Текст книги "Когда нам семнадцать"

Автор книги: Виктор Александровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 30 страниц)

– А вот ты завтра как – сначала выпьешь, потом закусишь или наоборот? – громко спросил из зала тот же шумливый, видно бывший уже навеселе парень.

– Сначала закушу, а потом выпью, – нашелся Пашка, – и тебе советую. Наверняка в вытрезвитель не попадешь.

Зал одобрительно загудел.

– А сейчас начнем наш праздничный концерт!

– Что он делает, какую чушь городит? – услышала Юлька позади себя свистящий шепот Сени Лебедева. – В зале второй секретарь горкома комсомола, еще целый ряд ответственных товарищей…

А на сцене уже свернулась кольцом девушка-каучук. Концерт начался.

Удачно выступила танцевальная группа. Когда дали занавес, Пашка подбежал к Наташе с Юлькой:

– Ваш номер! – крикнул он. – Приготовьтесь! Я пошел объявлять.

– Без баяна? – оторопела Юлька.

– Попробуем… Ты только не забегай вперед, – шепотом ответила Наташа.

Юлька одернула платье и вдруг увидела, что ниточка, которой она стягивала воротник, распустилась и вырез на груди опять разошелся.

Замирая от страха, она вслед за Наташей вступила на освещенную сцену. Свет ослепил ее. Юлька стыдливо прикрыла руками вырез на груди и окончательно растерялась.

– Опусти руки, – услышала она Наташин шепот. – Начинаем.

Наташа тихонько, будто для себя, взяла ноту. Юлька хотела запеть и… не смогла. Она с ужасом глядела в многолюдный, зловеще притихший зал. Она уже хотела бежать, но тут Наташа запела:

Там, где рельсы сбегаются синие,

Где над стрелкой горит огонек…

«Это же я должна петь!» – Юлька вцепилась рукой в Наташино платье и с отчаянной решимостью подхватила припев:

Если девушки, если девушки

Позабыли про наших ребят,

Это стрелочник, это стрелочник,

Новый стрелочник виноват.

Потом снова запевала Наташа, а Юлька подхватывала припев. Им аплодировали. Кто-то крикнул «бис». Андрей бросил на сцену букет подснежников. Юлька подняла букет и вдруг увидела, что рядом с Андреем садится Зинка. Сказав что-то Андрею, она не мигая уставилась на Юльку. «Смотри, смотри, может, чего и высмотришь», – почти весело подумала Юлька.

Пашка, подмигнув девчатам, объявил следующий номер.

Юлька запела:

При долине куст калины,

В речке синяя вода.

Переполненный зал уже не пугал ее.

Наташа вторила:

Уезжает мой любимый,

Остаюся я одна…

Юлька пела и видела эту воду, до самого дна пронизанную голубым светом, и в ней колебалось ее собственное, Юлькино, отражение. Зал, скрытый светом рампы, точно исчез, и в мире, огромном до необъятности, оставалась только песня.

Но в тот момент, когда последняя ее нота еще звенела где-то в бездонной вышине, на сцену ввалился Мишка Егоров. Он еле держался на ногах. Взлохмаченные волосы его торчали из-под фетровой шляпы, костюм был измят.

– Привет, девочки! – пробасил он, помахивая шляпой. – Вот я вас и наш-шел!..

В зале раздались смешки.

– Нашел, черт возьми! – еще громче и радостнее заявил Егоров.

– Занавес! – заорал Пашка.

Занавес, как назло, заело. Наташа с Юлькой пристыли к месту. Пашка потянул Егорова за рукав со сцены, но тот продолжал свое:

– Я л-люблю тебя, Наташка! Вот т-такую, курносую, с веснушками! Л-люблю!

– Бис! Повторить! – крикнула со своего места Зинка.

Из-за кулис выскочили седобородые парни и подхватили Егорова под руки.

Никогда еще зрители железнодорожного клуба так не смеялись, как в этот вечер…

Егоров, видно, пробирался в клуб по оврагам, не разбирая дороги, локти его светлого пиджака и брюки были в глине и в репьях.

Юлька, с ненавистью взглянув на Егорова, вдруг увидела его сухие, горящие глаза. Она перевела взгляд на Наташу, та тоже, не отрываясь, смотрела на него.

Куракин, засунув руки чуть не по локоть в карманы, вышагивал вокруг них.

– Морду тебе за это надо набить, служитель искусства! Дерьмо ты, а не служитель! – Пашка с досады плюнул, хотел увести Егорова домой, но тот тяжело отстранил его рукой:

– Уйди с глаз!

К нему подошла Наташа. Губы ее слегка дрожали.

– Пойдем, – мягко сказала она. – Возьми себя в руки, и пойдем.

Мишка с трудом поднялся, и они ушли.

– Чтобы я еще когда-нибудь согласился… оторвите мне голову! – горестно вздохнул Пашка. – А Мишка-то, Мишка! – вдруг расхохотался он. – Привет, говорит, девочки! Ничего себе привет, шесть на восемь!.. Пойдем взглянем, как они там передвигаются, – вдруг предложил он Юльке.

Вышли через черный ход. Проходя мимо фонаря, Пашка увидел на песке нарисованного Юлькой человечка.

– Знакомый портрет, – присвистнул он. Остановился. Поднял прутик и подрисовал человечку хвост – длинную извилистую линию.

Начал накрапывать дождь.

– Слушай, Юлька, иди-ка ты в клуб, – предложил Пашка. – Я один прослежу, как они дойдут.

5

Юлька вернулась в гримировочную. Артисты торопливо переодевались и один за другим исчезали в фойе, где приглушенно звучал вальс.

Придерживая рукой накинутое на плечи пальто, Юлька вышла на сцену. Но странно: тогда заполненный, грозный в своем нетерпении зал не имел границ и простирался, казалось, до самого Амура и в обе стороны, насколько хватало Юлькиного мужества представить себе. А сейчас он опять обрел свои размеры, и в его темной глубине Юлька видела самые обыкновенные стены.

Она попробовала запеть, но голос не летел, не рвался ввысь, он словно сделался много слабее.

Юлька по ступенькам спустилась в зал и пошла на луч света, проникавший сквозь неплотно прикрытую дверь. У самой двери на спинку стула она положила пальто.

В просторном фойе, подхваченные потоком вальса, кружились пары. Юлька, держа в сжатом кулачке уже поникший букетик, медленно шла вдоль стены и чувствовала на себе взгляды девчат и парней. Она не оглядывалась, только щурилась навстречу свету.

На лестнице, ведущей вниз, в курилку, Юлька столкнулась в Цыганковым. Торжественный, в темном бостоновом пиджаке и в желтой рубашке с голубым галстуком, он посмотрел на Юльку тем же изучающим взглядом, что и в цехе, и сказал:

– Ничего. Можешь, девка. Вот это твое дело и есть. А токарь ты все-таки хреновый. Металл – мужское дело, не девичье. Это я тебе говорю.

Юлька не обиделась. Она внимательно оглядела его всего, неуклюжего в своей торжественности, с впалыми щеками, и вдруг, усмехнувшись, подумала: «Вот почему ты не снимаешь в цехе кепку. Лысеешь, Цыганков!..»

Вальс кончился, наступила заполненная шумом и говором пауза. В фойе появился Куракин. С его плаща стекала на паркет вода. Он постоял, точно кого-то отыскивая, и вдруг крикнул громко и радостно:

– Гроза!.. Товарищи, на улице гроза!

В этот момент грянул гром. Все на мгновение примолкли, потом поняли и, увлекая за собой Юльку, хлынули к дверям.

Над Амуром, над поселком, над городом развернулась во всем блеске первая майская гроза. Молния вспыхивала почти беспрерывно. Гремел, раскатывался гром. Целыми потоками на пылающие голубым пламенем железные крыши, дорогу, тротуары рушился дождь, плотный и прозрачный. Когда гасла молния, он сам светился голубым. Хотелось закрыть глаза и подставить ему лицо, плечи, руки, все тело.

Те, кому хватило места под бетонным козырьком клубного подъезда, замерли: двумя ступенями ниже клокотал и кипел поток. Водяная пыль оседала на лица.

Юлька нараспев прочитала:

Люблю грозу в начале мая,

Когда весенний первый гром…

И вдруг услышала голос Андрея:

– Черт возьми, и верно гроза, да еще какая!

Зинка Огнева – Юлька даже не предполагала, что она находится здесь, – с едва заметным раздражением произнесла:

– Сколько их будет еще, этих дождей! Идем, Андрей, я хочу танцевать…

Андрей подставил ладонь под дождь. Крупные капли осыпали его пальцы, запястье, упали на черный рукав пиджака.

– Идем, – настойчиво повторила Зинка.

– Да… Идем, – сказал Андрей.

Глава пятая

1

Две недели шли дожди. День и ночь, день и ночь. И ребята добирались до депо мокрые. Но луж не было: земля с ненасытной жадностью впитывала потоки теплой воды, точно предчувствовала, что лето будет необычно сухое, и набирала про запас влаги.

Каждый раз, выходя на улицу, Юлька подставляла ладошку и думала: «Опять дождь». Точно так же она радовалась бы и солнцу и просто серому, мягкому дню… Может быть, это шла весна? А может… Может быть, это все еще колыхалась, синевато посвечивая прозрачными волнами, та самая «в речке синяя вода»?

В один из таких дождливых вечеров – была уже середина мая – Юлька пошла к Наташе. Но, постояв около ее дома, так и не вошла: в окнах не было света, только в комнате тети Маши тускло мерцал ночник.

Юлька приподнялась на цыпочки и осторожно заглянула в окно. В кресле дремала старуха соседка, на кровати смутно вырисовывалось лицо тети Маши.

Больная лежала спокойно. «Спит, – решила Юлька. – Не буду беспокоить. Наташки нет дома, на занятиях в институте, наверное. У нее бы обязательно горел свет».

Подождав еще немного, Юлька побрела домой. В общежитии ее ждало письмо. Юлька даже закрыла от волнения глаза, прочитав адрес на конверте. «От Гриши. Наконец-то!..» Сбросив мокрые ботики вместе с туфлями, она в одних чулках пробежала к кровати.

Да, Гриша долго не писал. И не потому, что некогда было. На письмо домой у солдата всегда найдется пять минут.

…«Не писал – значит, не мог. Я даже не знал, смогу ли я написать тебе вообще. Помнишь, Юлька, туфли? Точно такие же были на одной девчонке. Шефы у нас есть – швейная фабрика. С концертами к нам приезжали. Вот и приметил я эту девчонку в светлых туфельках. Никак договориться не мог – ребята кругом. А мне нужно было поговорить во что бы то ни стало. Демобилизуюсь, думаю, уеду, а там попробуй за тысячи верст списаться. Вечером, как уехали шефы, я к ребятам: «Хлопцы, к двум ночи вернусь». Командир машины говорит: «Ты, Гришка, имей в виду – я тебя прикрывать не буду. Это армия, а не общество защиты животных». Но я все равно пошел. А у нее – смена. Вахтерша, добрая тетка оказалась, все же позвонила. Вижу, идет она, в туфельках которая. Я к ней. Отвел за локоток в сторону и доложил по всей форме: так, мол, и так. «Днями демобилизуюсь – и нам необходимо решить… Завтра я командиру обязан сообщить, куда поеду после службы. Необходимо поэтому знать, поедете вы со мной в мои края или мне тут оставаться?»

Смеется, туфелькой землю чертит. А я прошу ответить по возможности срочно, в связи с тем, что нахожусь в самовольной отлучке. У меня времени не то что в обрез, вообще не оставалось ни грамма.

«Я, – отвечает, – как вы, Гриша. Мне, безусловно, жаль подружек оставлять. К тому же у вас там сестренка есть.

– При чем тут сестренка? – спрашиваю. Я даже вздрогнул от ее слов. Какая ты, Юлька, можешь быть для нас с ней помеха? А она молчит, опустила глаза. И так мне что-то неприятно сделалось.

– Так как же вы все-таки решаете? – говорю.

– Так вот и решаю, – ответила она не задумываясь, – что подожду пока ехать с вами.

– Вот как!..

Она промолчала, только туфелькой чертит.

И тут я подумал: а не играла ли она все это время со мной, не посмеивалась ли? Ведь я простой солдат, а у нее, может, кто другой есть на примете? И почему-то мне показалось, что это так и есть.

Не сдержался я тогда, Юлька, наговорил ей такое!.. Хотел тут же дать тебе телеграмму, мол, на днях выезжаю. Одумался уже на второй день. Ведь в самом деле кто я ей, какое имею на нее право?

А потом все это и началось, началось, не могу места себе найти, хоть что со мной делай, не могу. Прикипела она к моему сердцу. И решил я, Юлька, никуда отсюда не ехать. Остаться здесь, где она. Поступлю в бригаду на стройку. А там видно будет. Вот так… Не думал, что такое со мной случится».

Кто-то постучал в дверь.

– Ты чего, Юлька? – спросила, входя, Наташа, с удивлением рассматривая растрепанную, заспанную Юльку с припухшими от вчерашних слез веками.

Юлька не ответила.

Наташа разделась и стояла перед ней тоненькая, светлая, в сером штапельном платье. На голове у нее чудом держалась голубая газовая косынка. Казалось, дунь, и она улетит, как легкое облачко.

– Я к тебе из аптеки. Лекарство приготовят через сорок минут.

– Опять у тети Маши приступ? – спросила Юлька.

– Ослабла она. Почти все время лежит. Ноги сильно отекли. В больницу ложится не хочет. А ты чего так долго спишь?..

Наташа читала письмо долго. Юлька успела за это время навести в комнате порядок, нарезала хлеба, поставила на стол сливочное масло, банку сгущенного молока.

– Неприятная вышла история, – Наташа отложила в сторону письмо.

– Он, конечно, не виноват, – начала Юлька. – Это все она…

– А откуда ты знаешь?

Юлька промолчала.

– Ничего, Юлька, Гриша твой – человек мужественный. Сейчас ему тяжело. Ты чаще пиши ему.

– Я буду писать, обязательно буду писать, – быстро согласилась Юлька. – Сегодня отправлю ему письмо.

Губы у нее дрожали. Наташа нахмурилась.

– Я понимаю – он твой брат. Но и тебе, Юлька, тоже многое для себя решить надо. Это письмо важнее для тебя, чем для него.

Наташа ушла, и Юлька задумалась. В окно кто-то бросил камешек. Зазвучал знакомый тенорок Пашки Куракина:

Исполнен отвагой, окутан плащом,

С гитарой и шпагой я здесь…

Пашка в новом сером костюме, с выпущенным на пиджак воротником шелковой лазоревой рубашки, в сдвинутой на затылок кепке, из-под которой выбивался светлый чуб, с гитарой наперевес стоял в скверике перед Юлькиными окнами.

– А где шпага? – спросила Юлька, распахнув створки окна.

Пашка растопырил свои длинные пальцы и сжал их в кулак. Кулак получился плотный.

– Не робей, если кто нападет, отобьемся. Шпагу в получку куплю.

Ловко подпрыгнув, он уселся на подоконник, едва не задев кепкой за верхнюю перекладину рамы, и сразу загородил все окно.

– Хочу тебе предложение сделать, – сказал он, устраиваясь поудобней. – Воскресный денек, солнышко, воробушки чирикают. А ты замуровалась в четырех стенах…

– Какое предложение?

– В кино – на восемь тридцать.

Юлька отрицательно покачала головой:

– Не хочется.

– До чего же мир обезлюдел, – вздохнул Пашка. – Андрей к своему Каллистратычу укатил. Жорка тоже куда-то смылся. Э-эх… Вот из-за чего не люблю я выходные дни. И выспишься, и двести граммов с прицепом протянешь, а все равно, скука… Будто неприкаянный ходишь.

Он скользнул взглядом по Лизиной кровати и словно нечаянно спросил:

– Пишет?

– Нет, ни одного письма, – ответила Юлька.

Она не стала рассказывать, что два раза уже приходил комендант и спрашивал, когда вернется Елизавета Орлова: ремонтируют общежитие вагонников, и ему надо срочно расселять людей.

Пашка принялся наигрывать на гитаре.

Из окна хорошо просматривалась поселковая улица. По обеим сторонам ее возле домиков в розовом кружеве цветущих вишен зеленели сады. В комнату долетал шум молодой листвы. Дальше за поселком и за светлой полосой реки синел Хехцир.

– Смотри, к нам приближается сам Георгий Александрович Бармашов со своим ФЭДом! – вдруг сказал Пашка, легонько подтолкнув локтем задумавшуюся Юльку.

Жорка был, как всегда, озабочен.

– Что, опять общественная работа? – невозмутимо спросил Пашка.

Жорка снял очки, старательно протер их платком и снова водрузил на нос.

– Да, клумбы надо вскопать. Завтра рассаду привезут, а никто не хочет. Отлынивают под всякими предлогами.

Пашка лениво потянулся и спрыгнул с подоконника.

– Я тебе сочувствую, Жора. Несчастный ты человек. Ни сна, ни отдыха измученной душе… – Он незаметно подмигнул Юльке. – Слушай, отказывайся ты от таких поручений. Сердцебиение какое-нибудь придумай, расстройство нервной системы и мозговых извилин.

– А может, все-таки вскопаем вон те три клумбы, у штакетника? – помолчав немного, нерешительно предложил Жорка. И с надеждой посмотрел на Юльку и Пашку.

– Неси лопаты, – сказала она, – я сейчас выйду.

– Вы там оставьте немного целины, я вечером докопаю! – крикнул вдогонку Куракин.

Там, где Юлька перевернула первый пласт, комья словно тронуло сединой: земля подсыхала. Юлька переворачивала новые пласты, и вдруг вспомнила свое детство, словно заглянула в длинный тоннель. Где-то на другом его конце в маленьком солнечном квадратике начиналась ее жизнь: было там распаханное, выпуклое, до бескрайности огромное поле, от которого вот так же томительно тянуло духом земли. Юлька стояла на краю этого поля и смутно предчувствовала, что все это, до самых синих сопок, ей предстоит пройти.

Только что отгремела война. По дороге через Дмитровку тяжело скрипели подводы с семенным зерном. Возле них, слегка пошевеливая вожжами, мерно и неторопливо вышагивали запыленные, уже успевшие дочерна загореть бабы и мужики. Юльке тогда казалось, что эти люди не могут и не должны улыбаться. Но они, разлепив серые от пыли губы, изредка улыбались. И Юлька чувствовала, что у нее готово разорваться сердце… По вспаханному полю, где слышался неумолчный стрекот «Универсала», прыгая через перевернутые плугом пласты, как через кочки, бежал маленький худой мальчишка – ее брат Гришка Гранин.

Его не было до самой темноты. В детдоме привычно говорили: «А Граниной опять нет». Гриша возвращался лишь вечером, и его рубаха и руки пахли солнцем, соляркой и землей. А лицо казалось осунувшимся еще больше.

Юлька копала и видела себя и Гришку так отчетливо, словно она и впрямь вернулась к истокам своей жизни. Она видела все, как это было тогда, и в то же время не так – ведь ей минуло семнадцать и она знала, что с ними обоими случилось потом.

Да, оказывается, это было не просто поле, которое еще нужно было перейти, – это была правда, которую ей предстояло понять и осмыслить.

Рядом старательно переворачивал лопатой землю Жорка Бармашов. Он что-то говорил. А Юлька в это время видела себя посередине шоссе, перед Наташкиным домом, с чемоданчиком и узлом. И это было: стояла растерянная девчонка, ошеломленная своим поступком, подбирала слова, которые скажет в свое оправдание, и страшно боялась осуждения. А где-то затаилась оскорбленная гордость и жалость к себе.

«Я напишу ему. Про все напишу, – подумала Юлька. – И про поле, и про Наташку… и про себя. Обязательно напишу».

Она еще не знала, как, какими словами начнет свое письмо. Тут не подходили привычные слова, нужны были особенные, которые обозначали бы ее чувства, как в рисунках она линиями и штрихами обозначала лес, землю, небо, дом, тропинку к нему от колодца и облака…

2

Вечером, когда в общежитии умолк шум и Юлька раскрыла учебник, в комнату ввалилась краснощекая полная женщина лет тридцати пяти в синей форменке проводницы. В одной руке она держала узел с вещами, в другой – чемодан.

– Эта, что ли, седьмая? – спросила проводница, деловито оглядывая комнату.

– Эта, – ответила Юлька. – А вам кого?

– Алевтина я, Макарова. Жить с тобой будем вместе. Общежитие у нас ремонтируют. Вот направление от коменданта.

Юлька рассеянно прочитала бумажку и хмуро сказала:

– Что ж, если временно, пожалуйста. Вот с белым покрывалом койка Лизы Орловой. В отпуск она уехала.

– Ну так я на ее койке и устроюсь. Покрывало сложу да в чехол заверну. А подушку ее ты себе возьми. У меня своих две.

Говоря это, Алевтина развязала узел, вытащила подушку в цветной наволочке и взбила ее. Затем достала кружевное покрывало.

– Сама вязала, – почему-то вздохнув, сказала она. – А ты что – учишься где?

– Учусь, – сдержанно ответила Юлька.

– И работаешь?

– Да, в депо.

– Вот дуры-девки, и погулять то вам некогда.

Сняв платок, проводница села на стул возле кровати и принялась расчесывать длинные русые волосы, Делала она это с удовольствием. Затем не торопясь, лениво скрутила их узлом на затылке. Лицо ее, круглое, с ямочками на щеках и маленькими хитрыми глазками, без платка показалось Юльке моложе и миловиднее.

– Я вот тоже пять классов кончила, – снова заговорила Алевтина. – А кухня здесь есть?

– По коридору налево, – ответила Юлька и опять уткнулась в книгу.

– Не больно ты разговорчивая, – усмехнулась Алевтина и, загремев чайником, вышла.

«Свалилась ты на мою голову», – с досадой подумала Юлька.

Вернувшись, Алевтина пригласила Юльку попить чайку, соблазняя медом и вишневым вареньем. Но та отказалась.

– А ты, девка, не вороти нос-то от простого человека, – обиделась Алевтина. – Я тебя не краденым угощаю – на свои трудовые куплено.

Юлька не хотела чаю, но, чтобы не спорить, подсела к столу.

– Не стесняйся, – угощала Алевтина. – Насчет продуктов я обеспечена полностью… Вот только в жизни мне не повезло.

– Почему? – спросила Юлька.

– С мужиками не везет. Три раза замуж выходила и все без толку.

Юлька с удивлением посмотрела на нее, готовая прыснуть.

– Поживешь с мое, узнаешь, почем фунт лиха, – вздохнула Алевтина.

Раскрасневшись от выпитого чая, до которого, видать, была большая охотница, она стала прибирать со стола.

Заниматься Юльке уже не хотелось. Она набросила на плечи жакетик и вышла на улицу. Стояла теплая майская ночь. Таинственно шелестели тополя. У забора целовалась парочка. Далеко за домами слышался шум поезда, вскоре и он затих.

Пройдясь вдоль палисадника, Юлька вернулась в дом.

Алевтина, сидя за столом, вязала кружева. Белые, видать, подвенечные и, может, кому по заказу.

– Нагулялась? – добродушно сказала она. – Ишь, щеки-то раскраснелись. – И неожиданно, не отрываясь от вязания, добавила: – В молодости я страсть как любила целоваться.

Она отложила кружева, мечтательно улыбнулась:

– Ох-хо-хо! Пролетели мои молодые годочки. – И тут же, взглянув на будильник, зевнула, лениво потягиваясь: – Смотри-ка ты, первый час. Как время-то идет. Завтра опять в поездку.

Вскоре она мерно посапывала на своих пуховиках.

Глава шестая

1

Пологий песчаный берег с легким шелестом леса, с волейболистами на отмели медленно уходил назад и вправо. Он словно поворачивался к Юльке другой, незнакомой еще стороной. И только тут она поняла, что течение здесь действительно сильное, как крикнула ей вдогонку Наташа.

Да, оно не быстрое, а сильное. И таким оно было не только у острова. Везде – во всю ширину реки до самой кромки другого берега, над которым в разноцветных крошечных кубиках домов сверкали в лучах полуденного солнца стекла окон.

Всего два часа назад Юлька вместе со всеми деповскими садилась на теплоход.

Сеня Лебедев много раз собирался организовать выезд на левый берег и наконец организовал. А погода эти дни стояла таская хорошая, что поехали почти все – и Быстров, и парторг Шлыков, и ремонтники во главе с Бондаренко и его женою Горпиной и с внуком их, и девчата из промывочного. Здесь были и Цыганков, и Куракин, и Жорка, и Зинка, и Андрей, и Наташа, и Мишка Егоров.

Пока теплоход пересекал Амур, Егоров стоял в стороне один, держась за поручни. Он не примкнул ни к одной из компаний, которые тотчас возникли на палубе, едва убрали сходни. Но ни для кого не было секретом, что присутствует он здесь исключительно из-за Наташи Березиной.

Когда теплоход острым носом уткнулся в песок левого берега и пассажиры хлынули к сходням, Егоров оказался рядом с Наташей. Так они и пошли вместе, отстав от всех, не прикасаясь друг к другу и не разговаривая. Наташа глядела себе под ноги и изредка помахивала зажатой в руке алой косынкой.

Получилось так, что Егоров, Наташа и Юлька – третий лишний – расположились возле семейного костра Бондаренко. А по берегу задымило множество других костров.

Вода мягко и властно охватывала тело. Юлька видела свои руки и ощущала тревожный холод глубины.

«Ничего, еще немного и поверну к берегу». Она лежала на воде, вытянув руки, едва шевеля ногами. Через несколько секунд она действительно повернула к берегу, гребла сильно и размеренно. Но берег не приближался, течение несло ее дальше, река даже не почувствовала ее усилий.

Людей на берегу Юлька уже не видела. Только над тем местом, где она бежала к воде, вверх и вниз летала черная горошинка волейбольного мяча. Чуть повыше кромки леса он на мгновение застывал в воздухе и медленно падал вниз.

Юлька поняла, что ее относит на середину реки, и ей сразу стало не по себе. Вода, ласково принявшая десять минут назад ее опаленное солнцем тело, показалась теперь тяжелой и вязкой. Совсем рядом был стрежень.

Опасность заставила Юльку подобраться. «Так у меня ничего не выйдет», – подумала она, заставляя себя успокоиться. Никаких сил не хватит, если плыть навстречу течению. В лучшем случае можно держаться на одном месте, пока хватит сил. Юлька повернулась так, чтобы течение било ей в бок, – река легко понесла ее вдоль берега. Было страшно смотреть, как ее относит все дальше от лагеря, и в то же время это было единственно правильное решение. Она плыла и отдыхала, поворачиваясь на спину и глядя в насыщенное солнцем небо с редкими синеватыми волокнами облаков. Расстояние между нею и берегом, подмытым местами, с грудами прошлогоднего плавника, сокращалось так медленно, что Юльке показалось, будто никогда она уже не сможет приблизиться к нему. Сердце замерло от страха, она отчаянно забарахталась, безрассудно растрачивая последние силы…

Она хотела крикнуть, но не смогла разжать рта. Юлька читала, что в такое мгновение перед человеком проходит вся его жизнь, вспоминаются дорогие лица. Ничего этого с ней не произошло. Отяжелевшая, полузахлебнувшаяся, она бессмысленно загребала воду непослушными руками. И вдруг увидела, что ее несет на косу. Нужно продержаться еще минуту, две…

Коса приближалась: течение, словно нехотя набегая на нее, поворачивало к середине реки. Упускать момент нельзя – дальше река разливалась во всю ширь, и уже не было видно берегов. Юльку несло над отмелью, она чуть не задевала руками песок, но боялась встать. Поджав ноги, она коснулась наконец коленями песка и погрузилась с головой. В следующее мгновение она поднялась. Вытянув вперед руки, сделала несколько шагов и ничком упала на раскаленный песок.

Солнце скоро высушило ей спину. Юлька села. Амур опять сделался таким, каким она видела его до этого, – неторопливым, и немереным… Она заставила себя подняться и снова войти в воду – знала, если уйдет отсюда не оглядываясь, то всегда будет стоять за ее спиной его опасное дыхание. Она вымыла руки до плеч, потом грудь и лицо – все было в песке. Капли падали с нее, стекали по спине между лопаток.

По-прежнему за рекой сверкал оконными бликами далекий белый город. И оттого, что солнце уже клонилось к западу, река налилась синевой, город стал еще белее.

Юлька пошла по нетронутому песку, оставляя неглубокие, бесформенные следы. Подумав, что, может быть, здесь не ступала еще нога человека, рассмеялась.

Она попыталась вспомнить, что заставило ее бежать через весь лагерь к реке и совершить этот бездумный заплыв.

Сойдя с парохода, деповские расходились по берегу, подыскивая места. Зинка, идя вслед за Андреем и Куракиным, нагруженными сумками, удочками и гитарой, обернулась и недобрым и в то же время ликующим взглядом окинула Юльку, стоящую на коленях возле шалаша Бондаренко. Тогда ее взгляд хлестнул Юльку, как удар бича. А сейчас все это уже казалось ей маленьким и незначительным.

– Ну и пусть! – сказала она вслух.

Где-то справа за кустами послышались голоса. Юлька свернула в ту сторону. Если бы она могла предугадать, что увидит, когда раздвинет ветви, она бы кинулась сломя голову прочь, куда угодно – хоть обратно в воду.

На одеяле, разостланном посреди небольшой приречной полянки, среди груды редисок, первых огурцов, лука, ломтей нарезанного хлеба стояли три стакана. Чуть поодаль в ленивой позе, спиной к Юльке, почти обнаженная, если не считать узеньких полосок купальных трусиков и лифчика, лежала Зинка. На ветке ивы висели ее розовая атласная юбка и белая полотняная кофточка. В отдалении под кустами виднелась неподвижная фигура Куракина: Пашка удил рыбу и время от времени свободной рукой отмахивался от комаров.

Вещи и вся обстановка говорили, что тут были сначала трое, потом двое, а потом ушел еще один – самый главный: Зинка не просто лежала и загорала, а ждала, когда он вернется, Юлька знала, кого она ждет, – Андрея.

Юлька повернулась и побежала прочь. Ветки хлестали ее по лицу, ноги путались Среди корней и травы. Солнце, светившее прямо в глаза, слепило ее, и она ничего не видела перед собой.

За кустами начиналась низина. В паводок здесь стояла вода, но сейчас, в середине лета, лишь кое-где между высоких кочек остались еще горячие илистые лужицы. Юлька несколько раз оступалась в них.

– Стой… Юлька! Ты что, Юлька?

Посреди тропы стоял Андрей и загораживал ей дорогу. В руке он держал здоровенного, только что пойманного сома.

– Да что это с тобой? – улыбаясь, спросил он.

Юлька, закрыв лицо, бессильно опустилась на кочку и заплакала.

Андрей растерянно топтался возле нее, что-то негромко говорил. Слезы у Юльки текли и текли сквозь пальцы и капали на исцарапанные кустами колени.

Наверно, Андрей забыл, что рыбу можно положить, – он одной рукой поднял Юльку с земли, той же рукой отвел ее ладони от лица, больше не спрашивая ни о чем, и повел ее к лагерю.

Солнце клонилось к закату. Над низиной, перемежаясь с длинными тенями от прибрежных кустов, протянулись вечерние багряные лучи. Поперек низины бежал неширокий ручей. Обломок дерева, переброшенный от одного бережка к другому, осклиз, и по нему трудно было идти. Андрей подхватил Юльку свободной рукой, и так, полуобнявшись, вместе они и перепрыгнули через ручей. Но и на той стороне он не отпустил ее. Юлька подняла глаза. Она видела, как что-то изменилось в лице Андрея, оно показалось ей усталым. Сом выскользнул из его руки и упал в траву.

– Тут, наверно, уже осталось недалеко, – тихо сказала она.

– Ничего… Я провожу тебя.

Опустив руки, Юлька стояла и ждала. Он поднял сома и коротко глянул на нее, она отвела глаза.

Юльку уже разыскивали. Наташа ходила от одного костра к другому. Жорка и еще несколько парней из кузнечного отправились искать ее вниз по берегу.

Когда они наконец появились в лагере, Наташа изучающе и настороженно перевела взгляд с нее на Андрея. А тот без слов положил пойманного сома к ногам Горпины и сел перед костром, обняв сильными руками колени.

2

Сом пришелся кстати – на ужин. Горпина, Наташа и Юлька отправились к реке чистить рыбу и картошку.

Был поздний вечер, правый берег сиял ночными огнями. Слышалось потрескивание костров, смех, песни. Пели мужские голоса. Всплескивал, похрапывал, шуршал галькой, шевелился накрытый темнотой Амур.

Юлька все время помнила, что сзади за ее спиной сидит, глядя в огонь, Андрей. Ей от этого было спокойно и легко.

Потом, распространяя вокруг аппетитный запах, варилась уха. Возле шалаша, собирая ужин, неслышно двигалась Горпина, позвякивая посудой. Курил самокрутку ее молчаливый Федотыч и время от времени пошевеливал палкой затухающий костер. Наташа постелила на траве семейную бондаренковскую скатерть. Где-то вокруг, не находя себе места, бродил в темноте Егоров; все так же, сцепив руками колени, задумчиво сидел Андрей.

А Юлька устроилась на пригретой костром траве и, покусывая травинку, глядела в темное небо. Хорошо было так лежать и чувствовать, как под тобою неторопливо кружится земля.