Текст книги "Когда нам семнадцать"

Автор книги: Виктор Александровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 30 страниц)

Он посмотрел вверх и увидел снежинки. В свете фонаря они, словно мотыльки, порхали над люком, и Санька представил, как бело сейчас на палубе оттого, что там светит фонарь. Так и пусть светит, пусть! Кругом темно, а он светит! – подумал Санька.

Снежинки падали в кубрик, кружась, долетали до Саньки, и в одной из них он неожиданно признал Метелкину. Да, это снова была она – тоненькая светловолосая и всегда дразнившая его девчонка из параллельного шестого «А». Изгибаясь, как балерина, она протягивала к нему руки, и в ее глазах Санька увидел что-то очень коварное. Конечно, Санька ясно же слышал, что она сказала ему: «Давай погасим фонарь».

– Ты что, Метелкина! С фонарем нас легче увидеть! Гляди, какая черная ночь! – возражал Санька, а Метелкина все приставала и приставала. В один момент Санька заметил, как она, кружась, подлетела к фонарю и хотела сама погасить его, но Санька так громко крикнул, что Метелкиной и след простыл. Санька увидел одни только кружащиеся снежинки.

Саньке показалось, что фонарь горит не так ярко, даже совсем не ярко. Как же такой слабый свет заметят в темноте? Сонно хватаясь руками за поручни лестницы и напрягая свои последние силы, Санька вылез на палубу, схватил фонарь и подкрутил фитиль. Потом, карабкаясь по скользкому брезенту, поставил его на самую вершину рыбьей кучи.

Санька не помнит, как опять оказался у печки, и к нему неизвестно откуда подлетела Метелкина. Он ни за что бы ее не отогнал, если б не явился брат папани, дядька Василий. Он сошел по трапу с красивого военного корабля во всей своей офицерской форме, подошел к Метелкиной и сурово сдвинул брови.

Но тут Саньке показалось, что лопнула якорная цепь, и он не расслышал, что сказал Метелкиной дядька Василий. Зато он услышал чьи-то другие голоса.

…Когда бережные руки матросов сторожевого военного корабля выносили из кубрика крепко спавшего Саньку Кротова, на палубу плашкоута по высокому трапу спустился капитан третьего ранга Голубкин. Не замедляя шага, он взошел по брезенту наверх, поднял перед собой еще светившийся фонарь «летучая мышь» и, что-то думая про себя, загадочно улыбаясь, осторожно понес его на корабль.

БРАТИКИ

– Э-эй, Намунка, Ваня!.. – раздался под окном звонкий мальчишеский голос.

Ивашка торопливо проглотил кусок юколы с пресной лепешкой и подбежал к окну.

– Куда соскочил, Ивашка? – крикнула мать. – Хорошо надо есть, мерзнуть будешь!

Но разве до еды было, если под окном, приплясывая на снегу и размахивая новенькими коньками, стоял друг, первоклассник Леня, сын недавно приехавшего в школу русского учителя Захарова.

– Ай-я кули!^[1] – радостно воскликнул Ивашка, быстро натянул мягкие ичиги на теплые меховые чулки, надел беличью шапку-ушанку и, застегивая на ходу ватную куртку, выскочил на улицу. – Ай-я кули! – приговаривал он, с завистью рассматривая новенькие блестящие коньки. – Откуда взял?

– Отец купил, – не без гордости ответил маленький, плотный крепыш Леня. – В прошлое воскресенье я белку убил, отец премию выдал… Давай, Ваня, пошли на Тумнин, – предложил Леня, и его голубые быстрые глазки прищурились от предвкушаемого удовольствия.

Ивашка не раздумывая достал из-под крыльца свои самодельные коньки-колодки с вделанными в них железками, свистнул Дымку, лохматую черную собаку, с которой всегда играл, и мальчики побежали к реке.

Быстрый таежный Тумнин, долго не замерзавший в эту зиму, наконец-то покрылся льдом. Но здесь, вблизи села, лед был неровный, торосистый и не давал разбежаться.

– Это не катанье, – с обидой сказал Леня, отвязывая коньки. – Пошли искать ровное место.

– Ровный лед там, у сопки!.. Где река шире, – показал рукой Ивашка.

– Вот и пошли туда! – предложил Леня. – Правда, пойдем!

До Синей сопки было не меньше трех километров, да и идти по рыхлому снегу. Но надо же Лене покататься на своих новеньких коньках! И Ивашка согласился.

Тускло, как сквозь заиндевевшее окно, светило солнце. Иногда ноги по колено проваливались в сугробы. Но все равно было весело. Беспрерывно вертелся под ногами игривый Дымка, смешил их, забавно барахтаясь в снегу. А блестящие Ленины коньки, висевшие у него на поясе, так приятно позвякивали, что Ивашка невольно запел:

У моего друга хорошие, новые коньки,

А у меня будут еще лучше.

Скоро наступят зимние каникулы,

Я пойду с отцом в тайгу.

Я настреляю много-много белок.

Смелый мы народ – орочи,

Много белок в нашей тайге,

Много рыбы у нас в Тумнине,

Ай-я кули, ай-я кули!..

– Ай-я кули! – подражая своему другу, громко крикнул Леня и, выхватив из рук Ивашки поводок, скатился вместе с собакой с берега на лед.

Это и был природный каток у Синей сопки. Лед – как зеркало, чистый, гладкий. Вот только полынья… Словно кто нарочно выдолбил посередине катка большую прорубь, прикрыв ее клубами сизого пара.

– Полынья, видишь? – крикнул Ивашка, заметив, с какой поспешностью надевал Леня свои новенькие коньки.

– Вижу, все вижу! – задорно отозвался Леня.

Прицепив к ошейнику Дымки ремень, он пронзительно свистнул. Собака, весело тявкнув, побежала вперед, а за ней, что-то напевая и размахивая рукавицей, заскользил довольный Леня.

Отломив ветку талины, Ивашка сделал из нее палочки, прикрутил ими свои коньки и тоже покатился. Однако ему приходилось труднее, чем Лене: на чистом, без снега льду ноги беспрерывно разъезжались. Но вскоре подъехал Леня.

– Держись! – крикнул он, на ходу передавая Ивашке поводок.

Дымка с заливистым лаем помчал по льду мальчугана, и тот точно взлетел на крыльях. Снежные берега, синий лед, остроконечная сопка над ним – все закружилось в волшебном круговороте. Морозный воздух холодил ноздри, покалывал щеки, но это было даже приятно. Один раз Дымка разбежался так сильно, что Ивашке стоило больших усилий отвернуть от полыньи.

Но ничего не случилось. Дымка продолжал добросовестно исполнять роль ездовой собаки, пока Ивашка сам не осадил его:

– Однако, отдохнуть тебе надо, Дымка.

Присев на торчавшую у берега льдину, Ивашка с завистью смотрел, как катается Леня. Новые, хорошо отточенные коньки позволяли ему свободно разбегаться по льду, выписывать, стоя на одной ноге, разные фигуры и мгновенно делать «стоп», когда это было необходимо. Но вот к Лене опять подскочил Дымка и помчал его по льду.

Новые коньки явно вскружили Лене голову. Иначе разве катался бы он по самому краю полыньи? Дымка же, наоборот, все время норовил отвернуть от воды – инстинкт подсказывал собаке, что там опасность.

– Эй ты, зачем так делаешь? Ты еще не знаешь, какой Тумнин! – крикнул ему Ивашка.

Но неугомонный Леня словно не слышал. Лед под его ногами потрескивал, а он и внимания не обращал.

Вдруг Леня поскользнулся и упал. И тут же до Ивашки донесся его отчаянный вопль:

– Тону-у-у!..

Бросившись на выручку, Ивашка увидел, как разошелся лед под тяжестью Лениного тела и они с Дымкой мгновенно оказались в воде.

– Ва-ня! – вновь испуганно прокричал Леня.

Ползком добравшись до края полыньи, Ивашка протянул Лене руку. Но мешали кружившие в воде льдины. Течением относило Леню с Дымкой все дальше, к нижнему краю полыньи. Когда же, перебежав на новое место, Ивашка снова пополз к Лене, чтобы бросить ему конец ремня, под ним раздался треск и выступила вода. Пришлось отползать, лед здесь был очень тонким.

Ивашка видел круглые от страха глаза Лени, его покрасневшие руки, которыми он хватался за лед. Но как, чем помочь ему? Не было даже палки. Дымка, барахтаясь в воде, заметив Ивашку, подался вперед, но вдруг жалобно заскулил и исчез в водовороте. Это же могло случиться и с Леней, случиться в любую секунду, как только ослабнут его руки и он не сможет держаться за край полыньи…

Ивашку охватил ужас. Он закричал. Но никто не отозвался. Мальчик еще раз посмотрел вокруг себя, и тут острый глаз его впился в талину, в то самое дерево, от которого он отломил ветку и сделал себе палочки для коньков. Что, если отломить ветку побольше, подлиннее?

Ивашка не помнил, как добежал до берега. Не помнил, как сломил ветку и приволок ее к полынье. Ветка топорщилась, но обламывать сучья было некогда.

– Лови! – крикнул он, бросая ветку Лене.

– Ой, Ивашка, ой, не могу, больно мне! – выкрикнул Леня. Лицо его посинело, пальцы вот-вот могли сорваться с кромки льда. Один раз он даже ушел под воду, но быстро вынырнул.

– Держись! Держись! – хрипло кричал Ивашка, подтаскивая ветку поближе к Лене.

Лед у края, полыньи стал ломаться. Ивашка чуть сам не ушел под воду. Но, отползая назад, он ни на секунду не забывал о друге.

– Держись, не отпускай! – приговаривал он, увидев, что Леня вцепился в ветку.

Ивашка пробовал тянуть ветку на себя, но, не имея точки опоры, скользил по льду, подаваясь вперед, к полынье. Тогда железкой конька он продолбил во льду ямку, уперся в нее ногой и с силой потянул, за ветку. Она медленно подалась. Вот уже показались Ленины плечи из воды. Поднатужившись, он закинул одну ногу на лед, под тяжестью тела лед опять затрещал.

– Не шевелись! – испуганно крикнул Ивашка. – Я сам тебя подтяну.

Леня замер. Перехватывая ветку, Ивашка медленно тянул ее к себе. Еще несколько усилий, и опасность миновала. Мокрый, обессиленный, Леня лежал на льду.

– Вставай, пошли! – кричал Ивашка, оттаскивая Леню подальше от полыньи. – Вставай, замерзнешь! Ты что как мертвый!.. – и вдруг испуганно умолк.

Перед ним, скорчившись на льду, сидел маленький плачущий человек и на глазах обрастал сосульками. Скованный льдом, он уже не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

Сдернув с себя шарф, Ивашка закутал им голову Лени, надел на него свои теплые рукавицы и, обвязав вокруг пояса ремнем, потащил по реке.

– Не плачь, не плачь, я дотащу тебя! Вот увидишь! – приговаривал он, отогревая дыханием свои голые руки.

Ровное ледяное поле вскоре закончилось. Все чаще стали попадаться острые ледяные глыбы, а между ними – снежные завалы. Леня, подпрыгивая на буграх, плакал и причитал, стуча зубами от холода. Но вскоре затих.

– Ну, чего ты? Говори хоть! – подбадривал его Ивашка. – Болит что-нибудь?

– Болит… Везде болит, – тихо ответил Леня и прикрыл глаза.

«Скорее, скорее!» – подгонял себя Ивашка и изо всей силы тянул за собой тяжелый груз.

Торосы становились все выше и неприступней. Пришлось выйти на берег. Но и здесь оказалось не легче. Скрюченное тело Лени зарывалось в снег. Сделав шагов пятьдесят, Ивашка в изнеможении остановился: «Что делать? Что придумать?»

Однако и здесь находчивость не оставила мальчугана. Он сломил несколько тонких веток тальника, связал их вместе, положил на них Леню. Теперь обледеневшая фигура уже не проваливалась так глубоко в снег.

«Эх, Дымку бы сюда», – с горечью думал запыхавшийся Ивашка. Сердце его билось глухо и часто. Ремень выскальзывал из онемевших от мороза рук. Он поднимал его и снова шаг за шагом двигался вперед.

Лежа на прутьях-санях, Леня тихо стонал, все реже открывая глаза.

«Хоть бы довезти. Хоть бы остался живой…» – пугливо оглядывался на него Ивашка.

Начинался подъем. Самодельные сани как-то вдруг отяжелели. У Ивашки закружилась голова, во рту пересохло, больно застучало в висках. Он проглотил горсть снегу – не дало облегчения и это. Ослабевшие ноги окончательно перестали слушаться. И тогда Ивашка решил пробираться вперед ползком…

Вот уже за сугробами показались первые избы, до ближайшей из них оставалось каких-нибудь, метров двести. А сил уже не было совсем.

«Надо в село, за подмогой…» С большим трудом Ивашка встал и шатаясь побрел по снегу. Иногда пытался кричать, но голос его, хриплый и тихий, гас в тишине морозного дня.

Вдруг он запнулся, больно стукнувшись обо что-то твердое коленом, и упал. Но навстречу уже бежали люди.

Затуманенными глазами Ивашка успел разглядеть мать, дядю Федора и еще каких-то женщин.

«Ну вот и дошли», – попробовал он улыбнуться, но голова его вяло уткнулась в снег.

Подбежавшие односельчане увидели на снегу две неподвижные детские фигурки. И только длинная снежная полоса, уходящая вдаль, к Синей сопке, поведала им о том, как боролся за жизнь своего друга Лени Захарова десятилетний школьник Ваня Намунка…

Проболев две недели, похудевший, бледный, Леня выписался из больницы. Друзья встретились снова на улице. Обнявшись, сидели они на завалинке, щурясь от солнца и яркого света.

Проходившие мимо люди, замедляя шаг, ласково поглядывали на мальчиков. А старая орочка бабушка Анисья долго стояла возле ребят, попыхивая своей прокуренной трубкой.

– Братики вы теперь, – улыбнувшись всеми своими морщинками, наконец сказала она.

notes

Примечания

1

Очень хорошо! (орочск.)