Текст книги "Когда нам семнадцать"

Автор книги: Виктор Александровский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 30 страниц)

Обратиться бы к кому-нибудь из ребят, но Цыганков мог вернуться, и Юлька решила сама заправить резец.

Грани получались бугристыми, режущая кромка истачивалась и, ломаясь, отлетала с наждачной пылью.

Возвращаться к станку с незаправленным резцом было стыдно: Цыганков ждал ее у «семерки».

Выручила Наташа. Она позвала мастера закрывать наряды.

«Молодец, Наташка…» – благодарно подумала Юлька и направилась к карусельному станку, где работал Куракин.

– Паша, милый, помоги, – протянула она ему резец, и в глазах ее была такая тревога, такая мольба, что Пашка, не сказав ни слова, пошел и заправил ей резец.

Юлька выточила конус клапана. Осталось только удалить с его поверхности последние сотые миллиметра. Раза два она легонько прикоснулась к вращающемуся конусу бархатным напильником, но вдруг ее охватила робость, и она выключила станок.

– Ну, чего ты? – тихо спросил Куракин, подходя к ней. – Запорола?

– Нет… Боюсь я, Паша.

Куракин взял из Юлькиных рук напильник.

Через пять минут инжекторный клапан был готов. Сияющий золотом, весомый, он лежал на раскрытых ладонях Юльки.

2

До обеденного перерыва оставалось четверть часа. Юлька сгребла со станка стружку, вытерла руки и направилась за Наташей.

Из открытой двери конторки доносились громкие голоса.

– Я этот наряд не подпишу! На паровозе всего две крейцкопфных втулки, а ты Чекмареву три подписал! – с возмущением говорила Наташа.

– Только попробуй! Человека ночью подняли!.. Аварийная работа!.. Межпоездной ремонт! – кричал в ответ Цыганков. – Зря ты, Березина, гнешь козыря, надо сначала выяснить!

– Правильно, выяснить, – поддакнул Цыганкову Пашка Куракин. Он тоже был тут.

– Пойми ты, – продолжал мастер. – Чекмарев почти выточил вторую втулку, а там раковина. Брак металла при литье. Пришлось делать еще одну, и получилось три, а не две.

– Факт! – снова поддакнул Пашка. – Ты узнай, Наташа, где эту заготовку отливали, и пошли им туда письмо с претензией. Так, мол, и так, нахальство с вашей стороны брак выпускать.

Юлька обозлилась: «Вдвоем голову ей морочат». И шагнула в конторку.

– Пусть Чекмарев покажет дефектную втулку! – выпалила она.

– Ты что, с луны свалилась? – опешил Пашка.

– Откуда бы ни свалилась, а она права, – сказала Наташа. – Не мешало бы на третью втулку взглянуть.

– Пожалуйста, – пожал плечами Цыганков, – смотри. – Он сидел за столом, нервно постукивая карандашиком. – Ищи ее, эту втулку. Я лично не намерен в ящиках с отходами рыться.

– Ничего, иногда это полезно, – заявила Наташа.

– Давай сейчас искать, – предложила Юлька.

– Давай! – согласилась Наташа.

Девчата съели в буфете по паре горячих пирожков, запили газированной водой и приступили к делу.

В цехе у окна стоял ящик с бронзовой стружкой.

Они притащили железный лист и опрокинули на него ящик. Стружка была мелкая, тяжелая. Втулки среди нее не было.

– Ну, девочки, как? – подошел к девчатам Пашка Куракин.

– Никак.

– Поразительно! – развел своими длинными руками Куракин. – Может, в общем ящике?

– Посмотрим и там, – упрямо ответила Наташа.

По лицу Пашки пробежала ухмылка.

Девчата вышли из депо и направились к небольшому сарайчику за котельной.

– Ой-ой, да тут же ее целая гора, – разочарованно протянула Юлька, увидев объемистый ящик, доверху наполненный цветной стружкой.

– Не беспокойся, всю перебирать не придется, – сказала Наташа. – Только свежую, ночную.

Но, изрядно повозившись, они так ничего и не нашли.

В сарайчик заглянула Зинка Огнева.

– Ну, как дела? – поинтересовалась она, осторожно ступая на порог остренькими каблучками.

– Не было втулки, – сказала Наташа.

– Факт, не было. Кому охота даром по ночам не спать? – Зинка пожала плечами. – И правильно. Я бы ни в жизнь не пошла, да еще в такую непогодь, как сегодня. А Чекмарев знаете где живет? За пустырем. Еще хорошо, что ему телефон провели. А то раньше за ним кого-нибудь из депо посылали.

– Что ты болтаешь! – перебила ее Наташа.

– Брось ты, – ответила Зинка. – Смотри проще. Помог Чекмарев государству в эту ночь? Помог. Втулки на паровозе в момент сменили. Паровоз на линии. И, значит, зря вы в сарае сидите. Весь цех над вами смеется.

Насчет того, что смеялся весь цех, Зинка явно преувеличила. О «раскопках» знали всего несколько человек. Но Цыганков клокотал.

– Срамите?! – заорал он на всю конторку, увидев Юльку с Наташей. – Старатели!.. Много золота намыли!

– Не психуй, – спокойно ответила Наташа, усаживаясь за свой столик. – Третью втулку в наряде я зачеркну, и спор закончен.

– Нет, не закончен! – взвился Цыганков. – Ты ответь мне, Березина, чем я, мастер, могу поощрять таких рабочих, как Чекмарев?

– У тебя есть чем – фонд мастера, – ровно ответила Наташа. – Ты можешь давать отгулы за ночной вызов.

– Отгулы, фонд мастера!.. Человеку деньги за работу нужны, а не подачки…

– Ну что ж, требуй повышения расценок. А это очковтирательство.

– Затвердила! Побыла бы хоть день в моей шкуре… Все требуют. А я что, бобка – за все отвечать?.. Ну и вычеркивай, черт с тобой! Нас-садили вас тут!..

Цыганков сорвался с места и выскочил из конторки, хлопнув дверью.

3

Надо научиться затачивать резцы… Да, надо наконец научиться. Занятий в школе не было, Юлька сбегала в столовую и снова вернулась в цех.

В маленькой шестиметровой комнатке для заточки резцов стояло три наждачных станка. Юлька выбрала крайний справа. Сквозь прозрачное стекло предохранительного щитка было видно, как дрогнул круг, набирая обороты. Под ноги брызнули искры.

Резец, прижатый к наждачному кругу, задрожал, запрыгал в руке, Юлька изменила положение резца, но и так не получилось. Часа два билась она над этим резцом и вконец загубила его.

– Почему ты здесь? – услышала Юлька и оглянулась. Сзади стоял Андрей Малахов. – Твоя смена давно ушла…

– Я учусь резцы заправлять, – смущенно призналась Юлька и выключила станок.

– Понятно. – Он посмотрел на нее. – А ну, давай-ка попробуем…

Он прикрыл ладонью маленькую Юлькину руку и, слегка сжав ее вместе с резцом, включил наждак.

– Видишь, так резец не прыгает.

Андрей стоял сзади, слегка прижимаясь твердой грудью к Юлькиному плечу.

– Смелей, смелей, – подбадривал он. – Не жалей резца, у меня есть запасные.

И Юлька вдруг почувствовала всю нелепость своего положения. Руки, которыми несколько минут назад она плохо ли, хорошо, но владела сама, стали беспомощными. Щеки ее пылали. И она не выдержала: в какое-то мгновение она резко повернулась и посмотрела в лицо Андрея. Он был значительно выше, и ей приходилось смотреть на него снизу. Она смотрела с требовательным отчаянием, почти с гневом, она близко видела его глаза – прищуренные от усталости, под темными бровями, видела его губы – сухие, какие бывают у человека, целый день простоявшего над горячим станком, увидела все его лицо – смуглое, с резкими морщинами от крыльев носа и у глаз (возможно, так падал свет!) и не увидела того, что боялась увидеть, – насмешки. Просто Андрей удивленно, чуть оторопело глядел на нее, точно хотел спросить: «Что это с тобой?..»

Юлька шумно вздохнула и снова обернулась к наждаку. Ничего в сущности не изменилось – Андрей стоял так же, и так же плотно продолжал держать ее руки, и так же она слышала его дыхание, но что-то сковывающее ее стало уходить. И она уже сама попыталась управлять резцом. Он почувствовал это, потому что сказал едва ли не сердито:

– Ты учись, пока учу. Я скажу, когда тебе самой… Следи. Видишь, я совсем тихо держу резец. Слушай руки мои, слушай.

Андрей ушел к своему станку, где у него растачивался цилиндр, и, возвратясь, внимательно наблюдал за всеми движениями Юльки.

Прошло часа полтора.

– Хватит, – сказала Юлька, вытирая со лба капельки пота. – Руки устали… – Выключив станок, она посмотрела на свои тонкие, темные от наждачной пыли пальцы.

– А у тебя они быстрые, – сказал Андрей. – Если в день по часу так – через месяц научишься.

Юлька спрятала руки за спину.

– Спасибо, Андрей, – тихо ответила она.

…Оставаться после смены у Юльки вошло в привычку. Укрепив в патроне «семерки» стальную болванку, она тотчас отправлялась к наждачному кругу и принималась готовить резцы: проходные, отрезные, галтельные… Затем принималась обтачивать болванку. По едва уловимым признакам – гудению шпинделя, усилию, с каким приходилось поворачивать рукоятку суппорта, – она уже могла определять, как заточен резец. Если неправильно заточен, то быстро перегревался, тупился и ломал стружку. Приходилось выключать станок, опять идти к наждачному кругу.

Как-то Пашка с Жоркой, проходя мимо заточной, заметили там Юльку.

– Смотри-ка, наша малявка хочет взрослой рыбой стать, – сказал Пашка.

Подошли Зинка и Цыганков.

Цыганков иронически сказал что-то.

– Вы думаете, она из-за резцов остается? – вмешалась Зинка.

Юлька вспыхнула, но промолчала и только еще ниже склонилась к станку.

– Ну уж, с больной головы на здоровую, – вступился Жорка. – А кто Андрея в кино вчера приглашал?

– Ну и что ж, он ведь не отказался, – с легким вызовом ответила Зинка.

Жорка многозначительно переглянулся с Пашкой. Зинка усмехнулась:

– Ты, Куракин, опять сегодня только в обед бирку повесил! Запишу прогул, будешь знать!

– Зиночка! В последний раз, – приложил руку к сердцу Пашка. Но Зинка уже не слушала его. Постукивая каблучками, она направилась в подъемочный цех.

– Вот цыпа-дрипа, – рассмеялся Пашка. – Своего добьется, оторви мне голову! – Он даже присвистнул, а Юлька подумала: «Неужели Андрею нравится она – эта нахальная, раскрашенная?» Она не раз видела Зинку с Андреем в кино и на танцах. Тут же отмахнулась: «А… какое мне дело». В руках у нее был резец – черный, продолговатый, с неровными краями. Этим резцом Юльке предстояло обрабатывать завтра еще один клапан. Она нарочно отложила резец на вечер, чтобы остаться вот так, сама с собой.

Зажмурив глаза, она попыталась представить грани заточенного резца. Они должны быть ровными, очень ровными.

Гудящий круг, заключенный в железный кожух, вдруг показался ей смерчем. В одно мгновение он мог слизнуть с резца драгоценную пластинку победита, тогда как требовалось снять тончайшую пленку. Но теперь-то Юлька уже знала, как ей поступить…

…Когда она выключила токарный станок и, взявшись за готовую, еще теплую деталь, осмотрелась, то увидела, что в цехе она одна, совсем одна.

4

В девятом часу она вышла из ворот депо. На улице было темно. Эта вечерняя темнота была особенной – прозрачной и глубокой.

Щебенчатая дорога с редкими тополями по краям и нитями железнодорожных путей по левую сторону просматривалась далеко вперед, до самого перекрестка, над которым красной капелькой повис светофор.

Тут к ногам Юльки что-то упало и с легким хрустом разбилось о камни. Сосулька… Мокрая, не сумевшая удержаться под крышей. Юлька стряхнула с чулок ледяные крошки. Вот так неожиданно, внезапно, пока она убирала свою «семерку», мыла под краном руки, пока медленно брела по просторным цехам депо к выходу, пришла весна.

Только сейчас Юлька поняла, как она устала. Все тело заполняла тяжесть, в голове стоял шум станка. Она осознала, что вокруг тишина, только когда медленно пошла по дороге и услышала свои шаги.

Юлька не заметила, как оказалась на перекрестке. Влево и вправо от него разлеталось шоссе. Днем оно всегда забито машинами, а сейчас пустынно. Гладкий асфальт местами еще не просох от недавно выпавшего дождя и влажно блестел. Шоссе убегало к городу. Громадный, размахнувший огни на полгоризонта, он своим заревом словно приподымал небо.

На большой скорости прошел наполненный светом автобус с немногими пассажирами.

Юлька знала, что в городе шоссе растворится в десятках асфальтовых речек и ручейков, а дальше дороги нет, там Амур. Но ей так захотелось, чтобы шоссе никогда не обрывалось, что даже показалось, будто она видит его и над могучей рекой и дальше, летящим через степи и Забайкальские горы, о которых совсем недавно говорили на уроке географии.

Юлька оглянулась на Хасановку, мимо которой только что прошла. Среди огней слободки светилась квадратами окон школа. Ее, Юлькина, школа, где сейчас, наверное, шел уже третий урок. Она не собиралась сегодня идти туда – днем было столько работы, что даже на мысли о школе не хватило сил.

Конечно, Жорка Бармашов прицепится, если узнает, что она пропустила еще пять уроков. На этот счет у него есть поручение секретаря комсомольского комитета Сени Лебедева. Да что Сеня Лебедев!..

После истории с фотографией Юлька старалась не замечать Жорку Бармашова. Но вскоре все забылось: на простодушного Жорку долго сердиться нельзя. Он был всего на год старше Юльки и учился в десятом классе. В неизменной вельветовой куртке с застежкой «молния», вечно взъерошенный, он был всегда чем-нибудь занят: выпускал «Горячую промывку», следил за доской Почета, подкрашивал бронзой рамки с фотографиями передовиков. Он не расставался с ФЭДом, и его прозвали Жоркой-корреспондентом.

Юлька немного постояла, раздумывая, и пошла обратно.

Освещенные окна школьного здания деловито и строго глядели в ночь. В окне нижнего этажа Юлька увидела Бондаренко. Бригадир ремонтников сидел ссутулившись над партой. Большой, с тугой бычьей шеей, с багровым лицом и седеющей щетиной на висках и подбородке, он всегда с трудом влезал на свое место. Сколько раз Юлька была на занятиях и все не могла привыкнуть к тому, что за школьными партами сидели взрослые люди…

Школьный коридор и каменная лестница на второй этаж осторожно и чутко повторили ее шаги. Она взглянула на школьные часы – заканчивался третий урок. Это должна быть алгебра… контрольная.

Юлька остановилась у двери, за которой слышался густой бас математика. Снова все стихло.

Без единой книжки и тетради, не имея с собой даже карандаша, стояла она и ждала, когда кончится урок. Первый порыв, приведший ее сюда, схлынул, она начинала испытывать неловкость и беспокойство, и ее старенькое бобриковое пальтишко, казавшееся на улице даже чересчур легким, мешало ей. Мешали руки – сбитые, с затвердевшей на пальцах кожей, темные от металлической пыли, с обломанными ногтями. Всего лишь час назад этими руками она сделала самое трудное – заточила недоступный ей прежде резец. А еще раньше эти руки держал в своих твердых шершавых ладонях Андрей…

«Ну чего я сюда явилась?» – с горечью подумала Юлька.

Затарахтел звонок, начали открываться двери. Из класса вышел математик и, скользнув по Юльке рассеянным взглядом, прошел мимо.

Коридор стал заполняться людьми. В спецовках, пиджаках, в свитерах, в платьях, неторопливо и негромко стуча сапогами, каблуками туфель, они разбрелись по коридору. Со стороны лестницы потянуло табачным дымом.

Первым из девятого «А» вышел Пашка Куракин. Увидев Юльку, он хотел по привычке сказать ей что-нибудь озорное, морщинки уже собрались возле глаз – Пашка как бы прицеливался. Но Юлька виновато и нерешительно улыбнулась ему, и Пашка только спросил:

– Опоздала?

Юлька кивнула.

– Сейчас за мной в класс войдешь. Прикрою… Давай свое пальто: за моей партой полежит.

Контрольная была не из легких. Бондаренко бродил по классу, понуро спрашивая:

– Нет, хлопцы, честно: ответ – два «а» квадрат корень из трех?

Ему отвечали со смехом, и он, махнув рукой, подошел к Пашке Куракину.

– У меня же другой вариант, Федотыч, – ответил Пашка.

– Верно, – пробормотал Бондаренко. – Дай тогда закурить.

Пашка молниеносно достал металлический портсигар и щелкнул крышкой.

– Это тебе не буксы навешивать, Федотыч, – сказал он бригадиру.

На работе зычный голос Бондаренко мог перекрыть любой грохот в подъемке. А вот тут… Пашка, поглядев вслед уходившему Бондаренко, сказал Юльке:

– Перед алгеброй все равны… Трудно старику, но он упрямый.

Куракин провел Юльку в класс, спрятал пальто, и, когда прозвенел звонок, ее запоздалое появление не вызвало пересудов.

Куракин нарочито серьезно сказал:

– Столики-скамеечки – детский сад! Замолви, староста, словечко за Федотыча, ему парту надо особую, с вырезом. Мучается человек, а тебе хоть бы что.

Бондаренко обернулся, несколько мгновений смотрел на Пашку и вдруг рассмеялся зычно и свободно, как смеялся в депо.

Глава четвертая

1

Сквозь серое кружево деревьев проступали дома. Сколько бы ни белили их стены, сколько бы ни красили железные крыши и штакетник вокруг сквера, все равно поселок носил на себе неистребимый отпечаток близости депо и железной дороги. Раз и навсегда, словно в кожу потомственного машиниста, въелась в него паровозная гарь. Она еле заметна, еле уловима, но она всюду. Утренний воздух припахивает горьковатым паровозным духом, и низкие облака, медленно ползущие над депо, над сырыми крышами складов, над поселком, кажутся дымом, который паровозы клочьями оставляют на порыжевших сопках.

…Из переулков и калиток по одному, по два выходили деповские. Людскому потоку не хватало места на дороге, и он выплескивался за обочины, запруживал дощатые тротуары по обеим сторонам. Над поселком стоял шорох шагов, сквозь который изредка прорывались громкие восклицания, словно люди после ночи пробовали свои голоса.

Юлька знала, что это продлится считанные минуты: потом толпа начнет редеть, редеть, наконец иссякнет, и лишь изредка за окном прозвучит топоток девчонки, которая до рассвета просидела с парнем и теперь что есть духу летит к огромным, видным издалека коричневым воротам депо.

Вместе с толпой Юлька дошла до высокой железнодорожной насыпи. Здесь людской поток разбивался на плотные ручьи. Одним надо в промывочный, другим – к недостроенному корпусу котельной, третьим – и с ними пошла Юлька – шагать прямо через бесчисленные, веером расходящиеся подъездные пути. Тут народу было больше всего: токари, кузнецы, слесари-ремонтники. Покачиваясь, глыбой двигался Бондаренко. На фоне темных замасленных телогреек мелькала яркая шапочка Наташи. Заложив за спину руки, шагал Пашка Куракин. Его очень хорошо видно, какой бы густой ни была толпа рабочих. Не только высокий рост делал заметной его голову в сдвинутой назад кепочке, не только то, что где бы он ни оказался, во все стороны от него брызгал смех. В куракинской фигуре – долговязой, с несколько сутулой спиной и опущенными плечами, в его манере ходить, пританцовывая и помахивая длинными сильными руками, было что-то, что делало его всегда заметным.

Догоняя Наташу, Юлька прибавила шагу. Ее заметил Андрей. На нем телогрейка, воротник рубашки не застегнут. Но, небрежно одетый, он все равно оставлял впечатление подтянутости, как солдат, которому лишь застегнуть воротник – и хоть в строй, хоть в отпуск.

На пути – лужа в пятнах мазута. Юлька не успела глазами моргнуть, как сильные руки парней подхватили ее и перенесли на другую сторону.

– Да ну вас! – краснея, отмахнулась Юлька.

Теперь она оказалась впереди Андрея.

2

Уже гудел, набирая обороты, мощный поршневой Андрея Малахова. Охнул и завыл карусельный Пашки Куракина. Зажужжал ДИП-200 Жорки Бармашова, заскрежетал строгальный станочек «шепинг». Еще в двух-трех местах зажглись лампочки над станками. Юлька подошла к своей «семерке», достала из тумбочки инжекторный клапан и остановилась в нерешительности. С самого утра, с той минуты, как она проснулась, ее не покидало смутное беспокойство. Оно росло, чем ближе подходила Юлька к депо. Страшно было подумать, что вот возьмет она в руки резец, и окажется – все вчерашнее исчезло, словно ничего и не было. Словно это чудесное утро, поток рабочих депо, частицей которого она себя чувствовала, лужа, через которую ее перенесли ребята, улыбка Андрея, молчание Наташи – все досталось ей незаконно, по ошибке. Никто, никто, даже Наташа, не сможет тогда ее защитить. Нельзя ведь защитить человека от него самого!

…Цыганков, принимая инжекторный клапан, придирчиво осмотрел его, сделал замеры и, исподлобья взглянув на Юльку, сказал:

– Отнесешь к Бондаренко в подъемку. И вот тебе новый наряд…

На этот раз Юльке достались фигурные валики.

Юлька отнесла клапан, на обратном пути в кузнице получила поковки. Красноватые от окалины, они были еще теплые, когда Юлька грузила их на электрокар.

Возвратившись к своему станку, Юлька невольно улыбнулась. Со стороны «семерки» на нее глядел кем-то нарисованный мелом смешной человечек. Ни шеи у него, ни живота. Прямо из круглой головы с выпуклыми глазами и улыбающимся ртом-щелочкой в разные стороны торчали руки и ноги. Человечек бодро шагал по крутой дорожке, и его голова была похожа на солнце, а на самой макушке лучами торчали четыре волосины.

Юлька не стала стирать рисунок. Все еще не доверяя себе, она сходила в заточную, заправила резец и только тогда приступила к работе. В движениях своих она проявляла ту же точность и осторожность, что и вчера.

С изумлением и радостью смотрела она на вращавшуюся деталь. Твердейшая сталь марки 5 вдруг сделалась податливой, как воск. Стружка синеватыми пружинками скатывалась в железный противень под станиной. Юлька увеличила обороты. Стружка покорно потекла журчащим ручейком.

Первый валик она сделала за сорок минут и, снимая его со станка, подмигнула меловому человечку. Ей стало весело, и она пальцем стерла у человечка одну волосину.

После четвертого валика человечек стал совсем лысым, и Юлька пожалела его. Отыскав кусочек мела, она снова пририсовала ему четыре волосины.

– Нравится? – издали спросил Юльку Пашка Куракин.

– А где у него живот?

– Это человек будущего! Он будет питаться таблетками. Все соки прямо к мышцам и в мозг. Ведь совершенствованию предела нет! Так или не так?

– Иди, иди, – прогнала Пашку Юлька.

«Веселый парень Куракин», – вспомнила она слова Лизы.

3

К вечеру Первомая в общежитии готовились как никогда. В кухне у единственного стола, на котором можно было гладить платья, толклись полуодетые, не причесанные еще девчата, пестрело от штапельных, креп-жоржетовых, шелковых платьев, юбок и кофточек.

Взгляды всех прикованы к голубому с блестками Зинкиному платью.

– Ох, Зинка… Все парни – твои, – раздавались возгласы.

Зинка, не отвечая, осторожно водила утюгом, и все внимание ее было сосредоточено только на платье.

У Юльки тоже было новое платье. Еще вчера она принесла его из мастерской и раскинула на столе. Оно было такое же пышное, как у Зинки, но не голубое, а белое. До концерта оставалось еще уйма времени, но Юлька не убирала платье в шкаф.

Она отправилась в душевую. Как и на кухне, там было много народу. Тогда она вернулась к себе в комнату, налила в таз теплой воды, помыла лицо и плечи и радовалась, ощущая тонкость своих рук и упругость кожи.

Солнце, по-апрельски блескучее, лилось в два окна, и впервые за зиму прогрело крашеный пол. Даже Лизина кровать сегодня не казалась такой сиротливой.

Умытая, чувствуя на шее холодок от влажных волос, Юлька в трусиках и лифчике постояла над платьем, достала из коробки в шкафу туфли, осторожно поставила их рядом с платьем на стол. Эти туфли прислал Гриша в прошлом году, когда Юльке исполнилось шестнадцать лет. «Приятно сознавать себя старшим братом такой взрослой дамы, как ты, – писал он. – Вся наша рота завидует мне. Я решил подарить тебе туфли на тоненьком стальном каблучке. К нам приезжали девчата – шефы, на одной я видел такие же. Но я не знал, где их купить: на шестьдесят верст вокруг – два ГУМа: наша военторговская палатка и магазинчик сельпо. И вдруг привезли!..» Туфли молочно-белые, с теплым отливом. Совсем новые, без единой царапины, стояли они на столе.

Юлька долго надевала чулки. Они плотно охватили ее длинные ноги. Она осторожно сделала несколько шагов по согретому солнцем полу. В общежитии становилось тише. Мимо Юлькиных окон стайками пробегали девчата, Она не могла больше ждать. Если Наташа, как они договорились, не зайдет за ней, Юлька сама пойдет ей навстречу. Она дотронулась кончиками пальцев до платья и, зажмурясь, надела его.

Потом надела туфли. Каблучки осторожно и отчетливо цокнули. Юлька шагнула, и снова цокнули под ней каблучки. А когда обернулась, в дверях, прислонясь спиной к косяку, пряча руки в карманчиках бежевого плаща, стояла Наташа.

Юлька хотела сказать: «Смотри, Наташа, у меня еще никогда не было такого платья. И я никогда, никогда не чувствовала себя так, как сейчас… Мне страшно…» Но что-то мешало ей произнести это вслух. Она молча глядела на подругу большими, расширенными глазами.

– Юлька, здравствуй.

– Ты давно здесь? – спросила Юлька.

– Я только что вошла…

Юлька помолчала и нерешительно спросила:

– Ну как?

– Все очень здорово, Юлька.

– Ты находишь?

– Да. – Наташа не отходила от двери и не меняла позы. – Не хватает сущего пустяка.

– Я знаю, – торопливо и неловко проговорила Юлька, заслонив рукой открытую грудь. – Очень большой вырез. Но я стяну тут ниточкой…

– Что ты… – Наташа покачала головой. – Я о другом. Торопись, Золушка. А то карета снова станет обыкновенной тыквой…

Юлька несколько мгновений вглядывалась в бледное лицо подруги, не понимая, о чем та говорит. Потом рассмеялась и подхватила шутку:

– А какой масти кони в упряжке?

– Лошади под цвет платью. И у них золоченые копыта.

Они вышли на улицу. Солнце плавилось в лужах. Над дощатыми тротуарами поднимался парок.

Наташа погрустнела. Юлька уловила перемену в настроении подруги.

– Ты боишься, что я плохо спою? – спросила она.

– Нет, этого я не боюсь, – сказала Наташа.

– Тогда что нее?.. Думаешь, он может подвести?

Наташа, закусив нижнюю губу, молча кивнула. Юлька вспыхнула:

– Пусть попробует! Пусть только попробует!

Все эти дни Егоров приходил на репетицию с опозданием и под хмельком. «Бутылочку пива только!» – оправдывался он. А однажды опоздал на целый час. Все разошлись. Юлька с Наташей встретили его уже в подъезде. Егоров был навеселе. Пальто распахнуто, галстук набок, черная фетровая, шляпа сбита на затылок.

Наташа не удержалась от резкого замечания. У них началась ссора, и Юлька вмешалась в нее.

– Ты еще пожалеешь об этом! – крикнула она, схватив Мишку за лацканы пиджака.

Егоров с силой отбросил ее руки.

– Что ты понимаешь, малявка! – Потом он попытался исправить положение. – Ну чего ты дуешься, Наташка?

– Отстань! Видеть тебя не хочу, – четко произнесла Наташа.

Егоров нахмурился и, не прощаясь, ушел.

– Подумаешь, – сказала тогда Юлька.

Наташа промолчала, но Юлька видела, как она украдкой вытирала слезы.

– Юлька, я сама не знаю, что происходит, – и с ним и со мной. Все это не так просто. Я не знаю, что делать…

Наташа говорила тихо, глядя себе под ноги. Она точно хотела рассказать Юльке все, о чем думала в эти дни и ночи, что тревожило ее постоянно, но не решалась.

– Знаешь, Юлька… – сказала Наташа. – Представь, тебе страшно хочется пить. Ну вот, кажется, минута еще – и умрешь. Ты находишь воду, наклоняешься к ней зачерпнуть… А она, капля за каплей, вся протекает сквозь пальцы. И невозможно задержать ее и нечем.

– Это тебе-то нечем задержать, Наташка, тебе?! – изумленная Юлька остановилась.

– Милый ты мой, дурачок… – улыбнулась Наташа.

– Нет, постой, – наступала Юлька. – Я все поняла. Ты вправду считаешь, что тебе нечем его удержать?

Наташа не ответила.

– Да если бы во мне хоть вот столько было твоего – весь мир лежал бы у моих ног!

Юлька таким широким и уверенным жестом показала, как лег бы к ее ногам этот мир, что Наташа через силу засмеялась:

– Юлька, ты сумасшедшая.

– Ничуть. Я никогда так ясно не соображала, как сейчас. – Юлька ни на минуту не могла допустить, чтоб у Наташи было грустно на душе. Она нагнулась, подняла с тротуара щепочку. Неподалеку, возле столба с фонарем, была небольшая песчаная площадка. Юлька потащила туда недоумевающую Наташу, не выпуская ее руки, присела и с маху нарисовала на песке такого же человечка, какого начертил на станине ее «семерки» Пашка Куракин.

– Вот, – убежденно сказала она. – Этот парень будет весь концерт торчать здесь, и он сделает так, чтобы все было хорошо. Я приказываю ему это!

4

В клубе Егорова не было. Юлька побывала в гримировочной, в репетиционной, заглянула даже в кабинет директора. До начала концерта оставались считанные минуты.

– Ну где твой Егоров, Наташка? – спрашивал то и дело Куракин, сердито вышагивая по сцене. Черный галстук-бабочка на его белой манишке съехал набок.

Наташа стояла, прислонясь спиной к стене.

– Не знаю, Паша, ничего не знаю.

Куракин пожал плечами и отошел.

Участники хора – девчата в белых платьях и ребята в черных костюмах – уныло бродили по сцене.

– Может, без дирижера споете? – с надеждой спросил Куракин.

– С ума сошел, пой сам!

– Да не орите вы! – простонал Пашка, хватаясь за голову. – Зачем я влип в это дело!

А в зале, за тяжелым плюшевым занавесом, слышался говор, скрип стульев, смех. Нетерпеливые зрители лезли за кулисы. Пашке пришлось поставить двух здоровенных парней у входа. Они уже загримировались, прицепили себе седые бороды. Так и стояли бородатые на страже, бесцеремонно выталкивая чересчур любопытных. Только живые с блеском глаза и сильные руки выдавали их возраст.

Паника на сцене разрасталась. Появился наконец Сеня Лебедев:

– Это безобразие! На комитет всех вытянем! – сурово пообещал он.

Шум в зале походил теперь уже на грозный морской прибой.

Юлька тихонько раздвинула занавес. Все ряды были заполнены. Зрители толпились в проходах и у дверей. Сердце у нее похолодело: во втором ряду посередине сидели Цыганков и Чекмарев. А чуть в сторонке от них – Андрей.

Сзади что-то загрохотало, загремело – это оборвались и упали установленные уже декорации. Заклубилась пыль. Все бросились поднимать и заново приколачивать задник. Торопливо застучали молотки.

Послышался пронзительный звонок.

– Какой идиот это сигналит! – завопил Пашка.

А в зале хлопали все настойчивей. Вот уже затопали, засвистели.

– Будем начинать! – Пашка махнул рукой. – Первым номером – девушка-каучук, вторым – русская пляска, третьим – вы с Юлькой, – повернулся он к Наташе. – Занавес!

Занавес нерешительно дрогнул и, зашелестев, раздвинулся.

Пашка вынул расческу, зачесал светлый чуб, поправил галстук и вышел на середину сцены. Поздравив всех с первомайским праздником, он сообщил, что программа концерта сегодня пойдет задом наперед.

– Это как же? – удивился кто-то в зале.

– Примерно так, как наш Егоров заводит на промывку маневровый паровоз. Почему мы должны все делать по стандарту? – с самым серьезным видом продолжал Куракин. – На всех концертах обычно сперва выступает хор, а потом идут сольные номера. Мы решили сделать наоборот. И почему это артисты обязательно должны петь под музыку? Музыка заглушает голос. Наши солисты сегодня поют без музыки… Вон на втором ряду сидит Василь Федотыч Бондаренко… Все вы его знаете. Вы думаете, завтра за праздничным столом он будет «Рябину» петь под музыку? Да и все вы дома без музыки поете и правильно делаете!