойко. Кричит, будто во всем я виноват: мол, работник склада, а проглядел. Давай тюрьмой пугать. Где правда? Нет, с завода надо бежать… – Лазарев даже приподнялся со стула.
– Бежать? – Павел, посмеиваясь, погрозил Лазареву ложкой. – Бежать легче всего. Что ж, хороших людей на заводе нет?
– Поели бы сначала, – вмешалась Зина.
Но Лазарев снова с горечью заговорил о Бойко. Игорь, сидевший рядом со мной, вдруг подтолкнул меня локтем.
– Возьми-ка, – шепнул Игорь. – Я уж моргаю тебе, моргаю!
Он сунул мне в карман брюк вчетверо сложенный листок бумаги. Письмо? Я тихонько развернул листок.
«Леша, я очень соскучилась по тебе…»
В комнате словно светлей стало. И что говорили за столом, я уже не слышал.
«Леша! – писала Тоня. – Я во многом виню себя… Зачем я пришла тогда на Ангару? Надо было просто разнять вас, «маленьких», после ссоры, и все. А теперь еще новый конфуз с Вовкой! Игорь расскажет… В общем, Максиму Петровичу сплошные неприятности. А Ковборин изругал наш класс. Вы, говорит, «имперфектус» (то есть несовершенные существа!). Представляешь? Поправляйся скорее и приходи». И подписалась: «Кочка».
Кочка… Так переделали ребята на свой лад фамилию Тони еще в четвертом классе. Тоня Кочкина была тогда совсем маленькая. На коротенькой косичке у нее болтался пышный бант. Я дергал за кончик ленты, бант развязывался. Тоня плакала, а я хохотал на весь класс.
Да, но что же это за новая история с Вовкой? Я шепотом спросил Игоря.
– Не история, а фантастика, – громко ответил Игорь. – Он чуть не сбежал с летчиками на Чукотку.
– Чего, чего? – насторожилась Зина. – Кто это?
– А вы разве не знаете? – Игорь отодвинул пустую тарелку. – Весь город говорит о нашем Вовке Челюскинце. Значит, забрался Вовка в хвост самолета, где багаж, и сидит ни жив ни мертв, ждет отлета. Думает: «Уж в воздухе-то не выбросят!» А штурман его цап-царап – и к милиционеру. Что тут было!
– Он же говорил, будто летчики знакомые! – сказал я.
– Так это ведь не в кино пригласить – полет в Арктику!
– Да, – сказал Лазарев, – авантюрист он. Ишь ты, бежать из дому!
– «Авантюрист»! – засмеялся Павел, вставая из-за стола. – А кто с завода бежит?
Лазарев скосил глаза на нас:
– У меня причина на то есть…
Я почувствовал, что ему неловко, и сказал Игорю:
– Давай займемся приемником.
Мы отошли к окну, но невольно прислушивались к разговору за столом.
– И у парня причина была, – закуривая, спокойно говорил Павел. – На Чукотку, спасать челюскинцев… Ты скажи мне, Василий, хочешь настоящим металлистом стать? Например, токарем, а?
– Что вы, Павел Семеныч! Смеетесь! Когда я смотрю, какие вы вещички на станке работаете, у меня аж нутро жжет.
– Завидуешь?
– Завидую. Только не суметь мне этого!
– Почему же?
– Вы на заводе первый токарь, а я что… Прямо от плуга.
Павел расстегнул воротник рубахи, сгреб руку Василия и просунул ее за рубашку к лопатке:
– Чуешь? Рубец на спине. А под ним, внутри – пуля-стервятка. Колчаковец засадил, не вытащишь… Так вот, я с гражданки прямо на завод подался. Пять лет грузы таскал, как ты. А потом – в токаря. Понял?
– Понять-то понял, да ведь семья подмоги требует, Павел Семеныч. Ваньку в люди выводить надо.
– Вот упрямый человек! – уже горячился брат. – Понимаю, что из грузчиков в ученики переходить не денежно. Да ведь я сам учить тебя стану, как когда-то меня Петрович. – Павел встал и прошелся по комнате. – Слыхал о Петровиче? Старик такой у нас в цехе. Бывший токарь. Когда-то с нашим отцом на сходки хаживал…
Пока у них шел этот разговор, мы с Игорем возились с приемником. Я еще раз проверил батарею, схему присоединения аппаратуры. Все, кажется, на месте, можно было настраивать.
Установив приемник на табурете, мы присоединили к клеммам антенну, потом «землю» – кусок ржавой проволоки, уходящей наружу сквозь отверстие в оконных рамах. Игорь то и дело смахивал со лба пот, щупал руками обмотку, проводнички, зажимы. Но двухламповый молчал. Не помогли и мои старания. Стало ясно, что надо идти к учителю физики, и я сказал об этом Игорю.
– Максим-то Петрович сделает, а вот мы, безрукие, не смогли. Плохие мы радисты! – Игорь сокрушенно вздохнул. – Эх, Лешка, а какая мысль у меня была!
– Ну, какая?
– Да что уж теперь…
– Говори, – настаивал я.
– Лешка, – перешел Игорь на шепот, – нам с тобой скоро по семнадцати. Кончим девятилетку. А дальше?
– Пойду работать, – ответил я просто. – На шее брата сидеть не стану.
– А мне что?
– Смотри сам, у тебя дела получше: отец профессор… И мать есть…
– А я тоже не собираюсь на отцовской шее сидеть. Ясно? Давай, Лешка… – Для надежности Игорь осмотрелся. – Двинем радистами на полярную станцию!
– Куда, куда? – спросил я скорее от того, чтобы не выдать охватившего меня волнения. Полярная станция. Радист-полярник. Как мне-то не пришло этого в голову?
Вид у меня был, наверное, такой ошарашенный, что Зина несколько раз повторила:
– Ребята, пить чай!.. – С пыхтящим самоваром в руках она стояла перед нами и ничего другого не оставалось, как тотчас же сесть за стол.
Самовар, купленный еще когда-то отцом, ставился по особо праздничным дням. Пузатенький, сияющий затейливыми узорами на своих потертых боках, самовар стоял посередине стола, посвистывая, попыхивая парочком. Казалось, вот-вот он возьмет да и притопнет одной из своих четырех ножек.
Медные бока его блестели, и мы с Игорем не без интереса смотрели на наши искаженные самоваром изображения.
«Значит, согласен?» – прочитал я на отраженном в самоваре лице Игоря.
Я надул щеки и закивал головой. И вдруг между нашими лицами мы увидели нахмуренное лицо Зины.
– Ну, говорите, говорите, куда собрались…
Наши лица вытянулись. «Откуда она узнала?» Игорь спрятался за самовар и вдруг выпалил:
– На Чукотку, радистами!
Крышечка чайника, которую Зина придерживала рукой, наливая заварку, упала и звонко покатилась по полу. Игорь уткнулся подбородком в стакан.
– Исподтишка хотели, как ваш Рябинин? Тайком, значит, от родных? Нечего сказать, вырастили…
Голос Зины вдруг осекся и, закрыв глаза кончиком накинутой на плечи косынки, она вышла из-за стола. Наступило неловкое молчание.
– Вы чего это, в самом деле? – строго спросил Павел.
– Да не сейчас… – пытался выкрутиться я.
– Нет уж, – снова заговорила Зина. – Я ему покажу Чукотку!
– Тише ты! – косясь на молчавшего Лазарева, сказал брат. Он встал, прошелся по комнате. – Ну что же… Не маленькие, пусть решают сами. Радисты так радисты…
Павел, походив, остановился возле меня.
– Видишь ли, Алексей, отец, отправляясь в девятнадцатом на Колчака, давал мне наказ определить тебя по литейному делу, на инженера выучить. А ты вишь радистом на Север захотел… Запретить не могу, иди, куда душа зовет. Одного не пойму: как случилось, что завод, который вскормил всех Рубцовых, не близок и не дорог тебе? Нет, не пойму я этого!
Глава четвертая
ЧТО ДОНЕСЛИ РАДИОВОЛНЫ
Андрей Маклаков, развалясь за партой и поглаживая ершик волос своего великолепного «бокса», с ухмылкой смотрел на меня. Ворот его рубахи под бостоновым пиджаком, как всегда, был расстегнут.
– Тут по тебе, победитель, все белугами ревели, – произнес он своим баском. – И даже Филипп Могучий!
Филя Романюк, стоявший с Вовкой у карты, повернулся к Недорослю и угрожающе вздохнул.
– А-а! Понимаю! Ну, пожалуйста, пожалуйста! – лениво поднялся тот. – Нужно мне ваше п-полярное общество… как слону боржом! – Сунув руки в карманы, он, раскачиваясь, вышел из класса.
– Иди-ка сюда, Лешка! – подозвал меня Филя. – Поглядим на карту.
Чего глядеть-то, и так известно: циклоны, погода нелетная.
Но все же я подошел.
– Циклоны… Заладили одно и то же, как сороки! – сердито сказал стоявший у окна Вовка. – А если циклоны еще с месяц просвистят? Ждать ясна солнышка? Нет, какие это летчики! С Уэлена до льдины не могут долететь.
Распахнулась дверь, и в класс стремительно вбежала Тоня.
– Ты чего это, Вовка, своих собак распустил? – набросилась она на Рябинина. – Чуть чулки не порвали!
– А что я им, пастух?
– Хоть бы на дворе оставлял! С целой свитой в школу ходишь!.. Ой, Леша, здравствуй!
– Кому здравствуй, а мне вечно палкой по голове! – проворчал Вовка. – Все равно сбегу от вас!
– Опоздал, мальчик, – рассмеялась Тоня. – Пока вы тут у карты геройствуете, челюскинцев начали вывозить.
– Что? Что ты сказала? – Вовка был уже возле Тони.
– Только-только по радио передали. Вывезли с льдины несколько человек.
– Как – вывезли? Кто? – На Вовку было просто страшно смотреть.
– «Кто, кто!» Твои летчики! – Тоня отошла от ошеломленного Вовки и тихо спросила меня: – Тебе передали мою записку?..
Незаметно для остальных я пожал Тонину руку.
На уроке немецкого языка, усаживаясь, Вовка вдруг громко сказал:
– Подумаешь, вывезли несколько человек. А их сто!
– Ахтунг, ахтунг, геноссе! – добродушно успокаивала Мария Павловна. Волосы ее, затейливо причесанные, возвышались на голове монументальной башней. – Сегодня мы с вами займемся…
Но мы ничем не успели заняться. В классе вдруг раздалось собачье повизгивание. Затем послышался стук коготков по крашеному полу, и от парты Недоросля в сторону Марии Павловны побежала косолапенькая Малявка. На хвосте у нее, стоявшем торчком, подрагивал пышный бумажный бант с крупной чернильной надписью: «Полярная собачка В. Рябинина».
Раздался смех. Малявка тем временем добежала до учительницы и с подвизгом тявкнула на нее. Мария Павловна, обомлев, поднялась со стула. Малявка вцепилась ей в платье. Мария Павловна повернулась. Повернулась вместе с ней и собачка. Учительница повернулась еще и еще и закружилась, словно в танце; кружилась и Малявка.
– Что же это, ребята! – крикнул Филя и выскочил из-за парты.
Но проворней всех оказался Вовка. Он схватил Малявку за загривок и вышвырнул ее за дверь.
Мария Павловна дрожащей рукой поправила свою башню-прическу и вышла из класса.
Ольга Минская, бледная, взволнованная, выскочила вслед за ней, но вернулась.
– Рябинин! Это все из-за тебя! – крикнула она. – Зачем собак привел?
– А я их в класс не впускал!
– Все равно, твоя собака!
– Привязалась: «Твоя, твоя»! Меня же и осрамили!
– И верно, – громко сказал Ваня Лазарев, – ведь это же все Маклаков сделал!
– Маклаков, отвечай! – крикнула Ольга.
Недоросль, вытянув ноги, с победоносным видом сидел за партой.
– Встань! – снова крикнула Ольга. – Как староста класса я требую, чтобы ты встал!
– Еще чего захотела… – Маклаков ядовито ухмыльнулся: – Тут не завод и ты не главный энергетик!
Ольга растерянно глядела на него. Намек был слишком понятен. На красивом смуглом лице ее проступил румянец.
– Маклаков! – с отчаянием выкрикнула она. – Ты вел себя возмутительно, ты окончательно распустился!..
– Ха! Да мне подтянуться, что плюнуть! – Недоросль встал и без стеснения подтянул ремень на брюках.
– Ну, Маклаков, – сказал Филя, – это хамство тебе так не пройдет!
– Ребята, тише! Кто-то за дверью, – предупредила Тоня.
В это мгновение на пороге класса появился директор школы. Ковборин стоял, заложив руки назад, и смотрел на нас холодным, презрительным взглядом.
– Хоминес импудентес! – процедил он сквозь зубы и, повернувшись кругом, хлопнул дверью.
Вечером, захватив приемник, я направился в школу. В это время Максима Петровича почти всегда можно было застать в лаборатории физического кабинета. То он готовил опыт к уроку и ребята помогали ему, то чинил сломанный прибор; иной раз садился с кем-нибудь из нас за шахматную доску. Частенько Максим Петрович занимался, готовясь к сдаче экзаменов за институт. Он был заочником одного из московских вузов. В такие часы ребята молча подходили к дубовому верстаку, стоявшему у окна, и, стараясь не шуметь, принимались за свои дела: одни конструировали механизмы, другие – приборы по электричеству, а кто-то даже ремонтировал настоящий электромотор с пережженной обмоткой.
Года три назад в школе пронесся слух, что преподавать физику будет демобилизовавшийся из армии командир-пограничник Грачев.
«Был начальником заставы, два ордена. Ранен – пришлось демобилизоваться…» – перешептывались ребята.
А вскоре мы увидели и самого Максима Петровича Грачева. На нем была гимнастерка защитного цвета, темно-синие командирские брюки и до блеска начищенные сапоги. Подтянутый, загорелый, он уверенно вошел в класс, положил на учительский столик книги и, прежде чем назвать себя, улыбнулся – просто, серьезно и чуть задорно, и на наших лицах невольно засветились ответные улыбки.
– Что же это у вас. – ни кола ни двора, и приборов маловато. Нужна лаборатория!
– А мы не против, – откликнулся кто-то. – И комната подходящая есть, за стеной, только там парты ломаные хранятся.
– Комната? Отлично! Есть охотники помочь? Охотники нашлись.
С того дня и повелась у нас с Максимом Петровичем дружба…
Когда я вошел в лабораторию, Максим Петрович сидел за шахматами с Ваней Лазаревым. Щупленький, вихрастый «чемпион», совсем не похожий на своего брата Василия, старался держаться спокойно. Но его выдавали глаза, горевшие торжеством: он выжидал очередного хода учителя. Рядом с шахматистами пристроился Игорь.
– Да, «импуденс хомо», – конечно, обидно… – как будто разговаривая сам с собой, сумрачно произнес учитель и переставил пешку.
– А что это значит – «импуденс хомо»? – спросил Ваня.
– Я в словаре нашел, – отозвался Игорь. – «Хоминес» – люди, а это самое… «импудентес» – бесстыдные… Значит, получается…
– Ясно, что получается…
– Да уж, видно, очень плохо вели вы себя, если пришлось вас по-латыни ругать, – сказал Грачев.
– Мог же Ковборин разобраться, – заговорил я, – а он хлопнул дверью, и все. Ольга ходила к нему, извинялась от имени класса.
– Он директор, командир. – Максим Петрович, упершись подбородком в кулак, долго и сосредоточенно смотрел на шахматную доску. – Ну что ж, пройдемся слоном, – и передвинул фигуру.
Ваня, вздрогнув, схватился за пешку, с недоумением посмотрел на шахматную доску, потом на учителя:
– Это как же так? Мат?
– Выходит, что так.
Грачев улыбнулся, взъерошил Ванины волосы и молча поднялся со стула.
Мы вместе с ним подошли к верстаку.
– Контурную катушку дома, наверно, мотали? – спросил Максим Петрович, сняв стенку приемника.
– Дома, – подтвердил Игорь. – А что, неправильно?
– Неаккуратно… Но дело не в катушке. – Учитель задержал свой взгляд на межламповом трансформаторе. – Конец обмотки у вас к чему припаян?
– К земле.
– А надо?
– К аноду, – смущенно поправился Игорь.
– То-то же! Перепаяй конец проводничка.
Игорь стал нагревать паяльник. Подошли Романюк, Вовка, Тоня. Филя подключил приемник к антенне.
Сев за верстак, Максим Петрович попросил нас помолчать и не спеша стал настраивать приемник. Медленно накаливались радиолампы. Из наушников раздались сначала глуховатые хрипы, потом треск, похожий на отдаленные громовые разряды, и вдруг все стихло. Лица ребят, осветившиеся было надеждой, замерли в растерянности.
Но в тот же миг точно ветерок пронес по комнате отдаленные звуки музыки.
– Действует! Действует! – раздались голоса.
Ребята засуетились, теснее окружили Максима Петровича. Вдруг наушники снова умолкли, но учитель поднял руку, передвинул рычажок, и в наступившей тишине прозвучал знакомый голос диктора сибирской радиостанции:
– …Внимание трудящихся всего мира в течение многих недель было приковано к героическому отряду полярников, находившихся среди дрейфующих льдов Чукотского моря. Отважные, безгранично преданные нашей стране советские пилоты покорили полярную стихию. Из ледяной пасти, готовой каждую минуту сомкнуться и поглотить смелых людей, они вырвали челюскинцев и доставили их на материк… Советская авиация победила! Все ценные грузы, кинопленка, на которой запечатлены основные моменты плавания «Челюскина» и жизни лагеря, судовой журнал, научные материалы забраны и доставлены на материк. Лагеря челюскинцев в Ледовитом океане больше не существует. Операция по спасению челюскинцев закончена. На льдине реет алый советский флаг!
– Ура героям-летчикам! – крикнула Тоня.
Максим Петрович выключил приемник.
– Как же это… лагеря больше не существует? – растерянно спросил Вовка Рябинин. – Закрылись лучшие страницы жизни!
Я думал о том же. Вот сейчас, в этот вечер, из школы уходило что-то очень родное, душевно волновавшее всех нас. И оно, быть может, уже никогда не вернется…
Глава пятая
В СТАРОЙ КАМЕНОЛОМНЕ
Картофельное поле заводских огородников у самой реки. За голубой ангарской ширью – зеленеющие луга с просветами озер, холмы, волнистая синева горизонта…
Отставив лопату, Павел вздыхает:
– Утиная пора, Алеха. Апрель на исходе…
Заметив, что я обгоняю его, брат начинает быстро и сосредоточенно копать, потом, схватив горсть земли, смеется. На ладони у него дождевой червяк.
– А ты сегодня веселый, – говорю я.
– На природе, Алеха, всегда хорошо. Только ты не думай, я с тобой все равно ругаться буду.
– За что?
Павел вытаскивает пачку папирос, но его неожиданно схватывает кашель. Отбросив лопату, он идет к костру.
Отдышавшись, он зовет:
– Иди-ка, Алеха, поговорим…
Присев на корточки, Павел выхватывает из пепла дымящуюся картофелину, бьет по ней кулаком и, взяв в пальцы чашечкой, долго и старательно дует на белоснежную мякоть.
– Слышь-ка, Алеха, говорят, будто нынче десятые классы откроют?
– Читали нам в школе такое решение.
– А ты чего же молчишь?.. Передай-ка соль, – снова заговаривает Павел.
Я передаю соль, беру сучок и копаюсь в горячем пепле.
Картофелина, вытащенная мной, дымится, я не решаюсь разбить Павел, кулаком.
– Не бойся, не сгоришь, руки-то, поди, не дворянские. Вот так, так. Еще раз ее по макушке. Ну!
А мне уже расхотелось есть…
– Так как же ты решил? – не отступает Павел.
– Работать пойду.
– Слыхал уж! – Брат сердито отшвыривает обугленную кожуру. – Так! Отец неучем век прожил – понятно, не те времена были. Я рано работать пошел поневоле – семья. Ну, а ты-то чего куролесишь?
– Тебе тоже надо учиться.
– Гляди, глава семьи выискался!
«Сказать разве ему все начистоту?.. Будь что будет!» – решаю я.
– Пойми, Павел! – начинаю я. – Учиться в школе стало неинтересно. Со спасением челюскинцев закрылись лучшие страницы жизни.
– Чего, чего? Какие страницы?… Подбрось-ка, парень, веток в костер.
Облокотившись на землю, брат вытащил папиросу.
– Говоришь, закрылись? Ты, выходит, и не рад, что челюскинцев спасли?
– Там, на Севере, – настоящий труд и романтика настоящая!
– Вот-вот… – задымил папиросой Павел. – А ответь-ка мне, Алеха, на такой вопрос: за что я свое токарное дело люблю? – Павел улыбнулся каким-то своим мыслям и продолжал: – Вот я тебе случай расскажу. Подходит как-то к моему станку наш главный конструктор, не знаешь? – Товарищ Чернышев. Уважаемый инженер. Подает мне чертеж и говорит: «Вот, Рубцов, тебе задание: выточить эту деталь. Сделаешь – опытный образец машины войдет в строй, нет – значит, всю технологию перекраивать заново». И я взялся. Почти двое суток не отходил от станка. Одну деталь запорол, другую, пришлось в третий раз точить. И все же сделал: в машину мою деталь поставили. Народ собрался смотреть. А я места себе не нахожу. «Пойдет, – думаю, – машина или нет?» Пошла! В детальке весу-то всего граммов двести, а без нее экая махина – ни с места! Это как, не романтика?.. – Павел сделал последнюю затяжку и бросил окурок в костер. – Я, парень, свою романтику задешево не отдам…
Он помолчал, шевеля палкой угли в костре.
– Решил готовиться в техникум сразу, без рабфака… Как считаешь, в течение года осилю за седьмой класс? Без отрыва от станка. Поможешь?
– Павел! Ну как тебе не стыдно!
– Ну вот и договорились. А ты… ты поучись еще годок в школе – и на индустриальный факультет. А потом хоть на север, хоть на юг. Ты в инженеры подавайся, а я в техники. Василий Лазарев когда-то станки по картинкам знал, а теперь в токари выходит! Вот тебе и кончились «лучшие страницы…»
Снова принялись за работу. Рыхлая земля отдавала весенней прелью, легко рассыпалась под лопатой. Камни и стекло мы отбрасывали на межу. Вдруг Павел нагнулся, попытался поднять какой-то предмет, но не смог и подозвал меня.
– Обыкновенное железо. Да еще ржавое… – пожал я плечами.
– А вот и не железо, а чугун! – усмехнулся Павел. – Ступица вагонного колеса… Иди-ка в лесок, сруби палку, да потолще, – негромко приказал он.
Когда я вернулся, брат, докопав огород, сидел возле находки.
– Так… Палка подходящая, – повертел он в руках березину. – А теперь прикручивай к ней ступицу, вот тебе проволока.
Я молча выполнил его указание.
Пощупав, крепко ли привязано, Павел поднялся, взвалил на плечи лопаты, показал мне глазами на палку:
– Берись за тот конец, я за этот.
– Куда? Зачем?
– На завод. В вагранку.
Я взялся за палку. Молча, стараясь не раскачивать тяжелый груз, мы пошли по полю. Передохнули, снова взялись. Тропинка повела в гору к Заводской улице. Солнце припекало. Рубаха липла к спине. Заныли руки, ключица. Хотелось бросить проклятый березовый конец. Злость одолевала меня: ржавую железину переть через город. Выдумал тоже! Да я ему возле дома три таких найду! «Ребят бы не встретить, засмеют», – осмотрелся я при входе на Заводскую улицу.
Но Павел, как нарочно, свернул с тротуара на мостовую и так же размеренно шел, не обращая внимания на взоры любопытных. Только когда мы пришли на завод к литейному цеху, бросили в общую кучу металла ступицу, брат сказал:
– Ну вот, теперь пойдем домой, обедать.
Утром, перед уроком, ко мне подошел Андрей Маклаков.
– Утилье по дворам собираете? И как, выгодное дельце?
– Уйди, гад! – чуть не бросился я на него с кулаками.
– Но, но! – Маклаков загоготал.
Схватившись за полы своего широкого пиджака и махая ими, как крыльями, он пошел разносить новость по школе.
– Что случилось, Алеша? Что это к тебе Недоросль привязался? – удивлялась Тоня, когда мы возвращались домой из школы.
– Да так, ничего, – буркнул я.
– Нет уж, говори, – не отставала она. – Что это за «утилье»?
Пришлось рассказать, как мы с Павлом нашли на огороде чугунную ступицу и как Павел заставил нести ее на завод. Конечно, насчет разговора о романтике – ни слова.
Тоня, задумавшись, шла рядом со мной.
– Интересное совпадение, – в раздумье заговорила она. – Отец вчера пришел с завода – он там осмотр делал, – говорит, все без конца твердят о чугуне.
Тонин отец работал в больнице. В городе его многие знали. Высокий, могучего телосложения, с черной купеческой бородой, он говорил всегда громко, грубовато, насмешливо. Я побаивался его.
– Так вот о чугуне, – продолжала Тоня. – Раз он так необходим, почему бы нам не помочь заводу, не устроить воскресник, а? – Тоня заглянула мне в лицо.
– Капля в море! – рассмеялся я. – Павел говорит, что в вагранки ежедневно идет двенадцать тонн. Двенадцать тысяч килограммов! Понимаешь?
– Нет, Леша, давай все же посоветуемся с ребятами, – не согласилась с моими доводами Тоня.
Первый, кому мы сказали на следующий день о воскреснике, был Филипп Романюк. Он тут же произвел подсчет.
– Тонну, две чугуна может собрать каждая школа. В городе более тридцати школ… Выходит, пятьдесят тонн, не меньше, можно собрать в один воскресник.
– Вот видишь, Леша, – с упреком посмотрела на меня Тоня.
На следующей перемене я решил посоветоваться с Игорем.
– Эх, Лешка, мне не до чугуна!.. Смотри, чем я вчера занимался.
Игорь вынул из парты кусок ватманской бумаги, на которой были начерчены какие-то продолговатые с заостренными концами коробки.
– Понимаешь? Лыжи… по воде ходить. – Игорь медленно провел пальцем по чертежу. – Видишь два продолговатых каркаса? Они обтягиваются брезентом, потом красятся, становятся непроницаемыми для воды. Вот здесь киль, клапаны. Ремешками я прикрепляю лыжи к ногам и скольжу себе спокойно по воде.
– Ты что, сам придумал? – с недоверием уставился я на Игоря.
– Это неважно, – со скромной загадочностью ответил мой друг. – Но признайся, дело стоящее! Особенно при переходе со льдины на льдину во время охоты на моржей…
– Моржи моржами, а чугун чугуном!
– Леша! Друг мой! В воскресенье я начну делать каркасы. Это поважнее!
– Правильно, – вмешался Вовка. – Тоже мне, черепки, обломки собирать! Я думал, ты предложишь лететь на Южный полюс!
– Твое дело! А мы пойдем, – сказал Филя. – Мой братишка Петька рассказывал недавно, что знает места, где чугуна этого целые завалы!
Из-за горы, где были старые каменоломни, выкатилось яркое, приветливое солнце. Утренний ветерок доносил лесную свежесть. Вдали шумел просыпающийся город.
Тоня смеялась, на ходу осматривая каждого из нас.
– Ты, Лешка, похож на трубочиста, – она дернула меня за рукав старенькой братниной, спецовки, – а Игорь – на турецкого дипломата!
– Сама-то, – парировал Игорь, – цыганка не цыганка… Зачем-то и ведра взяла.
Тоня, смеясь, оглядела себя – свой ситцевый сарафан, физкультурные шаровары.
– Это я нарочно, чтобы тебе понравиться!
Домик, где жили Романюки, стоял на самом краю железнодорожного поселка. Выцветший от времени, с покосившимися стенами, он напоминал большой старый пень, вросший в землю. За ветхим забором заливчато лаяла собачонка.
Тоня храбро открыла калитку, и мы вошли. Навстречу нам, отчаянно тявкая, выбежала черная дворняга. В просторном дворе было пусто, из дому тоже никто не показывался.
– Эй, есть тут кто? – крикнул Игорь.
На крыше сарая, стоявшего в глубине двора, сначала показалась вихрастая голова, а потом и весь мальчуган в длинных штанах, рубахе без пояса, в картузе с лакированным козырьком. На груди у него болтался подвязанный на веревочке старенький «цейс» с дырками вместо линз.
– Ну, чего вам? Мать ушла на базар, отец уехал на паровозе.
– А ты кто? – улыбаясь, спросила Тоня.
– Петька я.
– Ты брат Фили?
– Ну, брат! Я на наблюдательном пункте, – ответил Петька.
– Ты что же, разведчик или командир? – снова заговорила с ним Тоня.
– Артиллерист я.
– Вот оно что! А где же твое орудие?
Петька, пошвыркивая носом, показал нам на большой глиняный горшок около сарая. Дно лежащего на боку горшка было выломано, из него торчало деревянное дуло.
– Тут и лафет и замок – закрывать снаряды, – объяснил Петька. – А вот панорама куда-то пропала… Эх, была бы у меня настоящая!
– Скажи-ка, какой бравый! – с восхищением поглядел Игорь на Петю. – Молодец! А теперь отвечай: где Филя?
– А вы кто?
– Товарищи Фили, кто же еще. И ты должен нам сказать, где он.
– А он не велел говорить, – хмуро ответил Петька. – И не скажу.
– Петя! Петенька! – ласково заговорила Тоня. – Филя нам очень нужен…
В это время Игорь, обойдя вокруг сарая, поманил нас к щелистой его двери.
– Ребята, поглядите, тут целая обсерватория!
В самом деле, на дощатом полу сарая высился стол, и на нем – тренога с медной трубкой. Верхний конец трубки уходил под самую крышу, где зияло отверстие. Возле треноги возился Филипп Романюк. Он оторопел, когда мы все гуськом вошли в сарай.
– Я сейчас, сейчас!.. – Филя стоял перед нами с виноватым видом.
– Это же телескоп! – заволновался Игорь, заглядывая внутрь трубки. – Кто его делал?
– Мы с отцом, – нехотя откликнулся Филя. – Ну, я-то уж так, помогал… А что в этом телескопе мудреного? Из депо отец трубку принес. В нее линзы вставили, и вся недолга.
Сквозь отверстие в крыше виднелся голубой кусочек неба. От дуновения ветерка в сарае шелестела солома, как бы оживляя нехитрую обстановку «обсерватории».
– И ты как же, Филя, – робко спросила Тоня, – смотришь на небо, изучаешь? Может, звезду неоткрытую найдешь?
– Черти вы этакие! – незлобиво сказал Филя.
Он достал с полки потрепанный журнал «Вокруг света» и показал небольшую заметку. «Наблюдайте за небом!» – призывал ее заголовок, а под ним рассказывалось об удивительном факте. Двое московских ученых Паренаго и Кукарин открыли недавно формулу, позволяющую предсказывать появление на небе новых звезд. Воспользовавшись этой формулой, другие советские ученые предвосхищали появление новой звезды в 1934 году.
– А где, в каком месте? – спросил я, передавая Тоне журнал.
– Вот здесь, – ответил Филя. Он уже открыл «Атлас звездного неба» и вел пальцем по Млечному Пути. – Вот, глядите: созвездие Геркулеса… отойдем немного в сторону… девять звездочек видите?
– Ну? – пожал плечами Игорь. – Ну и что? Чего же их открывать, если они на карте?
– Среди этой группы звезд должна появиться десятая звезда, новая, – терпеливо пояснил Романюк.
– А увидишь ты ее в свою трубку? – Игорь насмешливо покачал головой. – Ученые знаешь какие телескопы имеют!
– Ну, это посмотрим! А сейчас довольно прохлаждаться, – сказал Филя. – Надо дело делать… Петь, слазь с крыши. Покажешь, где чугун лежит.
